Юрис Леон Хаджи
| Вид материала | Документы |
- Абелес леон игнатьевич, 11950.78kb.
- Статье мы коснемся некоторых аспектов историографии отношений молодого Крымского ханства, 247.04kb.
- Л. Н. Толстого в 1880-1900-е гг. («Смерть Ивана Ильича» / «Крейцерова соната» / «Хаджи-Мурат», 190.94kb.
- Леон Уитни: «Психология собаки. Основы дрессировки собак», 2658.87kb.
- Дато Сери Абдулла бин Хаджи Ахмад Бадави, премьер-министра Малайзии и председателя, 153.2kb.
- И. С. Тургенев «Записки охотника» Н. С. Лесков «Левша», «Человек на часах» Л. Н. Толстой, 8.33kb.
- Программа ижевск 2011 Всероссийская студенческая научная конференция, 1061.95kb.
- С. Шапшал несколько слов о караимских князьях челеби, 60.08kb.
- Модель Эрроу–Дебре, 196.62kb.
- Программа тура, 258.26kb.
Во имя Аллаха! Чего хочет от меня этот человек! Мне надо быть очень бдительным! Может быть, все это для того, чтобы размягчить и усыпить мою бдительность и потом убить меня. Зачем ему надо меня убить? Да, однажды я заставил его приехать в Табу. Хотя это было четверть века назад, такой человек, как Кабир, никогда не забудет такой обиды! Вздор! Он только пытается быть хорошим хозяином... а с другой стороны...
Мухтар Табы глазел на женщину, извивавшуюся перед ними и потом оказавшуюся как раз над тем местом, где он сидел, откинувшись на подушки. Она не была арабкой, ее кожа была белой, как у европейки, волосы золотистыми, а глаза синими. Кабир откинулся, облокотился на локоть и приблизил губы к уху Ибрагима.
- Ее зовут Урсула. Она немка, очень умная, одаренная. Одна из моих любимых. Ты не поверишь, она научилась так танцевать меньше чем за год! Ночью она придет к тебе в комнату. Держи ее у себя, сколько хочешь. - Кабир прервался, чтобы расколоть орех, и его взгляд упал на стоявшего в ожидании слугу. Он кивком указал на молодого человека поразительной, покошачьи чувственной красоты. - Или бери их обоих.
Урсула качнула восхитительной линией своего крепкого бедра в дюйме от носа Ибрагима, встретив исходившее от него горячее, неровное дыхание. Она поворачивалась все медленнее, и ее интимная часть почти коснулась его лица.
- Зачем меня привезли сюда? - вырвалось у Ибрагима.
- Для дел будет достаточно времени завтра, - ответил Кабир. - У тебя был долгий день. Надеюсь, и ночь будет такой же долгой.
Музыка внезапно оборвалась, как часто бывает с восточной музыкой.
Это не может быть правдой, - думал Ибрагим, лежа на атласной кровати в комнате, которая годилась бы для самого Мохаммеда. Она была слабо освещена, и маленькие струйки ладана поднимались к потолку.
Я знаю! Ей поручено убить меня. Мне надо быть крайне осторожным.
Сердце его сильно забилось, едва не выскакивая из груди, когда он уловил движение за разделявшей комнату решеткой. Он едва мог видеть сквозь нее, но все же различил девушку на другой стороне. Одетая в тонкий прозрачный шифон, она неслышно двигалась по комнате, остановилась у изножья кровати и стала без всякого смущения раздеваться, снимая с себя одежды одну за другой с мучительной неторопливостью.
Когда ее платье упало к ногам, она перелезла к нему в кровать на четвереньках. Хаджи Ибрагим схватил ее, опрокинул навзничь, и его атаки были сильными, быстрыми и пламенными. Через момент он отвалился, тяжело дыша, в испарине. Никогда ему не приходилось касаться такого тела. Это было безумие.
