Королевская охота Часть 3

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Принцесса-русалочка, 422.47kb.
• Русалочка    Действующие лица, 468.04kb.
• Охота и выставки. Что важнее? История, факты, доказательства, 82.75kb.
• Положение о секции соколиной охоты (СО) мсоо мооиР. Определения, 115.66kb.
• Джемс Олдридж подводная охота, 3686.69kb.
• Виноградов Виталий, Современная подводная охота, 3254.02kb.
• О. А. Жидкова и Н. А. Крашенникова. История государства и права зарубежных стран., 36.6kb.
• Юлия Латынина Охота на изюбря часть первая пропавший директор, 6259.84kb.
• 3. Сословия и королевская власть 123 Военное дело 143 Глава III, 231.99kb.
• Примерная программа дисциплины «ценообразование во внешней торговле» Рекомендуется, 374.28kb.

Глава 3. Прощание с игрой


1

Антония с наслаждением паковала багаж -- в открытые чемоданы без разбора летели платья, костюмы, пеньюары, -- эксклюзивные модели, стоящие колоссальных денег, вперемешку с какими-то буклетами и неразвернутыми подарочными коробками.

Впервые она позволила себе быть столь небрежной -- еще бы, А. Б. не просто покидала Америку, она бросала ее навсегда, сжигая за собой все мосты. Побежденная Америка умоляла победившую Антонию остаться, осчастливив ее своим великолепным присутствием. Черта с два! Обескураженная Жаклин с трудом сдерживала напор самых представительных агентов, желавших немедленно заключить с А. Б. интересные контракты, отбивалась от выгодных предложений, сопровождая отказы стандартным "без комментариев!". Она, действительно, не могла понять мотивы столь неблагоразумного поведения "звезды": А. Б. карабкалась к вершине, сдирая в кровь руки, поставила на карту свое состояние, и вот теперь, когда, наконец, присмиревшая жар-птица сидела в ее клетке -- Тони, выпуская удачу, распахивает дверцу: "Гуд-бай, милая, ты тут никому не нужна!"

Что-то все же не так -- недаром навалены в чемоданы скомканные "Шанели" и "Версаччи", а Жаклин получила щедрый гонорар на прощание вместе с категорическим отказом работать на А. Б. Европе.

- К счастью, дорогая, я увольняю не только тебя. Расчет получают и маэстро Лагерфельд и Карден... Ну, ладно, Жаклин, это все равно не секрет -- я выхожу замуж. -- Антония сделала паузу, ожидая удивленную реакцию.

- Счастливый Картье уже растрезвонил о свадьбе всему свету. Только я не понимаю... Феликс совсем не похож на узколобого ханжу, запрещающего своей супруге показывать посторонним голые колени...

А если у меня есть еще один секрет? -- интригующе прищурилась Тони.

Жаклин на секунду задумалась и радостно охнула:

- Ну поздравляю! Это, действительно, меняет дело. -- Она оглядела фигуру Тони. -- Когда ожидается бэби?

- Очень, очень скоро! -- Тони уже решила, что явится под венец с шестилетним сыном, предоставив общественности возможность на все лады толковать этот казус.

Дав согласие на брак Картье, Тони непрестанно мучила себя сомнениями. Вероятно, она потянула бы еще, если бы не два обстоятельства: решение уйти из шоу-бизнеса немедля, на гребне победной волны, стать домохозяйкой и матерью семейства, вдали от любопытных глаз преображаясь в Ванду. Но главное -- Антония хотела обрубить все ниточки, связывающие ее с Бейлимом.

Маловероятно, что брак, заключенный после разрыва с отцом, может стать для юноши благополучным. Восточный царек не оставит сына в покое -- либо проклянет, либо будет всячески доказывать ему печальные последствия совершенной ошибки. Он заставит парня жестоко пожалеть о неугодном выборе. К тому же Бейлим очень молод, а его страсть так горяча и безрассудна, что вряд ли может быть долговечной... Ах, как хотелось бы Антонии ошибиться в своих предположениях! Увы, времени на эксперимент не оставалось. Картье, получив согласие по телефону, заказал ко встрече невесты в "Серебряной башне" роскошный ужин с приглашением самых именитых друзей. А Тони, услышал нетерпеливый голос Бейлима, кричавший издалека, из золотисто-синего жара своей игрушечной страны: "Умоляю тебя! Три месяца -- и мы будем вместе! Я не оставлю тебя, пока жив, пока мы оба на этой Земле!", ответила нежно и фальшиво, как утешают ребенка: "Забудь обо мне, милый. Поверь, у тебя еще будут чудесные встречи..."

Просьба Виктории поработать "дублершей" даже порадовала ее -- не очень хотелось торопиться в Париж. Самоотверженность Тори требовала ответного поступка со стороны А. Б. -- ей совсем не хотелось оставаться в долгу.

Проводив на рассвете гостей, Тони обещала быть в аэропорту к своему рейсу, создав таким образом иллюзию отъезда в Европу. "Все инструкции - на месте. Я еще и сама недостаточно все продумала", -- сказала Виктория. -- "Пока что ясно одно -- здесь должны быть уверены, что ты уехала. А в Париже -- что ты задержишься на три дня".

...Категорически отказавшись от сопровождения, Антония вышла из такси у подъезда аэропорта в темных очках и низко надвинутой шляпе с полями. Она сдала свой билет в Париж, отправила багаж в камеру хранения и скромно уединившись в зале ожидания с журналом "Вог", стала ждать Тори.

Вскоре рядом кто-то подсел. Переглянувшись, девушки расхохотались, -- словно сговорившись, они оделись почти одинаково, еще больше подчеркнув сходство: очки, шляпки, невыразительные костюмы спортивного типа. Даже глубокие туфли на низких каблуках выглядели так, словно их сняли с одной полки.

- Помнишь, давным-давно, когда я отснялась с Шоном в фильме "Маг и его Мечта", мы почти столкнулись здесь. Я, выряженная Артуром в соответствии с его представлением об Американской студентке, отправлялась в университет, ты -- шикарная и независимая -- в Париж, -- напомнила Вика.

- Я еще подумала, глянув через головы толпы на твою кепочку и нелепую майку: "И это чучело -- моя "дублерша"!

- А я умирала от страха и сомнений, рассматривая свои новые документы на имя Виктории Меньшовой, и только что получив предложение от Ингмара Шона бежать вместе с ним в неведомую роскошную жизнь...

- И ты устояла?

- Слава Богу! Хотя, если честно, он тогда на съемках так поразил мое воображение, что сердечко билось очень громко!

- Значит, и нынешний дар Ингмар сделал тебе неспроста... А ведь вы спасли меня, Тори. -- Антония рассматривала сидящую рядом девушку и ей казалось, что она смотрела в зеркало.

- Увы, у него какая-то особая, запредельная жизнь... Шон внушил себе, что не может быть счастлив... -- Вика встрепенулась. -- Но не для этого же я сорвала твое путешествие в Париж. Феликс, наверно, уже мчится в Орли.

- Я успела позвонить ему из отеля. Сказала, что задержусь до утра.

- До утра? Тони, ты нужна мне на целых три дня! -- Вика умоляюще посмотрела на "сестру" и коротко обрисовала свой план.

В Москве проходит Международный симпозиум, куда должна поехать Вика, как молодой специалист, по вопросам контактов России и Штатов. Но Мейсон Хартли, строго охраняющий по поручению Брауна Викторию, категорически против этой поездки. "Еще не время", сказал он, имея, очевидно, на то свои основания.

- Но я же не могу упустить такую возможность, Тони! Я шесть лет не видела мать и даже не была на могиле отца... Мне надо побывать там, особенно теперь... Я хотела сделать сюрприз: мы с Жан-Полем намереваемся присоединиться к вам с Феликсом и сыграть двойную свадьбу на Острове... И сейчас у меня последний шанс посетить Россию перед этим событием. Ну просто невозможно быть счастливой, когда на душе неспокойно.

- Понимаю. Уж мне-то не надо объяснять... Кстати, я как раз собиралась навестить могилу Йохима. Может, сделаем это вместе... -- Антония встрепенулась, отгоняя грусть. - О'кей, детка. Что я должна натворить за это время? Очистить банк?

- Просто пожить в моей квартире. Беседовать с консьержем, поливать цветы, перезваниваться с Жан-Полем (он в курсе, хотя и неохотно согласился отпустить меня и подыграть.) Я все тебе подробно описала на всякий случай вот здесь -- имена, адреса, телефоны. А это -- билет до Вирджинии. Мы поменяемся чемоданами. Уж извини -- через час у меня рейс на Москву, а с собой лишь эта спортивная сумка. Только тебе придется пожить со своими документами, ведь в моем паспорте российская виза и меня с нетерпением дожидаются в гостинице "Националь".

- Я не собираюсь предъявлять паспорт лифтеру, а с полицией, надеюсь, не придется сталкиваться. Буду отсыпаться и шептать в телефон, что у меня страшная мигрень... Знаешь, мне действительно надо посидеть в тишине одной и подумать. Что-то не тянет в объятия Феликса...

- Спасибо, дорогая. Вернусь и мы обо всем подробно поболтаем. какой у тебя номер в камере хранения?

- Естественно, дата рождения. Кстати, не забудь -- я младше тебя на год, двойняшка, -- напомнила Тони. -- Хоть какая-то разница все-таки есть. До свидания, удачи!

Они обменялись коротким рукопожатием и поспешили в разные стороны, словно разбежались из распахнувшегося зеркала непослушные отражения.

Никто из них не заметил, как поднялись с соседнего дивана два джентльмена, неторопясь сложили непрочитанные газеты, на секунду задумались, украдкой проследив уходящих дам. А затем -- разошлись. Один направился к камере хранения, где Виктория извлекала багаж Антонии, другой -- к стойке вылета на Вирджинию, возле которой регистрировала свой билет Тони, перекинув через плечо спортивную сумку "сестры".


2

"Ну вот, час пробил!" -- Кассио довольно мурлыкал про себя американский гимн. С утра, с того момента, как он получил сообщение о том, что мисс Браун вместо рейса в Париж умчалась в Вирджинию, а Виктория Меньшова отбыла в Москву, Кассио не покидало отличное настроение. Фигуры на его поле сами двинулись к западне, оставалось лишь так организовать маршруты и встречи, чтобы столкновения принесли противнику максимальный ущерб.

Да, Браун не молод и слаб. Так что же теперь, позволить ему мирно почить в окружении любящего семейства под траурный хор "голосов общественности", поющих вечную славу доблестному мужу? Или все же вонзить в усталое сердце свой личный, ядовитый шип, этакое последнее "прости"... Каково, например, тебе, неуязвимый Браун, отправить в последний путь сразу двоих -- приемную дочь и девчонку, состряпанную Динстлером в припадке любовного экстаза?

Альконе захлюпал носом -- казалось, забарахлил садовый водяной насос. Это был редкий цветок смеха, появляющийся на высохшем древе в минуты настоящего блаженства. Он просто вообразил, как с треском вспыхнут в безоблачном небе Острова фейерверки скандалов, взорвутся шутихи грязных разоблачений. "Концерт для Позора с оркестром. У дирижерского пульта -- Альконе Кассио. Держись, сказочный Просперо!* (*Просперо -- герой пьесы Шекспира "Буря".)

