АглаидаЛой драй в

Вид материала

Книга

Подобный материал:

• Драй Галина Григорьевна, 329.66kb.
• Михайло драй-хмара життєвий І творчий шлях, 62.16kb.
• Михайло драй-хмара життєвий І творчий шлях, 63.18kb.
• Курсова робота з української літератури, 205.12kb.
• Загальні тенденції літературного розвитку ХХ ст. Літературно-мистецьке життя. Художній, 31.45kb.
• Михайло Драй-Хмара (1889-1939), 40.97kb.
• Филипович Павло Петрович народився 2 вересня 1891 р у с. Кайтанівка Звенигородського, 86.64kb.

совсем ничего.

Ну а потом мы, как пишут в старинных романах, “слились в порыве страсти”…

Впрочем, сначала была долгая прелюдия: мы медленно и с чувством целовались, словно пробуя друг друга на вкус. Ах, как меня всегда заводили его губы!.. Выпуклые, хорошо очерченные, безупречной формы и такие яркие, что у меня постоянно возникало искушение впиться в них зубами. Странное дело, утонченный Генрих почему-то будил во мне самые грубые звериные инстинкты. Секс с ним был каким-то новым, с налетом шизы. Я имею в виду не столько собственные эротические ощущения, сколько поведение партнеров, явно выходившее за рамки нормы.

Связь с желанным мужчиной настолько беспредельна и удивительна, что скорее напоминает путешествие без руля и ветрил, нежели обычный coitus. Это прорыв в нечто, уход в иные миры, медленное погружение в Мариинскую впадину, — когда по мере утолщения слоя океанической воды над головой акванафта, меняется все вокруг: в окна батискафа заглядывают уродливые существа, то ли рыбы, то ли порождения ехидны, — кошмарные создания подводных глубин, —и человек попадает в совершенно другой, призрачный, незнакомый и опасный мир, тантрический мир древних индусов, где его на каждом шагу подстерегает смертельная угроза и одновременно — высшее наслаждение.


* * *


Реальное время однонаправлено и непрерывно. В литературном же произведении одновременно могут соседствовать прошлое, настоящее и будущее, соприкасаясь, перемешиваясь, наезжая одно на другое, дополняя друг друга, — ведь роман это слепок с реальности, моделируемой нашим мозгом. Фрагменты памяти, всплывающие в соответствии с какими-то своими, ассоциативными, законами, зачастую даже мало связаны между собой — однако не все так просто, потому что именно в ней, памяти, сублимируется та действительность, которая становится затем квинтэссенцией нашего человеческого существа, нашим истинным, потаенным “я”.

Как только мой многострадальный роман был опубликован, — он тотчас обрел ту самостоятельность творческого бытия, которая придает художественному произведению самодостаточность живого существа и наделяет его своей собственной, независимой от автора судьбой. Наконец-то, я смогла полностью освободиться от него и даже получила весьма внушительный по тем временам гонорар. Но так как деньги, по моему глубочайшему убеждению, имеют настоящую ценность не столько в виде материальных вещей, сколько в образе приобретаемых впечатлений, я решила отправиться на юг, а если быть точной, в Новый Афон. Абхазию мы с Наташей выбрали не случайно. Метеосводки сообщали, что в столь любимом нами обеими Крыму уже прохладно, и значит нужно было спуститься южнее, в самое сердце причерноморских субтропиков, чтобы в полной мере насладиться отдыхом на море.

Кроме приятного времяпрепровождения эта поездка, как я надеялась, должна была способстовать восстановлению моего здоровья, подорванного борьбой за существование и психическими перегрузками, связанными с творчеством. Проблемы со здоровьем, возникшие после перенесенного в юности бруцеллеза, трансформируясь то так, то этак, более уже никогда меня не покидали и основательно отравляли существование. Так, еще во время поступления в Литинститут и затем на установочной сессии я ходила, старательно задирая голову вверх, чтобы не дай бог не посмотреть себе под ноги: стоило мне увидеть раскачивающиеся тени деревьев, как почва ускользала из-под ног и я норовила грохнуться наземь. Мое счастье, что я воспринимала подобные “приходы” лишь как некоторое неудобство, а не как трагедию. Хотя однажды сильно испугалась, когда у меня закружилась гоолова, и я едва не упала под приближавшуюся к перрону электричку. Со временем такие полуобморочные состояния практически прекратились, но теперь я надеялась, что морские купания и перемена климата помогут мне излечиться от очередной напасти. Дело в том, что я стала… замедленной. И это отнюдь не метафора. Вообще-то, темп моей жизни может быть достаточно высок, за пару часов я иногда способна провернуть прорву дел, на которые иному человеку потребуется день-другой, — только для этого мне необходимо внутренне собраться и войти в особое состояние. Тогда меня охватывает необычное чувство, словно я прессую время, — как будто окружающая жизнь течет в обычном ритме, а я начинаю жить и двигаться в другом, параллельном временном потоке, где события происходят гораздо быстрее. Наверное перед смертью человек автоматически переносится в такое убыстренное время и на протяжении нескольких мгновений просматривает всю свою жизнь. Каким-то образом я научилась ускорять течение своего внутреннего времени, но для этого требуется хорошее психофизическое самочувствие, причем, последнее является решающим, так как “ускоренное” проживание ведет к большим энергозатратам, и потом чувствуешь себя, как выжатый лимон.

“Замедленность” появилась у меня после написания романа, по всей видимости, от невероятной усталости и страшно меня раздражала. Словно со стороны я наблюдала, как медленно разговариваю, как замедленно поворачиваюсь, чтобы что-то ответить подруге, как занимаюсь уборкой, будто сонная муха: какая-то замеддленная съемка, а не человек! Ситуация была непонятной и совершенно для меня новой, я просто не знала, что делать, а когда обращалась к врачам, видела, что для них мои жалобы выглядят странными. Да и что врачи! Существуют определенные схемы лечения той или иной болезни, довольно варварские, особенно в психиатрических больницах. Для поднятия тонуса в психдиспансере мне прописывали кислород под кожу. Вам когда-нибудь загоняли для улучшения самочувствия 200 мл кислорода под лопатку, когда кожа спины буквально отстает от мяса — и возникает чувство, будто с тебя заживо сдирают кожу… Или уколы магнезии в мягкое место?! Уж кем-кем, а законченным мазохистом я не была никогда! И хотя мое физическое самочувствие, действительно, улучшалось, но не настолько, чтобы подвергать себя таким мучениям. Наверное, прав был Генрих Петрович: мои “болячки” находились не на витальном, а на более тонком, духовном, уровне, потому-то современная медицина и не способна была их излечить.

Однако молодость — такое состояние души и тела, которое не позволяет зацикливаться на “болячках”. Да и что есть наши “болячки”? Всего лишь одна из форм телесного существования. Потому-то я, проклиная себя и чуть не плача, снова уселась за пишущую машинку и стала писать повесть о любви. О той Вечной Любви, которая движет миром. А когда поставила точку — расстроилась, ведь в конце моя героиня погибает

Повесть получилась трогательная и щемящая. Я отнесла ее в “Сибирский журнал” — и вот тут-то стала твориться настоящая чертовщина.

