Все эксперты и все опросы могут сказать, какие книги покупаются лучше, какие хуже. Или какие жанры
| Вид материала | Книга |
- Споявлением в школе Интернета все более актуальным становится применение доступных, 122.21kb.
- Лекция Функционально-позиционное устройство, 254.64kb.
- Мудростью, которой, хвастая, не обладают другие, 28.47kb.
- Программа повышения квалификации (на 72 ч.) (распределение часов может варьироваться, 103.3kb.
- Мировой финансовый кризис, 350.84kb.
- Часы всей моей жизни, 2029.61kb.
- Все драконы, какие только известны человечеству, собраны здесь воедино в этой статье, 53.02kb.
- Л. Н. Толстого «Война и мир» Биография, 13.79kb.
- Домашнее задание к лекции, 33.49kb.
- Урок №4. Системы координат на небесной сфере, 88.48kb.
Я видел, что у нее с языка не сорвался главный вопрос, но по журналистской привычке решила слегка подогреть, накалить, повысить интерес, и я ответил с предельной серьезностью:
- Превосходно.
- Прекрасно, - обрадовалась она. – Значит, никаких нехороших мыслей о бренности жизни…
- Никаких, - заверил я.
- Вы не устали от жизни?
- Ничуть.
- Вы ее по-прежнему любите?
- Иногда ненавижу, – ответил я.
Она насторожилась, а я почти увидел как в далекой телестудии записывают не только каждое мое слово, и ни движение мышц, аналитики сразу же дают им истолкование, почему и зачем именно так дернулся тот или иной лицевой мускул.
- И что же?
- А ничего, - ответил я спокойно. – Ненависть – это тоже сильное чувство, согласны?
- Полностью, - ответила она и взглянула с ожиданием. – Вас держит ненависть?
Я засмеялся.
- Нет, кое-что противоположное… Извините, это все, что я могу сказать.
Я сел в автомобиль, он закрылся со всех сторон непроницаемыми щитами и с места набрал скорость. Ветровое стекло превратилось в экран, крупное лицо Холдеманна заняло его от края и до края, он внимательно всматривался в меня, в глубине темных глаз усталость и тревога.
- Что-то прознали, - обронил он. – А ты, кстати, как себя чувствуешь?
- Нормально, - ответил я с некоторым недоумением, скорее Пизанская башня спросил о самочувствии у останкинской, чем шеф о моем здоровье, - а что случилось? Я после того курса омоложения, спасибо вашей настойчивости, чувствую себя все еще тридцатилетним!
- Просто проявляю заботу, - сказал он сварливо, - о лучших сотрудниках. Ты ведь лучший, знаешь?
- Польщен, - ответил я настороженно, - а кто лучший, тому нагружают воз больше, да?
Он криво усмехнулся, под глазами круги, лицо в самом деле усталое.
- Мы с тобой старики, - обронил он, - потому интересуюсь. Остальные в кампании в два-три раза моложе. Потому у меня к тебе… ну, почти родственное. Хочется иной раз тебе вытереть нос… или сказать что-нибудь теплое. Ты уж держись, ладно?
Я наконец сообразил, переспросил:
- Это из-за Гордона?
Он помялся, кивнул.
- Да. Я тоже был на том симпозиуме, где он доказывал Зельду, как будет фанфаронить при сингулярности. А старый мудрый Зельд что-то сомневался. Помнишь?.. Так вот Зельд еще жив и активно работает, а вот Гордон…
- Я не сдамся, - ответил я. – Не сдамся.
Он кивал, но пока машина, ведомая автопилотом, стремительно неслась по улицам, всматривался в меня отечески заботливо. Вообще-то он знает, что меня держит в жизни. Знает и почему все эти дурости насчет разочарованности в жизни, пресыщения и поисках смысла в небытие отскакивают, как капли дождя от ветрового стекла. Просто он давно миновал тот возраст, потому и опасается, что неистовый огонь, пожирающий мою душу, погаснет. У него все прошло благополучно: была любовь, была счастливая семья. Выросли дети, внуки, правнуки, они с супругой состарились, любовь давно переродилась в теплое чувство дружбы, затем пришла дряхлость, провалы в памяти, равнодушие. В какой-то период супруга умерла от старости, он воспринял это со спокойствием девяностолетнего человека, который и сам вскоре…
Но наступил период высокой медицины, сосуды ему очистили от бляшек, обновили сердце и вообще внутренние органы, он постепенно снова начал мыслить остро и мощно, воспринимать мир, включился в работу, а та жизнь, до его старости, воспринимается как тусклые черно-белые фотографии, что не вызывали ничего, кроме слабого щема.