"Дирижер" долго провозился, двигая фигурки, добиваясь изящества и красоты построения, отличающих работу мастера. Вот так, кажется, получится совсем неплохо: романтичный дубина-Шнайдер своими руками прикончит подопечную красотку в полном убеждении, что наносит удар ее противнице -- русской шпионке. А "шпионку" уберут сами арабы, принимая за неугодную любовницу принца. В результате их резвых усилий обнаружится труп некой Виктории Меньшовой с полным набором компрометирующих документов, объясняющих, кстати, и ее связи с неким восточным принцем. Грандиозный скандал! И все получат по заслугам, каждый свое, заработанное собственными руками -- разве не апофеоз коммунизма?!

О разговоре Бейлима с отцом Кассио узнал раньше, чем эта новость достигла ушей Антонии, а так же был осведомлен об инструкциях Хосейна, негласно поступивших в секретный отдел международной службы эмира. Спесивый, самоуверенный царек, строящий "светлое будущее" с помощью подставных "наследников", безупречный гуманист, пользующийся услугами наемных убийц! "Миротворец" и "прогрессист" Хосейн Дали Шах не раз портил Кассио игру на Востоке, срывая выгодные договора на поставку вооружения. Пора потрепать ослушника!

Кассио разыскал в отсеке Восточного региона белый столбик и поставил его на игровое поле в область "вторичного рикошета". Здесь собрались те, кого сметет ударной волной или зацепит осколками -- Алиса, Бейлим, Дювали и даже русский генерал Шорников со своими служебными подразделениями. Сплошная "куча-мала" -- большой пир при минимальных усилиях.

Арабов надо лишь пустить по следу Виктории, сообщив: "А. Б. с документами на В. Меньшову, гражданку США, находится в Москве". А дальше они разберутся сами, клюнув на удачный "адресок". Избавиться от неугодной подружки принца на территории Росси, да еще в условиях некой нелегальной деятельности, под чужим именем, куда проще, чем, допустим, в Париже, причем, не навлекая на себя подозрений. А уж потом пусть выпутываются из международного скандала, вызванного ликвидацией русской девушки, находящейся в родственной связи с так называемым "принцем". Документы, которые следствие обнаружит в сумочке убитой, прояснят всю запутаннейшую историю. Берегись, Хосейн!

Альконе от нетерпения потер руки: завтра, уже завтра можно будет снимать урожай с этого поля! И тут же успокоил себя: "Игра это все, Алькончито, милая ребячливая шутка. Вечерняя шарада для ублажения нервов". Кассио всячески защищал свое право на отдых, пытаясь объяснить себе, почему при наличии важных дел постоянно думает о Брауне и двух рыжих девчонках, неотвратимо двигающихся в самый центр игрового поля, к черному глазку мишени.

Итак, рыжие пешки сделали свой ход. Пора готовить в путь основного игрока -- Шнайдера, вдохновив его надежной версией, обличающей Викторию Меньшову как агента, присланного для замены Антонии Браун, при этом любезно сообщив место ее пребывания. Медлить нельзя, Артур должен найти Викторию и убрать ее именно в тот момент, пока в ее роли будет находиться Антония. Каково? Слезная мелодрама: труп любимой на руках обезумевшего от горя менеджера (ха, ха, кто же поверит в безгрешность их деловых отношений?!).

Кассио запросил у компьютера данные по мест пребывания Шнайдера -- сегодня же к нему будет направлен самый опытный сотрудник. Экран слепо мигал лаконичной надписью "сведений нет". Невероятно! Это продолжалось уже три недели, несмотря на то, что пять дней назад Кассио нетерпеливо нажал кнопку "корте", направляя тем самым к форсированным поискам Шнайдера специалистов "передового отряда".

"Черт! Непонятно, за что плачу деньги этим ребятам, если они не в состоянии найти заурядного алкоголика!" -- вспыхнул Кассио, ударом ладони "вырубив" прибор.


3

- Добрый вечер, мисс Меньшова. Вернее, спокойной ночи, -- блеснув зубами приветствовал Антонию чернокожий портье Джо. -- И как вы не боитесь разъезжать по ночам одна!

Он вызвал лифт и Антония, коротко поблагодарив, не задумываясь нажала кнопку 15. В самолете она вызубрила написанную Викой шпаргалку -- ведь так забавно было впервые поработать "дублершей".

"Славная квартирка", -- подумала она. -- "Так и пахнет незатейливым студенческим уютом, вечеринками с картофельным салатом и романтическим "интимом" с робким очкариком".

"Ладно, ладно, это похоже на зависть", -- сказала она себе и заглянула в холодильник. "Умница", -- мысленно обратилась к Тори -- продуктов тут хватило бы на двоих. Зазвонил телефон -- это в два часа ночи! Поколебавшись, Тони подняла трубку, не говоря ни слова.

- Вика? Это я, Жан-Поль. Ты в порядке?

- Да, милый, все о'кей. Можешь не волноваться. Добралась благополучно и дня три проваляюсь дома -- ужасная мигрень.

- Уф! Я рад, отдыхай, и спасибо тебе, дорогая.

...Весь следующий день она провела в постели, просматривая книги Виктории. Коротко сообщила Феликсу, что заехала кое-куда по делам. Он явно обиделся, толкуя о званом ужине, который приурочил к ее возвращению. Приглашения уже отправлены, получены подтверждения от большинства гостей, это люди чрезвычайно занятые... До чего же неловко будет отменять прием...

Антония не слишком огорчилась проблемам жениха -- светские тусовки и компания знаменитостей ее теперь вообще не волновали. Феликс несколько удивился желанию невесты уйти от дел, но согласился, решив, наверно, что духу покойной матушки такая домовитая невестка понравится больше. А вот как будут обстоять дела с "внуком"? Антония с каким-то злорадством представила физиономию Феликса после того, как она сообщит ему о Готтле. Конечно, он станет уверять, что "очень рад", а глаза будут растерянно бегать... Ничего себе -- сюрприз для человека, дорожащего представительной компанией на званом ужине! К тому же, Идея Виктории о двойной свадьбе на Острове ей нравилась куда больше затеваемого Картье в Париже спектакля. Кажется, она потеряла вкус к экстравагантным поступкам и шумихе, готовясь к новой роли "обывательницы". Да и на Острове куда уютнее!

Антония рассеянно переставляла книги на полке -- французская, русская классика, специальная литература по социологии, подборка журналов и вот какая-то объемная коробка со знакомой монограммой Алисы на крышке. "Что за подарок преподнесла маман Тори?" -- подумала она, открывая коробку. Стопки писем, аккуратно сложенные, адресованные на остров Антонии Браун. "Это еще что такое?" -- Тони развернула листки, исписанные стихами. -- "А, милый наш поэт! Сколько излияний, какая творческая активность и завидное постоянство -- вероятно, еженедельные отчеты за целых пять лет! Безнадежная любовь!.. А она-то даже не догадывалась, не замечала его. Хм, странно... Может, это как раз и был ее истинный рыцарь? Не-ет. Уж если выбирать, то лучше сумасшедшего южного принца. Потрясающе красив и такая отличная школа в любовных делах -- еще бы -- специально обученный гарем с 16 лет! К двадцати при известном усердии можно стать настоящим профессором, конечно, при наличии способностей. А способности у Бейлима есть, да куда там -- талант!"

Антония прильнула к зеркалу, с удовлетворением установив, что выглядит ничуть не хуже Виктории, а значит -- просто потрясающе. Мысль о том, что рано хоронить себя в кастрюлях и пеленках прокралась исподволь. А что, если просто-напросто стать истой парижанкой? Дома Картье, в остальное время -- принц, сын с няньками и вокруг -- толпы поклонников... Как же не хватало ей все это время Артура! Артур, милый Артур -- подружка-наперсница, отец и адвокат одновременно... Несправедливо распорядилась с тобой судьба... Тони с ужасом представляла, что переживает Шнайдер, взваливший на себя груз двойного преступления: вину в гибели Юлии и убийство отца Тони! Кассио здорово "подставил" его, толкнув на этот шаг. Который раз она подумала о том, что Шнайдера, по всей видимости, нет в живых. Пополнил списки неопознанных трупов, вылавливаемых из рек или найденных где-нибудь на городских задворках... Хотя бы успеть шепнуть ему на прощание, что не винит ни в чем и прощает. Прощает, как, должно быть, простила и витающая на небесах Юлия.

"Бедный Артур, тобой сыграла, как пешкой, опытная и безжалостная рука". -- Думала Тони. -- "Прости, если взираешь откуда-то, что твоя "голубка" неудачным объектом для проявления мужества". -- Антония лежала поперек кровати, пристально глядя в потолок, будто именно там должен был появиться печальный лик Артура.

...Вечером позвонил Жан-Поль. Голос встревоженный, охрипший, по-видимому, говорит из автомата -- шум поездов перебивает сбивчивую речь.

- Тори, нам надо срочно увидеться. Плохие новости. Жду. -- И продиктовал адрес.

Сердце оборвалось, руки задрожали -- Антония и подозревала, что так всерьез воспримет неудачу Виктории. Что же случилось? Может, и впрямь не зря болтают о русской мафии? Да еще эти нелепые связи с братом Бейлимом... Она мгновенно оделась и через пять минут летела в такси в мрачный район рабочего пригорода.

Маленькие стандартные домики уже спали. Работяги ложатся рано -- лишь кое-где еще смотрели телевизор, выпуская на улицу через открытое окно бубнящие голоса какого-то телесериала. На мотоциклах пронеслось шумное стадо юнцов в черной коже, пропел Майкл Джексон из ярко освещенного углового кафе. Таксист остановился в условленном месте, оказавшемся полутемным сквером, переходящим в пустырь и, получив деньги, уехал. Антония опасливо оглянулась. Никого. Почему-то ярко вспыхнул в памяти давнишний эпизод, который она тщетно пыталась забыть -- тот маленький французский городок, где мускулистый пьяный подонок едва не изнасиловал ее в чужом темном саду... Антония зябко вздрогнула, вспомнив прикосновение цепких жестких рук запах перегара, выдыхаемого в лицо...

Чья-то ладонь плотно зажала ей рот. Подкравшийся сзади человек ловко вывернул локти и шепнул: "Не пикни!" В ребро ткнулось что-то острое -- очевидно, не карандаш. Она попыталась вырваться, охваченная животным ужасом, но кто-то схватил ее за ноги, подбив колени и повалил на землю. Их было двое -- ловких, сильных и абсолютно трезвых. Они работали молча, оттаскивая девушку в кусты, подальше от слабеньких фонарей. Хрустели ветками, тащили по камням, бросили, переводя дух.

- Пора кончать. Место подходящее. -- Сказал один. -- Цацек на ней нет, денег мало. Кошелек у тебя? Брось рядом. Я прослежу, чтобы его нашла полиция... Ну что ж, прости нас, куколка. Гуд бай!" -- Рука с лица Тони соскользнула -- она увидела прямо перед собой черный глазок пистолетного дула и дико закричала.

- Отлично, еще разок, эти трели должны услышать сонные свидетели. Ну! -- Тони молча стиснула зубы. И тут же взвыла от боли -- носок ботинка изо всей силы врезался ей в ребра.

Потом грянул выстрел, что-то полыхнуло у виска и она провалилась в последнюю, спасительную темноту...

...Нет, это не ад и не рай. Опять автомобиль. Щека прижата к холодному стеклу -- приятная чудесная прохлада... Нет, слишком холодно, холодно. Антония скорчилась от озноба, лязгая зубами.

- Это у тебя от страха. Ты жива, девочка, -- сказал мужчина, сидящий за рулем. -- А я не Архангел Гавриил. Хлебни вот это.