Впервые я столкнулась с подобными фактами после “Повести о Леночке”. Многое из описанного в ней было чистейшим вымыслом, хотя у самой героини — Леночки — имелись два конкретных прототипа. Но когда впоследствии некоторые события повести стали происходить со мной в реальной жизни, например, авария самолета, — я всерьез задумалась и поняла, что не стоит шутить с той неведомой силой, которая заключена в литературном произведении. Если прежде я рассматривала процесс сочинительства как некую игру ума, получая удовольствие от конструирования виртуальной реальности, — то теперь вдруг осознала, что это не совсем игра и дело обстоит гораздо сложнее. Давно известно, что произведения писателя каким-то мистическим образом воздействуют на его судьбу. Поэты часто предсказывают в своих стихах собственную смерть, а прозаики описывают еще не происшедшие события. Об этом за бокалом вина меня как-то предупреждала Нонна. В моей новой повести главная героиня, образ которой я “слепила” из нескольких знакомых мне женщин, в конце умирает от сердечного приступа. Проходит совсем немного времени, и мой основной прототип, до этого вполне здоровая женщина, вдруг начинает жаловаться на сердце, — в больнице ей ставят ишемическую болезнь.

А повесть уже прочла завотделом прозы и высказала свое добро на печатание…

И тогда я по-настоящему испугалась. Передо мной возникла страшная дилемма: или закрыть глаза на свое интуитивное знание, возможно, тем самым приговорив ни в чем не повинного человека к смерти, или — забрать рукопись из редакции и навсегда похоронить ее в столе…

Честно говоря, решение далось мне мучительно: лирическая повесть о любви благодарнейший жанр, опубликуй я ее — и масса откликов обеспечена. Уверена, читатель принял бы ее на “ура”!.. И все-таки, если только представить себе, что повесть выходит — и моя знакомая внезапно умирает… Конечно, я пыталась оставаться материалистом, уговаривала себя, что никакой мистики тут нет, просто случайное совпадение, — поэтому повесть можно и нужно печатать! Однако на другом, глубинном, уровне сознания совершенно точно знала: опубликуй я сейчас эту повесть, — и все написанное непременно сбудется.

В общем, я забрала рукопись из редакции безо всяких объяснений.

Потом долгие годы она лежала в моем письменном столе. Жалела ли я об упущенной возможности? И да и нет. Повесть нравилась мне самой, и я испытывала горечь и сожаление, что она не пришла к читателю. Но ведь случилось что действительно с реальным прототипом моей героини, полной жизни и очарования женщиной, — меня бы совесть загрызла. А так… по крайней мере, спишь спокойно! — иронизировало надо мной собственное alter ego.

Покуда длилась эпопея с пробиванием романа, я, преодолевая чертову замедленность, работала над повестью. Именно тогда это и произошло. Стоял декабрь, морозы были лютые. Слава богу, хоть дома тепло! Как всегда, угомонилась поздно. Вытянулась на диване и расслабилась, ожидая незаметного погружения в сон. В воображении проносились обрывки реальных разговоров и каких-то красочных картинок, которые можно либо пустить на самотек, либо небольшим усилием воли направить в приятном направлении, создавая воздушные замки прекрасного будущего. В общем, я еще не спала, так, грезила наяву. И вдруг увидела. Перед моим внутренним взором появился строгий лик Спасителя. Это было цветное иконописное изображение — но вот глаза живые! И эти живые, голубые глаза заглядывали прямо в мою душу. Видение было настолько неожиданным и ярким и производило такое сильное впечатление, что я впала в какое-то оцепенение. А глаза продолжали следить за мной… Казалось, время остановилось. Наконец видение стало меркнуть, пока не пропало вовсе. Тогда, совершенно потрясенная, я села на диване и включила свет.

Да что же это такое?! Галлюцинация, или не галлюцинация?.. Для себя-то я четко знала: это не игра воображения. Мысленные образы, возникавшие у меня мозгу с раннего детства, суть совсем другие, я всегда различала воображаемое и реальное. Но здесь совершенно иное!.. Я вижу внутренним оком, но, тем не менее, действительно вижу. Каким-то другим, отличным от обычного, способом. Тем пресловутым “третьим глазом”, о котором твердят все тайные учения, но в существовании которого я всегда сомневалась, воспринимая это как метафору… Я продолжала яростно упорствовать в своем примитивном материализме и не желала верить в подобную ерунду. Явление мне — мне!! — божественного лика было чем-то из ряда вон, выбивало из колеи, раздражало, даже бесило. Пусть меня привлекает все таинственное, закрытое для непосвященных знание и тому подобная магия — но причем здесь Иисус Христос?! Была бы я истовой христианкой, тогда хоть понятно, а тут… И это пугающее сочетание: нарисованная икона — и вглядывающиеся в тебя глаза… Брр!! Все это не мое! Не мое!.. Получалось прямо как у Ильфа и Петрова, когда истовому монархисту виделись в кошмарах партийные собрания… Я пыталась иронизировать над собой, над монархистом-страдальцем, с воплем выскакивающим из дома после очередного такого сна, — но все же… все же я это видела. И что-то, наверное, это должно было означать. Вот только что именно?! Шло время. Видение больше не повторялось. Смысла его, сколько ни ломала голову, я так и не разгадала. И понемногу оно стало забываться, отойдя сначала на второй, потом на третий план, пока не затерялось вовсе в недрах памяти.


Сентябрь в Новом Афоне — благодать. Когда мы приехали, температура морской воды доходила до плюс 25, так что несколько дней мы плескались в море, как настоящие амфибии. По сравнению с Сибирью здесь находился настоящий земной рай, в котором место ангелов занимали довольные собой, солидные абхазы, разительно отличавшиеся от нас, нервных и издерганных всевозможными проблемами, сибирячек. В то время как в Новосибирске было голодно и дефицит ощущался буквально во всем, приморская жизнь неторопливо текла по каким-то иным, приятным и комфортным законам. Поначалу это нас бесило: слишком уж велик был контраст между деревенскими развалюхами на бескрайних просторах Западно-Сибирской низменности и двухэтажными коттеджами, окруженными мандариновыми садами.

Когда в самый первый день своего пребывания в Новом Афоне мы зашли позавтракать в кафе, нас поразило, что в зале никого не было. То есть вообще никого! И — никакой очереди! Дело для голодного Новосибирска немыслимое. Впрочем, исторически сложилось так, что Сибирь всегда была для России колонией, платившей дань Москве пушниной, золотом, нефтью, алмазами… Последний раз нам удалось поесть самолете около суток тому назад, потом несколько часов мы ехали автобусом, потом искали квартиру… Мы были злы и голодны, как тысяча чертей! Но не только в зале кафе, но за стойкой не было никого. Вдыхая аппетитные запахи восточной кухни и глотая слюнки, мы заполнили подносы и стали напротив кассы. Минута сменялась минутой — по-прежнему никого, только в воздухе разлит сонный полуденный покой. Сиеста… Наконец, я громко поинтересовалась, есть тут кто живой? В ответ на мой раздраженный вопль из подсобного помещения выплыл — не вышел, а именно выплыл, — объемный добродушный абхаз и обратился ко мне со словами: “Что шумишь, дорогая? Сейчас накормлю. И кофе сварю…” От подобного дружелюбия мы прямо-таки обалдели. Случись подобное в Новосибирске, ситуация разрешилась бы не в нашу пользу: из подсобки выскочила разъяренная фурия в заляпанном, грязном халате и отчехвостила нас на чем свет стоит, — а тут… Да мы просто дара речи лишились!

