Ii том (рабочие материалы)
| Вид материала | Документы |
СодержаниеЛобанов Владимир Викторович Комментарий А. Левинтова Лозинг Вячеслав Рудольфович Максишко Роман Юрьевич |
- Рабочие материалы, 15.93kb.
- Методическое пособие и рабочие материалы для деятельности психолого-медико-педагогических, 1931.78kb.
- Учебные проекты. Диск №1 Курсовые работы, выполненные в рамках реализации федерального, 29.29kb.
- Рабочие материалы к сочинению по картине К. Ф. Юона «Конец зимы. Полдень», 21.49kb.
- Рабочие процессы в современных машинах характеризуются высокими значениями температур,, 58.13kb.
- Материалы лекций; материалы в прилагаемом файле Materials. Материалы на английском, 92.34kb.
- Литература Английский, 30.02kb.
- Решение логарифмических уравнений и неравенств, 26.74kb.
- Учебный курс по обж (2) Основы делопроизводства, 25.73kb.
- О подготовке курсовых проектов(рабочие материалы) по курсу «Проектирование асоиу», 78.25kb.
Лобанов Владимир Викторович (1956 г.р.) Через одноклассника я входил в обширную компанию физтехов (сам после 4-х лет в Горном и 3-х в Институте управления закончил Литературный институт). По тогдашним обычаям мы обменивались литературой, информацией, где что происходит, так я узнал о методологическом семинаре. Кроме того, мы выпускали рукописный журнал «Дилетант». Посещали семинары Бестужева-Лады и др. Однажды я забрел на семинар методологов на Моховой. Посидел, послушал, не зацепился. В каком году, не помню, но в древнем. Много позже в своей же компании узнал об играх, И. Задорин порекомендовал мне съездить, посмотреть своими глазами. Так я попал на игру к А. Левинтову. Это была большая удача для меня. Во-первых, сама игра: она была мне органична и очень эффективна как практика образования, а именно образование было тогда моим главным интересом и занятием. Во-вторых, Александр Евгеньевич в конце игры предложил мне поработать в его команде. А в-третьих, именно его манера работы (это выяснилось после того, как я побывал на играх других лидеров) оказалась для меня хороша. Так я вошел в игротехническое сообщество, где понимание методологии, владение хотя бы базовым курсом было знаком качества твоей игротехнической квалификации и даже лично тебя самого. Съездил на конкурс С. Попова в Питер, после которого был приглашен и на игры игротехником, и на семинары учеником. При всем известном занудстве, было безумно интересно. Кроме того – важно для меня, поскольку я ринулся в эту деятельность и игротехничил напропалую. Хотелось получить квалификацию, хотелось понять. Важно было мочь ответить… … тем, с кем я работал как игротехник; … тем, кто меня пригласил и облачил полномочиями; … самому себе, что я здесь делаю (помимо заработка)? Наиболее остро передо мной как игротехником стоял вопрос, звучавший примерно так: «ты, умник, сам-то можешь что-нибудь сделать, кроме анализа своих действий и копания в своей жизнедеятельности»? Постепенно этот вопрос привел к выходу из игротехнической жизни, после чего я наломал дров, наделал долгов, но таки построил бизнес с нуля. В этом году моей фирме десять лет. Менее остро стоял вопрос об отношениях с методологией. Я как-то двигался в рамках игр и семинаров С. Попова до момента, который помню очень хорошо. Семинар (на Цветном бульваре). Я уже не могу дольше быть слушателем, я понимаю, что говорится, я могу выйти и проделать мыслеречевые движения так, что не буду сметен, как крошка со стола. Но все мои попытки продумать выступление так, чтобы вписаться в обсуждаемое, не начать нести несусветицу, и в то же время ухватить и выразить то, что меня реально интересует, приводят к пониманию, что это невозможно. И что я не случайно не зацепился когда-то на методологическом семинаре в исторически былые времена. Пользуясь интересным понятием М. Мамардашвили – я не апропо тогда и там. И это открытие поставило вопрос о выходе из деятельности. В отношениях