Он протянул ей плоскую фляжку со спиртным. Тони сделала глоток и чуть не задохнулась-- рот и горло обожгло -- не менее шестидесяти градусов! Но теперь она могла осмотреться -- незнакомец в глубоко надвинутом клетчатом кепи не спешил представиться. Они выехали на освещенные ночные улицы, и вскоре остановились -- Антония узнала "свой" дом.

- Выходим. Я с тобой. -- Сопротивляться и спорить не имело смысла. Тони попыталась выйти из машины, но колени подкосились и она рухнула на руки своего спасителя.

- Так не годится, милая. Держись за меня и скорее в дом.

Разбуженный Джо с открытым ртом проследил как неуверенно топала с незнакомым кавалером явно подвыпившая жилица. А ведь производила впечатление настоящей ученой дамы. Вот ведь -- никогда нельзя быть уверенным в женщине!

Пока спаситель старательно проверял замки в захлопнувшейся за ими двери, Тони медленно осела на ковер и свернулась в клубок. Сознание, что смерть прошла совсем рядом, лишь задев своим черным крылом, согревало блаженным, расслабляющим теплом. Мужчина нагнулся, крякнув от усилия, поднял ее на руки и с трудом дотащил до постели.

- Стар я для такого балета, голубка, -- он присел рядом, сунул под язык какую-то таблетку и закрыл глаза, укрощая боль в сердце. Но Антония уже вскочила, уже обнимала его, озаренная всполохом узнавания. "Артур! Милый мой, живой Артур!"

- Стоило пожить, чтобы вытащить тебя из этой переделки. Ты что, и вправду шпионка, Тори? -- он говорил сквозь зубы, не отвечая на ее радостные вопли и ласки.

- Да открой ты глаза, старый хрыч! Это же я -- твоя Карменсита! -- Тони встряхнула Артура за плечи и с неизведанным еще восторгом наблюдала за радужной сменой чувств, озаряющих его обрюзгшее, посеревшее лицо: недоверие, узнавание, удивление, радость, испуг!

- Артур! -- она прижала его голову к своей груди. -- Милый мой старикан. Дорогой мой друг -- я так счастлива, что мы опять вместе!

Первый раз Антония видела, как плакал Шнайдер: беззвучно, закусив губы и посапывая, он ронял на воротник бледно-голубой рубашки тяжелые слезы.


4

Чуть позже, после лавины беспорядочных вопросов с обеих сторон, примочки ушибов на теле пострадавшей, Шнайдер перешел к обстоятельному рассказу. Тони, переодевшись в пижаму Виктории и прижимая мокрое полотенце к вспухшей, ободранной скуле по-турецки устроилась на полу. Ныло предплечье в том месте, где расплывался огромный синяк с явно обозначенными отпечатками трех пальцев, под ребром кололо, стоило только поглубже вздохнуть. Кроме того, она не хотела пугать Шнайдера расчесыванием волос, помня, как один их нападавших тащил ее по траве, и опасаясь теперь лишиться части своей шевелюры. Эта проблема периодически вспыхивала в жизни Тони -- ее чудесные подаренные Динстлером кудри не хотели держаться на своем месте. Находящийся в эйфорической приподнятости Артур не замечал, что из рассеченной губы сочится кровь, пресекая все попытки Антонии помочь ему.

- Оставь, детка. Дай хоть немного побыть героем. Ведь я чувствовал себя таким дерьмом!.. Тогда прямо с похорон Динстлера я сбежал. Как зверь искал нору, чтобы забиться в нее и сдохнуть. Приобрел даже какие-то таблетки. Но вспомнил про Роми. Купил лошадку, паровоз, еще чего-то сладкого, и двинул в Кентукки. Стою у забора знакомого домика, как дворняжка, в окна заглядываю. Выйдет, думаю, законный отец семейства и пришибет еще, да и Люси достанется. И правда, выходит, молоденький такой, ушастый, любезный: "Вам, говорит, кого надо?" -- "Люси Паркер. Вместе в школе учились", -- отвечаю и коробки с игрушками за спину прячу. -- "Мам, -- крикнул он в дом. -- К тебе школьный дружок пришел!" -- и калитку передо мной распахнул. Мой Роми Ромуальдос. Семнадцать лет... А Люси так без мужа и осталась...

Не отравился я, значит, запил. Уж и не помню, как вышло -- ни дня, ни ночи не замечал. А Люси за мной как мать ухаживала. И вправду, мать -- толстая такая, вислозадая и двойной подбородок чуть не до груди висит, добрый такой, мягкий... И что же ты думаешь, голубка? Нашел меня человек один. Люси другом моим представился и захлопотал -- отпоил таблетками, в чувство привел, и говорит: "Вы, господин Шнайдер, не из числа моих поклонников. Я не питаю иллюзий на этот счет Но зато мне не безразлична Виктория Меньшова-Грави. И еще кое-кто, но это неважно... А посему, считаю необходимым прояснить ситуацию.

Известный вам господин Кассио, как уже поняли, не счел нужным при беседе изложить полную информацию, к тому же он ею и не располагает. Вас сознательно ввели в заблуждение, оклеветав русскую девушку. Виктория -- родная внучка Брауна, а сам господин Браун давнишний недруг Кассио. Уж не стану вам объяснять, кто из них прав, кто виноват с точки зрения прогресса и справедливости... Но сейчас к мадемуазель Меньшовой направляются джентльмены с совершенно неблаговидной целью. Если вы, Артур, хотите отыграться, хорошо бы успеть опередить ребят. Печальная может выйти история..."

Я тогда не очень-то соображал, да и теперь не понимаю, почему этот парень ко мне явился, если ему Виктория так дорога, вместо того, чтобы самому ее защитить или обратиться в полицию. Я адресок здешний записал и срочно прибыл. Портье говорит -- мисс Меньшова недавно уехала, а здесь для вас записка оставлена. Читаю -- адрес скверика, где тебя нашел, да еще приписка: "Поторопитесь". И не подумал ведь, что ловушка снова какая-то, помчался, как сумасшедший. -- Шнайдер взял Тони за руку. -- Эта Виктория передо мной маячила, словно Юлька тогда на своем голубеньком велосипеде... Только теперь кинулся я наперерез -- и ведь успел! Успел, черт возьми! Просто не надо ничего бояться... Видишь, как просто... -- Артур посмотрел на Тони заблестевшими глазами, ставшими вдруг ярко-голубыми и победно-юными. -- А ведь я и впрямь спас тебя, Тони!

- Ты классно разыграл мяч, старикан, мастерски. А кто же сделал пас? Выходит, наш неизвестный доброжелатель рассчитал все точно и на два хода вперед. -- Задумалась Антония. -- Это человек Брауна или Хартли?

- А вот этого я так и не понял, детка.

...Как всегда после крепкого кофе Шнайдер быстро заснул. Тони заставила его лечь на кровать, а сама долго сидела рядом, пытаясь осмыслить происшедшее. Но ничего не выходило -- мысли разбегались, как бусины с лопнувшей нити. Одно было несомненно -- она сваляла дурака, попавшись на грубую блесну. Голос мужчины, выдававший себя за Жан-Поля, так старательно сипел, исчезая в шумах, что и простофиля заподозрил бы подвох! А она помчалась ночью за город! Вот что значит "работать дублершей", -- нести ответственность за другого. Становишься доверчивой, пугливой, глупой... Кому же понадобилось убрать Викторию, и что за таинственный доброжелатель разыскал Шнайдера, направил его по следу убийц, подталкивая к спасению?.. Эта записка у портье и, конечно же, чья-то рука, подыгравшая Шнайдеру на пустыре... Может быть, утром Артур на свежую голову вспомнит еще что-нибудь важное?

Бедняга... Он беспокойно метался на широкой постели, тревожно ощупывая пустое место рядом со своей подушкой и вдруг сел. Испуг в глазах пропал -- он увидел Тони, нежно провел ладонью по ее щеке.

- А знаешь, голубка, двойной подбородок -- это, оказывается совсем неплохо. Это даже красиво! -- В сонном бормотании Артура звучала несвойственная ему ранее лирическая мечтательность.


5

В Шереметьево Викторию встречал гид-переводчик. Маленький, щуплый мужчина лет тридцати пяти, в чрезмерно элегантном "клубнике" вишневого цвета и с запахом хорошего одеколона, явно не ожидал, что встречаемая им участница симпозиума окажется столь молодой, да к тому же русской. Пропустив его "Бонжур" мимо ушей, Виктория без всякого акцента ответила "Здравствуйте" и поблагодарила за встречу. Стоило гонять арендованную "Волгу" для эдакой пигакицы! но за симпозиумом присматривали боссы самого ответственного уровня, -- а значит, все должно быть на высоте. Пусть эта крошка даже эмигрантка или, что еще вернее, жена какого-то фирмача, прихватившего из России полюбившуюся "литтл герл", "наивную девочку" (как правило, с панели), пусть она и опоздала на открытие, но комфорт обеспечен быть должен. Отсюда и машина, и забронированный номер в только что отреставрированном "Национале".

- Давно в Москве не были? -- спросил переводчик, заметив особую любопытную задумчивость, охватывающую "возвращенцев" на родной земле.

- Почти семь лет. Здесь очень все изменилось.

- Это точно. Особенно, цены, -- заметил гид, переходя к обычному в таких случаях разговору.

Но Виктория не слушала. Который раз она выуживала из памяти телефон юго-западной квартиры Шорниковых, сомневаясь с правильности заветного сочетания цифр. "Ничего, все равно найду, раз уж здесь", -- думала она, ощущая пробег вдоль спины холодных мурашек. -- "Сегодня или завтра я увижу маму!"

По обеим сторонам шоссе возвышались рекламные щиты, явно иностранного происхождения, торговали прямо с грузовиков арбузами и дынями, а на ящиках, выстроившихся у дороги, пестрели в лучах утреннего солнца пластиковые бутылки с цветными напитками. А еще -- ананасы! И бананы, и апельсины и даже, вроде, киви! На Ленинградском проспекте по верху домов простирались добротные рекламы знакомых американских и европейских фирм. У станции метро "Динамо" -- целый городок чистеньких стеклянных киосков, торгующих напитками, цветами, детскими игрушками...

- У вас здесь сегодня ярмарка? -- спросила гостья гида. Тот довольно хмыкнул:

- У нас теперь везде и всегда сплошной базар. Только покупать ничего на улицах не рекомендую...

- Да мне ничего не надо.

- естественно!.. -- Гид уже заметил, что крошка "прикинута" "на все сто". Конечно, в любом московском ларьке можно теперь купить костюмчик и понаряднее -- Гонконг или Корея, но американская дамочка явно предпочитала дорогую простоту.

Льняной костюм, пестрый шарфик, простенькие туфельки и сумочка из кожаных ремешков. Только он хорошо знает, -- слава Богу, по заграницам поездил, в каких магазинах куплено это барахло. В тех, что туристы с испугом обходят стороной, просчитывая количество нулей на различные валютные курсы.

Словно угадав его мысли, гостья заметила: "Люди в Москве теперь хорошо одеты. И машин много зарубежного производства". Она дивилась, отметив в толпе на автобусных остановках женщин и девушек, отдых так, будто они собрались на вечерний прием: черный шелк, шифон, блестки, золотое шитье, эффектная крупная бижутерия. И с ужасом видела, как забиваются все эти принаряженные дамы в жаркий, перегруженный разморенными телами автобус.