Первую его атаку Урсула выдержала снисходительно. В следующий раз она была более долгой и не столь свирепой. Он расслабился во второй раз. Девушка лежала, прижавшись к нему, и ее пальцы чертили маленькие кружки на его коже.
- Ты так великодушна, - сказал он наконец. - Ты меня ненавидишь. Я неправильно делал любовь. - Он сам удивился внезапному чувству виновности.
- Ты должен научиться позволять себя трогать, - сказала она.
- Я плохо делал это.
- Довольно. Познай прикосновение. Научись наслаждаться собственным спокойствием.
Хаджи Ибрагим несколько раз глубоко вздохнул. Все получалось одно к одному: долгая езда из Табы, очаровательный приезд в Дамаск, и эта райская ночь, дом Гидеона, луна над Голанскими высотами, танки, пушки, Таба... Таба... Таба... дорога в Иерусалим.
- Должен сознаться, что в первый раз за всю свою жизнь я слегка устал, - сказал он.
- Ну, может быть это и не совсем так, - ответила она.
Урсула села, открыла ящик столика у кровати, вынула маленькую украшенную драгоценностями коробочку, открыла ее, достала палочку гашиша и затолкала немножко в трубку.
Ага! Теперь, когда я ослабел, она даст мне гашиш, вымоченный в яде.
Прежде чем тревога овладела им, он увидел, как она зажгла трубку и сделала глубокую, жадную затяжку, а потом предложила трубку ему. Он улыбнулся, почти откровенно, собственной глупости. Когда он зажег трубку для второй затяжки, ее рука отвела ее.
- Он очень крепок, - предупредила она.
- Да, - сказал он, испытывая удовольствие, - да.
Комната поплыла, и аромат ладана стал застилать его сознание. Вокруг все стало атласным. Прикосновение Урсулы стало казаться невероятным. Он никогда не знал такой изысканности. Она облизала его всего. Находившееся у него между ног, что он уже считал мертвым, начало оживать снова.
- Не двигайся, не хватай меня, - наставляла она. - Прими.
- Я постараюсь, но ты сводишь меня с ума.
- Постарайся. Ты хороший.
- Постараюсь, - повторил он.
В полумраке она обмыла себя перед ним ароматным маслом, потом обмыла его. Скользнув на него, она снова призвала его к спокойствию. Он позволил завладеть собой. Урсула взяла инициативу и любила, любила, любила его, пока он мог сдерживать вулкан внутри себя. На этот раз она слилась с ним в восторге, заставляя его покоряться ей на крошечных остановках, пока вулкан не мог уже больше извергаться и самое блаженное из всех изнеможений не завладело им.
- Урсула, - прошептал он позже.
- Да?
- Зачем он привез меня сюда?
- Я не должна говорить.
- Ну, пожалуйста.
- Завтра ты встретишься с Каукджи и Абдулом Кадаром Хуссейни.
Ибрагим сел, туман мигом рассеялся.
- Но они мои кровные враги! Они и Кабиру кровные враги!
Хаджи Ибрагим бормотал в тревоге. Урсула снова вложила трубку ему в рот и зажгла ее. Он глубоко затянулся и упал на подушки, и она была рядом с ним.
- Начну беспокоиться завтра, - сказал он.
Глава пятая
Ночь повстречалась с днем, и завывающий голос муэдзина пронзил воздух, призывая благоверных к молитве. Как и каждый день, хаджи Ибрагим автоматически проснулся. Он медленно открыл глаза. Он был очень слаб. Дамаск! Кабирэфенди! Он сел, и в голове его стучало после ночи гашиша, вина и любви.
Он быстро оглянулся по сторонам. Она ушла, но он еще мог ощущать ее запах, и подушка была смята после ее сна. Он глубоко вздохнул, вспоминая, и улыбнулся, бормоча о пережитом, снова улыбнулся и отбросил простыню. Наверно, этого вовсе не было, подумал он. Даже если это был сон, он стоил того, чтобы его видеть.
Хаджи Ибрагим развернул свой молитвенный коврик, положил его в сторону Мекки и сделал поклон.