с самим собой вопросы стояли совсем не остро, но и не объедешь... Меня вели два сюжета. Помимо собственно образовательного процесса (вновь везение с Левинтовым: в его команде была идеальная в этом плане ситуация), мне важно было построить понятие образования, чтобы осмысленно двигаться в этом сюжете. В качестве заключительного аккорда я провел в Калининграде пятидневный семинар с директорами школ по понятию образования. На пятый день у меня самого стало появляться какое-никакое видение... Через небольшое время в нашей физтеховской тусовке я объявил, что закончил свое образование. Был, естественно, предан обструкции. Услышал много интересного про образование, про себя и т.д. Но я тогда был борзым игротехником – не прошибешь. Завершение интереса к образованию как к понятию и как к процессу в себе тоже поставило вопрос о том, что пора завязывать с игротехникой. Итак, все сходилось к тому, что как бы ни была притягательна игротехника, а пора уходить. Тем более, что сама она становилась на глазах не апропо – жизнь уже ставила на ребро всех без нашего игротехнического вмешательства. Максим Ойзерман посетовал, что на играх времен игротехнического шабаша не уделялось внимания психологической поддержке людей заказчика. Присоединяюсь, добавляя, что и защите самих игротехников не уделялось никакого внимания. Игротехника –инструментарий обоюдоострый. Декларации о необходимости личных целей на игру быстро ушли в корзину, и все чаще стали встречаться обезумевшие игротехники, подсевшие на ситуацию явного коммуникативного преимущества, ничем не подкрепленного, ничем не осмысленного, кроме заработков и почесывания собственной паранойи. Я ушел, когда еще все работало, но было очевидно, что вместо ОДИ становятся нужны тренинги, для проведения которых нужны не игротехники, а специалисты; что нужны эксперты, в каковом качестве игротехники выступать не могут; что теперь уже распредмечивание не продвигает людей, а люмпенизирует; что наступает время технологий и личной искусности и т.д. Боюсь, что игротехническое движение схлопнулось просто потому, что перестали заказывать и платить, а это есть оценка рефлективных и мыслительных возможностей. Еще с одной оценочной ситуацией, на этот раз через вопрос «что ты делаешь?», я столкнулся недавно. Нас, коллег-предпринимателей в профильной ему сфере, собрал министр субъекта РФ. По тому, как он вел, мне стало ясно, что он побывал на играх, а по другому признаку я понял, кто именно из методологов его натаскивал, Я, признаться, получил удовольствие и от того, что он говорил на нашем языке, и от самого факта встретить такое среди государевых людей. Но организация, которую он возглавлял, когда общался с методологом, и которую курирует и поныне, представляет собой очень мощную машинку по распилу бюджета (точка!..). В последнем разговоре с Левинтовым возник тезис, что игротехника уместна только в сфере образования. Когда в свое время я почувствовал монотонность работы в позиции игротехника, сфокусировал внимание на позиции автора/ведущего игры, теоретически методолога. И наткнулся на неизбежное лукавство. Есть как минимум два вопроса, которыми несложно опрокинуть игротехника, не говоря уж про неофита: «с чего ты это взял?» и «ты как кто тут?». Эти вопросы требуют времени на анализ и рефлексию, а игра-то проходит в режиме реального времени. Ведущий неизбежно принимает решения и совершает действия «от живота», по тому, как ему запричудилось… И в лучшем случае к вечерней рефлексии он задним числом сможет ответить на «проклятые» вопросы, что, собственно, и отличает принципиально игру от методологического семинара, на котором культивируется искусство «стоп» – ни шагу поперед рефлексии. Таким образом, ведущий игры методологом является только теоретически. Или по званию. Имею в виду частое несовпадение в армии звания с должностью. В армии это нормально, в методологическом