Ii том (рабочие материалы)
| Вид материала | Документы |
СодержаниеКузнецов Андрей Анатольевич Ланганс Елена Геннадьевна Левинтов Александр Евгеньевич Левинтов Александр Евгеньевич Левицкая Ирина Анатольевна |
- Рабочие материалы, 15.93kb.
- Методическое пособие и рабочие материалы для деятельности психолого-медико-педагогических, 1931.78kb.
- Учебные проекты. Диск №1 Курсовые работы, выполненные в рамках реализации федерального, 29.29kb.
- Рабочие материалы к сочинению по картине К. Ф. Юона «Конец зимы. Полдень», 21.49kb.
- Рабочие процессы в современных машинах характеризуются высокими значениями температур,, 58.13kb.
- Материалы лекций; материалы в прилагаемом файле Materials. Материалы на английском, 92.34kb.
- Литература Английский, 30.02kb.
- Решение логарифмических уравнений и неравенств, 26.74kb.
- Учебный курс по обж (2) Основы делопроизводства, 25.73kb.
- О подготовке курсовых проектов(рабочие материалы) по курсу «Проектирование асоиу», 78.25kb.
Кузнецов Андрей Анатольевич (1965 г.р.)
Впервые с методологией и ОД играми я встретился в 1989 г. первокурсником истфака Куйбышевского пединститута: преподаватель психологии С.И. Гудзовский, в то время активный участник методологических семинаров, привлек меня к игротехнической работе в двух проводимых им ОДИ. Я уже не смогу точно восстановить их тематику, но одна из них прошла в пионерлагере под Самарой и связана была с проблематикой «воспитания гармонично развитой личности».
Особого пиетета перед «методологией» я тогда не испытывал, интерес же был связан с общей устремленностью моего поколения к «переменам», а методология представлялась мне своеобразным движением «неформалов».
Второе свидание с ней относится к 1990 г., когда тот же Станислав Игоревич пригласил меня поучаствовать во «взрослой игре» В.М. Цлафа. Меня увлекла интеллектуальная изощренность «настоящих методологов», но покорило совсем другое – в провинциальном городе меня, рядового студента, методологи подвигали взяться за решение проблем развития всей страны, хотя «ответственными за страну» их никто не назначал. Понимание, что в мыследеятельности нет начальников, что в этом пространстве сомасштабность человека миру зависит от него самого, от его способности ухватить в мысли, в понятиях тот или иной фрагмент реальности, – вот что стало для меня откровением.
И одной из самых важных в моей жизни точек «перехода» стала встреча с Г.П. Щедровицким на игре, заказанной в том же году Тольяттинским политехническим институтом. Там я увидел всю команду будущих «главных тольяттинских» методологов: А. Зинченко, С. Крайчинскую, Ю. Луковенко, В. Никитина.
Игротехником в нашей («студентов») группе был парадоксальный Юрий Луковенко, который, несмотря на все мои протесты, буквально вывел меня к доске с невероятно сумбурным докладом о «чистом содержании образования». Разумеется, меня публично высекли участники игры, а спас Георгий Петрович, чье харизматическое обаяние произвело на меня сильное воздействие еще в ходе его установочного доклада. Однако короткое личное общение с ним у доски и эксклюзивный урок рефлексии ни с чем не сравнимо, и с того момента образ ГП стал для меня образцом, как я сказал бы сегодня, «совершенного человека». Тогда-то и случилось принятие мною принципов рефлексивного и проектного отношения к деятельности как основы для осмысленного и ответственного подхода к любому делу.
На той игре произошло еще одно событие. Гудзовский в своем докладе обвинил методологов в игнорировании нравственного аспекта жизни: не приведет ли путь методологической рационализации, спрашивал он, к абсолютному произволу над человеческим материалом, к верхоглядству над всеми «непосвященными». И что-то в последовавших обсуждениях побудило меня отделить ГП от его же сообщества, а вопрос о соотношении гуманитарности и технической изощренности и сейчас остается для меня вопросом, над которым я размышляю по ходу своей деятельности.