- "Националь" -- это та гостиница, что на улице Горького и к Манежу выходит?

- На Тверской, милая, на Тверской. Теперь и Китай-город, и Ордынка, и Охотный ряд... Иностранец не заблудится. А свой, бывало, в метро с открытым ртом ходит -- чуть ли не все станции переименованы.

- А "Юго-Западная"?

- Ну, это название не идеологическое. С ним беспокойств мало... Вряд ли кому-либо придет в голову менять стороны света...

"Националь" сиял новенькой, абсолютно европейской "стариной".

- Недавно открыли. Австрийцы произвели полную реконструкцию в соответствии с первоначальным видом -- все интерьеры, витражи, обстановка, даже обивочные ткани -- чистейший "модерн", начало XX века! -- не без гордости прокомментировал обстановку гид, пока Виктория заполняла в холле необходимые документы.

Ее одноместный номер выходил на Тверскую, так что можно было разглядеть в противоположном доме фирменный магазин "Кристиан Диор", а что подальше "Эсти Лаудер". "Ого! -- удивилась Вика, вспоминая их прежние гонки за "дефицитом", с секретными шепотками и переплатами. -- Действительно, здорово все пошло!" Не распаковывая чемоданы, она быстро умылась и собралась спуститься в холл, где в соответствии с полученной от гида программой, ровно в 9 часов должны были собраться участники рабочей группы симпозиума.

Телефонный аппарат на изящном столике красного дерева молчал. Белый с золотом, высокие рогатки рычагов и упругий диск. Виктория медленно подняла трубку и набрала номер, слыша, как ухает в груди сердце.

- Вы не туда попали, -- буркнул старушечий голос на просьбу позвать Евгению Михайловну.

Еще раз -- с другой комбинацией цифр -- никого. Снова, поменяв номера местами, она зовет Евгению Михайловну, и опять "Вы ошиблись. Здесь таких нет". Короткие гудки. Неудача.

Виктория спустилась вниз, где в соответствии с приколотым на груди пластиковыми карточками разыскала членов интересующей ее секции. Всего четверо -- бодрая шведка, два любезных индуса и сморщенная, крошечная австралийка. Им понадобилось целых полтора часа, чтобы в небольшом конференц-зале выслушать доклад индуса, невыносимо долго с эхом переводчика, толковавшего о позитивных процессах в досуговых занятиях багдадской молодежи, связанных с влияниями Восточной Европы и непосредственно России. Виктория так и не уловила связи между обозначенными докладчиком факторами. Она решила, что прямо после обеда, помелькав на глазах участников симпозиума, совершит самостоятельную прогулку по Москве.

Ресторан оказался на уровне мировых стандартов для отелей такого класса: тарелки подогреты, слоеные волованы с черной икрой приятно похрустывали, а осетрина была именно подобающей ей первой свежести. Разговор за четырехместным столиком вращался исключительно вокруг невероятных перемен, произошедших в российской столице. Австралийка и шведка, посещавшие Москву уже несколько раз "при застое" и "во время перестройки", охотно делились впечатлениями.

- Такие костюмы, как местные женщины-служащие одевают на работу, у нас носят лишь в праздники! Вечером здесь, -- шведка обратилась к Виктории, показывая глазами на ресторанный зал, -- туалеты от Валентино и Диора! Впечатление, что попал на презентацию каннского фестиваля.

- А кто они, эти дамы и господа?

- "Новые русские", -- сказала шведка с отчетливой интонацией, словно диктовала название нового вида человеческой породы, -- "третье сословие", буржуа.

Быстро покончив с котлетой "деволяй", Виктория не стала дожидаться десерта, и сославшись на усталость и желание отдохнуть, поднялась к себе в номер. Быстренько в душ, переодеться и -- в путь. Виктория никак не могла расстегнуть чужой чемодан, чувствуя, какими неловкими стали от нетерпения пальцы. Содержимое диоровских кофров Антонии оказалось в фантастическом беспорядке. Сообразив, что ничего подходящего здесь для выхода в город не найти, Виктория вызвала горничную и попросила погладить два-три деловых платья. "Пока сойдет и это", -- решила она, одевая свой дорожный костюм и причесываясь у зеркала в ванной, оправленного в бронзовый венок "ампирных" ирисов.

Разглядывая свое лицо, она пыталась представить, как должна была бы теперь выглядеть та прежняя Виктория, которую знала мать. Но прежние черты не выплывали, только помнился досадно великоватый нос и мучительная возня с прической. Теперь-то роскошно-выпуклый, широкий лоб с высокими надбровьями и гладкой, туго натянутой кожей, позволял не задумываться о волосах -- зачесывай, закручивай, распускай, -- все было уместно и мило. Небрежность казалась изыском умельца-парикмахера, отыскавшего изюминку, необходимый штрих, чтобы оттенить естественную гармонию чистых, изящных линий.

"Увы, ничего не удастся сделать. Ничего, чтобы вернуть хоть тень прежнего облика". -- Виктория сколола шпильками гладко зачесанные волосы, одела затемненные очки, покрыв губы светло-бежевой помадой, несколько затушевывающей их вызывающе-изысканный рисунок. Она уже знала, что скажет матери. правду. Почти правду. Что сделала пластическую операцию в целях конспирации и, конечно, попросит никому не рассказывать... О чем же тогда толковать?.. Ах, только бы найти, только бы встретить... Пора! Виктория тронула крестик, одетый на шею во время обряда крещения матушкой Стефанией и чудесно возвращенный Ингмаром, порылась в сумочке, чтобы проверить, на месте ли черный агатовый шар. Тут. -- Ну что же, с помощью божественной и магической -- вперед, госпожа Козловская. Алле!

В метро душно, многолюдно, тоскливо. Наверху, у станции "Юго-Западная" -- в мусоре и киснущих на солнце отбросах лабиринты лотков, ящиков и прилавков. Парни южного типа пьют из банок пиво и жуют "Сникерсы", торгующие девушки в изукрашенных стразами и бисером майках пересчитывают пачки замусоленных купюр с большим количеством нулей. Виктория, обменяв в гостиничной кассе 100 долларов, заметила, что разбогатела в пять тысяч раз. Куча бумажек и ни на одной нет портрета вождя. Но дом Шорниковых она нашла легко -- Универсам и школа служили верными ориентирами, а поднявшись на девятый этаж, она вспомнила и номер квартиры -- 121, конечно же. Они еще радовались с матерью, что цифры счастливые, легко запоминаются.

"Звони же, звони, и ни о чем не думай! Будь что будет -- скорей!" -- подначивала она себя, и зажмурившись, нажала кнопку. Знакомая трель, шаркающие тапочками шаги. Лысый мужчина в пестром тренировочном костюме, осторожно гремя цепочкой приоткрыл дверь: "Вам кого?"

- Евгения Михайловна здесь живет?

- Здесь... Только она сейчас на даче у матери. Может быть, что-то передать?

- Нет, спасибо. -- в горле у Виктории пересохло. Она с трудом выдавливала слова. -- Я от подруги Евгении Михайловны из Ленинграда.

Мужчин присмотрелся к посетительнице, снял цепочку и предложил:

- Может, чего хотите, или "Пепси"? Я здесь один хозяйничаю...

- Нет, нет, спасибо... -- прошептала Виктория.

Она уже заметила за спиной Леонида тот самый холл, что они обставляли с матерью десять лет назад. Десять лет, а картинка с драконом на том же месте! Наверно, и на двери туалета -- пластмассовый писающий гаврош... Поборов в себе желание ринуться в этот оставленный, родной, такой родной дом, она бросилась вниз по лестнице.

"Один лифт работает!" -- неслось ей вдогонку любезное предупреждение хозяина.


6

...В электричке почему-то сорваны сидения. На металлические остовы кладут сумки, книжки и так едут, придерживая между коленей детей и размазывая по рукам тающее мороженое. Окна не мыты со времен "застоя". Пыльный, потный, изнуряющий полумрак. Брезгливость и жалость. Да еще вина от того, что именно среди этих людей должна была ездить "на дачу" она -- Виктория Козловская, с тележкой на колесиках или рюкзачком, забытыми харчами с того самого вонючего базарчика. Ездить и радоваться, как радовалась всегда каждому отвоеванному у нищеты пустяку Катя. "Где ты, "мачеха"? Где ты -- замечательная моя женщина? Найду, обязательно найду!" -- думала, стиснув зубы, чтобы не заплакать, Виктория. Как рвалась она сюда, предвкушая праздник... Почему же, почему же так больно?

Вот и знакомый домик. Нет, незнакомый, -- совсем старый и крошечный, в разросшихся кустах и деревьях. А вон на той березе вместо вырезанного Лешей сердца, перечеркнутого ударом топорного лезвия -- расплывшаяся черная рака. За калиткой тишина. Трезвоня, пронеслись мимо велосипедисты.

- Дороговы здесь живут? -- крикнула Виктория копающейся в соседнем огороде женщине. Та поднялась с трудом разгибая спину.

- Да здесь они, дома. Татьяна давно никуда не выходит. Ты шибче стучи. Анна-то редко заезжает, дело молодое, городское.

Виктория потрясла калитку. Тишина.

- Ивановна, -- гаркнула соседка. -- Выходи, к тебе гости пришли.

В доме зазвенели ключами, лязгнула задвижка и тыча перед собой палкой на пороге появилась старуха.

- Кто тут? Евгения в магазин на вторую линию пошла, там песок дают.

- Татьяна Ивановна... Можно мне войти?

Толстые линзы в очках подозрительно сверкнули:

- Елена что ли?

- Нет. Я Евгению Михайловну дождаться должна.

Старушка дотопала до калитки, повозилась с замком и пристально посмотрела на девушку:

- Не узнаю, извини. Глаукома. Голос-то знакомый... Не от Анечки ли?

- Нет. Я из другого города. Привет должна передать...

Старуха насторожилась и неотрывно уставилась на Вику.

- Извини, девочка. Я ума схожу. Всякое мерещится. В сентябре очередь в клинике Федорова подходит. Буду операцию делать. Говорят, у него отличные результаты. Евгения очень настаивает. Надоело, наверно, с инвалидкой возиться. -- Ни почитать, ни телевизор посмотреть, ни за собой прибрать... Вы-то сами (присаживайтесь на скамейку) откуда? Из Санкт-Петербурга?

- Я издалека, бабушка, -- тихо сказала Виктория. -- Мне бы с вами поговорить, если, конечно, нервничать не будете...

Старушка аж подскочила:

- Что, что с Анютой?

- С ней все в порядке. Я про другую внучку рассказать хочу. Про Викторию... Жива она, здорова, только... только очень далеко... -- Вика смотрела на руку женщины, сжавшую набалдашник палки так, что вздулись под тонкой морщинистой кожей синие жилы. Сухонькая, птичья лапка. А лицо не старушечье, если, конечно, косынку снять да очки... И причесать, как прежде... с завитками надо лбом.., пусть седыми, но женственными. Ведь Елизавета Григорьевна старше, а еще позволяет себе щеголять в "бермудах", а когда со своим клубом в путешествия отправляется, непременно вечернее платье берет -- для ужина в ресторане.

Лариса Ивановна насторожилась, словно услышала что-то провокационное:

- Про Викторию толкуете. А где же она, почему столько лет матери не показывается? Женя все глаза выплакала, высохла, как чахоточная... Каким только врачам не показывали... "Нервы", говорят... А вот вы детей не теряли и не можете знать, что такое нервы... -- губы Ларисы Ивановны дрожали. -- Пойду, корвалола выпью.