сообществе – пошлость. Комментарий А. Левинтова: Лукавство распространяется и на всю методологию. Мышление предполагает отказ от субъектности, поскольку мысль возникает в коммуникации между субъектами, а не в них самих. Мышление и коммуникация – самая демократическая форма человеческого существования. Однако в практике методологии я не ни разу не встречал добровольного отказа от авторства в пользу коллективной мыследеятельности, при этом постоянно сталкивался с ожесточенной и непримиримой борьбой эгоизмов за лидерство, приоритет и авторство, даже спустя двадцать лет после разрыва отношений. Методология – это авторитарные деспотии под знаменами коллективизма и демократии. С этической же точки зрения, пользуясь понятийным рядом Лефевра, методологи – типичные герои второй (нехристианской) этической парадигмы, призывающие остальных к святости в первой парадигме. Я провел три игры и почувствовал, что наигрался. А заделавшись предпринимателем, столкнулся с тем, что игротехнические навыки системно приводят к дорогостоящим ошибкам, и был вынужден прилагать усилия, чтобы избавиться от них. Тем не менее, что-то осталось, и я заметил, что последние год-два сталкиваюсь с агрессивной реакцией на проявления этих игротэатавизмов. Выделил это совсем недавно. Интерпретаций пока нет. В сухом остатке игротехника дала мне яркий период жизни, образование, развитие склонности и навыков перекатывания понятий по извилинам. Еще не закончил размышлять о беспечности и снобизме – ощущаю дефицит и того, и другого и в себе, и в своем окружении. Свежее увлечение – рассматривать нынешнее время как наступление эпохи постпорнографизма, сменяющей постмодернизм. Методолог из меня не вышел по одной из двух возможных причин: во-первых, это не мое; во-вторых, методолог, как это понимается последние лет двадцать в сообществе, сформированном-таки играми, всего один. Возможно ли назвать методологами таких отцов-основателей кружка, как Зиновьев или Мамардашвили? Правильно ли называть методологами тех, кто погружался в методологию, уже участвуя в играх? И как относиться к свидетельству М. Ойзермана о том, что Сам признал своим учеником всего одного человека??? Прочтя половину первого тома «ММК в лицах», с удивлением и сожалением ничего на эту тему не обнаружил… P.S. Удобнее считать, что методолог был всего один. Это означает, что не только он есть методолог, но и методолог есть он. И всякое его действие по определению есть действие методолога. Лозинг Вячеслав Рудольфович (1956 г.р.) В августе 1988 года меня назначили директором огромной строящейся школы в городе Кемерово. Мы, группа относительно молодых педагогов, готовились принять новую школу, пытаясь решить задачу, которую сами себе и поставили: сделать образование в нашей школе процессом интересным и эффективным. Ответа на вопрос, как этого добиться, у нас не было, поиски привели нас в декабре 88-го на ОД игру, которую проводил Ю.В. Громыко. Участие в ней настолько меня поразило, что я помню ее до сих пор в деталях. Помню свои ощущения человека, попавшего в среду, в которой все говорят на русском языке, а он никого не понимает. Помню свое желание выбросить в окно игротехника, который «сознательно» пытался запутать то, что нам казалось очевидным. Помню высказывание В.А. Жегалина: «единица развития, которую вы искали за окном (оказывается, мы этим занимались на игре по образованию?), оказалась в этой комнате». Помню, что всю игру меня преследовало ощущение, что я зайчик из мультфильма, который бодро шагает вперед, выбивая дробь из повешенного на шею барабана, а неведомая сила поворачивает этого зайчика то в одну, то в другую сторону до тех пор, пока зайчик совсем не теряет и ориентацию, и барабан. На этой игре мы познакомились с Исааком Фруминым, который был в то время уже своим в методологической среде, а через него – с Борисом Хасаном и Виктором Болотовым, которые работали на психолого-педагогическом факультете Красноярского университета, спроектированного методологическим сообществом во главе с Г.