Этап опроса свидетелей Международного неправительственного трибунала по делу о преступлениях против человечности и военных преступлениях в Чеченской Республике

Вид материала

Документы

Содержание В. грицань. Т. кузнецова. Г. севрук. В. борщев. Г. севрук. И. гериханов. Г. севрук. Г. севрук. И. блищенко. В. грицань. Г. севрук. Правозащитное общество "Омега", г. Москва

Подобный материал:

• Юридический архив, 667.35kb.
• Судебной практики по делам о преступлениях против правосудия, рассмотренных Ростовским, 263.41kb.
• Усь, Россию (зубр) в Киеве состоялся Учредительный съезд по созданию Международного, 269.76kb.
• 2. Научное обеспечение управления деятельности органов предварительного расследования, 50.29kb.
• Шении сообщений о преступлениях в органах дознания и предварительного следствия, незамедлительного, 74.88kb.
• Суд над фашизмом ( театрализованное представление), 120.04kb.
• Прокурорский надзор за исполнением законодательства при приеме, регистрации, проверке, 31.99kb.
• Темы Вашего учебного проекта, 115.83kb.
• Обзор судебной практики по делам о преступлениях, связанных с незаконным оборотом наркотических, 933.73kb.
• Обобщение практики рассмотрения мировыми судьями Ростовской области уголовных дел, 203.41kb.

В. ГРИЦАНЬ. Прямо на площади?

Г. СЕВРУК. В домах. В том числе и в доме, где мы ночевали, в подвале этого дома. Ночью к нам пришла туда женщина, русская, она была ранена. Женщина сказала, что в доме напротив, на этой же площади, у нее погиб под обстрелом муж.

После этого через штаб Басаева нас переправили в подвал рескома. По дороге в реском чеченцы предложили нам посмотреть трупы российских солдат, неубранные трупы. И мы вдвоем с Кирбасовой осматривали эти трупы. Это было около центральной площади, около моста через Сунжу. Во дворе дома лежали три трупа, один был объеден. Ноги были обглоданы так, что торчали белые кости... Были ботинки, а до колен и выше колен – это белые кости, ягодицы были объедены. Выше пояса, там форма была сохранена, там нетронуто было... Потом мы пошли в реском. Нас сопровождали чеченцы, рискуя своей (192) жизнью. Площадь пришлось перебегать. У Кирбасовой больные ноги, и мы не могли быстро бежать, тем более мы не могли бежать, петляя. А обстрел был интенсивный, и снайперы сидели.

До этого мы были в подвале Совмина. Там тоже была какая-то большая группировка чеченцев, и там же у них был полевой госпиталь, видимо, филиал основного рескомовского госпиталя. Мы попросили разрешения увидеться с пленными, туда привели двух наших пленных, которые только что были взяты. Нам удалось поговорить.

При нас привели раненого чеченца. Буквально живьем вытаскивали пулю или, может быть, осколок, он потерял сознание. И мы все это время сидели фактически за операционным столом.

В рескоме, когда мы туда пришли, находилось около 70 наших пленных. Масхадов разрешил с ними встретиться. Когда я разговаривала с ребятами, я передала им блокноты, и они собственноручно записали все свои фамилии, все данные. Этот список потом вместе со списком "Мемориала" был опубликован в "Известиях".

Мы довольно много говорили с Масхадовым, он говорил, что неоднократно обращался по рации с просьбой прекратить огонь хотя бы на несколько часов с тем, чтобы убрать трупы. Но никакого результата не было. И тогда он предложил нам, чтобы мы вышли в эфир и обратились к российскому командованию. Я раза три выходила в открытый эфир и говорила о том, что в подвалах рескома находятся не только боевики, не только мужчины, там было много женщин, что там находятся более 70 пленных, что там находятся раненые, российские и чеченские. Это обращение не могло не быть услышанным, потому что мы знаем, что радиоперехваты постоянно были. Но тем не менее артобстрел продолжался.

В подвалах Рескома был госпиталь и там было две палаты. Большая палата, где был электрический свет, являлась и аптекой, и операционной, она была отдана российским пленным. Меньшая палата, там не было электрического света, там были свечки, была отдана чеченским раненым. Отношение к пленным, насколько я могу судить, было хорошее. Отношение к раненым пленным было прекрасное. Когда мы вернулись, мы передали через "Московский комсомолец" благодарность чеченским медикам, которые оказывали помощь нашим раненым пленным.

Раненые ребята лежали в большой палате. Там были обожженные ребята, там был капитан, у которого было сквозное ранение легкого, там был рядовой, у которого были (193) раздроблены конечности, все они получали ту медицинскую помощь, какую только возможно было оказать в тех условиях.