"Во имя Аллаха, всемилостивейшего, участливого.
Хвала Аллаху, повелителю миров,
Всемилостивейшему, участливому.
Владыке Судного Дня.
Тебе мы служим, и к Тебе взываем о помощи;
Веди нас прямой дорогой,
Дорогой тех, на кого Ты возложил благо,
Не тех, на кого пал гнев, или кто сбился с пути".
Совершив молитву, он осторожно поднялся: болело во многих местах.
- Я приготовила ванну, - сказал сзади женский голос. Обернувшись, он увидел в дверях Урсулу, и его сердце забилось. - Я велела подать завтрак на веранду. Твоя встреча будет позже.
Она помогла ему спуститься на три ступеньки в большое мраморное углубление с ванной. Они сели в теплую пену по шею. Она ласково терла его губкой.
- Гадкий старик, - сказала она, - пять раз. Последние были так хороши. Ты чудесный ученик.
Их разговор на веранде был отрывочным. Она говорила о Берлине и воздушных тревогах... ужасные артиллерийские обстрелы... ужас вступления в город русских... юная девушка, прячущаяся в булыжнике... изнасилование... голод и лишения... побег... Бейрут... блондинки, им нравятся блондинки...
- Война, - проскрежетал он, - я не люблю эту войну. Должно быть подругому.
- У тебя здесь тревожно на душе, не так ли? - сказала она.
- Да, думаю, так. Фавзи Кабир послал за мной не для того, чтобы вознаградить меня как доброго мусульманина.
- Не знаю, смогу ли я вернуться к тебе на ночь, - сказала она, - но могу остаться с тобой до вашей встречи.
- В этом нет надобности, - ответил хаджи Ибрагим, - мне надо поразмыслить. И ведь у меня было видение рая, спасибо тебе. Я был бы последним дураком, если бы считал, что могу вернуться к моменту совершенства. Я не хочу испытывать судьбу. Чтонибудь ночью пойдет не так и испортит мне память об этом. Ты понимаешь меня?
- Ты хороший человек, Ибрагим. И умный тоже. В конце концов, я ведь, в самом деле, всего лишь проститутка.
- Аллах многое мне давал, и разными способами. Я думаю, Он послал мне тебя как большую награду. Не брани себя. Женщина, позволившая мужчине заглянуть в рай, - хорошая женщина.
- Кажется, я никогда еще не краснела с тех пор, как была маленькой девочкой, - сказала Урсула.
- Я не хочу, чтобы ты совсем уходила, - сказал он. - Я узнал коечто важное. Очень трудно научить меня чемунибудь. Никто из моих людей не может даже помыслить о том, чтобы чемунибудь меня научить. Это я, Ибрагим, должен принимать решения за всякого другого, и я один из сотни людей приму на себя ответственность. У меня есть сын, Ишмаель. Он моя единственная надежда, но он еще очень молод. Он храбр и хитер, так что может стать вожаком. И умен тоже. Он уже знает, как вертеть мною. Ишмаель читает мне, так что я могу знать. Но в конце концов я должен все решения принимать согласно Сунне, согласно обычаю. Живя по обычаям, не приобретешь много знаний. Знание сталкивается с обычаями. Я следовал Корану по суре и стиху. Для этого нужно отказаться от любознательности. Прости меня, Урсула, я говорю бессвязно.
- Пожалуйста, продолжай.
- Надо сказать, что коечто я узнал прошлой ночью. Друг годами пытался что-то мне сказать, чтобы открыть мой ум и душу. Коран велит мне не делать этого, а только принимать все в жизни как судьбу и волю Аллаха. Прошлой ночью я протянул руку. Ты подарила мне первый верный взгляд в этот пугающий мир, который евреи принесли в Палестину. Я принял милосердие и сочувствие от женщины. Я знаю теперь мою первую женщину и признаю, что она... что ты... о многом знает больше меня. Ты понимаешь, что значит для хаджи Ибрагима, мухтара Табы, принять это от женщины?