После еды гостеприимный абхаз, оказавшийся не кем-нибудь, а уважаемым завпроизводством, лично сварил нам кофе по-восточному. Этот способ приготовления подразумевает непременное наличие медной джезвы, которая наполовину зарывается в мелкие раскаленные камушки. Кофе почти мгновенно вскипает темно-коричневой шапкой и пророливается на камни — боже, что за аромат распространяется в воздухе! какое наслаждение медленно, по глоточку, вкушать горьковатый напиток из миниатюрных чашечек!.. Лучившийся довольством толстяк расспрашивал нас, откуда прибыли, надолго ли, где остановились?.. На юге мы оказались не впервые, и поэтому отделывались неопределенными фразами или попросту сочиняли. Потом он стал ко мне клеиться и, чтобы отвязаться, пришлось назначить ему здесь же свидание в восемь часов вечера. Наталья веселилась от души, и когда знойный южный мужчина не мог ее видеть, корчила мне уморительные рожи. Я злилась, однако вежливо улыбалась излишне общительному хозяину — в конце концов он нас накормил. Стоит ли говорить, что в это кафе мы больше не заглядывали.

Нерушимое спокойствие и чувство собственной значимости, которые проявил завпроизводством, меня потрясли. Да… подытожила я свои ощущения, покидая эту точку общепита, предлагающую столь разнообразный сервис, да… теперь-то я понимаю, почему они живут по сто лет!..

Обосновались мы с Натальей в номере современного туристического комплекса, так что в нашем распоряжении оказалась комната с лоджией и душем (горячая вода, впрочем, отсутствовала), зато можно было сходить в душ. Лариса (наша хозяйка) занимала в иерархии этого комплекса какое-то особое и не совсем для нас понятное место, хотя числилась на должности кладовщицы, или кого-то в этом роде. При этом Лариса распоряжалась практически всем. Попали мы в этот комплекс совершенно случайно. Когда высадились из автобуса в Новом Афоне, уже вечерело и нас никто не ждал. Подобрали свои сумки и пошли куда глаза глядят. Что делать? Я подошла к газетному киоску и поинтересовалась, не сдает ли кто комнату? Коскерша тут же заперла киоск и повела нас к Ларисе.

Аборигены здешних мест, на наш сибирский взгляд, излишне темпераментны, чрезвычайно сентиментальны, обладают повышенным чувством собственного достоинства и обостренно самолюбивы. И одновременно все эти качества каким-то удивительным образом сочетаются у них с непривычно медленным, по нашим сибирским меркам, ритмом жизни.

Новый Афон, как и большинство городков у подножия Кавказских гор, представляет из себя одну длинную, тянувшуюся вдоль берега моря улицу, от которой вверх по склонам гор уступами поднимаются двухэтажные коттеджи, прячущиеся в роскошных фруктовых садах. Каждое утро мы гордо шествовали вдоль такой улицы от нашего туристического комплекса к вокзалу, чтобы выпить по паре чашек превосходного черного кофе в привокзальном уличном кафе, заглянуть на обратном пути на рынок, и только потом уже двигаться на пляж. Поверхность айсберга под названием “местная жизнь” смотрелась достаточно гладкой, однако наши сторонние наблюдения были по-своему интересны и давали пищу для размышлений. Так, на закрытом пляже туристического комплекса, который мы игнорировали из-за большого количества отдыхающих, у аборигенов имелось нечто вроде казино: там играли в карты по-крупному. А минуя отделение милиции, всякий раз видели полных и поразительно спокойных сотрудников, которые, оперешись о перила крыльца, меланхолично глазели на фланирующих полураздетых женщин, отчего создавалось впчатление, будто в этом благословенном месте никогда и ничего не происходит.

Однажды мы наблюдали занятную сцену. К воротам рынка подъехала древняя коляска, запряженная парой лошадей, из нее высадились мужчина и женщина в одежде покроя 10-х годов прошлого века. Было им лет по восемьдесят, а то и больше, и прибыли они, похоже, из горной местности. Очевидно эти двое были очень влиятельными людьми, потому что навстречу им высыпало все рыночное начальство, которое подобострастно сопровождало их в качестве почетной свиты, пока они делали покупки, а затем проводило до коляски и ожидало, когда они отъедут. На современный взгляд, старики смотрелись старомодно и даже забавно в своих старинных нарядах, — однако оказываемые им почести вызывали чувство уважения и будили воображение. Наверное, они из старинного княжеского рода, задумчиво сказала Наталья. Возможно, согласилась я, — а ты обратила внимание, как прямо держался старик, какая занятная шляпка и удивительный ридикюль были у его дамы?..

Образ жизни у нас был почти ангельский: с мужчинами не знакомились, курортных романов не заводили, на танцы не бегали. Вечерами совершали променад вдоль моря или сидели на скамеечке в парке у пруда с лебедями. Потом возвращались к себе и в молчании курили на лоджии, любуясь неестественно близкими, казалось, висевшими прямо над головой, южными звездами. С танцплощадки порой долетали звуки ритмичной музыки, которая не мешала наслаждаться покоем или читать, растянувшись на кровати. Мы действительно отдыхали.

А вот в знаменитую Новоафонскую пещеру я так и не попала! Наталья попала, а я — нет, о чем по сю пору жалею.

То утро выдалось облачным и прохладным, так что пляж отменялся, по крайней мере, до обеда. Время нашего отдыха сокращалось, как шагреневая кожа, и мы решили посетить уникальную пещеру. Однако когда по горной дороге, наконец, добрались до входа, испытали глубокое разочарование. У кассы толпилось множество неорганизованного люда, съехавшегося со всего побережья и жаждавшего, как и мы, обозреть это чудо природы. Спекулянты, крутившиеся неподалеку, втридорога предлагали билеты, но брать у них мы почему-то постеснялись и пристроились в хвост огромной очереди. Минут через сорок стало очевидно, что хорошо, если мы пройдем лишь к вечеру, да и то не точно — очередь почти не двигалась. Погода, как назло, совсем исправилась, солнце жарило вовсю, сделалось душно. Я не выдержала и предложила Наталье пойти окунуться, но та отказалась, решив стоять намертво. Тогда я плюнула на все и отправилась к морю, а когда примерно через час вернулась, обнаружила, что очередь резко убавилась и подруги нигде нет. Оказывается, стоило мне уйти, и тотчас выбросили билеты на продажу: не приехала одна из организованных экскурсий. Так и осталась для меня Новоафонская пещера навеки вечные страной очарованной.

Мысленно вглядываясь в прошлое, я вижу те благословенные места и не могу представить себе, что там шли ожесточенные бои, а прелестные, увитые виноградом домики изуродованы артиллерийскими снарядами. У меня до сих пор не укладывается в голове, как солидные и даже медленные абхазы с оружием в руках успешно воевали против грузин!.. Конечно, напряженность на Кавказе существовала всегда. Национальный конфликт между этими народами подспудно тлел долгие годы, изредка выбрасывая отдельные искры, которые во времена СССР удавалось быстро погасить. Помню, насколько меня тогда поразил разговор с молодым сваном в коридоре купейного вагона, когда мы уже возвращались домой. Парень с пеной у рта доказывал нам, какие плохие эти абхазы, и уж пусть лучше здесь будут русские, чем они, потому что… потому что… Но внятно объяснить, чем русские для сванов лучше, он так и не смог. Из его горячечной речи следовало только одно: русские лучше, потому что дальше и меньше суются в местные дела.