Она с трудом поднялась, покачнувшись, и Виктория поддержала острый, в складках обвисшей бледной кожи локоть. Прежде благоухала Лариса Ивановна духами и вышагивала на каблуках победно, а теперь пахнуло от нетвердо шагающей старушки чем-то кислым, немощным, жалким. Виктория прошла за ней дом, накапала корвалолу в стакан, подождала, пока Лариса Ивановна выпьет и твердо сказала:

- Бабушка, я приехала. Я очень скучала за вами... Я не могла, ну никак не могла по-другому... -- она прижалась губами к сухонькой руке, зашмыгав носом. -- Простите меня, пожалуйста.

Евгения застала мать плачущей в обнимку с незнакомой девушкой и уронила сумки.

- Что с Анечкой? С Леонидом? -- она испуганно смотрела в улыбающиеся лица, никак не решаясь понять, что видит радость. Нежданную радость.

Худенькая, стриженая, в очках, с проседью в медных завитках -- будто красилась хной, а потом бросила. Брючки веселенькие, с разноцветными кармашками, наверно, дочки, и тенниска в красный горох. Она стояла в дверях собственного дома, не решаясь войти, потому что Лариса Ивановна все гладила волосы незнакомой девушки и всхлипывала: "Вика, Викушка наша приехала!"

Виктория поднялась и подошла к худенькой женщине, оказавшейся на полголовы ниже ее:

- Мама, мамочка, это я!

Одна секунда, и из глаз Евгении брызнули слезы. Очки упали, повиснув на цепочке. Она то прижимала к себе Викторию, то отстраняла, всматриваясь в лицо: "Как же это, как это все вышло, дочка?"

И вечера не хватило, чтобы рассказать длинную-длинную историю, перебиваемую вопросами о тех, кто остался здесь, и тех, кто покоился там. Чем ближе подходила Виктория к настоящему моменту в своем повествовании, тем грустнее становилось, потому что за этим моментом, за этой встречей уже стояла наготове разлука.

- О Кате ничего не знаю уже два года. Замуж она вышла, из Куйбышева уехала, писать перестала, сама знаешь -- другая жизнь... А на кладбище к отцу и деду сходим? Хорошо, детка, флоксов отсюда откопаем и вон тех сиреневых ромашек -- они еще и в августе постоят... -- Евгения задумалась. -- Уж и не знаю, что можно тебя спрашивать, я что нет... Люди, что письма передавали, всегда упоминали о секретности. Я и молчала, даже Леониду -- ни слова. Только матери, конечно, шепнула, а то у нее сердце слабое.

- Ну, про Максима-то расскажи хоть немного! -- попросила Лариса Ивановна. -- Он меня как родную любил, и я его внучком считала, даром что смугленький!

- У него все хорошо. Только я ни разу его не видела -- это все секретные дела. Фотографии в журналах встречала... Он теперь живет в очень состоятельной семье, красивый такой, взрослый, а как Анечка? -- поспешила Виктория сменить тему.

- Анечке пятнадцать -- совсем барышня. Здешние кавалеры прохода не дают -- все вечера мимо на велосипедах шастают и окошки заглядывают. Но она в спецшколе и в музыкальной... На коньках прекрасно катается -- даже приз в одиночном катании получила... -- охотно рассказывала Лариса Ивановна и было заметно, что теперь ее не остановишь.

- Мама! Нам бы дочку покормить -- ужинать давно пора. - Ты останешься ночевать, детка? -- в голосе Евгении было уже что-то чужое. Будто сошлись в океане две лодочки, стукнулись бортами и опять потихоньку в разные стороны разъезжаются.

- Не могу, мамочка... Ах, ладно! Была не была -- остаюсь! Ведь мне послезавтра улетать... А утром съездим к отцу, -- согласилась Вика.


7

Утром обсуждали маршрут на солнечногорское кладбище.

- Никаких электричек, мама. Смотри, какая я богатая? Где здесь можно взять машину напрокат? У меня международные права! -- Виктория вытряхнула из сумочки деньги и документы, ища водительское удостоверение.

Обе женщины с любопытством смотрели на стодолларовые купюры, зеленый американский паспорт.

- Слава Богу, ты хорошо живешь... Значит, замуж выходишь... Ученый парень, говоришь? -- проговорила Лариса Ивановна с такими интонациями, будто пересказывала кинофильм соседкам.

- Леонид хорошо зарабатывает и я всю зиму уроки даю. Знаешь, очень удобно -- ученики домой приезжают, выходить не надо. А французский теперь в ходу. Ты-то как?

- Спасибо, мамочка, твои усилия не пропали даром -- все в дело пошло. Французский, английский, немецкий, а еще я теперь доктор общественных наук. Это у них так выпускники университета называются.

- Господи, какая же ты у меня красавица!.. И очень кого-то напоминаешь на этой фотографии... -- мать разглядывала паспорт. -- вспомнила! Антонию Браун -- ну, эту известную фотомодель... У нас теперь реклама идет и передачи про высокую моду по всем каналам показывают... Да точно, точно, вылитая А. Б.!

- Немного есть. Мне уже об этом несколько раз говорили... Ну что, берем машину до Солнечногорска?

Евгения засмеялась:

- Здесь у нас прокатного пункта пока нет. И такси тоже. Пойдем на шоссе, постоим, поголосуем, может, попутная попадется.

- Бабушка, милая, пожалуйста, сделай операцию. Чтобы разглядеть потом меня хорошенько, и мужа, и внуков. Мы обязательно приедем! -- горячо обещала Вика, обнимая Ларис Ивановну, с отвращением ловя фальшь в своем бодром обещающем невозможное голосе. Ох, кабы знать, кабы знать...

Проводив внучку и постояв у калитки, Лариса Ивановна вернулась в дом, ощутив новый запах -- запах духов Виктории. Вот и все -- да и была ли она? Только цветной пакетик на столе забыла. Лариса Ивановна развернула и поднесла содержимое к глазам: зеленые купюры и сложенный конвертиком, как для лекарственного порошка, листок из блокнота. Тяжелый. Развернула -- черный гладкий шар величиной с грецкий орех, а на листочке что-то написано. Проковыляла к столу, зажгла настольную лампу и рассмотрела знакомый, школьный почерк: "Родные мои, это очень важный амулет. Мне подарил его волшебник на счастье. Пусть будет у вас. Я загадала ему, чтобы нам поскорее встретиться. А деньги -- на бабушкину операцию. Люблю вас. Вика".


Пока на даче Дороговых хлюпали носами растроганные женщины, а Вика рассказывала про свои приключения, два парня -- один краше другого -- в "фирме" и с мощными жующими челюстями, скучали в сереньких "Жигулях", скромно приткнувшихся в кустах боярышника у соседнего дома. Поздно ночью, дождавшись, когда у Дороговых погас счет, они все же съездили куда-то перекусить и сова заняли свой пост. Утром, пропустив вперед дух женщин, направлявшихся к шоссе, одна из которых, несомненно, была "объектом N 2", "Жигули" тронулись следом.

Женщины "голосовали" попутным легковушкам. Немного посомневавшись, серые "Жигули" подрулили к ним.

- До Солнечногорска подвезете? -- спросила старшая. -- Вот спасибо! -- она поставила на сиденье сумку с цветами и пропустила свою спутницу. Ехали молча.

- Ребята, а вы не очень торопитесь? Мы вам хорошо заплатим. Нам надо на кладбище... Это недалеко...

- Дорогу покажите -- довезем, -- бросил через плечо водитель. Голос с чуть заметным южным акцентом и немногословность мужчин Евгении не понравились. Она вопросительно посмотрела на Викторию, та не поняла -- "У меня много денег, мама".

- Нет, нет, девочка, мы лучше в центре Солнечногорска выйдем. Надо в магазин зайти.

А когда, расплатившись, отпустили машину, Евгения объяснила:

- Не понравились мне эти бандюги. У нас здесь сейчас преступность на самых высоких показателях. Сплошные убийства, а ты еще про деньги сказала, -- почему-то шепотом сообщила дочери Евгения, кивнув вслед удаляющимся "Жигулям". -- Да и тут в самом центре торчать не очеь-то хочется -- того и гляди на знакомых нарвемся.

Они сквериком прошли к центральной улице ("здесь мы с твоим отцом познакомились"), миновали "красные дома" ("а тут на втором этаже мы раньше жили") и вышли к шоссе.

- Вон, узнаешь, -- башни с голубыми лоджиями? Крайняя слева -- наша. Кто-то там теперь живет...

- Я часто вспоминала этот дом. Только не думала, что он такой маленький и ободранный

- Девять этажей... А насчет... Фу, гад! -- проводила Евгения не прореагировавшую на их "стоп" иномарку.. -- А насчет ободранности... Все наше прошлое теперь на слом пошло. Да и сами мы... Вот -- приближаюсь к пятидесятилетию, -- Евгения пожала плечами, отмечая свое несогласие с этим фактом. Она одела самое лучшее платье, нашедшееся на даче, но почему-то казалась себе жалкой и провинциальной рядом с этой красоткой, пропахшей Диорами.

Уже в подхватившем их "Москвичке" с местным номером и разговорчивым пенсионером за рулем, привязавшемся с расспросами к хорошенькой девушке, Евгения с оглушительной неожиданностью и ясной безоговорочной полнотой почувствовала необратимость прошлого. Стало вдруг очевидно, что Викошки -- девчушки-нескладехи, по которой она вздыхала бессонными ночами, уже никогда не будет, как не будет ни Алексея, ни весельчака-Леонида, превратившегося в обрюзгшего ворчуна, ни заносчивой, безапелляционной матери... Не будет и Женьки -- златовласого очкарика-отличницы, допоздна слоняющейся по этим от кривеньким улицам с заезжим "джигитом"... Куда же делось все это, казавшееся незыблемым, прочным, личным твоим миром?

Красавица Вика -- любимая, родная, чужая. Чужая, хоть и врезается в сердце на вечную память, каждый жест ее, улыбка, слово... Как мала она, как слаба -- наша "вечная", смертная память.

... Два серых бетонных камня рядышком -- отцовский и Алексеев -- по стандарту местной кладбищенской мастерской -- 50 на 100 см. Плюс "каменный цветник" и фотографии по желанию. Алексею делали фарфоровый овальчик, отцу ограничились надписью. Новая некогда часть кладбища стала старой, поскольку разрослись в садовые кущи прутики рябин и черемух, посаженные здесь десять, нет, пятнадцать лет назад.

Евгения прикопала в "цветник" кустики флоксов и, прихватив банку, собралась за водой. Ей хотелось оставить дочку одну. Есть, наверно, о чем побеседовать с "памятью".

- Я воды наберу и к Чеканихе зайду. Это бабка Максима. Я тебе рассказывала... Светлану-то саму из могилы выкрали... Давно же, лет пять... Здесь целая история была. Не знаю, кому такое в голову взбрело -- разве родным Игорька того, что ее застрелил и сам повесился. Да только странно это... И фотографию взяли.

- Странно, -- согласилась Виктория и присела на покосившуюся скамеечку, ту самую, сработанную еще алексеевскими руками. "Странно, -- сын Александра Зуева -- герцога Баттенбергского, и сын Остина Брауна -- "миссионера справедливости" -- рядышком, на глухом подмосковном кладбище под крепенькой беспородной рябиной с уже краснеющими тяжелыми гроздьями. Отец и дед мисс Меньшовой, гражданки Соединенных Штатов, доводящейся правнучкой Александре Сергеевне Меньшовой -- сводной сестре Шурки Зуева... Странно, все закрутилось, сложно, со смыслом. Только вот с каким?