- Я знаю арабских мужчин, - сказала Урсула, и в ее голосе проскользнул оттенок усталости.
- Знаешь ли ты, что это значит? - повторил он. - Внезапно открыть дверь в запретную комнату? Я боролся с человеком, который, наверно, мой лучший и может быть единственный друг. О, друзья у меня есть, много друзей. Но тот, кому я доверяю... Я не верю даже своему сыну, Ишмаелю. - В его голосе появилась боль. - А тот человек - еврей. Видишь, я даже разговариваю с женщиной о своих личных мыслях.
- В чем дело, хаджи Ибрагим?
- В чем дело? Нам надо сесть и говорить с евреями. Великий муфтий Иерусалима установил стандарт ненависти. А может быть, его установили до него. Может быть, это всегда было частью нас. Ты знаешь, прошлой ночью я узнал от женщины, и я отгородился от правды, а правда в том, что мы можем учиться у евреев... и что мы можем жить рядом с ними. Если бы в нашем мире появился единственный голос умеренности, его заглушили бы, убив. Такова наша природа. Эта война будет очень тяжелой для моего народа, и я единственный, кто будет принимать решение.
Он протянул руку, потрепал ее по руке и улыбнулся. Хаджи Ибрагим ответил на вызов Кабира, захватив с собой свою лучшую одежду и надев лучшие драгоценности. Это не были драгоценности богатого человека, но это были старинные бедуинские украшения, примитивные, но прелестные. Он снял кольцо с мизинца, раскрыл ее ладонь, вложил в него колечко и закрыл.
- Пожалуйста, - сказал он.
- Спасибо, я буду хранить его, - прошептала она.
- Теперь, если позволишь, мне надо подумать.
- Хаджи Ибрагим...
- Да?
- Пожалуйста, будь осторожен с Кабиром. Он вероломен.
Солоноватый ручеек Барада журчал мимо веранды. В тихом воздухе висел аромат дамасской розы. Хаджи Ибрагим сидел и размышлял. Из того, что читал ему Ишмаель, он узнал много нового и многое додумал до конца.
Хаджи Амин альХуссейни, великий муфтий Иерусалима, - его кровный враг. Муфтия теперь разыскивали союзники как военного преступника. Он увернулся от "джентльменского" ареста французами и скрылся в арабском мире, где не было проблем с предоставлением ему убежища. Здесь чтили и его, и его философию. Не имея возможности вернуться в Палестину, муфтий направлял на евреев свою яростную ненависть из разных арабских столиц.
В тот момент, когда Объединенные Нации проголосовали за раздел Палестины, муфтий поручил своему племяннику Абдул Кадару Хуссейни набрать добровольцев и от его имени принять командование над ними. Племя и кланы Хуссейни в основном располагались на территории Иерусалима. Добровольцы получили известность под названием "Армия джихада".
Абдул Кадар мало что понимал в делах военных, зато был популярен на Западном Береге от Хеврона до Рамаллы. Он заменил своего дядю и стал официальным лидером арабов в Иерусалиме, Иудее и Самарии. Ибрагиму было известно, что набираемое им ополчение - смесь безработных, клубной молодежи, фанатиков из Мусульманского братства, фермеров и торговцев. В военном деле они понимали еще меньше.
Несколько тысяч палестинских арабов получили во время войны британскую военную подготовку, еще несколько тысяч служили в полиции и охране границы. Эта самая Армия джихада должно быть состояла из пятишести тысяч плохо вооруженных людей, без настоящей организации и руководства.
Во время бунта муфтия подобное ополчение, называвшее себя моджахедами, то есть воинами Бога, добилось лишь очень ограниченного успеха в борьбе с евреями, и то главным образом на уязвимой Иерусалимской дороге. Самые большие победы были достигнуты против братьеварабов и заключались в убийствах и резне политических противников муфтия. Толку от этой Армии джихада определенно будет мало. В понимании хаджи Ибрагима ее почти что можно сбросить со счетов.