Более того, я могу сказать, что в первую очередь помощь оказывалась российским раненым. В подвале было очень много боевиков. И представляете, на нас сначала обрушился шквал эмоций, все в один голос говорили, что они не винят солдат срочной службы, этих 18-летних мальчишек.

Командир чеченского отряда специально подошел ко мне и сказал, что он сам расстрелял несколько человек. Это были те военные, которые попали в плен второй раз. И он просил предать этот факт огласке, чтобы по возможности больше народу услышало, что чеченцы второй раз в плен не берут. Первый раз этих военных отпустили, второй раз этот командир узнал их в лицо и расстрелял.

Я знаю об этом с его слов. Но потом несколько чеченцев подтвердили, что действительно такой факт был и что они по рации распространяли эту информацию, что если они отпускают из плена, то человек должен покинуть Чечню.

Теперь о событиях в Шали. Первый раз я была в Шали в конце января, когда освобождали большую группу "вэдэвэшников". Второй раз в Шали я попала с атаманом Косовым, мы ехали с ним через Назрань на обмен пленных, везли троих чеченцев и должны были получить российских пленных в Шали. Это был февраль 1995 года. Косов ехал отдельно на легковой машине, а я ехала в автобусе с тремя чеченцами. Двое из них проживали в Ленинграде. Они перегоняли КамАЗ с медикаментами по Ростовской трассе, и были задержаны. Машину у них отобрали, лекарства отобрали, посадили в фильтрационный лагерь. Они говорили, что с ними там обращались нормально. Правда, они были голодные, им давали мало еды и питья, у них все забрали, но их не били, не мучили. Третий чеченец был взят в плен где-то севернее Грозного и тоже был отправлен в лагерь. Он говорил, что там с ним очень жестоко обращались. Он показал мне руки, запястья, он вскрывал себе вены. Я видела глубокие порезы. Это не была симуляция. Он задрал рубашку и показал опухоль, как батон, большая. Сказал, что у него все отбито, с трудом дышал, сидел весь скрючившись.

Когда мы приехали в Шали на обмен пленных, я прошла в здание шалинской тюрьмы, там содержались пленные. Первая группа была обменена в январе, а это была уже следующая группа. Иса Масаев, начальник тюрьмы, встретил нас спокойно: "Приехали, сейчас будем менять пленных". В здании, во внутреннем дворе, было очень много боевиков. Было много боевиков и на площади перед зданием тюрьмы. Все было тихо, (194) спокойно, не было ничего угрожающего. Но после того как из автобуса вышел тот избитый чеченец, обстановка стала накаляться. Чеченцы говорили уже в резких тонах. Мне пришлось тогда остаться в Шали, но Косов все-таки забрал пленных по обмену и уехал.

Вечером того же дня в Шали привезли шесть трупов чеченцев. Положили их как раз перед воротами тюрьмы. Стали раздаваться крики, обстановка очень накалилась. Я еще раз вошла во внутренний двор. Масхадов мне тогда передал список пленных, который он до этого не передавал никому. Чеченцы уже по-русски не говорили, говорили между собой по-чеченски, очень возбужденно. Через каждое слово слышалось: расстрел, расстрел. Совершенно однозначно можно было понять, что речь идет о расстреле наших пленных.

В этой войне, официально не объявленной, пострадали и чеченцы, и русские, проживающие в Чечне. Но я хочу заострить ваше внимание на том, что и армия в этой войне является тоже потерпевшей стороной. Прежде всего в моральном отношении. Те пленные, которые прошли через наш комитет, те пленные, которые вернулись оттуда, те отказники (военные называют их дезертирами, мы называем их отказниками) – все они с расстроенной психикой, у них потеряно психическое здоровье.

Матери тех военнопленных, которые попали в новогоднюю ночь в плен в Грозном, находятся там уже год. Это тоже нарушение прав человека. Матери лишились своих детей, они не знают, живы они или нет, они их сами разыскивают, они потеряли работу. Это разве не нарушение прав человека? Некоторые из этих женщин потеряли семьи, потому что мужья не дождались, пока жены найдут и привезут своих детей. Есть пропавшие матери, которые поехали за своими детьми, сын уже вернулся, а матери нет. Это тоже нарушение прав человека, все это следствие военных действий.

Теперь о шприцах. Действительно, у военных были эти шприцы. В здании Рескома, в подвале я говорила с нашими офицерами-военнопленными. Они говорили, что перед боем солдатам, военнослужащим выдавались шприцы. Это действительно обезболивающее. Не знаю, какой побочный эффект имеет это обезболивающее, но это были шприцы с обезболивающим. Ими можно было делать укол сквозь одежду, они разовые.