Под влиянием методологии была сформулирована тема моей дипломной работы «Психотерапия как социокультурный феномен»; в этом моем первом исследовании я открыл для себя Мишеля Фуко и мир современной европейской мысли.
Сразу же после получения диплома (1993 г.) я стал преподавателем истории Международной Академии бизнеса и банковского дела в Тольятти, проект которой годом раньше начала разрабатывать большая группа методологов во главе с А. Зинченко. Никогда – ни раньше, ни позже – я не был участником такой интеллектуальной и коммуникационной плотности, такого эмоционально-творческого подъема. К периоду становления Академии как учебного учреждения нового типа относится мое систематическое методологическое образование, которое ввело меня в область методологической культуры, текстов ГП и других методологов, при этом я испытал огромное влияние А.П. Зинченко и В.А. Никитина.
В 1993-1998 гг. я участвовал в разработках методологической концепции гуманитарного образования и проектировании новых учебных курсов – «Историко-культурное сопровождение проектных работ», «Историческая аналитика», «Культурология и культуротехника», «Историография для управленцев» и др.; тогда же руководил кафедрой гуманитарных дисциплин Академии. Под влиянием Владимира Африкановича, которого считаю своим непосредственным учителем в методологии, взял тему методологии истории и культуры, которую разрабатываю уже почти десять лет.
С тех пор мною написано около 20 статей и два учебника («Историческая аналитика» и «Практикум по культурной антропологии»), проведено диссертационное исследование по теме «Историческая культура управленца»; получив достаточно большой опыт педагогического и организационного консультирования в ряде учебных заведений Тольятти, сегодня я преподаю историю и культурологию в Тольяттинской академии управления. Последние несколько лет занимаюсь философско-антропологической проблематикой («Антропология постисторизма и антиисторизма»), стараюсь быть в курсе последних новинок методологической прессы. Среди методологов, которые наиболее близки мне по духу и тематике, выделю О. Генисаретского, В. Никитина и С. Смирнова.
К собственно методологическому сообществу, несмотря на близкий контакт с методологами, себя не отношу, хотя не считаю его закрытым клубом для сверхрафинированных интеллектуалов. Значимая для меня методология ─ это духовная школа ГП, принципы, которые он сформулировал и воплотил в своей жизни.
Ланганс Елена Геннадьевна (1960 г.р.).
Первая встреча с методологией в лице Г.П. Щедровицкого произошла где-то году в 86-м. Пригласили его в наш политехнический институт мой товарищ по философскому факультету Владимир Кондрашкин и Виктор Христенко, которые в ту пору трудились в лаборатории деловых игр, побывали на ОДИ и некоторое время вели семинар, где читался и обсуждался «кирпич».
По легенде, на трапе самолета кто-то рассказал Георгию Петровичу, что Челябинск – это город потомков вохровцев и зэков. Этот анекдот имел последствия. Выступление ГП вызвало скандал: все приличные преподаватели и сотрудники института были возмущены. Что именно говорил он, я уже не помню – что-то про игры и методологию. Вроде бы все вполне нейтрально, но аудитория постепенно накалялась. А мне было весело, я понимала, что Георгий Петрович слегка задирает публику. У него получилось. На следующий день в партком института выстроилась очередь из жалобщиков. Ректор отреагировал адекватно: Г.П. Щедровицкому запретил впредь появляться в политехе, а всем сотрудникам – участвовать в ОДИ. Так что когда Кондрашкин получил следующие приглашения на игры, поехали сначала Андрей Реус, а затем я.
К тому времени я пару лет преподавала марксистко-ленинскую философию в музыкальном училище, куда попала через райком партии, иначе на работу не брали. Секретарь по идеологии весьма серьезно предупредил меня об ответственности дела воспитания молодежи вообще и богемной молодежи в частности. В общем, мне предстоял ну очень долгий путь «до рассвета». Такими словами отвечал один из преподавателей УрГУ (где я училась) на вопрос студентов, почему в стране все так абсурдно устроено: «перед рассветом всегда темно», цитировал он старую поговорку.