Мысли его обратились к другому червячку, вылезавшему из деревяшки. Каукджи - то ли ливанец, то ли сириец, то ли иракец - провел войну в нацистской Германии. Во время бунта муфтия его "нерегуляры" заслужили жалкую характеристику. Это был сброд подонков, разбегавшихся, как только разгоралась битва.
Но хаджи Ибрагима больше занимало поражение, которое он нанес Каукджи. Он понимал, что он - кандидат на месть Каукджи, потому что такое не забывается.
Хаджи Ибрагим знал также, что в богатом арабском воображении ужасная репутация Каукджи может превратить поражение в победу. Каким-то образом Каукджи все еще оставался в арабском мире почитаемой военной фигурой. Стараясь всегда чтонибудь урвать, Каукджи объявил об образовании Арабской армии освобождения, которая будет набираться от Марокко до Омана, армии из многих тысяч добровольцев. Их поддержит казна арабских государств.
На его призыв в ночь голосования за раздел откликнулись десятки тысяч арабов, поклявшись вступить добровольцами. Их гнев быстро испарился. В конечном итоге дорогу к центрам набора в Армию освобождения нашло несколько сотен идеалистов.
Поскольку ряды его были пусты, Каукджи стал покупать армию. Он нашел лучших наемников, какие только были среди арабов. Премиальные деньги всегда вызывали отклик, но на этот раз отклик был слабым. Он разыскал бывших нацистов, скрывавшихся среди арабов, дезертиров из британской армии, итальянских дезертиров, купил офицеров из постоянных арабских армий. Затем он воззвал к исламским нациям за пределами арабского мира, и это дало еще несколько тысяч из Югославии, мусульманской части Индии, Африки, Дальнего Востока. Он раздобыл уголовников, досрочно освобожденных из тюрем Багдада, Дамаска, Бейрута и Саудовской Аравии. Он нанял несколько групп из Мусульманского братства, людей сильной ненависти, но совершенно не дисциплинированных. Каукджи надеялся собрать десять тысяч человек. Ему не хватало больше двух тысяч. Священная миссия, к которой он себя предназначил, состояла в том, чтобы вторгнуться в Палестину и захватить все, что удастся. На его действия у него было четыре с половиной месяца до вторжения регулярных арабских армий.
Очевидно, оба командира находятся в Дамаске и рыскают в поисках оружия и денег. Что потом? Хаджи Ибрагим размышлял. Абдул Кадар и Каукджи терпеть не могут друг друга. Как они будут действовать в одной команде? Без сомнения каждый из них обтяпывал свои собственные делишки с Абдаллой, египтянами и сирийцами. Кто с кем в постели? Где примазался Кабирэфенди?
Есть ли у арабов собственная политика или это всего лишь цепь темных делишек? Знают ли они на самом деле, чего хотят? Пришли ли они к соглашению хоть по одному вопросу, кроме абстрактной мании уничтожения евреев? Когда в Палестине так много арабских армий и ополчений, не логично ли предположить, что если евреи будут разбиты, это приведет только к еще более кровавой путанице, в которой араб будет убивать араба? Хаджи Ибрагим следил за арабскими конференциями, одной за другой, и видел, что единственное, что из них получается, это постоянная анархия.
А как насчет солдат Армии джихада и Армии освобождения? Это такие же люди, как его деревенские из Табы, кофейные вояки, убогие люди почти без чувства собственного достоинства, без настоящей подготовки и вовсе не жаждущие ожесточения штыковой атаки.
Ибрагим не представлял себе силы евреев, но он привык уважать их за необычайные организаторские способности, уважать их командиров и единство цели. Хагана имела поразительный успех против англичан. Она была непобедима против арабов. Десятки тысяч новых еврейских ветеранов войны пополнили ее ряды. Охрана киббуцев могла бы повернуть назад все, что Абдул Кадар или Каукджи бросили бы против них.
У евреев есть еще несколько батальонов молодых и сильных бойцов Пальмаха.