Не могу и не хочу думать о Новом Афоне, как об утраченном рае!.. Пройдет время. Люди залечат нанесенные войной раны. Снова бесшабашные туристы со всей России потянутся в благословенную Абхазию. Быть может, и мне удастся вновь посетить эти места, — и тогда я обязательно увижу таинственную Новоафонскую пещеру.

На перевале, в нескольких километрах от города, сохранились развалины Иверской крепости, которая в 9 веке н.э. остановила арабских завоевателей. Такую достопримечательность невозможно было пропустить и, едва выдался очередной прохладный день, мы двинулись в путь. Каменистая дорога серпантином обвивала горы, увлекая нас все выше и выше. Ее крутые неожиданные повороты стали могилой для многих бесшабашных водителей, игнорировавших все дорожные правила: на резко уходивших вниз горных склонах то там, то здесь виднелись искореженные остовы автомобилей, застрявшие между стволами громадных, казалось, помнивших еще арабское нашествие, деревьев.

Шли долго, однако подъем все не кончался. Последние метры до крепостных ворот тащились из последних сил, проклиная и себя, и чертову крепость, и арабов. Еще один резкий поворот из бесконечной череды поворот — и перед нами сложенные из огромных камней стены.

Сооружение выглядело весьма внушительно даже по сегодняшним меркам. Дорога втекала в ворота, так что пройти во Внутреннюю Грузию можно было только миновав саму крепость. Частично сохранившиеся монументальные стены по периметру окружали вершину горы, между грубо отесанных камней пробивалась растительность, однако, даже спустя тысячу лет развалины производили сильное впечатление. Внутри не сохранилось почти ничего, кроме остатков часовни и глубокого, вырубленного в скале, колодца. Колодец почитался святым, из него можно было зачерпнуть воду особым черпаком на длиннющей деревянной ручке. Вода считалась целебной, и люди наливали ее в стеклянные банки, чтобы унести с собой. Какой-то мужчина, набиравший воду, чуть не силком заставил нас, стоявших немного в стороне и наблюдавших за происходящим, подставить ладони и плеснул святой воды, чтобы мы тоже омылись.

Побродив по развалинам — день был удивительно хорош, ясный, тихий и прохладный, — мы присели отдохнуть на остатках стены, отвесно обрывавшейся в бездонную пропасть. Отсюда открывался удивительный по красоте вид на небольшую, зажатую меж гор долину, утопающую в голубоватой дымке, и дальше, на устремленные в небо, искрящиеся на солнце снежные пики Кавказских гор. Там простиралась та самая Внутренняя Грузия, куда доблестные защитники Иверской крепости так и не пропустили арабских захватчиков. Мы молча курили, наслаждаясь царившим вокруг удивительным покоем. Откуда-то издалека, похоже, из той голубоватой долины порой доносились странные звуки, то ли пение, то ли стенания. Пожилая женщина в черном объяснила, что там сегодня похороны. Само это место, каждый камень которого был пропитан Историей, наводило на мысли о быстротечности времени и суетности жизни. И вдруг перед нами откуда ни возьмись объявился кот. Огромный и угольно-черный. Кот загадочно смотрел на нас и, очевидно, ждал подачки. Вот черт! — невольно вырвалось у меня, как его сюда занесло?! Настроение тотчас изменилось. Оживившаяся Наталья ехидно заявила, что нечисть всегда нечисть найдет, имея в виду меня и кота. Пока мы с ней препирались, подошел странноватый поп в потрепанной рясе, с иконками и бородищей до пояса, его сопровождала юркая монашенка. Видимость у попа была какая-то расстриженная, нечесаные длинные патлы выбивались из-под скуфейки и падали на спину, однако он уверенно благословил нас и тоже пристроился на стене перекусить. Кот сейчас же переметнулся к нему и радостно угостился колбаской. Монашенка есть не стала.

Обратная дорога была куда легче и приятней. Мы делились впечатлениями по поводу святого колодца, черного кота, попа-расстриги и того верующего мужчины, который почти силой заставил нас отведать святой воды и омыться ею. Это нас здорово веселило. И когда позднее, перед самым отъездом мы посетили большой храм 18 века, выстроенный на горе в центре Нового Афона, которым мы часто любовались издали, — я все еще ровным счетом ничего не поняла, хотя и испытала сильнейшее потрясение. Да, это случилось в самый последний день нашего пребывания в Новом Афоне. Сегодня я в недоумении задаю себе вопрос: почему тогда хоть на миг не отстранилась от суетности жизни, не задумалась над названием города, в который попала, — Новый Афон... Новый Афон… Но — не отсранилась… не задумалась…

Со стороны храм смотрелся вполне пристойно, однако давно уже использовался не по назначению. На его территории находилась туристическая база, а в кельях паломников проживали туристы, которых, вероятно, привлекала подобная экзотика. Мы беспрепятственно вошли сначала во двор турбазы, а затем и в открытые двери храма. Сквозь потеки и плесень на стенах проступали фрески. От времени они потемнели, но все же были видны достаточно хорошо и практически не облупились. Сразу скажу, я не поклонница живописной манеры 18 века, да и ничего выдающегося там, на мой взгляд, не наблюдалось: обычные канонические изображения святых и вариации на библейские сюжеты, написанные ремесленником средней руки. Добросовестно разглядывая сценки из загробной жизни с чертями и грешниками в аду, я мысленно удивляясь наивности предков, веривших в подобную чушь, как вдруг что-то заставило меня поднять голову, — и я ощутила священный трепет. С купола храма на меня строго и, пожалуй, даже сердито смотрел тот самый Спаситель, которого я увидела в своем видении еще зимой. В тот момент я пережила настоящий шок. Необычайно живые, ярко-синие глаза Спасителя, казалось, неотрывно наблюдали за мной. Никогда прежде мне не встречались синеглазые иконы. Каноническое изображение Иисуса Христа в византийской традиции, позднее усвоенное русской православной церковью, подразумевает зеленовато-оливковый или же карий цвет глаз, а тут... Это не могло быть простым совпадением. Это был знак свыше. И я должна его расшифровать.

Подруге, расхаживающей по храму, словно по картинной галерее, я не сказала ничего, она бы надо мной потешалась. Заметив, что я внезапно присмирела, Наталья стала иронически прохаживаться насчет некоторых впечатлительных натур, насмотревшихся на адские муки. В ответ я отмалчивалась, — право, мне было не до шуток!

Долго я потом ломала голову над тем, что бы это все могло значить?.. Возникали различные догадки и предположения, однако ни к чему определенному я так и не пришла. Да и может ли видение быть определенным?!. Было ясно одно: это знак. Вот только тайный его смысл я так и не смогла расшифровать.


* * *


Чертова замедленность, от которой я после отдыха на море в какой-то мере избавилась, была следствием постоянной работы на износ, влекшей за собой нескончаемые болезни на телесном уровне, безденежья и заботы о куске хлеба, в самом прямом и приземленном смысле этого слова. Долгое время мне помогали удерживаться на плаву несгибаемая воля и упрямство, свойственные мне от рождения. Но эти вроде бы положительные качества характера имеют и свою отрицательную сторону, потому что, обращай я больше внимания на состояние собственного организма, не дошла бы до энергетического коллапса.