Конечно, на игре я испытала потрясение. Жизнь по содержанию, т.е. уход в чтение умных книжек, была моей давным-давно. Но работа по содержанию, как бы творчество, которое происходит на глазах, ad hoc, совершенно загипнотизировала меня. Этому на философском факультете нас не учили! Думаю, не учат и сейчас. Это был Театр Мышления и в смысле подлинности, и в смысле зрелищности.
Далее все складывалось стандартно. После участия в нескольких играх, я вошла в игротехническую команду ГП, увы, его последнюю команду. Затем по приглашению Александра Зинченко и Светланы Столяровой работала в Академии Бизнеса и Банковского дела в Тольятти (ныне Тольяттинская Академия Управления). Потом был большой перерыв.
Сейчас преподаю философию опять же богемной молодежи, возобновились контакты с Тольятти. И до сих пор отвечаю на те вопросы, которые ставил Георгий Петрович, которые ставят его тексты. Тем и движима «по содержанию». Что касается перспектив СМД методологии, то, на мой взгляд, обсуждать их с полным основанием мог только один человек. Он же и задал перспективы очень многим людям и всему методологическому движению в целом.
Левинтов Александр Евгеньевич (1944 г.р.)
Вот уже два года, как я вернулся в Россию. Походил по разным тусовкам, семинарам и акциям, с грустью и оторопью обнаруживая повсеместное и фронтальное омертвление методологии. И ладно, если бы дело было только в том, что она нашла себе применение в политике, властных и бизнес структурах, – это удручило бы только методологического ригориста. Самое паскудное – методологи из числа тех, кого я успел повидать и услышать, перестали производить идеи и смыслы. Сохранив мудреную и весьма поэтическую ( = безответственную) риторику и даже еще более поднаторев в пафосных формах и фигурах речи, они просто тырят мелочь по карманам европейских и американских исследователей, философов, экономистов, консультантов. Эти методологи ввели новое – вокальное – право, по праву удерживания микрофона. Если бы они хотя бы ссылались на обворованные авторитеты (были бы тогда эрудитами, компиляторами, начетчиками), а то ведь просто: «я думаю, что…» – земля имеет форму шара, газы при нагревании расширяются, власть призвана охранять существующий порядок вещей.
Лишь по перифериям и провинциям методологического сообщества еще сохраняется честность ума и совести.
А тут еще такая невосполнимая и горестная потеря – умер Гена Копылов. Это не могло не заставить нас, тех, с кем он часто был в одной игротехнической команде, задуматься о перспективах существования методологии и игротехники и нашего пребывания в этих рядах, смысла пребывания.
И мы решили собраться старой командой, распавшейся и развалившейся в пору «безлюдных игр» где-то в 1993-94 годах. Приехали все, кто был зван: Владимир Лобанов, Александр Балобанов, Василий Богин, Ольга Чернова, Лариса Елисеева, Наталья Рыбалкина, Виктор Павлов, Владимир Гальцев, Роман Максишко, Макс Ойзерман, Игорь Злотников, Антонина Ростовская, Евгений Доманский. Заочные участники – Ирина Тарасова и Сергей Островский, живущие в Америке, Марина Сиова, молодая сотрудница Академии народного хозяйства – свидетель от нового поколения, больше нам свидетелей не надо было. Мы хотели понять и увидеть: сможем ли мы, спустя почти полтора десятилетия, вновь стать командой, вопреки возрасту, обстоятельствам и «красному» смещению, разбрасывающему нас – как галактики – по миру.
Игра проходила в пансионате бывшего Министерства морского флота «Монино».
Я привез с собой изданную в 2000 году «Игру», где глава «Проходной дом» полностью посвящена этому пансионату.
Здесь в феврале-марте 1983 года проходила памятная многим ОД игра с Союзморниипроектом. Во многом та И-22 была дебютом и боевым крещением для Сергея Попова, Гены Копылова, Юрия Громыко, Сергея Наумова, для многих других, кто скоро стал гордостью движения.