И как ему объяснить, что у меня полыхает все тот же огонь? Наша любовь была подстрелена на взлете.
Через две недели меня пригласили на внеочередное собрание вэтэшников, разработчиков высоких технологий. Несколько удивленный, я прибыл вовремя, в аэропорту встретил Зельд, внешность киногероя, крепко пожал руку. Глаза его внимательно и цепко просканировали мое лицо, взгляд тревожный, несмотря на растянутые в приветливой улыбке губы. Наш старый инстинкт, лицо надо держать приветливым, хотя прекрасно чувствуем друг друга, благодаря настроенным по одной программе чипам. Вообще могли бы общаться, не раскрывая рта, но все почему-то настороженно держимся старых методов.
- Как себя чувствуешь?
- Отлично, - ответил я искренне. – Никогда так хорошо не было.
- Поставил чип от Энвидии?
- Да.
- Поздравляю, - сказал он. – Я тоже собираюсь, да никак не решусь… Сильно корежит?
- Первые пару дней, - сообщил я. – Но знаешь ли, даже в первый день радость по поводу того, что вижу в гамма и сигма лучах, различаю все спектры инфракрасного и ультрафиолета… нет, это не объяснишь.
- Рад за тебя, - сказал он, я чувствовал его искренность и радость, по-моему, даже слишком сильную, - ты молодец, всегда идешь впереди.
- Выкладывай, - сказал я напрямик.
Он вздохнул, огляделся по сторонам.
- Помнишь, что мы с тобой едва ли не последние из того поколения, что застали еще появление компьютеров? Даже Интернет создали при нашей жизни!.. Так вот, Володя, нас стало еще меньше…
- Кто? – вырвалось у меня.
- Джонатан Элвинс, - ответил он, - а затем и Затопек. Да, который Эмиль, ты его помнишь, знаю. Между ними еще семеро, но, сам понимаешь, Элвинс и Затопек – такие звезды, что их исчезновение на небосклоне сразу делает мир темнее. С Запопеком только Куца можно поставить на одну доску, да и то… Так что это и есть основная проблема конференции, которую обсудим пока в своем кругу, не придавая гласности, чтобы не было панических настроений.
Я стиснул зубы, приход такой беды чувствовал инстинктивно, но не мог сформулировать внятно, только на уровне мычания и разводения руками. С приходом долголетия, когда всякий может жить неограниченно долго, продолжительность жизни продвинулась разве что до ста-ста пятидесяти лет. Кто просто живет, тот проживает «отведенный» ему срок и помирает, прожив эти добавочные тридцать-пятьдесят лет поверх «отведенных» природой семидесяти-восьмидесяти. А дальше жить становится все труднее: нужно не только прилагать усилия, чтобы поддерживать в себе жизнь, но и х о т е т ь, ибо в каком-то возрасте наступает равнодушие, а то и отвращение к жизни. Природа отчаянно старается восстановить равновесие, и хотя в человеке все меньше остается органической ткани, однако он все еще человек, и потому либо опускается, либо сам желает смерти.
- Из первого поколения, - напомнил Зельд, - заставшего тот дикий мир, нас, увы, все меньше и меньше. Болотников сформулировал закон, по которому дольше всех продержатся ученые, поглощенные какой-то безумной идеей, которой отдаются целиком. К примеру, разгадать тайну черных дыр и проникнуть через них в другие вселенные, лично побывать в недрах микромира…
Он посматривал испытующе, я невесело улыбнулся и на миллисекунду приоткрыл узкий канал в мое сокровенное, ради которого живу и буду жить, какие бы испытания меня не встретили. Он охнул, глаза увлажнились, порывисто схватил меня за руку и крепко пожал обеими руками.
- Простите, Володя!.. Приношу свои искренние… Ох, все слова в таких случаях тусклые и серые…
Он приоткрыл сам прямой канал чувств и меня ошеломило горячее сочувствие и сердечное тепло этого вообще-то с виду очень суховатого и прагматичного человека.
- А как ты? – спросил я напрямик. – Сам-то как? Не чувствуешь этой подкрадывающейся дури?
Он покачал головой.
- Нет.
- Точно? – перепросил я.
- Будь уверен, - сказал он.
Я все еще смотрел недоверчиво.
- Ты сам сказал, что только мы и остались из динозавров. Все остальные – малолетки! Так что тебя держит?
Он замялся, отвел глаза, затем поднял с усилием и сказал с явной неловкостью:
- Знаешь, стыдно сказать, но я сказал прямо:
- Я всю жизнь изучал квазаги…
Я удивился:
- Квазары? А они при чем?