Прислушайтесь к своей душе: вы себя любите?.. Я — себя ненавидела. Конечно, неосознанно, не отдавая в том себе отчета. Мое психическое существо постоянно находилось в жестокой конфронтации с собственным телом. А что, по сути, есть стремление к самоубийству, как не дошедшая до крайности ненависть к себе?!

Эта ненависть, особенно ярко проявлявшаяся в моменты драйва и не единожды приводившая меня к самоубийству, повлекла за собой весьма странные последствия: мой организм научился мне противостоять. Впервые я обратила внимание на это в психбольнице, когда после внутривенного укола магнезии давление у меня вместо того, чтобы упасть, подскочило. У психиатров глаза полезли на лоб, а я призадумалась. Дальше — больше. Если я, будучи в плохом настроении, принимала не одну, а три таблетки фенобарбитала, — меня тут же выворачивало наизнанку. То же происходило с любым лекарственным веществом, едва дозировка превышала разумные пределы. Довольно быстро я осознала, в чем дело: мой организм от меня защищается. И еще, если прежде я умудрялась работать практически в любом состоянии, даже с высокой температурой, просто сбивала ее таблетками, — то однажды, подхватив очередной бронхит, с ужасом поняла, что моя голова начисто отказывается работать, и единственное, на что я способна, это валяться на диване и бездумно пялиться в телевизор. Для меня, которую с юности терзали Эринии упущенного времени, это было смерти подобно! На протяжении многих лет я беззастенчиво эксплуатировала свое умение настраиваться на творческую работу в любом физическом состоянии — и вдруг…

Подростком я иногда представляла себя разведчицей в тылу врага и задавала себе вопрос: если бы меня схватили фашисты и стали пытать — смогла бы я молчать?.. И отвечала себе: да, смогла бы! Потому что стоило мне по-настоящему разозлиться и дойти до состояния тихой ярости, как мое “я” словно бы отделялось от тела и, даже испытывая сильнейшую боль, я ее почти не чувствовала; боль и я начинали существовать раздельно. Насилуя свой организм, заставляя его трудиться в любом состоянии, я, должно быть, перегнула палку, — настал момент, когда он отказался подчиняться моим требованиям. Произошло это вследствие того, что частые соматические заболевания подрывали мою энергетику настолько, что это несло угрозу моему физическому сущестованию. Именно в такие периоды мое тело отказывалось подчиняться, и тогда уже не помогали никакие психо- или био-стимуляторы. Я долго не могла в это поверить, но со временем пришлось. Ибо факты — вещь упрямая.

Уж и не знаю, с чем было связано мое желание избавиться от инвалидности, то ли с подсознательной ненавистью к себе, то ли с неукротимым стремлением быть свободной. Ну не хотелось мне быть инвалидом — и баста! Наблюдая со стороны это славное племя (мне определили тогда вторую, нерабочую, группу, и я часто пересекалась с инвалидами в поликлинике или психодиспансере), я никогда не испытывала к ним сострадания, жалости, сочувствия и тому подобных добрых чувств, — напротив, эта человеческая категория безмерно меня раздражала и вызывала почти брезгливость. Моментами я ненавидела всех инвалидов скопом, в том числе, и себя в качестве инвалида. Даже не могу сказать, что меня так доставало: ущербность, выставленные напоказ недостатки, или нежелание моей души со-страдать, отягощая тем самым свое собственное депрессивное состояние. Но была в этом смешанном чувстве еще одна составляющая, которая отвращала меня от инвалидов, не позволяя окончательно идентифицировать себя с ними, — это психология инвалидности. Почему-то для меня признать себя инвалидом означало утрату внутренней свободы. И в этом крылся глубокий смысл. Инвалидность самодостаточна, она порождает психологию иждивенчества, когда ты внутренне расслабляешься и начинаешь ждать и требовать подачек: от государства, друзей, знакомых, спонсоров… Ты ощущаешь себя обиженным, тебе кажется, что все перед тобою виноваты, все тебе что-то должны, думаешь о льготах, повышении пенсии, различных подачках и т.д. — и теряешь внутреннюю силу, забывая, что единственная настоящая опора суть опора на себя. В один прекрасный момент я не осознала — нет! — интуитивно почувствовала всю неоднозначность иждивенческой психологии, которую постепенно стала усваивать, ее разрушающее влияние на развития моей личности, моего “я”. А уж что-что, но мое возлюбленное “я” в те годы я не променяла бы ни на какие блага мира, в том числе и пенсионные, тем более, что тогда еще полностью идентифицировала его со своей душой. Поэтому по окончании института, когда исчезла необходимость дважды в год мотаться на сессии, я сразу перестала посещать психодиспансер, что автоматически привело к снятию с меня инвалидности. И пусть лишение пенсии ощутимо сказалось на моем благосостоянии: ежемесячный доход, хоть и мизерный, все-таки был постоянным, — я не хотела оставаться инвалидом. Не хотела — и все тут! Таким вот нерациональным образом и оказалась я на “вольных хлебах”. Безработный писатель, которого все кому не лень ругали за “неправильные” темы.

Выше я не раз упоминала, что не люблю и не умею скучать. Поэтому теперь во время болезни, когда голова моя ни в какую не желала заниматься профессиональной деятельностью, а сил заняться чем-либо еще у меня не было, я с увлечением предавалась самоедству, что, как известно из классической литературы, к добру не приводит. Собственная персона занимала меня всегда, и изнутри, и как некоего стороннего наблюдателя. Насколько мое представление о себе соответствует моему истинному “я”? Совпадает ли моя воображаемая модель собственной личности с реальной действительностью?.. В конце концов, что я есть на самом деле?!

Сколько ни разглядываю свое лицо в зеркале, — отвернувшись, не помню. Там, в пространстве зазеркалья, существует мой двойник, у которого мой нос, мои губы, мои скулы, мои брови вразлет, — но каждый раз это какой-то другой, новый, почти незнакомый мне человек. Я даже не знаю цвет своих глаз, они то зеленоватые, то серые, то желтоватые, волчьи, — и я теряюсь в догадках: кто ты, Незнакомка?.. — ощущаю себя не слепком твердой материи, но чем-то текучим, постоянно изменяющимся, вечным, как вселенная…

Однажды я подхватила респираторное заболевание и лежала дома с высокой температурой. Забавно, но я не против повышенной температуры, тогда у меня развивается приятное состояние лихорадки, сопровождаемой небольшим возбуждением. И хотя в тот вечер столбик термометра зашкаливал за тридцать девять, это меня не слишком пугало, потому что высокую температуру я переношу сравнительно легко. Расслабившись, я лежала на диване, спокойно отдавшись на волю болезни, и вдруг со мной стало твориться нечто необычное. Сначала появилось какое-то беспокойство, словно предварявшее приближение чего-то, а затем… затем я явственно ощутила, что превращаюсь в кого-то другого. Я совершенно утратила привычное ощущения себя самой. Я была кем-то хищным, сильным и диким. И я подстерегала приближавшуюся добычу. Мои ноздри трепетали от услиливавшегося запаха дичи, я слышала хруст веток под копытами. Мускулы мои напряглись стальными буграми, глаза горели. А ничего не подозревавшая косуля приближалась… Я изготовилась к прыжку. Ближе… еще ближе… Словно распрямленная пружина я бросилась ей на спину, вцепилась когтями в трепещущий круп, а клыками вгрызалась в шею, стараясь поскорее перекусить сонную артерию. Объятая смертельным ужасом косуля билась во моих лапах, из последних сил стараясь скинуть со спины жуткого наездника. Но у нее не было шансов! Я рвала клыками живую плоть, пока сильная струя крови не ударила мне в пасть. Вкус горячей дымящейся крови во рту — ни с чем не сравнимое наслаждение…Никогда прежде и никогда после я не испытывала такого острого, яростного, звериного удовольствия, как в тот момент, когда с урчанием лакала дымящуюся кровь, хлеставшую из разорванной артерии бившейся в агонии жертвы.