П. Щедровицким. По возвращении с игры началось наше систематическое знакомство с методологической, философской и психологической литературой, поездки в Красноярск, приглашение методологизированных преподавателей Красноярского университета к нам для чтения лекций. Вторая встреча с методологией, которая меня «погубила» окончательно, состоялась во Владивостоке на игре у Петра Щедровицкого. Там я сделал свой первый доклад, очень, как мне тогда казалось, «содержательный», там же состоялось личное знакомство с Петром и его командой. После чего я начал участвовать во всех его проектах (так продолжалось до 1996 г. включительно), по моему приглашению он несколько раз приезжал в Кемерово и Кемеровскую область читать лекции, проводить семинары и игры. Я никогда не считал себя методологом, но всегда пытался применить методологические средства в своей организационно-педагогической деятельности. Самостоятельно провел более пятидесяти ОДИ-образных семинаров и управленческих сессий для школьников, учителей и управленцев системы образования Кемеровской области, Алтайского края, Приморья и Северного Казахстана. Я не был лично знаком с Георгием Петровичем, знаю его по рассказам людей, которые с ним общались, по его текстам, которые, слава Богу, стали регулярно публиковаться, и по надиктованным им воспоминаниям «Я всегда был идеалистом…». Тем не менее, я причисляю себя к сообществу, которое создал Великий Методолог, и благодарен ему и его ученикам за то, что они перевернули всю мою жизнь, сделав ее более насыщенной и полезной. А школа, в которой все начиналось, недавно отметила свою 16-ю годовщину и продолжает успешно учить детей, построив образовательный процесс на идеях В.В. Давыдова, Г.П. и П.Г. Щедровицких. Я в ней, как и прежде, работаю научным руководителем и продолжаю активно участвовать в решении стратегических задач развития города Кемерово. Максишко Роман Юрьевич (1964 г.р.)* - В твоей первой, еще мотопатовской, группе игротехников было несколько подлинно художественных натур: Тоня Ростовская, ты, Тимофей Сергейцев. Пожалуйста, опиши ММК с эстетической точки зрения. - Вот так вопрос… там, по-моему, про эстетику вообще никто ничего не говорил. Я впервые слышу, что Тимофей Сергейцев – художественная натура. Единственный эстет, которого я там знаю, это – Петя Щедровицкий, но – в своей области. Заковыристый вопрос… не знаю. - В твоей сегодняшней работе – творчестве и организации работы художников – как-то утилизируется игротехнический и методологический багаж? - Конечно: с клиентом же надо разговаривать. Очень помогает – выкрутить руки в нужный момент, вправить мозг. А творчество – это в совершенно другом плане. Только коммуникация: беседы, встречи с людьми. В творческом плане мне больше помогает мое первое образование, палеонтологическое, как ракушки заворачиваются – с них и леплю. - В твоей жизни игротехника сыграла роль мостика между палеонтологией и искусством. А если бы не было этого мостика? - Я думаю, я пришел бы в искусство быстрее. - Рома, ты можешь отвечать как-то поразвернутей? Мои вопросы длинней твоих ответов, меня ж как интервьюера со сцены сейчас погонят! - Вообще-то я искусством занимался и до игротехники, она была шагом в сторону. Но эти вещи я никак не связываю. Да я и уходил из игротехники, чтобы искусством заниматься. Конечно, нельзя сказать, что все прошло мимо и даром. Абсолютно не так: было здорово и в плане личного развития, и в плане знакомства с интересными людьми, понимания каких-то вещей, связей. Но все-таки это в разных слоях находится. - У тебя остались ли какие-то игротехнические и методологические корни: друзья, воспоминания, убеждения, увечья? - Друзья остались, очень яркие воспоминания остались. Я часто вспоминаю, особенно, когда