Я читал собственные строки, озирался по сторонам и удивлялся – ничто не изменилось: те же обшарпанные стены, те же текущие краны и узкопленочные койки с загрубевшими от беспощадной эксплуатации и еще более беспощадной нестирки байковыми одеялами зрелого социализма, тот же бильярд с варикозными киями и кариесом шаров, в меню столовой – все те же незабвенные щи и каши, в баре водка – почти без наценки, за стойкой портье – родное советское хамство. Нищенские цены и еще более нищенское обслуживание. И только телефон-автомат, так упорно не работавший все те давнишние годы, бесследно исчез в одной из судорог приватизации.
Восхитительное ощущение попадания в машину времени было у всех: в Монино прошло большинство игр нашей команды, которых набралось несколько десятков.
И если мы, мужчины, явно постарели, заматерели и обуглились, то женщины – на удивление – остались прежними. Во всем.
Это была очень странная игра: без нападений и наскоков, в залоге искреннего желания понять и в понимании друг друга с полуслова, в необычайной и какой-то даже радостной дисциплине и соблюдении регламентов, в том, что каждая тема и каждый установочный тезис разворачивался в коммуникации до исчерпывающей полноты и широты смыслов.
Игра называлась «ПОИСКИ СЕБЯ В ПРОШЛОМ, НАСТОЯЩЕМ И БУДУЩЕМ (памяти товарища)». Не стоит пересказывать и останавливаться на всех темах обсуждения, ходе и результатах игры – ничего эпохального и достойного быть удержанным в веках всем человечеством там не произошло – только нами и для нас.
Ничего всемирно-исторического.
Произошло другое.
Мы вернули себе взаимное доверие и самоуважение.
Мы смогли, напрягая все ресурсы самоиронии, произвести масштабирование себя и своей ситуации.
Мы вернулись в мир искренности на грани откровенности.
Мы хотя бы ненадолго вынули себя из «рыночной» экономики, «рыночности» нравов и отношений. Мы поняли себе цену и поняли, что для этого вовсе необязательно быть продажными. И каждый боролся за символизм своего существования, за свое достоинство, не обижая и не унижая своего соседа и товарища. И каждый оценил пройденный им путь и путь, который предстоит пройти.
Игра не прошла – пролетела.
Когда все это, невероятное и ошеломляюще свежее пронеслось над нами, мы увидели свои перспективы и возможности – огромные, бесконечные и манящие.
И далее потянулись длинные шлейфы и обозы надежд и предстоящих дел.
И я почувствовал себя наконец-то вернувшимся на родину, а все мы почувствовали свое возвращение в игру.
Если это была последняя игра в нашей жизни, если это была смерть игры для нас, то это была возвышенная смерть. И, конечно, никто не хотел вот просто так – умирать, а потому игра никак не могла кончиться: все уже разъехались по домам, но вновь стали встречаться, звонить и писать друг другу…
Левинтов Александр Евгеньевич (1944 г.р.)
Вот уже два года, как я вернулся в Россию. Походил по разным тусовкам, семинарам и акциям, с грустью и оторопью обнаруживая повсеместное и фронтальное омертвление методологии. И ладно, если бы дело было только в том, что она нашла себе применение в политике, властных и бизнес структурах, – это удручило бы только методологического ригориста. Самое паскудное – методологи из числа тех, кого я успел повидать и услышать, перестали производить идеи и смыслы. Сохранив мудреную и весьма поэтическую ( = безответственную) риторику и даже еще более поднаторев в пафосных формах и фигурах речи, они просто тырят мелочь по карманам европейских и американских исследователей, философов, экономистов, консультантов. Эти методологи ввели новое – вокальное – право, по праву удерживания микрофона. Если бы они хотя бы ссылались на обворованные авторитеты (были бы тогда эрудитами, компиляторами, начетчиками), а то ведь просто: «я думаю, что…» – земля имеет форму шара, газы при нагревании расширяются, власть призвана охранять существующий порядок вещей.
Лишь по перифериям и провинциям методологического сообщества еще сохраняется честность ума и совести.