Это жуткое с человеческой точки зрения чувство стало одним из самых сильных моих переживаний. Не могу даже выразить, насколько оно меня тогда испугало!.. Все же я не до конца утратила самоконтроль и понимала, что это — не я, а кто-то другой, быть может, мой очень далекий предок, который выскочил из моего подсознания благодаря высокой температуре и почти полностью подавил мою привычную, окультуренную личность. Если бы все это было лишь бредом, игрой воспаленного мозга, наверное, я не придала бы этому значения, но ситуация казалась слишком реальной, да и само событие, безусловно, имело место в далеком прошлом. Еще два дня я не могла отделаться от этого наваждения, снова и снова переживая испытанное наслаждение и явственно ощущая во рту вкус горячей крови. Но по мере того как спадала температура, охотничьи инстинкты постепенно стали меркнуть и отдаляться, а на первый план снова выступила моя человеческая личность и мои собственные ощущения. Наконец я и мой хищный предок окончательно отделились друг от друга, и зверь снова спрятался в глубинах подсознания.

Позднее я много размышляла над тем, что же со мной произошло. Вероятно, под воздействием болезни приоткрылась глубинная генетическая память, и на короткое время моим современным “я” овладел мой далекий предок. То что я тогда пережила не было игрой воображения, это был реальный эпизод из жизни моего древнего пращура. Кем он был в действительности, я не знаю, да и не узнаю уже никогда. И когда спустя несколько лет я посмотрела фильм “Американский оборотень”, у меня не возникло ни малейших сомнений в том, что автор сценария, как и я, испытал нечто подобное. Та сцена в лесу, где главный персонаж настигает оленя и впивается ему в горло, — это про меня.

Что же еще прячется там, в темных лабиринтах подсознания?.. Настолько далеко в прошлое уходит генетическая память человека?.. И кто же я есть на самом деле, если одновременно с моим сегодняшним “я” во мне скрытно сосуществует и такое?!

В том, что нами управляют некие высшие силы, я убеждалась неоднократно. Можно называть их судьбой, провидением, роком — суть не меняется. Я хотела быть физиком, — а сделалась… сочинителем. Пыталась бороться с обстоятельствами — но только набивала шишки. Свобода воли и предназначение… Тяжело, очень тяжело приходила я к осознанию того, что мы, люди, имеем свободу выбора в довольно ограниченных пределах, и что главная наша задача не в том. чтобы достичь желаемого, но в том. чтобы понять собственное предназначение и исполнить его. Исполнение своего предназначения — в этом смысл нашего пребывания в мире. И если ты действуешь вразрез с предначертанием Судьбы и нарушаешь Общий Замысел, — последует неизбежное наказание. Но сначала предупреждение: на тебя, как из рога изобилия, вдруг начнут валиться мелкие, а потом все более крупные неприятности. И если ты будешь упорствовать в своем упрямстве — берегись! — вся твоя жизнь пойдет под откос.

Вот! Воскликнет въедливый читатель. Общий Замысел, Рок, Судьба, Предназначение... Наконец-то она проявилась, вялотекущая шизофрения! И — будет глубоко неправ… Потому что Общий Замысел — не бред, не вымысел и не идея фикс, а такая же реальность, как прохудившийся водопроводный кран или едущий по дороге автомобиль. Ну а если вы будете пересекать дорогу перед близко идущим транспортом… Действуя вразрез с собственным Предназначением, вы точно так же угодите под колесо Судьбы. И хорошо, ежели успеете вовремя одуматься, по крайней мере, останетесь живы!.. Стоит только просмотреть свою жизнь в обратной перспективе, — и все становится предельно ясно.

В своем развитии я поочередно прожила три религиозно–мистических системы: даосизм, дзен-буддизм и магию Кастанеды. Не думаю, что слишком глубоко проникла в их суть, однако пищу для размышлений и толчок к изменению собственной личности, вкупе с пересмотром отношения к миру, получила. В сущности, все эти учения рассказывают об одном: о том или ином способе развития духовности. И первый шаг на долгом пути — избавление себя от самости. Понятие “самость” для меня всегда было несколько расплывчато, хотя суть его я интуитивно ухватывала. Оно включает в себя эгоизм, индивидуализм, жалость к себе любимому, неумение чувствовать другого человека и нежелание дать этому другому возможность оставаться самим собой, то есть стремление переделать его в соответствии с собственными представлениями о том, что для него хорошо и что плохо.

Моя собственная самость состояла из переплетавшихся самым причудливым образом эгоизма, жалости к себе несчастной и одновременно полного отсутствия эгоизма, вследствие того, что я всегда тонко чувствовала другого человека и старательно избегала причинять боль. И в то же время, если мной овладевал Астарот, — глумливый демон с внешностью сатира — я испытывала неизъяснимое удовольствие, предаваясь психологическому садизму и особенно доставая мужчин, хотя все же старалась не переступать той роковой грани, за которой моя психическая агрессия могла повлечь разрушение чужой личности. Ну а грань эту, благодаря свойственной мне эмпатии, я всегда ощущала очень точно.

Интерес к потустороннему возник отнюдь не случайно. Судьба настолько загнала меня в угол, что остались только два варианта развития событий: либо измениться самой, либо умереть. Как ни странно, смерти я все еще боялась, несмотря на то, что она гипнотизировала и притягивала меня, словно ядовитая змея свою жертву. Оставалось одно — пытаться себя изменить…

Древнее учение толтеков, которое излагает в своих в сочинениях Карлос Кастанеда, видимо, пало на благодатную почву, заставив меня во многом пересмотреть свою жизнь. К тому времени я уже познакомилась с самыми различными подходами, однако описание событий, происходивших с Карлито в пустыне Сонора, произвели на меня ошеломляющее впечатление. Тогда мне даже в голову не приходило, что это может оказаться литературной мстификацией, основанной на этнографических исследованиях, настолько все выглядело правдиво и страшно. Я и сейчас нисколько не сомневаюсь в достоверности изложенного Кастанедой магического пути дона Хуана. Впрочем, всякому, хотя бы немного знакомому с магией и эзотерикой, это очевидно. Конечно, невозможно сделаться настоящим магом без руководства Учителя, каковым являлся для Кастанеды дон Хуан, но вот пересмотреть свое отношение к жизни в свете этой магической практики, постараться сделаться неуязвимой и увидеть воздействие на нашу жизнь тех Сил, которые распоряжаются людьми, — это можно попытаться.