- Их тоже изучал, - ответил он с той же неловкостью, - но специализировался по квазагам. Квазары, как ты знаешь, звезды, а квазаги – галактики. Всей моей жизни не хватит и приблизиться к разгадке… но когда мне попались на глаза эти полубезумные проекты насчет будущего нанотехнологий… ну, именно та часть, где говорится о замене живых клеток наноботами, а потом есть шанс перейти в силовые поля… я ощутил, что если даже мне светит самый крохотный шанс, то не попытаться воспользоваться – безумно! Понимаешь, я теперь каждый день мечтаю, что когда-нибудь сам полечу к квазагам и на месте разгадаю их тайны!
Он смотрел сперва виновато, будто оправдывался – ишь, долгой жизни восхотел! – но на моем лице нет осуждения, потом он вспомнил, что я точно так же соблюдаю все правила, чтобы жить долго, чтобы не просто жить долго, а постоянно продлять любыми способами, а что по этому поводу говорит церковь или Марья Иванна – нас не щекочет, сказал просительно:
- Но ведь вас… тоже что-то заставило?
- Да, - ответил я.
- Тоже… что-то великое?
- Да, - повторил я. – Ничего нет более великого.
В его добрых глазах вопрос, но я видел как он, поколебавшись, сказал автопилоту:
- Прибавь скорость! Что-то ползем, как черепахи.
- И так превышена скорость, - ответил музыкальный женский голос, я сразу представил себе блондинку с голубыми глазами и взбитыми над лбом волосами. – Я могу повредить крылья…
Зельд вздохнул.
- По-моему, это все-таки слишком: наделять машины инстинктом самосохранения. Они начинают бояться собственной тени!
Докладчик, Болотников, начал достаточно откровенно, что характерно для жителей этого века, но шокировало бы живущих в двадцатом веке, создавших необходимую тогда политкорректность:
- Мы не будет говорить о тех двух миллиардах жизней, что уже ушли, не будем и о тех трех, которые вскоре уйдут по нашим оценкам. И хотя это девяносто процентов населения планеты, но в наших расчетах ему уделено всего один абзац. Главная же задача, которую мы должны решить, это сохранение интереса к жизни у людей творческих! На конгресс собрались, не побоюсь этого слова, настоящие звезды мировой науки, так что баталии будут жаркими. Надеюсь, они выльются в какие-то конкретные действия. Первым слово для доклада предоставляю господину Зельду, приготовиться Дольфусу.
Несмотря на то, что мы постоянно проводим подобные совещания виртуально, сейчас по старинной традиции собрались в Ганс-хаусе, чтобы всмотреться друг в друга и, как печально заметил Зельд, вовремя заметить у коллеги признаки усталости и нежелания жить дальше.
- Многие уходят из жизни, - доказывал Зельд, - исходя из осознания законченности работы, ради которой появились на свет. Так Сковорода сам выкопал себе могилу, лег туда со словами «Мир ловил меня, но не поймал» и умер. Там умер Гоголь, так ушли из жизни очень многие…
Один из академиков выкликнул с места:
- Люди, уж извините, не лососевые! Это они, отметав икру, считают, что главная и единственная задача выполнена, можно и помирать. У человека, простите, одни решенные задачи должны сменяться нерешенными!
- Это в идеале, - согласился Зельд, - но все мы люди, все – человеки. И ничто человеческое нам не чуждо, в том числе слабости и упадки духа.
Еще один из академиков, Сони Листон, заметил с несвойственной ему нерешительностью:
- А не потому ли уходят, что все сильнее начинает мучить вопрос: а что там, на той стороне?..
Зельд не понял, удивился:
- На какой?
- По ту сторону жизни, - объяснил Листон терпеливо. – Что после смерти? Когда человек не просто понимает, но и чувствует, что в принципе бессмертие достигнуто, а это значит, что все задачи, проблемы и вопросы могут быть решены… кроме одного-единственного: как это быть мертвым? Что чувствуешь?
Зельд фыркнул:
- Да ничего, это ж понятно!
- Понятно-то понятно, - ответил Листон уклончиво, - но это умом понятно. Только умом. А мы же не зря оставляем человеку все-все эмоции? Вот эти эмоции и твердят…
Он умолк, засмущавшись. Зельд послал в мой мозг короткий импульс, в котором я прочел: уже ради этого стоило приехать на конференцию, чтобы вовремя заметить предлетальный период у Листона и постараться успеть что-то сделать. Он гений, а потеря каждого гения – невосполнима. Это простого народца пусть вымрет еще пару сот миллионов, ничуть не жаль, пусть мрут, а потеря каждого умного человека наносит явный ущерб и даже боль, словно тебе самому отрезают палец.