...Не это ли видел ты тогда, Александр Зуев, в мартовскую ночь 1945 -- не рыженькую ли Мечту, приткнувшуюся у ваших с Остапом могил в задумчивой, недвижимой печали? Не ту ли бездну смыслов, маячивших за ее спиной, предрекал, говоря о "красивом узоре" -- непостижимом узоре человеческих судеб, вышитом по канве Вечности.

Алексей на фотографии был молод и весел. Он улыбался прожекторам, сопровождавшим летящего по манежу "алого джигита". Конечно же -- вон даже воротничок черкески попал в рамку и упал на лоб из-под сдвинутой набекрень папахи черный завиток... "Папа, папочка", -- с холодным дуновением в висках прошептала Вика, так, будто и в самом деле смотрели на нее черные, любящие, восхищавшиеся ею глаза. -- "Я постаралась стать такой, как хотел ты... Неделю назад я гнала из Брюсселя прокатный "вольво" -- решительная, бесстрашная, азартная. Я так верила, что смогу помочь другу. И помогла... Ты бы погладил меня по голове, я знаю. Может, от этого и гремели в моих руках победные фанфары?.. Я счастливая. Мне удалось найти и полюбить своего деда. У тебя отличный отец, Алексей Остапович. Необыкновенный. А еще в синем море качается яхта -- "Виктория" -- в честь твоей матери. А над моей кроватью всегда Божья матерь -- та, что предназначалась дедушке Мише... Ах, мне так много надо вам рассказать, родные... Спите спокойно. Мы все, кому дали вы жизнь, постараемся быть счастливыми... И вам никогда не будет стыдно за нас... "Заседание продолжается" -- "Алле", папка!"

Виктория поднялась, заметив тихо стоящую в стороне мать.

- Мне пора, мама.

- Знаю, девочка, -- она наклонилась поливая поникшие цветы. -- Когда-нибудь и я буду здесь, рядом.

- Не надо, мама... Наверное, не стоит бояться смерти. Они -- не боялись. -- Виктория посмотрела на согнутую спину матери и упавшую на щеку золотистую прядь. -- А знаешь, человек, у которого я живу и который очень любит меня -- отец Алексея. Остап Тарасович Гульба...

Евгения выпрямилась, сняла очки и замерла, смотря на дочь округлившимися глазами.

- Только считай, мама, что тебе все это приснилось... А глаза у тебя потрясающие -- зеленые, как трава и вот как этот дневной александрит.

Они расстались в спешке, стараясь пропустить, пробежать страшный момент разлуки. Говорили о чем-то, "голосуя" на шоссе. Остановилась "Волга", едущая с дачи -- женщина и болонка на заднем сидении. Женщина подвинулась, давая место Виктории.

- Спасибо. А ты, мама?

- Мне удобнее на автобусе.

Виктория вышла из машины и они обнялись, захлебываясь подступившими рыданиями...Невозможно было смотреть на оставшуюся у дороги фигурку Евгении, становящуюся все меньше и меньше, -- силуэтом, черточкой, точкой...

- Далеко уезжаете? -- спросила женщина с болонкой, когда они уже проехали Солнечногорск и девушка успокоилась.

- Далеко и, кажется, надолго, -- ответила та, поглаживая пристроившуюся у нее на коленях собаку. Болонка подняла глаза в желтовато-розовых подтеках на ватных космах. Черные бусины, присматривающиеся к Виктории, на мгновение блеснули любопытством и пониманием.

...Коллеги уже хватились исчезнувшей американки. -- "Ни за ужином вас нет, ни за завтраком, вы бы хоть предупредили меня, милая -- по-дружески укоряла Викторию шведка. -- Я же все понимаю... А то волновались, думали даже сообщить в полицию. Статистика тут ужасная -- иностранцы пропадают чуть не каждый день. И знаете, никого не находят".

Виктория выглядела уставшей и отрешенной. "Неудачное рандеву", -- смекнула шведка и радостно сообщила:

- Сегодня прощальный ужин в "Метрополе". Это здесь, совсем рядом. Старинный отель, восстановлен финнами, они и настояли через нашего босса, своего соотечественника, чтобы непременно сняли зал в их ресторане. Айрин -- наша австралийка, уже побывала там. По всему зданию старинная мозаика "Пролетарии всех стран, соединяйтесь", а внутри -- сплошная буржуазная роскошь. Надеюсь, вы прихватили вечернее платье. Очень кстати -- в России, я бы сказала, повседневный банкетный стиль.

Были еще какие-то заседания и экскурсия в Кремль. Обед с холодной ботвиньей и медовым квасом, поход в Библиотеку им. Ленина и час на отдых перед ужином. Виктория двигалась, как во сне. Сумасшедшая мысль -- остаться тут, попросить российского гражданства, преследовала ее с навязчивостью бреда.

Она машинально одела платье Антонии, равнодушно отметив, что выглядит слишком роскошно -- бледно-голубой шифон с рисунком из атласно-медных листьев служил прекрасным колористическим дополнением к ее собственной золотисто-медной гамме. Открытые плечи и спина -- лишь широкое полотно завернуто за шею и прихвачено у талии -- будто и не старался никто вычерчивать этот изысканно-летящий, небрежный силуэт -- просто обмотали фигурку как попало и в нужном месте подвязали. "Нино Риччи" -- поняла Виктория, не глядя на этикетку. А сверху плащ голубого шелка с капюшоном -- ну совершенно из эпохи "Трех мушкетеров". Конечно же, ее заметят, и Мейсон Хартли узнает подробно о всех приключениях сбежавшей подопечной. Увы -- слишком поздно. Она сделала то, что хотела.

У деда тоже придется просить прощения, но он поймет и обрадуется, услышав отчет о семейных встречах. Подумав об этом, Виктория приободрилась -- какая-то тяжесть покинула ее плечи и легким крылом подхватила удовлетворенность выполненного долга. "Все устроится, обязательно устроится. Хеппи энд неизбежен -- убеждала она себя заповедями неунывающей Августы... Увы, уже три года прошло с тех пор, как "засушенная маргаритка" покинула этот мир. "Все-таки, невероятно грустно, как не гипнотизируй себя оптимистическими заклинаниями", -- Виктория тяжело вздохнула и с усилие встряхнулась: "Вперед! Ваш выход, артист! Ваш выход!"

"Ваш выход, артист, ваш выход, забудьте усталость и робость. Хотя -- не для вас ли вырыт зал, бездонный как пропасть? И вам по краю, по краю, по самой опасной грани, по краю -- как по канату, с улыбкой двигаться надо", -- сами собой прозвучали в памяти любимые стихи отца, которые Евтушенко посвятил Аркадию Райкину, а вообще -- всем, кто является из кулисной темноты в пристальный свет прожекторов.


8

...В ресторане "Метрополь" по-видимому собралась на какой-то праздник самая изысканная публика столицы. Виктория не выглядела разряженной -- в центральном зале блистал вечерними туалетами цветник юных леди, одетых парижскими и итальянскими модельерами. Даже за столом ученых, накрытом на двадцать персон, три-четыре дамы рискнули обнажить плечи. Россия -- страна контрастов. А если так, почему бы не отличиться и иностранным гостям? Тоже ведь, не из Албании прибыли.

- Вам кто-нибудь уже говорил, что вы -- вылитая А. Б. -- сияя от своего открытия доложил Виктории ее сосед по столу -- пятидесятилетний грузный аргентинец с внешностью провинциального тенора и кучей научных степеней, дипломов и премий.

- Да, кажется. Но у нас, в Америке, А. Б. не очень популярна, -- мимоходом заметила Вика.

- Ну что вы, милая! Такой фурор с этим магическим фильмом. В Аргентине все уши прожужжали! Я не слишком часто засиживаюсь у телевизора, но мои сыновья облепили комнаты ее портретами... Чудо, честное слово, чудо! Вот если бы вас познакомить с хорошим профессионалами -- могли бы сделать карьеру фотомодели! -- он засмеялся шутке.

- Благодарю вас. Но у меня совсем другие интересы... -- Виктория вспомнила, что забыла одеть затемненные очки и потянулась к сумочке. Вот так-то спокойнее.

- Минус три с половиной -- близорукость, -- объяснила она соседу.

- Отличная оптика -- совершенно незаметно диоптрий, -- оценил он.

"Завтра, завтра я буду дома! Привезу Жан-Полю темы для целого поэтического сборника. Правда, он весь поглощен своими дождевым червями и обезьянами. А еще -- подбором единомышленников. Уже решено -- с нового года молодая семья будет жить в "Каштанах". Лабораторию Динстлера, полностью переоборудованную, согласно его последней воле возглавит Жан-Поль. Мейсон Хартли, скрепя сердце, отпускает любимого ученика. Ни слова не сказал против. Даже наоборот, поддержал и помогает с устройством экспериментальной базы. "Йохим лучше знал, о чем просил. Ведь это он свел всех нас и вроде не зря. Послушаемся дальновидного Пигмалиона и на этот раз, -- сказал он, напутствуя Жан-Поля..."

- Можно пригласить вашу даму, мсье? -- Аргентинец вопросительно посмотрел на ошарашенную Викторию и согласно кивнул. "Боже, в этом ресторане танцуют и еще завязывают знакомства!" -- сообразила Виктория, возвращаясь к реальности. Она хотела отказаться, но было поздно -- молодой мужчина, обращавшийся по-французски, бережно вел ее в центр зала в круг танцующих. Кто он -- русский, иностранец? Виктория не могла определить, решив на всякий случай отмалчиваться. Но ее спутник и не стремился к общению. Серьезно и ловко он вел свою даму по волнам старомодного танго.

Высокий, элегантный шатен -- выставочный образец платного партнера из хорошего дансинга. В глаза не заглядывает и рука, лежащая на талии, ведет себя строго, без всяких намеков и попыток разведать ситуацию. Заметив, что Виктория двигается легко, он попробовал более сложные движения, и ненавязчиво перешел на "высший пилотаж".

- Вы, конечно, посещали школу бальных танцев? -- серьезно спросил он.

- Конечно, и принимала участие в европейских конкурсах, -- шутливо ответила Виктория.

- Ну, тогда вот так! -- партнер перехватил кисть Виктории за спиной, раскрутил ее и поймал в пружинистые объятия. "Как Великовский тогда, в Новый год", -- вспомнила Виктория, с симпатией глянув на танцора.

- Благодарю вас, мадемуазель, о всей широкой русской души. -- Он улыбнулся, возвратив ее на место и простодушно объяснил аргентинцу. -- Мы отмечаем сегодня юбилей нашего уважаемого коллеги. Цирковое братство! Манеж -- школа мужества. Еще раз -- спасибо!

Виктория оторопело посмотрела на столик, за которым сидел ее партнер. Заветные слова были произнесены -- "русский", "цирк", "манеж". Поразительное совпадение, подарок судьбы! Она ждала, что парень пригласит ее на следующий танец, но он пропустил его, а потом все же подошел, обращаясь опять-таки к аргентинцу:

- Мои друзья просят вас и вашу даму оказать нам честь провести пять минут за нашим столиком, бокал шампанского за дружбу, цирковое искусство и процветание России!

Аргентинец вопросительно посмотрел на Викторию и она согласно кивнула.

- Меня зовут Павел, -- представился новый знакомый.