Я постаралась непредвзято подойти к своим проблемам. По большому счету, мне мешали жить жалость к себе, неумение защищаться от разрушительного влияния других людей и страх смерти.

По непонятным мне самой причинам я оказалась совершенно открытой для окружающего мира, почти полностью утратив способность защищаться от психической агрессии со стороны людей. Причем, собственную беззащитность осознала далеко не сразу. Первые проявления такой своеобразной “болезни” относятся еще к подростковому возрасту. Быть может, моя беззащитность стала следствием развития эмпатии, что позволяло понимать скрытые мотивы поведения и поступков людей на интуитивном уровне, из-за чего, как это ни парадоксально, я довольно скоро превратилась в сторону страдающую. Меня постоянно преследовал страх, что я могу причинить кому-то душевную боль, и со временем это в общем-то прекрасное чувство приняло настолько гипертрофированную форму, что буквально парализовало мою волю. Мне было жалко людей, я всех понимала и всем сочувствовала. Жалко животных, особенно выброшенных на улицу, — они такие несчастные. Жалко растения — вокруг столько поломанных деревьев… Я почти перестала есть мясо, хотя по природе своей мясоед и без мяса плохо себя чувствую. Хотела даже сделаться вегетарианцем, но скоро эта блажь прошла, потому что я осознала, что растения не менее живые, чем животные, что мир устроен так, как устроен, — и не в моих силах его переделать. До того, чтобы ходить с метелочкой и выметать из-под ног насекомых, как это делают некоторые тибетские монахи, я все же не дошла, однако по сю пору стараюсь глядеть себе под ноги и не наступать на всяких мелких тварей. Вот только от рыбалки пришлось отказаться навсегда, потому что теперь, насаживая на крючок червяка, я прямо-таки физически испытывала те же муки, которые переживает бессловестное создание, — а ведь я с детства была заядлым рыболовом!..

Учение Кастанеды, которым я тогда увлеклась не на шутку, явилось некой поворотной точкой для изменении моей личности. В его книгах были чуть приоткрыты те нестандартные техники, которыми пользуются маги и которые обычно оставляют “за кадром” другие мистические практики. Делается это из лучших побуждений, так как неподготовленному человеку подобные откровения могут нанести непоправимый вред. Но Карлос Кастанеда, по всей вероятности, считал иначе: каждый возьмет из его учения лишь то, что способен взять. Такая точка зрения имеет право на существование, хотя мне лично известны случаи, когда начинающие маги кончали сумасшедшим домом.

Итак, поверив Кастанеде, я попыталась, во-первых, стереть личную историю…

Личная история, то есть история нашей жизни, которой мы придаем исключительно важное значение, должна утратить для нас свою сверхценность. Сделать это необходимо потому, что в течение жизни мы нарабатываем множество поведенческих стереотипов, по которым нас легко вычислить, и становимся досягаемы для воздействия других людей, то есть делаемся уязвимыми. По воззрениям магов, представления других людей о нас способны влиять на нашу судьбу и поступки против нашей воли. Поэтому необходимо создавать вокруг себя туман неопределенности, давая минимальную и, желательно, разноречивую информацию, или же не давая никакой информации вовсе. Тогда твой недруг будет не в состоянии слепить в воображении твой образ и как-либо воздействовать на тебя. Удивительно, но следуя по этому пути ты в какой-то момент времени вдруг понимаешь, что твоя личная история действительно не имеет особого значения, и всем своим существом начинаешь ощущать реальность, как некую неопределеность, а жизнь — как суммарный вектор воздействия Высших Сил, решающих твою участь и способных оборвать ее в каждый миг.

Стирание личной истории требовало расставания с прошлым, точнее, с собственным представлением о себе самой и своем прошлом. Это подразумевало создание внутри своего “я” нового центра кристаллизации своей личности. Необходимо было научиться смотреть на себя отстраненно, как бы извне. Задача трудная, но не безнадежная. В конечном итоге, это помогло мне избавиться от индульгирования — так Кастанеда обозначает человеческую страсть копаться в себе и изнывать от жалости к себе.

Жалость к себе это бесконечная поэма, которую каждый современный человек пишет всю сознательную жизнь. Опасение причинить боль другому человеку самым хитроумным образом переплеталась у меня с жалостью к себе. Бывали моменты, когда я прямо-таки упивалась жалостью к себе, несчастной, захлебывалась и тонула в ней, попутно ропща на тех, кому повезло в жизни больше, и даже не подозревая о том, насколько их судьба бывает жесте и страшнее моей собственной. Благодаря Кастанеде, я поняла, насколько слаба и уязвима, и постаралась избавиться от индульгирования навсегда. Но прекращение индульгирования предполагает не только стирание личной истории. Я уже писала, что всегда была инфантильна. Инфантильность подразумевает уход от принятия решений, страх и колебания. Мне пришлось научиться брать ответственность на себя и отвечать за принятые решения. А еще я пыталась копить личную силу... Человек, обладающий большой личной силой, способен воздействовать на обстоятельства, изменяя их в свою пользу. Эта загадочная личная сила…

Вот чему я так и не научилась, так это действовать во сне. Лишь однажды мне удалось увидеть во сне собственные руки, но меня тут же выкинуло из сна в реальность и, сколько ни пыталась затем повторить это элементарное упражнение, с которого начинается умение быть сознательным в сновидениях, сделать этого мне так и не удалось, видимо, не хватало личной силы. Техники обучения сознательному существованию в сновидениях, иначе говоря, в иных реальностях, чрезвычайно сходны в различных религиозных и мистических практиках, как и техники создания дубля, двойника мага. Но если учение толтеков предполагает жестокость — разве поглощение энергии другого человека и его фактическая смерть не есть жестокость? — то христиансство призывает к любви и милосердию. Магия толтеков, обещая бессмертие, подразумевает полное изменение человеческого существа, вплоть до потери его человеческой формы. Однако даже между такими далекими, на первый взгляд, подходами к бессмертию можно найти много общего. Например, монашество предполагает смирение, а это не что иное, как отказ от самости, избавление от собственного эгоизма и стирание личной истории, — ведь, принимая постриг, христианин меняет свою судьбу, расстается с прежней жизнью — и обретает новую жизнь во Христе.

Но основная задача любого продвинутого учения — изменение картины мира. Подразумевается, что мир, каким мы его видим, есть лишь описание той человеческой реальности, которое усваивается нами с младенчества и в котором мы затем проживаем свою жизнь, зашоренные, словно лошади на беговой дорожке, не способные увидеть ту истинную реальность, что скрывается от нас за пологом Майи. Человек — смертное существо. Мы боимся жизни, но еще больше страшимся смерти. А любая религия предлагает бессмертие, утверждая, что тленна человеческая оболочка, тогда как душа — бессмертна.