2091-й год.
Ищем, что предпринять против самоубийц. Что-то тянет человека покончить с собой, какое-то любопытство: а что там, за гранью? В ряде ведущих научно-исследовательских центрах начали срочно искать ген самоубийства. Дискуссия в обществе: а не разрешить ли самоубийства, это же волеизъявление человека, к тому же природа так подает сигнал избавления от балласта.
Но, с другой стороны, природа действует по старинке, а у нас, людей, другие критерии, чем у животных, несмотря на общую биологическую основу. Те природные механизмы, которые природа встроила во все живые существа, пусть срабатывают, когда дело касается амеб, насекомых, рыб или ящериц, но что делать с человеком, нам уже виднее, чем медлительной и подслеповатой природе.
Нужно найти компромисс: оставить ген самоубийства, чтобы уходили самые слабые, но сильные волевые и наиболее квалифицированные должны оставаться в строю живых. Это тяжелая потеря, когда из жизни уходит крупный ученый в 70 лет, но вообще невосполнимая, если он же умирает в 200 лет со всем массивом накопленных знаний, умений, опытом. Значит, его стремление к смерти должно быть сильно ослаблено, чтобы жажда творчества и научных открытий пересиливала такой темный зов.
2092-й год.
Зальд выглядел постаревшим, я ответил на его приветствие и провел в кабинет. Он рухнул в кресло и сказал хриплым голосом:
- Знаете, Владимир, не зря вы отказывались от психотропок, не зря… Вы что-то чувствовали?
Я помотал головой.
- Нет. А что случилось?
- Большинство случаем самоубийств связано с психотропками. Нет, психотропки как раз вызывают хорошее состояние духа. Подъем настроения, убирают скуку,
Я спросил с напряжением:
- Так что же?
Он пожал плечами.
- Возможно, к ним слишком привыкли. Нет, аддикции нет, не обнаружено ни одного случая привыкания!.. Однако же в психике как будто что-то меняется… Или нет, ничего не меняется, а должно меняться. Этого наши специалисты пока не выяснили…
- А откуда тревога?
- Статистики, - ответил он. – Они как-то заметили совпадение кривой потребления психотропок и самоубийств. Быстро просмотрели отдельные случаи: в самом деле среди покончивших с тобой большинство активно пользовались психотропками. Сообщили нам…
Я развел руками.
- У меня другой случай. Вряд ли что-то подскажу.
Он взглянул на меня, отвел взгляд.
- Прости. Я слыхал, что перевернуло тебе жизнь. Давняя трагедия, но ты все еще помнишь.
- Не давняя, - поправил я. – Для меня это все еще случилось вчера.
Он коротко посмотрел на меня и снова опустил взгляд.
- Прости. Но тебя это спасло.
Я невесело усмехнулся.
- И не только в этот раз. Кристина всякий раз спасает меня.
2093-й год.
Наконец-то производство стволовых клеток стало массовым, что привело к снижение цены втрое. Половина населения уже воспользовалась полным омоложением, об этом писали и говорили все, начиная с ньюсов и заканчивая пьяными бомжами в парках. В тени как-то осталось, что стволовые в первую очередь делают нечто гораздо более важное: оздоравливают и лечат даже самые тяжкие хронические заболевания.
Вот тут-то и выплеснулось подспудное и подавляемое: все погнались за молодостью, даже те старики, что с гордостью и достоинством говорили о неприятии бессмертия по этическим и прочим моральным соображениям, вдруг ринулись в центры омоложения, как только пересчитали в кошельке и убедились, что на резко подешевевшую инъекцию теперь хватит.
Для нас два года прошли на самом что ни есть голодном пайке. Пришлось вложить все личные средства, влезли в долги по уши. Единственная корпорация, что продолжает нас поддерживать, это все та же «Гэлэкси». Ее президент Холлеман, все же очень умный и заглядывающий далеко, зря я на него пер, при личной встрече обронил мне тихонько, что, откровенно говоря, его лично не интересуют близкие цели. Конечно, он вкладывает деньги в эти близкие, но это простое зарабатывание, сам же он обожает азартную игру по ориентированию в тумане прогнозов, когда все аналитики дают противоречивые предсказания.
На третий год производство стволовых клеток удешевилось еще на треть, а на четвертый – цены рухнули до уровня, что стали по карману рядовому потребителю. Мы уже платили штрафные санкции, пора было заявлять о банкротстве, однако первый МЭМС наконец-то был собран. Нам предстояло два-три года скрупулезно проверять в лабораторных условиях на мышах, затем на малых группах безнадежно больных, согласившихся участвовать в экспериментах, а потом на больших группах, всяких раз обеспечивая такие же точно группы больных для контроля, которым МЭМСы введены не будут.