- Тори, -- коротко ответила девушка.

Русских было всего трое -- крепкие ребята, сразу видно, цирковые. Акробаты-прыгуны, скромняги, не желавшие распространяться о своих заслугах. Правда, по-французски говорил только Павел, а другие предпочитали смущенно улыбаться и подхваливать произносимые Павлом тосты.

- Лауреаты, "звезды" манежа, профессионалы высокой квалификации, а в присутствии иностранцев теряются, -- незаметно шепнул он Виктории.

"И правда же -- очень, очень милые... Но совсем другие -- вылощенные, богатые, не то что прежние "цирковые", -- думала Виктория, -- тем "Метрополь и не снился". Ей стало весело и необыкновенно легко. Будто с этими ребятами выросла она в "опилках"... Вот так и подмывало спросить про Караевых или сказать вдруг по-русски "Я тоже ваша -- российская, манежная!" Но срабатывала, ставшая привычкой за эти годы "страховка". Только странной показалась Виктории оброненная одним из "цирковых" фраза -- "Пора, шеф. Готова". Голова кружилась и немного мутило. Виктория направилась в дамскую комнату, деликатно сопровождаемая Павлом. Загадочно устроены русские рестораны -- к туалету надо спускаться по лестнице, а потом еще блуждать по каким-то коридорам... темным, холодным коридорам.

...Она пришла в себя в машине, ясно услышав голос "циркового": "Соблазнительная, стерва! Может, мы ее вначале трахнем? На "жмуриков" меня не тянет, хоть на саму Мерилин Монро". -- "Можно. Она все равно в отрубе. Только в сумочку не забудь бумаги сунуть. Ограбление, да еще с изнасилованием -- заурядный случай. А чернявый мудак из ее компании подробно изложит, что куколка укатила с русскими... Вовремя я про цирк вспомнил", -- сказал сидящий за рулем "Павел". -- "Еще с десяток километров отмахаем -- и в ельничек. Все по инструкции".

Диалог доносился издалека -- точно "радиопьеса" из соседней квартиры. Не страшно и совершенно тебя не касается. Только вот почему-то совсем не чувствуется тело -- ни ногой, ни рукой не пошевелишь. Сон. Гадкий сон.

- Смотри, у нас кажется появился "хвост". Мощно идет, падла. Шесть цилиндров... Не обгоняет, висит. Про нашу душу... Что будем делать, шеф?

- Боюсь, Лапушка, трахнуть ты ее не успеешь. Значит так, -- я разгоняюсь, хвост за нами. Отворяй дверцу и выкидывай куколку на шоссе. Только мигом, чтобы прямо под колеса... Она сопротивляться не будет, -- "Павел" хихикнул. -- Если успеешь, попробуй попользоваться на лету -- ты же воздушный гимнаст!

Но у "гимнаста" от страха дрожали руки, пока он торопливо подталкивал тело повалившейся на него девушки к дверце.

- Чертово платье -- так и путается!

- Да оборви его.

- Крепкое!

Тогда обмотай подолом покрепче и приткни к дверце, чтобы сразу вытолкнуть... Готово? Набираю скорость. На счет "три" -- действуй!

Водитель нажал на газ и с удовлетворением отметив приклеившийся метрах в 10 "хвост", начал выписывать зигзаги, проверяя реакцию преследователей. "Хвост" притормозил, а затем начал быстро сокращать расстояние.

- Раз... два... три! -- словно повинуясь команде шефа оглушительно рванула покрышка, машину бросило влево, захлопнулась уже отворенная "циркачом" дверца, прищемив подол голубого шифона.

Взвизгнули шины, голова Виктории с тупым звуком ударилась о стекло и наступила мертвая тишина. Но только для нее и "Павла", уронившего на руль простреленную голову. "Циркач" же, повинуясь команде преследователей, вылез из завалившейся на обочине машины с поднятыми руками. Его схватила за шиворот крепкая рука и ткнула носом в прыснувший обжигающим газом баллончик. Силач мешком повалился в канаву. Виктория была осторожно извлечена и положена в траву. Чье-то ухо прижалось к ее груди.

- Жива. Осторожней, пожалуйста. И поскорее -- она умирает!


9

- Благодарение Аллаху, вы успели вовремя! -- доктор сделал Виктории внутривенную инъекцию и снял показатели кардиографа. -- А также господина Амира, настоявшего, чтобы в сопровождающей Ваше высочество свите был врач... Еще десять минут -- и мадемуазель впала бы в кому, из которой редко кого удается вытащить без специальной аппаратуры... Она получила сильную дозу паралитического препарата... Но сейчас мы подстегнули ее сердечко и оно рванулось к жизни... Я думаю, можно взлетать!

- Командир, мы взлетаем. Запросите еще раз дорожку и немедленно! -- скомандовал Бейлим в микрофон. -- Как куда? Домой! -- Он стиснул зубы так, что на скулах заиграли твердые желваки.

Это уже не шутки. Не ворчливые угрозы заботливого отца. Принц сел возле кровати лежащей в беспамятстве девушки, осторожно взяв в ладони и прижал к губам ее безжизненную руку. -- "Антония, любимая, больше никогда, ни на минуту, я не оставлю тебя одну". Как ж невероятно прекрасна она сейчас -- бледные, четкие, словно высеченные из мрамора черты, опущенные на лиловые тени ресницы, и алая ссадина на скуле, еще сочащаяся бисеринками крови. Чудесное, загубленное дитя! Бейлим сжал кулаки. Рядом с ней он чувствовал себя то мальчишкой, подчиняющимся властной, опытной и загадочной женщины, то воином и защитником, оберегающем трогательную в своей наивности девочку. Сейчас, склоненного над спасенной возлюбленной юношу переполняла нежность и гордость -- сумел, он сумел вырвать ее у смерти!

Всего двое суток назад Амиру сообщили, что в Россию, по следам подменившей свою подругу Антонии, двинулся посланный Хосейном человек. Ему надлежало указать местным килерам "объект" и оплатить работу. Третьим в компании "Павлика" был прибывший из восточной столицы агент, выследивший девушку еще в Шереметьево о давший окончательное "добро" на осуществление операции в "Метрополе". Советнику принца стало ясно -- спасти девушку может только Бейлим -- лишь ему под силу осуществить перелет в Москву в обход Хосейна. Амир не колеблясь предупредил Бейлима, не упоминая о том, откуда получена информация и с какой стороны грозит опасность Антонии.

Принц пришел в крайнее негодование, намереваясь немедля пойти на открытый разговор с отцом.

- Поздно, -- сказал Амир. -- Возможно, Ваше высочество ошиблось в определении виновника, возможно, все обстоит иначе. В любом случае -- для выяснения понадобится время. У нас же его нет. Ме удалось получить разрешение у российских властей на Ваш кратковременный визит. Я дал позывные вашего "Боинга". Если позволите, я доложу эмиру, что отправляюсь вместе с Вами в Европу, не называя страны. Ведь она мне неизвестна. Я дал распоряжение вашему личному врачу и двум телохранителям следовать за нами. Но выйти из самолета в город сможем только мы. Так что, -- помолитесь и вспомните уроки борьбы.

- Не знаю, чем обязан такой преданности... И такой дружбе... Я никогда не забуду этого поступка, Амир, как и того, что сделали вы для меня в Венеции.

Они оказались в Москве в самый канун симпозиума, узнав, что некая Виктория Меньшова вместе с остальными участниками съезда ужинает в "Метрополе". "Это имя, под которым скрывается Антония -- счастливый знак. Я выиграю сражение", -- думал Бейлим, наблюдая из бокового кабинета центрального зала ресторана за танцующей девушкой.

О если бы в летучем воздухе "сегодня" могли проявляться тени былого... Как на старой полузасвеченной пленке выплыла бы в круг танцующих веселая Светлана под руку с молоденьким смуглым кавалером, а из-за бархатной портьеры им благосклонно кивал бы улыбающийся Хосейн... Амир живо вспомнил прошлое, поражаясь тому, что видит сейчас перед собой дочь Ванды и взрослого юношу, зачатого, возможно, Светланой в ту самую ночь... Его Светланой... Вандой. Он зябко поежился от потустороннего холодка, пробежавшего по спине из глухого неведения -- тех тайных глубин бытия, куда не надлежит заглядывать смертному.

Нет, Амир не интриговал, предавая хозяина, он просто исполнил долг, веление могущественной десницы. Возможно, спасая девушку, помогал тем самым Хосейну остаться в мире со своей совестью и со своим сыном.

"Да не разлучит вас смерть, -- думал Амир, выпуская пули по уносящей Антонию машине. -- Бейлим и Антония. Бейлим и Хосейн -- живите в мире, ведь он так короток -- этот земной путь. Не стоит омрачать его враждой".

Вот и еще раз спасли они Антонию. От сумасшедшего наркомана, а теперь -- от чрезмерно заботящегося о своем наследнике эмира.

"Э, да здесь заметна рука "помощников"! -- подумал Амир, обнаружив подброшенные в сумочку девушки документы, из которых следовало, что она -- российская шпионка, находящаяся в родстве с полукровкой-"принцем", Виктория Козловская. -- Любопытно будет разобраться во всем этом". Прихватив бумаги, советник направился в салон принца, но решил повременить с докладом, застыв на пороге.

"А этот мальчик не умеет уступать... -- подумал он, глядя на сидящего у постели возлюбленной принца. -- Жаль, не судьба ему стать эмиром, хороший получился бы Хозяин.

"Пропадай они пропадом, все престолы мира, короны, скипетры, державы... Не помню из истории, чтобы кому-то трон принес счастье. По крайней мере, в любви. Все дровосеки, поэты да пахари доживали как голубки до последнего часа со своей милой... Раз так -- стану дровосеком. Теперь-то отец не отвертится!" -- Бейлим не мог успокоиться, переживая предательство Хосейна и с мстительной радостью придумывая болезненные удары: отказаться от престола, от фамилии вообще, уехать из страны и начать все сначала... Кто он? Максим Козловский. Отлично -- станет российским эмигрантом, отправившись на московскую биржу труда. И ни копейки не возьмет от кровожадных Дали Шахов! Или пойдет в конный цирк -- вместе с Антонией! "Максим и Тони -- сказки Венского леса" -- прекрасный номер!

- Максим! -- девушка открыла глаза, переполненные нежностью. -- Я знаю -- это ты. И в Венеции знала, но боялась навредить тебе... Да что с тобой?!

Юноша посмотрел на больную как на призрак, отпрянув от кровати и бросил ее руку, словно змею. Она приподнялась, зажмурилась. Окружающее поплыло, замелькало, подкатил к горлу ком тошноты. Виктория опустилась на подушку.

- Тебе плохо, Антония? Ты понимаешь, кто я? Бейлим. Это мой "Боинг", мы летим домой. В наш дом на берегу -- ведь тебе понравилось у меня... А это Делия -- узнаешь?

Он за ошейник притянул собаку, всегда следовавшую за ним. Делия уперлась и ощетинилась, не желая приближаться к девушке.

- Ты же лизала ей руки, глупая псина! -- настаивал Бейлим. -- У тебя испортился нюх или пропала память?

Принц был удивлен поведению борзой -- таких ошибок она еще не совершала, держа в своей собачьей памяти обширнейшее досье знакомых запахов.

- Это у тебя плохо с памятью, Максим... -- прошептала Виктория, не открывая глаз. -- Я -- Виктория. Виктория Меньшова, прежде -- Козловская. Я -- дочка Жени, Алексея, Кати... -- Ей было тяжело говорить, преодолевая головокружение и тошноту...