А тут еще такая невосполнимая и горестная потеря – умер Гена Копылов. Это не могло не заставить нас, тех, с кем он часто был в одной игротехнической команде, задуматься о перспективах существования методологии и игротехники и нашего пребывания в этих рядах, смысла пребывания.
И мы решили собраться старой командой, распавшейся и развалившейся в пору «безлюдных игр» где-то в 1993-94 годах. Приехали все, кто был зван: Владимир Лобанов, Александр Балобанов, Василий Богин, Ольга Чернова, Лариса Елисеева, Наталья Рыбалкина, Виктор Павлов, Владимир Гальцев, Роман Максишко, Макс Ойзерман, Игорь Злотников, Антонина Ростовская, Евгений Доманский. Заочные участники – Ирина Тарасова и Сергей Островский, живущие в Америке, Марина Сиова, молодая сотрудница Академии народного хозяйства – свидетель от нового поколения, больше нам свидетелей не надо было. Мы хотели понять и увидеть: сможем ли мы, спустя почти полтора десятилетия, вновь стать командой, вопреки возрасту, обстоятельствам и «красному» смещению, разбрасывающему нас – как галактики – по миру.
Игра проходила в пансионате бывшего Министерства морского флота «Монино».
Я привез с собой изданную в 2000 году «Игру», где глава «Проходной дом» полностью посвящена этому пансионату.
Здесь в феврале-марте 1983 года проходила памятная многим ОД игра с Союзморниипроектом. Во многом та И-22 была дебютом и боевым крещением для Сергея Попова, Гены Копылова, Юрия Громыко, Сергея Наумова, для многих других, кто скоро стал гордостью движения.
Я читал собственные строки, озирался по сторонам и удивлялся – ничто не изменилось: те же обшарпанные стены, те же текущие краны и узкопленочные койки с загрубевшими от беспощадной эксплуатации и еще более беспощадной нестирки байковыми одеялами зрелого социализма, тот же бильярд с варикозными киями и кариесом шаров, в меню столовой – все те же незабвенные щи и каши, в баре водка – почти без наценки, за стойкой портье – родное советское хамство. Нищенские цены и еще более нищенское обслуживание. И только телефон-автомат, так упорно не работавший все те давнишние годы, бесследно исчез в одной из судорог приватизации.
Восхитительное ощущение попадания в машину времени было у всех: в Монино прошло большинство игр нашей команды, которых набралось несколько десятков.
И если мы, мужчины, явно постарели, заматерели и обуглились, то женщины – на удивление – остались прежними. Во всем.
Это была очень странная игра: без нападений и наскоков, в залоге искреннего желания понять и в понимании друг друга с полуслова, в необычайной и какой-то даже радостной дисциплине и соблюдении регламентов, в том, что каждая тема и каждый установочный тезис разворачивался в коммуникации до исчерпывающей полноты и широты смыслов.
Игра называлась «ПОИСКИ СЕБЯ В ПРОШЛОМ, НАСТОЯЩЕМ И БУДУЩЕМ (памяти товарища)». Не стоит пересказывать и останавливаться на всех темах обсуждения, ходе и результатах игры – ничего эпохального и достойного быть удержанным в веках всем человечеством там не произошло – только нами и для нас.
Ничего всемирно-исторического.
Произошло другое.
Мы вернули себе взаимное доверие и самоуважение.
Мы смогли, напрягая все ресурсы самоиронии, произвести масштабирование себя и своей ситуации.
Мы вернулись в мир искренности на грани откровенности.
Мы хотя бы ненадолго вынули себя из «рыночной» экономики, «рыночности» нравов и отношений. Мы поняли себе цену и поняли, что для этого вовсе необязательно быть продажными. И каждый боролся за символизм своего существования, за свое достоинство, не обижая и не унижая своего соседа и товарища. И каждый оценил пройденный им путь и путь, который предстоит пройти.
Игра не прошла – пролетела.
Когда все это, невероятное и ошеломляюще свежее пронеслось над нами, мы увидели свои перспективы и возможности – огромные, бесконечные и манящие.