Т. КУЗНЕЦОВА. Они называли этот препарат?

Г. СЕВРУК. Нет. (195)

Т. КУЗНЕЦОВА. Почему вы сами заговорили о побочном эффекте, не зная, что это за препарат?

Г. СЕВРУК. Потому что уже тогда были разговоры о том, что солдаты находятся под воздействием наркотиков. Я таких солдат не видела. Но эти шприцы входили в состав пакета первой помощи, индивидуального пакета. Причем некоторым командирам подразделений эти пакеты выдавались буквально перед боем, и они даже не успевали их раздать.

В. БОРЩЕВ. Существовала ли дискриминация в отношении пленных солдат, офицеров? В чем выражалась эта дискредитация?

Г. СЕВРУК. Да, безусловно. Я говорю только о том, что видела своими собственными глазами. В подвалах Рескома группа пленных рядовых содержалась отдельно. При мне привели группу офицеров. Причем офицеров вели цепочкой, каждый нес матрац. Их переводили из одного помещения в другое. Офицеры содержались отдельно, солдаты отдельно. Были ли у солдат матрацы, я не знаю. Сами чеченцы спали на полу, на сейфах.

Еще дополню: все чеченцы, с которыми я говорила и в январе, и в феврале, и потом, когда была в Чечне, совершенно четко и однозначно отделяли солдат срочной службы. Все их очень жалели, зачастую подкармливали. Конечно, особая "любовь" была к летчикам. Как только кто-то заговаривал о летчиках – чеченцы буквально взвинчивались...

Еще хочу сказать, что в Шали был не только обмен военнопленными. Когда приезжали матери, им ребят просто отдавали. Мне звонила мать, которая получила там своего сына. Правда она рассказала, что после того, как привезли трупы чеченцев, пленные в Шали были жестоко избиты. Ее сын получил повреждение, был задет нерв руки. Это случилось после того, как привезли трупы, и после того, как мы привезли этого избитого чеченца. Таковы были последствия.

Недавно я получила письмо от матери, которой был отдан в Шали ее сын-военнопленный. Она двое суток провела с ним в Шали, в камере тюрьмы. Ей отдали его только при условии, что она согласится посмотреть трупы, передаю дословно: "трупы, сваленные в ущелье".

Я поняла, что это было ущелье на юге Чечни. Только при этом условии чеченцы согласились отдать ей сына. Ее отвезли туда, и она увидела эти трупы, после чего ей отдали сына, переодели его, дали денег и помогли его вывезти. Мать привезла (196) его домой, больше месяца парень пролежал в психиатрической больнице.

Потом его оставили дослуживать в части недалеко от дома, военкомат пошел ей навстречу, помогли. Но месяц назад из прежней части стали приходить телеграммы, звонки с требованием вернуть автомат. Мать пишет: каким образом он может вернуть автомат, когда он находился в плену, когда он проехал все блокпосты, когда он просто ехал в поезде, а те, кто ездил в поезде в то время, знает, что почти всех мужчин досматривали. Когда я обратилась в прокуратуру за разъяснением, мне сказали, что каждый конкретный случай должен быть расследован – при каких обстоятельствах он попал в плен, неизвестно, может быть, он пошел продавать оружие. Вот ответ, который я получила.

И. ГЕРИХАНОВ. Скажите, пока вы ездили по республике, были в Шали, в Грозном, чинили ли вам какие-либо препятствия формирования Дудаева в поиске солдат, военнопленных?

Г. СЕВРУК. Чеченцы оказывали нам всяческое содействие.

И. ГЕРИХАНОВ. А федеральные войска?

Г. СЕВРУК. С федеральными войсками мы старались дела не иметь.

И. БЛИЩЕНКО. Они вам препятствовали?

Г. СЕВРУК. Просто мы действовали через чеченцев. Уточняли через них списки раненых, списки погибших российских солдат.

В. ГРИЦАНЬ. А если возникала такая ситуация: кого-то нет ни у чеченцев, ни в части. Что вы делали, чтобы удостовериться, служил он там или не служил?

Г. СЕВРУК. Тогда мы посылали официальные запросы через Минобороны, через главный штаб.

В заключение я еще раз хочу подчеркнуть, что российская армия и российское общество – это тоже пострадавшая сторона. Моральный ущерб, причиненный армии, огромнейший. (197)

Опрос свидетеля Виктора Попкова

Правозащитное общество "Омега", г. Москва


Дневник событий 1995 года: Грозный, Рошни-Чу, Шали, Шатой, Бамут, Веде­но, Орехово.

Преступления против мирных жителей. Нежелание российской стороны испо­льзовать политические методы реше­ния конфликта.³⁴