- Мы, действительно, очень похожи с А. Б. И мы друзья. Потом... потом расскажу все. Только мы поменялись временно ролями. Она спокойно ждет в Вирджинии... Потому что я так хотела увидеть маму.

- Вика?.. А как же... как же?.. -- Бейлим, рассматривая заново ее лицо, не находил никакого сходства со своей сестрой. Разве только голос.

- Так же, как и ты. Но мама и бабушка в Москве меня узнали. -- Она заговорила по-русски. -- И еще я была на могиле отца... Он фотографирован в черкеске... А дедушка рядом И еще рябина... -- Виктория засыпала, на бледных губах остались догорать отблески счастливой улыбки.

А юноша сидел рядом, думая о том, что не так-то все просто в этом мире и благодаря высшие силы за неожиданный подарок. Разве тогда еще, в Венеции, он не почувствовал нечто, что можно было бы назвать голосом крови, будь Виктория ему родней, -- загадочное, нежное притяжение? А страсть к Антонии, такая жаркая и в то же время -- ответственная, не несла ли она в самой своей сердцевине зерно братского, родственной любви, связывающей людей изначально близких, созданных для содружества в этом мире? Как фантастически прекрасно, что две самые дорогие ему женщины на свете воплощены в едином, столь невероятно прекрасном облике! Слава тебе, Аллах, и великий волшебник Динстлер!

Принц осторожно взял руку девушки и поднес к губам, счастливый от того, что так чудесно, сказочно отвоевал только что ее жизнь у настоящих беспощадных головорезов.

- Макс, а ведь меня опять хотели убить. Как тогда, в Москве... -- прошептала Виктория сквозь сон. -- А я опять выжила. Наверно, у меня, как у кошки, -- семь жизней...

- Нет, дорогая моя, достаточно и двух таких приключений. Страшно подумать -- ведь я мог не успеть...

- А я знала -- успеешь. И ни чуточки не боялась... Только потихоньку застывала... как сосулька мартовским вечером.

- Ты умирала, глупышка... Но теперь будешь жить долго, очень долго... Как тетя Августа...

- Ее нет больше, Макс... А может быть, она следит за нами вон с той звезды, что висит в левом окошке, и машет розовым кружевным платком...

Виктория радостно кивнула звездному небу и Максим понял, что она еще находится под воздействием препаратов, то проваливаясь в сон, то возвращаясь к некой полубредовой реальности. Сейчас она казалась ему особенно хрупкой и маленькой, как та робкая девчонка, которую он защищал во дворе. И эту девочку, это чудесное юное существо обрекли на смерть! Сжав зубы и нахмурив брови, Максим смотрел на возвращенную сестру. Он изо всех сил сдерживал слезы, но на черных ресницах нависли тяжелые капли. И прежде чем он успел отвернуться, скрывая мужской позор, на его локте повисла Виктория и к влажной щеке прильнули ее горячие губы: "Просто невероятно, Макс, у тебя совершенно алмазные слезы!"

Встревоженный принц позвал врача.

- Нет, нет, Ваше высочество. Мозгу девушки ничего не угрожает. Через пару часов она окончательно придет в себя и вы сможете в этом убедиться.

Он не отходил все это время от постели больной, обдумывая план мести. И к тому моменту, когда Виктория открыла ясные, радостные глаза, принц уже знал, что станет делать дальше.

- Вика, у меня к тебе просьба -- продержись в роли Антонии еще один день. Я покажу тебя отцу как улику, как доказательство подлости его поступка. Или даже намерений -- в данном случае все равно. Мне необходимо получить его согласие на брак или вырвать свободу.

Так Виктория второй раз попала во дворец эмира -- вновь с забинтованной головой и смятением в мыслях. Не уяснив всех тонкостей отношений Антонии и Хосейна, она предпочла помалкивать, выступая живым укором при разговоре отца и сына.

- Садитесь, мадемуазель Браун. Я рад, что вы вновь оказали нам честь своим присутствием, -- сказал Хосейн металлическим голосом, предложив Виктории кресло и обратившись к Максиму по-арабски.

- Отец, мы будем говорить на языке гостьи. Мадемуазель Антония -- жертва и свидетель обвинения. Она должна знать все... Те, кто напал на нее Москве признались, что работали на тебя. Антонию хотели убить, я чудом спас ее. И теперь -- требую объяснений.

- Ты требуешь? -- Хосейн усмехнулся и сел за свой рабочий стол, откинувшись на спинку кресла и положив ногу на ногу. Элегантный европейский костюм делал его похожим на голливудского актера, играющего восточного магната. -- По праву сына, надеюсь? Ведь никаких других прав для требований у тебя нет, мальчик. Хорошо, я отвечу, как отец и как государь. Потому что, уж прости, не в силах разрубить себя пополам. -- Хосейн взял со стола государственную печать с золоченой ручкой и задумчиво стал рассматривать ее.

- Видимо, в наш герб придется внести изменения. Интересно, чем символизируется безответственность и легкомыслие? -- Мадемуазель, -- Хосейн повернулся к Виктории. -- Мне известно о чувствах Бейлима к вам и я отнесся к ним со всем уважением и щедростью. Я предлагал сыну любые условия, на которых вы могли бы оставаться рядом с ним, не вступая в брак. Ведь Бейлим -- единственный наследник консервативного восточного престола, основанного на мусульманской вере и древних культурных традициях... Мадемуазель, будь вы самой преданной и самой прекрасной женщиной мира, вы не могли бы стать мусульманкой и особой арабской крови. А следовательно -- законной женой эмира... Откровенно говоря, мне непонятна ваша настойчивость -- что значит какая-то бумажная формальность и брачный контракт при вашей популярности и тех условиях финансового обеспечения, которые предлагал я...

Виктория жалобно посмотрела на Максима, не зная своей роли.

- Отец, Тони ранена. Она не способна защитить себя. Но поверь, -- не она, а я настаивал на законности наших отношений...

Хосейн пожал плечами:

- Значит, из вас двоих женщина оказалась намного мудрее...

- Насколько я помню, мы условились о компромиссе -- мы ждем рождения ребенка Зухреи, и если это окажется мальчик, -- ты дашь мне свободу. Почему же ты нарушил уговор, решив убрать Тони?

- Я очень дорожу тобой, мальчик, чтобы рисковать лишиться тебя. И я не нанимал убийц.

- Конечно, ты просто, как это здесь принято, вслух выразил надежду, что Аллах уберет с пути наследника досадную помеху.

Хосейн бросил короткий настороженный взгляд, мгновенно сообразив: "Амир!" и спокойно сказал:

- Не стану отпираться -- я молился о том, чтобы мой сын образумился и выполнил волю предков. Но я не желал зла вам, мадемуазель... Досадное недоразумение, вследствие которого вы стали жертвой нападения, я надеюсь, помогут исправить мои врачи... А сын, я вижу, оказался просто героем... Отдохните, придите в себя и мы еще раз поговорим обо всем этом...


10

Ночью они шептались по-русски в отведенных гостье "английских" апартаментах

- В этом доме останавливалась Антония, когда навещала меня. А я заполнил всю эту спальню ирисами! -- радость воспоминаний так и светилась в глазах принца. -- А потом, потом... ах! Ты не представляешь, как хитер мой отец! Знаешь, что он предложит тебе завтра? Грандиозное содержание в Париже в обмен на документ с отказом от меня в качестве мужа... Это нас с Антонией не устраивает...

- Что же ты задумал? Мне кажется, Максюта, не стоит враждовать с отцом. Во-первых, это лишь осложнит твои отношения с Антонией, а, во-вторых, он, в сущности, отличный отец -- любит тебя, хочет сделать наследником всего состояния, а главное -- дела. Дела реформирования страны, к которому он относится чрезвычайно ответственно, -- горячо убеждала брата Виктория, которой Хосейн почему-то понравился. Может, оттого что слегка напоминал Омара Шарифа, а может потому, что так смотрел на сына -- с горячим беспокойством, скрываемым "протокольной" выдержкой.

- Викошка, я не могу жить без Тони и не стану ждать два месяца, если она через двадцать дней выходит замуж! Я убежден -- Антония не любит этого Картье и просто не хочет портить мое будущее!

- У тебя такой смешной акцент появился, как у грузина. -- Виктория нежно посмотрела на брата, припоминая его расквашенный в драке нос и бесконечные конфликты с французской "училкой" и гордое заступничество за нее во дворе.

- А помнишь, как я была влюблена в Аркашу? Да нет, ты совсем маленький был...

- Ну да! Как не помнить -- ты даже заболела тогда, а у меня руки чесались рожу ему намылить... Длиннющий был, дылда, и тупой -- такой алмаз проглядел!

Они лежали на огромной кровати перед распахнутым окном, в котором белели среди глянцевой листвы огромные цветы магнолий. На голубом атласном покрывале в беспорядке покачивалась флотилия хрустальных с золотом ваз, груженых фруктами и сладостями.

- А катино печенье из геркулеса помнишь? А занавески Августы, ее коронный "наполеон" и салат из крабных палочек?

- А отцовских лошадей -- Ваську и Персиля Второго? Представляешь, Викошка, его уроки так сильно помогли мне в новой жизни... Знаешь, отец совершенно не обязательно должен быть один. Да, да! Дело в том, сколько у тебя любви. Во мне -- очень много, -- принц похлопал ладонью выпяченную грудь. -- Я всегда буду называть папу-Лешу отцом. А Женя и Катя останутся мамами.

- А я всегда буду звать тебя братом, любить домашний "наполеон" и цитировать Августу. Ты зря испугался там, в самолете -- "алмазные слезы" -- это из ее заповедей. Примета подлинного аристократизма... И как только вы грызете эти твердокаменные штуки? -- Виктория с хрустом откусила кусочек орехового козинаки.

- Грызи, грызи, -- очень развивает челюстные мышцы. Сможешь врагу горло перекусить. Вот так! -- Максим изобразил тигровый оскал.-- А я ведь пять лет считал тебя погибшей. Наврали мне, значит, специально, чтобы от всяких мыслей о прошлом отвадить. Но я не верил! Глупо, конечно. Не хотелось верить в плохое... И до сегодняшнего дня все надеялся, что и папа-Леша найдется... Завтра я покажу тебе усыпальницу матери. Хосейн велел доставить ее прах прямо с солнечногорского кладбища.

- Ах, вот откуда эта страшная история! Твой отец поступил очень смело. И романтично... Почему-то мне не кажется, что он способен на подлость... Послушай, милый, я постараюсь уговорить Тони подождать до октября. А пока, чтобы не разжигать страсти, скажем Хосейну, что согласны на его условия без всяких "выкупов" и документов.

Думаю, Тони и сама не торопится стать мадам Картье. Ведь ты такой красавец вымахал -- обалденный жених! Да еще -- герой. -- Виктория за уши притянула Максима и чмокнула его в лоб. Хохоча, они повалились на весело взвизгнувшую постель, скинув на пол хрустальную ладью.

...Под окнами виллы, в благоухающих зарослях покой "влюбленных" охранял усатый офицер внутренней стражи. С невозмутимым лицом он прислушивался к визгам и возне, доносившимся из раскрытого окна, шепча сочиненное только что заклинание: "Да продлит Аллах дни светлейшего государя Хосейна, славного отпрыска его Бейлима, да укрепит мужскую мощь, данную сим властителям со всей божественной щедростью".