с этими самыми друзьями встречаюсь. Перечислять имена? Вот Вы – мой друг. Очень редко, но мы встречаемся нашей первой группой, чаще всего, наверно, с Тоней Ростовской, человеком творческим, может, поэтому и более близким. Увечья?.. Это все уже давно зализано. Нет, не отложилось. Не было увечий, а раны – зализаны. - Ты бы хотел вернуться к игропрактике? - Нет. - Даже на разик? - Был момент, когда я очень хотел вернуться, но в качестве игрока, а не игротехника, мне очень-очень хотелось окунуться в игру. Сейчас я совсем другими делами занимаюсь, и ностальгии такой нет. Но я вспоминаю… вот, Вы ж меня спрашивали про воспоминания: конечно, вспоминаю… одно время меня даже считали в нашей группе наиболее рефлексивноспособным. Наверно, та рефлексия продолжается, но вернуться – не хочу. Хотя – с людьми встречаться очень приятно. Вот недавно на дне рождения Попова мне было приятно встретиться со старыми друзьями. Я даже немного опасался, что нам не о чем будет говорить: нет, нашлись темы, прекрасно пообщались. Я думал, что очень далеко ушел, ан нет – человеческое, оно берет верх. Схема – это, конечно, здорово, но человеческое еще лучше. - Вообще-то мои вопросы иссякли. Давай просто так поговорим. - Я ж не методолог, вот спеть что-нибудь или слепить, нарисовать – это пожалуйста. - А что бы ты сам хотел сказать? - Я что-то не понимаю, к чему это все, все эти вопросы? - Это – «ММК в лицах», второй том. Первый том – рассказы лиц, признанных членами ММК или считающих себя таковыми. Второй том – рассказы лиц, упомянутых первыми соучастниками. Ты писать отказался, по причине занятости, малограмотности и малокультурности, вот я и беру у тебя интервью, как лицо из первого тома, упомянувшее тебя. А упоминали тебя многие – и Попов и другие. - Вообще, было в свое время множество мифов. Моя персона – слишком скромная, поэтому мифы обо мне прожили недолго и в виде сплетни: люди пытались реконструировать ситуацию, почему я ухожу. Я и сам толком не знал, зачем я ухожу. Неуютно я себя чувствовал. Наверно, мышление таким, как я, противопоказано. Рассказывали, например, что я, побывав на игре Георгия Петровича, очень сильно его испугался. Ну, Вы же были на той игре в Сваляве, все видели сами… может, действительно, чего-то испугался. Но это не главное было. Главное – я понял, что это не мое. Все гораздо проще, прозрачней и ясней: попытался отойти от одного станка к другому и понял, что мне станки не нужны. - Игра в Сваляве была в 1988 году, а ты продержался до, примерно, 92-го или 93-го, еще четыре-пять лет. - Да-да… распредмечивание было очень мощным, а опредмечивания – никакого, и я остался без почвы под ногами. Я ведь попал в методологию практически сразу после университета. Геологический я кончил летом, на работу в Керосинку вышел с сентября. Работа мне сразу не понравилась. Я ради искусства университет хотел бросать, только боязнь армии спасла, доучился все-таки, а эта рутина была явно не для меня. Когда я уходил из методологии, мне уже и до того было привито отвращение каждодневной ходьбе на работу и исполнению каких-то служебных обязанностей. И, уйдя, я завис в воздухе. Попытался с Петром Щедровицким поработать, с Олегом Алексеевым, с Вами. С Вами было здорово. Мне очень понравилось. Но это я не считаю методологией. Может, я не прав, но – кто знает, что такое методология? Черная дыра, которая всех засасывает, а потом, время от времени, кое-кого выплевывает. И они потом ходят с какими-то представлениями. Мне трудно членораздельно описать методологию, но Ваши игры были неметодологическими. У них и названия были свои: мистический семинар, например. Схематозоиды были похожие, а смыслы – совсем другие, о чем-то метафизическом. А потом наступил момент совершенно потрясающий: когда я окончательно решил полностью уйти в художники и сказал об этом Вам, кажется, в Новосибирске. Меня потрясла Ваша реакция: Вы собрали игротехников и сказали им: «каждый должен искать и найти свою предметную область существования, и только потом – быть игротехником, иначе все это превращается в безбашенное болтание и манипулирование людьми» и поставили меня в пример другим. Меня именно это и пугало в игротехнике. Я не знал, но ощущал опасность стать манипулятором. Дискомфорт – наиболее правильное слово для моих ощущений тогда. Было неуютно. Люди-то мне нравились – и я с ребятами до сих пор с удовольствием общаюсь, с тем же Пашей Мрдуляшем, Лешей Ожигиным. - А с такими, как Витя Павлов, Володя Гальцев? - Ну, они же не методологи. Хотя Витя Павлов – вот кто эстет из эстетов. Он бизнесом занимался, когда успешным, когда не очень, красиво, для самого себя. Это здорово, мне это нравится. Это изыск, но это моему духу близко, понятно, просто и даже приятно. Володя Гальцев – очень близкий мне человек, не знаю, есть ли ответная реакция. Я сожалею, что мы видимся крайне редко. Как методолог, он дал мне гораздо больше, чем Попов, Щедровицкие, старший и младший, вместе взятые, хотя он и не методолог, а математик с методологическим налетом. Гена Копылов, царствие ему небесное – вот истинный методолог, общение с которым было исключительно приятным, еще и потому, что он занимался журналом, близким мне делом. И это была одна из его предметных областей. - Ты, по-моему, сильно дружил с Ойзерманом… - С Максом Теодорычем? Ну, как «дружил»? Мы – люди разных поколений… я хотел с ним дружить. Мне было приятно находиться в его обществе. Мне больше нравилась музыка его языка, чем его пространные рассуждения. Такая хрипотца, симпатичная борода, очень милый человек. Я иногда засыпал на его рассуждениях, в прямом смысле, проваливался, убаюканный его речами. Мне это было исключительно приятно. На мир приятней смотреть с комфортом, чем без комфорта. Люди подолгу не кучкуются: переходят из одной группы в другую. Есть, конечно, более постоянные связи, например, каждый Ваш приезд из США был для меня всегда праздником. И мы каждый раз встречались. - И я приезжал сюда, как на праздник, а теперь решил праздник не прекращать. - Та группа, которая кучковалась вокруг Вас, так и продолжает кучковаться по этому поводу. Во время Ваших приездов я общался и с Володей Гальцевым, и с Максом Теодорычем, и с Тоней Ростовской, и с другими. Меня первая встреча с ГП потрясла. Но сначала немного предыстории. Я тогда был членом какого-то творческого объединения молодых при каком-то местном органе ВЛКСМ, а он тогда решил всем этим молодежным рулить. Там было много рок-музыкантов, которые мне казались будущими рок-звездами, а оказались все – чмо. Только один из них, самый тихий, Гарик Сукачев, выбился в люди, потому что он – правильный человек, серьезный, семейный. Когда я впервые услышал ГП, я готов был пойти за ним хоть в Ад. Я готов был пойти за ним, как крыса за Крысоловом. Но то первое восторженное ощущение мгновенно исчезло, когда мне как новобранцу поручили расшифровать кассету с его выступлением, именно тем, меня потрясшим. Я добросовестно все сделал, потом перечитал текст и – «за это я готов был пойти в Ад!? И я мог пойти за этим Крысоловом!?». Тогда я и понял всю громадную разницу между устной и письменной речью. Именно то разочарование подкосило ощущение святости мира, к которому я прикоснулся. Я понял, что все методологи косноязычны, как и все нормальные люди. И тот магнетизм, который я испытывал, вызван не тем, чтó ГП говорил, а тем, как он это делал. Это стало для меня серьезным сигналом к уходу. Но уходил я несколько лет. Зато принят на работу был легко и просто. Меня, как молодого специалиста, никуда бы из Керосинки не выпустили, но Сережа Попов достал из ЦК ВЛКСМ бумагу, с подписями и печатями, что я нужен Родине в Мотопате. Начальник мой посмотрел в бумагу: «Ну, раз ЦК ВЛКСМ, что я могу поделать с трудовым законодательством? Отпускаю». |