И далее потянулись длинные шлейфы и обозы надежд и предстоящих дел.
И я почувствовал себя наконец-то вернувшимся на родину, а все мы почувствовали свое возвращение в игру.
Если это была последняя игра в нашей жизни, если это была смерть игры для нас, то это была возвышенная смерть. И, конечно, никто не хотел вот просто так – умирать, а потому игра никак не могла кончиться: все уже разъехались по домам, но вновь стали встречаться, звонить и писать друг другу…
Левицкая Ирина Анатольевна (1952 г.р.)
Как и какими словами в кратком тексте описать попадание в другой мир? Но ты туда попал, тебе там понравилось, и ты пытаешься понять, как это произошло и что изменило в твоей жизни. Стройную логическую цепочку сложить не получается. Возникают различные
фрагменты картины, так как саму картину, всю одновременно, представить сложно. Однако,
начав размышлять над текстом, я для себя зафиксировала следующую вещь: мне в жизни свезло как минимум дважды. Во-первых, с родителями, которые поддерживали, помогали, давали силу, но это отдельная тема. Во-вторых, свезло, когда я познакомилась с Г.П. Щедровицким, но это я поняла не сразу, а по прошествии нескольких лет, и благодарю Бога за то, что это произошло. В жизни, наверное, все происходит не случайно. Но тогда, в 1987 г., когда я впервые увидела и услышала Георгия Петровича, я этого не знала. А к тому моменту у меня начался период некоторого скептически-ироничного отношения ко всякого рода учебам, лекциям и т.п. Скепсис вызывало содержание этих мероприятий. К тому времени я хотя и была молодой, но уже защитила кандидатскую диссертацию, преподавала в ВИПК на кафедре экономики, отучилась на нескольких курсах повышения квалификации в Москве, в том числе в АНХ при Совмине СССР. Прослушала лекции многих известных экономистов (Абалкина, Аганбегяна и др.) И эти мероприятия наводили на меня смертельную скуку, так как в них переливалось из пустого в порожнее одно и то же.
И вдруг в рамках очередной учебы по активным методам обучения декан «загоняет» нас в обязательном порядке принять участие в какой-то ОД игре, которую будет проводить какой-то Гэ.Пэ.Щедровицкий с коллективом. Ну опять, подумалось мне, будут мучить для «галочки». Больше всего возмущало, что начать мы должны были в воскресенье вечером. Вот еще новости придумали. Но был подписан приказ со списками участвующих, и отвертеться было невозможно. Мы с одной из коллег пришли и сели подальше на галерку, чтобы можно было поболтать и почитать.
И вот началось. Выходит невысокого роста человек с лицом древнегреческого философа и начинает говорить. И все – меня сразу зацепило. Зацепило сначала на уровне энергетики. Эта встреча и вся игра дала начало многим изменениям в моей дальнейшей жизни и деятельности.
Эта игра втянула и породила большую «гвардию» калининградских игротехников, «игроделов» и псевдометодологов, которые, не понимая пока содержания, схватывали форму, но представленная там мощь мысли настолько была притягательна, что людям хотелось к этому приобщиться. Потом через год была И-60, в которой участвовало больше 600 человек! И это было просто непередаваемо. Я тогда много чего не понимала, но когда ГП запускал, удерживал, управлял процессами с такой огромной массой людей, это просто была фантастика. Весь зал превращался в огромную мегамашину. После этого я стала выкраивать в своем учебном расписании свободное время и ездить на некоторые игры и семинары Георгия Петровича, приобретала ксерокопии лекций,
узнала многих членов сообщества. В1990 г., получая второе высшее образование в Москве, постоянно посещала параллельно два семинара: один – ГП на Курсовом переулке, другой – Петра Георгиевича в Доме кино. Было интересно сравнивать обсуждения на этих семинарах, как по подходам, так и по содержанию обсуждаемых тем.