Кроме того, в планах евреев были реальность вместо фантазии и поддержка ишува вместо внутриплеменных неурядиц.
В конечном итоге цену будут платить не Кабир, Каукджи или Абдул Кадар, а феллахи Табы и сражающиеся крестьяне и горожане Палестины.
- Хаджи Ибрагим.
Он обернулся и взглянул в вечно скорбное лицо Дандаша.
- Кабирэфенди готов к встрече.
Глава шестая
- Брат.
- Брат.
- Брат.
- Брат.
В офисе Фавзи Кабира стоял стол для конференций - из тех, вокруг которых спорят короли и министры иностранных дел. Хаджи Ибрагим решил, что заседание не станет его запугивать, раз его посадили напротив Абдул Кадара Хуссейни и генералиссимуса Каукджи, облаченного в новую фельдмаршальскую форму.
- Прежде чем мы начнем, - сказал Каукджи, - я хочу, чтобы хаджи Ибрагим знал, что у меня нет и никогда не будет помыслов о личной мести ему или людям Табы за тот раз, что он меня перехитрил. Теперь мы все братья перед лицом общего врага.
Общий враг - мы сами. Ибрагим кивнул и улыбнулся Каукджи.
- То, что сказал генералиссимус, относится также и к Хуссейни, - добавил Абдул Кадар. - Мой дядя, великий муфтий, не имеет на тебя зуба. Такой роскоши, как мелочная вражда между нами, больше быть не может. Слишком настоятельны более важные дела.
Ибрагим снова кивнул.
Фавзи Кабир прокашлялся, уравновесил свое жирное маленькое тело на краешке кожаного кресла с высокой спинкой, поджал губы и сложил щепотью пальцы.
- Со времени восстания муфтия времена круто изменились. И потом, даже если бы у меня была другая точка зрения. Когда мои два брата пришли ко мне, я был лишь счастлив участвовать в новом порядке вещей. Сегодня есть только одно дело и один враг. Единство в арабском мире превыше всего.
- Когда же это у нас было единство? - спросил Ибрагим.
Трое раздраженно уставились на него. Кабир с самого начала почувствовал, что с ним будет трудно.
- Мы пришли к согласию в тот день и минуту, когда был проголосован план раздела. Мир увидит, как арабские братья могут стоять плечом к плечу.
- Когда еще арабская земля осквернялась угрозой сионистского государства? - добавил Абдул Кадар.
- У меня самого было немало расхождений с муфтием, - продолжал Каукджи литанию братства, - но 1939й - это 1939й, а 1947й - это 1947й.
Но ведь состав актеров все тот же. Леопард не меняет пятен на своей шкуре, и верблюд не избавится у колодца от своего горба за ненадобностью. Что изменилось? Во всех троих кипит честолюбие. Неужели они в самом деле верят, что теперь они союзники?
- Стратегическая цель наших двух, назовем их так, армий освобождения, - сказал Каукджи, принимая вид человека, уверенного в том, что он выдающийся военный ум, - ясна. Абдул Кадар и я, мы захватим как можно больше территории Палестины до формального вторжения регулярных арабских армий Египта, Сирии, Иордании и Ливана.
- Простите меня, - сказал хаджи Ибрагим, - я лишь простой и скромный феллах, не сведущий в военных делах. Но ваши добровольцы, простите - ваши армии имеют тот же, в общем, состав, какими они были десять лет назад. А евреи сегодня лучше подготовлены, лучше вооружены, лучше организованы и под лучшим командованием, чем было десять лет назад. Десять лет тому назад вы не смогли уничтожить ни одного еврейского поселения. Пусть даже мы объединимся, но что дает вам уверенность, что на этот раз чтонибудь будет иначе?
С ним будет одно беспокойство, подумал Кабир, много беспокойства.
- В прошлый раз мы своего не добились, - сказал Абдул Кадар, - потому что потратили силы на борьбу друг с другом. Этого больше нет.