Это означало полный и окончательный крах всей нашей компании. Я собрал в большом конференц-зале всех сотрудников, включая даже простых техников, набежали пронюхавшие сенсацию репортеры.
Я доложил, что самая великая мечта нанотехнологов - создать саморазмножающиеся нанороботы. Тех самых, которые делали бы таких же, чтобы потом можно было задавать им различные задания, в первую очередь – чистка организма от болезней, лечение, поддержание наивысшего уровня. Зато удалось создать первого наноробота, что будет успешно удалять раковые клетки, ремонтировать поврежденную ткань. В кровяном потоке он может захватывать больные или ослабленные эритроциты, то есть, кровяные тельца, восстанавливать…
Из зала крикнули:
- А не проще их в расход?
Началось веселое оживление, я ответил мирно:
- Можно и так. Дело в том, что уже первый МЭМС может выполнять целый ряд работ. Он в состоянии работать, как в автоматическом режиме по заданной программе, так и выполнять указания извне. А программ, кстати, в нем целых шесть!
В зале поднялся мужчина.
- Ньюсист канала «Новости-24». Что может сделать один ваш этот…
- МЭМС, - подсказал я. – Просто МЭМС.
- Спасибо, - сказал он, - что может сделать в теле, если раковая опухоль в миллион раз крупнее? Пока он отгрызет на миллиметр, она вырастет на сантиметр!
- Раковая опухоль так быстро не растет, - заверил я, - но главное в том, что он не один. – Очень сложно было изготовить именно первый МЭМС. Но сейчас наши установки собирают в автоматическом режиме по два МЭМСа в минуту. Это очень мало, но сегодня вводим еще два комплекса по сборке. Мы верили в победу и готовились к массовому производству. Сейчас мы его начинаем!
- Что можете сказать насчет саморазмножающихся наноботов? – спросил репортер.
- Мы над этим работаем, - ответил я.
Он сказал громко:
- Это значит, как мы понимаем, что вы так ничего и не сделали?
- Еще неделю назад, - сказал я, - вы могли заявить то же самое по отношению к МЭМСам.
- Эти штуки мы видим… если это не красивая мультипликация. А ноноботы?
- Увидите, - пообещал я. – Конечно, МЭМСы пока что в десятки раз крупнее даже кровяных телец, но в идеале даже МЭМСы станут такими малыми, что смогут безболезненно внедряться в эритроциты и плавать в них, как пушинка в пустой комнате. Это еще до того, как они перейдут в ранг наноботов.
Новостник от «ДВД-3» спросил ехидно:
- А почему все больше распространяются слухи, что ученые темнят, что могут, но не хотят создавать саморазмножающихся нанороботов? С этими штуками сразу потеряете монополию, все перейдет к промышленникам, а так все в руках. И будете делать специализированных нанороботов для лечения каждой отдельной болезни, и будет это проводиться в специальных клиниках, хотя такое можно и дома…
Я развел руками.
- Ну знаете… Хотя я понимаю, откуда дует ветер, но это уж слишком.
- Это возможно?
- Нет, - отрезал я.
- Почему? – спросил он настойчиво. – Ученые лишены чисто человеческих слабостей?
- Смотря что называть человеческими, - возразил я. – Не будет углубляться, а то залезем в очень уж глухие дебри, скажу только, что среди ученых в самом деле практически полностью отсутствуют большинство тех слабостей, которыми гордятся «простые». А конкретно, так у нас и после того, как закончим с наноботами и поставим их на поток, найдет работа. Еще более интересная!
Вообще-то человеческий род вылепили голод и борьба за выживание. Даже тогда, когда уже не питекантроп, а эллин, римлянин, гунн, гренадер или коммунист победившего социализма – все боролись за выживание. Это формировало характер. Но вот сейчас на мир обрушилось материальное изобилие, в дом каждого вошли ну просто идеальные технологии. О чистоте экологии можно и не вякать, чище не бывает. Безопасность абсолютная, плюс ко всему возможность заниматься только тем, что хочется. И столько, сколько изволится самому, а не начальнику.
Словом. Борьбы никакой, а изобилия во всем – хоть захлебнись.
И, как мне показалось, захлебнулись. С одной стороны вроде бы нельзя не дать «простым» то, что мы открыли, с другой стороны – не станем же постоянно вытирать им носы и объяснять, как жить? Взрослые люди, сами отвечают за свои поступки. Я на всю жизнь запомнил тех двух «простых» на тротуаре, которых и мы с Кристиной обошли, зажимая носы.