Однако именно смерть помогла мне измениться по-настоящему, вернее, страх смерти. Этот страх преследовал меня с детства, с того момента, как я впервые поняла, что когда-нибудь неизбежно умру. И вот здесь мне помог Кастанеда. Его парадоксальная на первый взгляд установка: взять себе в качестве друга и советчика смерть, оказалась для меня чертовски притягательной. Ведь смерть, действительно, постоянно кружит над нами, мы не знаем, когда оборвется нить нашей жизни, и потому каждое мгновение должны быть к ней готовы. “Смерть не за горами, а за плечами”… — эту поговорку, которую часто повторяла бабушка, я помнила с детства, еще не понимая всей ее силы и глубины. Пожалуй, взять в советчицы смерть и пересмотреть свою жизнь с точки зрения смерти, было единственно верным, или, быть может, единственно возможным решением для меня в тот период. И я стала представлять себе, что уже умерла… И оказалось, это не так страшно, потому что если ты мертв — чего еще бояться?.. И уже не имело никакого значения, есть ли там, за гробом, какая-то иная форма существования, или нет… Страх смерти, на протяжении многих лет парализовавший все мое смертное существо, постепенно и незаметно начал отступать. Я почти освободилась от него, и теперь четко знала: я должна быть здесь и сейчас, должна сделать максимум того, что в моих силах, чтобы самореализоваться. Потому что это главное. В этом смысл всего.

“Смерть не за горами, а за плечами”…

Не хочу, чтобы создалось впечатление, будто обретение определенных степеней внутренней свободы и потеря страха перед жизнью сразу кардинально поменяли мое положение. Как бы не так! Материально я жила чрезвычайно скудно, даже не представляю себе, как мне удавалось существовать на вольных хлебах — но ведь как-то удавалось… И еще у меня появился котенок. Черный шипучий комочек, который со временем превратился в изящную киску Ирену. Это своенравное и необычное существо «пело» под музыку и «балдело» от стихов. Черная кошка удивительным образом прилепилась к моей душе и настолько срослась с моей энергетикой, что ее гибель спустя три года стала для меня сильным ударом. У Ирены я училась быть свободной. А позднее написала о ней повесть. Нет ничего страшнее потери любимого существа, даже если это существо — обычная кошка…

Избавиться от страха причинить кому-то боль не менее сложно, чем от жалости к себе. После смерти матери моя психическая оболочка, по-видимому, понесла столь сокрушительный урон, что я сделалась фактически беззащитной перед окружающими людьми. Я уже упоминала ранее, что тогда мной владело ощущение, словно я распалась на атомы и не в состоянии собрать себя в единое целое. Это довольно жуткое и странное чувство: ты теряешь ощущение себя, как целостной личности, и полностью оказываешься во власти внешнего мира. Подозреваю, что доведенная до абсурда боязнь нанести человеку обиду, это одна из составляющих комплекса вины, но когда это чувство начинает зашкаливать, то становится поистине разрушительным и превращает тебя в типичную жертву, девочку для битья, козла отпущения для всех и вся. Люди на животном уровне удивительно тонко ощущают твое состояние, твою полную беззащитность и наносят удар за ударом, иногда это происходит неосознанно, но в большинстве случаев вполне сознательно, ради собственного самоутверждения. Моя тогдашняя сверхделикатность, опиравшаяся на непомерно разросшуюся эмпатию, воспринималась просто как слабость. Ну а слабость, как известно, наказуема. Люди — существа безжалостные, и мое подсознательное желание вызвать к себе сострадание только раздражало, не приводя ни к чему хорошему. Процесс моего личностного дрейфа к полной внутренней свободе растянулся года на три. И здесь мне здорово помогла книга Цезаря Короленко «Мифология пола», в которой я наткнулась на главу об ассертивном поведении. Прочла ее, как откровение свыше. Позволить себе быть собой!.. Я имею такое же право на собственные желания и дела, как и другие люди. Могу сказать человеку, нарушающему мои планы «нет», потому что нарушение моих планов — его вина, а не моя. Я должна заставить людей считаться с моими планами не меньше, чем с их собственными. На тот момент это было для меня настоящим открытием, и я поставила перед собой цель сделаться ассертивной женщиной. Это оказалось непросто, но я справилась, потому что главное — осознать, что тебе необходимо и к чему ты хочешь прийти.

Ну а потом произошло следующее…

Я проснулась среди ночи. Страшно ломило кости, вероятно, я простудилась, хотя высокой температуры вроде бы не было. Ничего удивительного — на дворе поздняя осень, слякотно и сыро, под ногами чавкает отвратительное месиво из снега напополам с дождем. Сапоги мои давно прохудились, купить новые не позволяют финансы, так что который уже год, осенью и зимой, я хожу в осенних, а чтобы не отморозить ноги, обматываю стопы газетами, — старый испытанный способ, которым пользовалась еще моя покойная бабушка во время первой мировой войны. Я лежала, уставившись в темноту, и вдруг увидела перед собой полупрозрачную сущность. Она напоминала привидение, каким его изображают в мультфильмах: голова, руки, тело как бы расширявшееся книзу и без ног — этакий полупрозрачный, парящий в воздухе балахончик. Почему-то страха у меня не было, наоборот, любопытство. Сущность была живая, преисполненная энергии и веселья, — и вызывала симпатию. Ничего не могу сказать об ее размерах: в том пространстве, где она находилась, физические параметры нашего мира теряют всяческий смысл. Сущность еще немного приблизилась и зависла прямо надо мной, и тут я мысленно произнесла: «Иди ко мне — ты мне нравишься!» — и тотчас ощутила, как она входит в меня, сливается с моим телом, охватывает его своей бесплотной оболочкой. Мне сделалось хорошо и покойно. Наверное, подумала я, ко мне вернулась моя энергетическая оболочка, которой я лишилась после всех своих утрат и трагических переживаний; теперь, быть может, теперь я стану меньше болеть… И я спокойно уснула.

Меньше болеть я не стала, однако что-то в моем организме все же поменялось, — словно бы сдвинулось на чуть-чуть в лучшую сторону.

Не знаю, как это все объяснить, — да и стоит ли объяснять?! В тот момент я ощущала происходящее как некую реальность, пусть не совсем мне понятную, но это ровным счетом ничего не значило. Ведь знания наши об окружающем мире ничтожно малы в сравнении с этим миром, а понимаем мы еще меньше. Так стоит ли зацикливаться на собственном непонимании?..


* * *


Происходили со мной и другие странные события, которые вполне могли бы довести до сумасшедшего дома любого нормального человека. Меня почему-то не довели, более того, со временем я к ним даже притерпелась и начала получать от всей этой чертовщины своеобразный кайф. Обо всем этом я позднее написала серию рассказов, которые кажутся чистой фантастикой, хотя по сути являются лишь изложением фактов, поданных в художественной форме. Результатом моего мистического и по большей части совершенно необъяснимого с точки зрения современной науки опыта стало полное изменение восприятия мною материального мира. Если прежде я представляла себе окружающую действительность как что-то раз и навсегда заданное, то со временем в этой самой действительности проявились удивительные качества, позволяющие рассматривать ее, как нечто текучее, трудноуловимое, постоянно меняющееся. Порой складывалось впечатление, что реальностей, одновременно существующих вокруг меня, — множество. И если, в основном, мы пребываем в своем мире, то в определенные моменты времени, неизвестно как и почему, эти реальности могут сталкиваться, пересекаться, взаимопроникать друг в друга, — и тогда мы переносимся в мир непостижимого, ощущаем себя слабыми и потерянными, этакой щепкой, подхваченной Потоком, несущимся из неизвестности в неизвестность.

Вот один из тех самых рассказов…