Конечно же, Георгий Петрович был настоящим Учителем. Учителем с большой буквы. Он мог, обсуждая сложные темы, рассказать какую-нибудь байку, которая упаковывала эти сложные рассуждения так, что ты вдруг – «чпок» – и врубался в это сложное содержание. Еще он умудрялся следить за последствиями и чтобы кто-нибудь не улетел и не снесло крышу. У меня самой была такая ситуация. Я по профессии экономист, выращенный на советских парадигмах этой деятельности. И когда обсуждались темы экономической системы, у меня начинались странные эффекты. Это позже я поняла, что парадигма моего тогдашнего представления столкнулась с иной парадигмой, и поднятая рамка всего того нового содержания не могла быть охвачена моими представлениями об этом.
Ночью я спала в каком-то полубредовом состоянии. Голова раскалывалась. Она пыталась вместить все, что услышала, но не могла. Создавался такой эффект, как у кастрюли с тестом. Казалось, что мозги вот сейчас вылезут из головы и перельются через край. Георгий Петрович, видимо, увидел такое мое состояние. Он подошел ко мне и говорит: «Ирочка, Вы что, хотите в Кащенко попасть?» Я говорю: «Не хотелось бы». Он: «Скажите, Вы могли бы съесть за один раз и в короткое время очень большой торт?» Я: «Нет, не могла». Он: «Вот-вот, заворот кишок будет. А если растянуть на достаточно большой период времени и порезать на кусочки?» Я: «Тогда смогла бы». Георгий Петрович: «Вот так и с новыми знаниями. Надо уметь их освоение разделять и распределять по времени. Тогда и крыша не поедет».
Мне кажется, что для него в тот период деятельности кружка было важно втягивание и пропускание через различные формы (игры, семинары, лекции и др.) новых, разных людей, которые смогут нести на себе то содержание, которое вырабатывалось в процессе обсуждений. Это был выход из узкого круга в широкий. И в этом смысле это был эксперимент. Неслучайно, наверное, обсуждалась тема КМД, а также «Эксперимент и экспериментирование». Это как птенцы, которые вылупляются в гнезде, а затем разлетаются в разные стороны. При этом я думаю, что ГП прекрасно понимал, что птенцы разные. Для меня и, полагаю, для многих важно было то, что гнездо хорошее. Время подтвердило, что многие, кому тогда «поставили голову», смогли за счет этого занять достойные социальные и профессиональные позиции.
У меня еще тот период, а также последовавший после начала «массовизации» деятельности кружка, ассоциируется с христианством. Как и там, сейчас появились «Евангелия» от X, Y, Z и др., а также различные ответвления и интерпретации. И это нормальный жизненный процесс. Кто-то взял из методологии техники, кто-то – методы, кто-то – схемы, кто-то – куски содержания, кто-то – подход. Для меня важно, что в результате деятельности кружка, игрового движения возник достаточно большой клуб людей, которые связаны в один, хоть и разноликий, мир со своим языком и понятийным аппаратом. Людей, которые знают и помнят, что они – птенцы одного гнезда, выпускники одной школы, которые способны обсуждать и продвигать самые сложные темы.
Очень трудно в кратком формате (во всяком случае, для меня) описать столь многогранный процесс и одновременно объект, как методологическое движение.
Еще для меня одной из важных тем была тема понимания. «Понимающий всегда прав» – говорил ГП, а также – что понимание является неотъемлемой интеллектуальной функцией человека, и еще о том, что пониманию можно и нужно обучаться. А еще –
самоопределение, коммуникация, рефлексия. И это есть непременные условия становления человека. Для меня это были каждый раз новые открытия. И начинаешь себе задавать
невероятно сложный вопрос – что же такое человек. А еще схематизация… Я уже, объясняя что-то или размышляя, не могу не рисовать схемы. И еще, и еще, и еще…
В завершении могу сказать одно: попадание в методологическое движение, конечно же, не сделало меня методологом. Но открыло новые возможности в познании себя и окружающего, позволило начать снимать шоры. И время, когда это происходило было просто потрясающее, люди, с которыми довелось познакомиться,– удивительные. Одним словом, здорово, что мне свезло и я оказалась в нужное время в нужном месте.