Гуссерль логические иследования картезианские размышления

Вид материала

Реферат

Содержание Глава шестая MaX+MaY= YiX+ XiY Глава седьмая В объективном

Подобный материал:

• От редактора, 5089.26kb.
• Прошло 60 лет со дня смерти, 3293.5kb.
• Время, требуемое для выполнения проекта 7 недель, 14 часов, 8.75kb.
• Сумцова Ольга Владимировна Логические основы построения компьютера Темы игры: Основные, 54.64kb.
• Тема Уроки 1 Логические основы компьютера Урок Логические элементы и переключательные, 96.75kb.
• Урок №17 тема урока логические основы построения ЭВМ, 117.09kb.
• Тема урока : «Базовые логические элементы», 87.8kb.
• Урок на тему «Решение логических задач с помощью электронных таблиц ms excel\ Раздел, 149.53kb.
• Авторское выполнение научных работ на заказ. Контроль плагиата, скидки, гарантии, прямое, 973.55kb.
• Логические основы построения компьютера, 230.09kb.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

 

СИЛЛОГИСТИКА В ПСИХОЛОГИЧЕСКОМ ОСВЕЩЕНИИ. ФОРМУЛЫ УМОЗАКЛЮЧЕНИЯ И ХИМИЧЕСКИЕ ФОРМУЛЫ

 

§ 30. Попытки психологического истолкования силлогистических положений

В предыдущей главе мы брали за основу наших рассуждений, главным образом, принцип противоречия, ибо именно в отношении его, да и вообще в отношении основных принципов, искушение психологического понимания очень велико. Мотивы, влекущие к такому пониманию, действительно в значительной мере кажутся чем-то самоочевидным. Кроме того, специальное применение эмпирической доктрины к законам умозаключения встречается реже; так как их можно свести к основным принципам, то обыкновенно полагают, что на них не стоит затрачивать особых усилий. Если эти аксиомы представляют собой психологические законы, а силлогистические законы являются чисто дедуктивными следствиями из аксиом, то и силлогистические законы представляют собой законы психологические. И вот, следовало бы думать, что каждое ошибочное умозаключение является решительным опровержением этого взгляда и что из этой дедукции скорее можно извлечь аргумент против возможности какого бы то ни было психологистического толкования аксиом. Следовало бы, далее, думать, что, соблюдая необходимую тщательность в логическом и словесном фиксировании предполагаемого психологического содержания аксиом, эмпиристы убедятся, что при таком истолковании аксиомы ни малейшим образом не способствуют доказательству формул умозаключения и что, где такое доказательство имеется, там исходные и конечные пункты его носят характер законов, toto coelo различающихся от того, что называется законом в психологии. Но даже самые ясные опровержения бессильны перед убежденностью психологистов. Г. Гейманс, недавно вновь подробно развивший это учение, так мало смущается существованием ошибочных умозаключений, что в возможности обнаружить ошибочное умозаключение видит даже подтверждение психологического взгляда; ибо это обнаружение, думает он, состоит не в том, чтобы исправлять того, кто еще не мыслит согласно принципу противоречия, а в том, чтобы раскрыть противоречие, незаметно вкравшееся в ошибочное умозаключение. Хотелось бы спросить: да разве незамеченные противоречия не являются также противоречиями, и разве логический принцип говорит только о несовместимости замеченных противоречий, а относительно незамеченных допускает, что они могут быть совместно истинны? Ясно опять-таки – вспомним лишь о различии между психологической и логической несовместимостью, – что мы вращаемся в мутной области вышеизложенных смешений понятий.

Если нам еще скажут, что речь о «незамеченных» противоречиях, содержащихся в ошибочном умозаключении, надо понять в переносном смысле, – что только в процессе опровергающего рассуждения противоречие выступает как нечто новое, как следствие ошибочного способа умозаключения, и что с этим в качестве дальнейшего результата связано (также в психологическом смысле) то, что мы вынуждены отвергнуть этот способ умозаключения как ошибочный, – то и это нам многого не даст. Одно течение мыслей порождает один результат, другое – другой. Никакой психологический закон не соединяет «опровержения» с ошибочным умозаключением. Последнее в бесчисленном количестве случаев встречается без первого и переходит в убеждение. Но какое же право имеет одно течение мыслей, связывающееся только при известных психических условиях с ложным умозаключением, просто приписывать ему противоречие и оспаривать его «обязательность» не только при этих условиях, но и объективную, абсолютную обязательность его? Совершенно так же дело обстоит, разумеется, и с «правильными» формами умозаключения в отношении их обоснования логическими аксиомами. Как может обосновывающее течение мысли, наступающее только при известных психических условиях, претендовать на то, что соответствующая форма умозаключения безусловно обязательна? На такие вопросы психологистическое учение не дает приемлемого ответа; тут, как и всюду, оно лишено возможности выяснить объективное значение логических истин и вместе с тем функцию их в качестве абсолютных норм правильного и неправильного суждения. Уже не раз приводилось это возражение, уже не раз замечали, что отождествление логического и психологического закона стирает всякое различие между правильным и ошибочным мышлением, ибо ошибочные способы суждения, так же, как и правильные, протекают согласно психологическим законам. Или мы должны по произвольному соглашению именовать результаты одних закономерностей правильными, а других – ошибочными? Что же отвечает на эти возражения эмпирист? «Конечно, говорит Гейманс, мышление, имеющее своей целью открытие истины, стремится создать непротиворечивые связи мыслей; но ценность этих непротиворечивых связей кроется опять-таки в том обстоятельстве, что фактически может быть утверждаемо лишь непротиворечивое, т. е. в том, что принцип противоречия есть естественный закон мышления»³⁵. Что за странное стремление, можно ответить на это, приписывается здесь мышлению, стремление к непротиворечивым связям мыслей, между тем как иных связей вообще нет и не может быть – по крайней мере, если на самом деле действует тот «естественный закон», о котором идет речь. Вряд ли лучше и следующий аргумент: «у нас нет никакой иной причины считать «неправильной» связь двух противоречащих друг другу суждений, кроме того, что мы инстинктивно и непосредственно чувствуем невозможность одновременно утверждать оба суждения, Попробуем независимо от этого факта доказать, что мы имеем право утверждать только непротиворечивое; чтобы быть в состоянии это доказать, придется все время предполагать то, что требуется доказать» (Гейманс). Мы сразу замечаем, что тут действуют анализированные нами выше смешения понятий. Внутренняя убедительность логического закона, не допускающего одновременной истинности противоречащих суждений, отождествляется с инстинктивным и будто бы непосредственным «ощущением» психологической невозможности совершать одновременно противоречивые акты суждений. Очевидность и слепая уверенность, точная и эмпирическая всеобщность, логическая несовместимость соотношений вещей и психологическая несовместимость актов веры, стало быть, невозможность совместной истинности и невозможность одновременной веры – сливаются воедино.

 

§ 31. формулы умозаключения и химические формулы

Гейманс попытался уяснить учение, что формулы умозаключения выражают «эмпирические законы мышления» путем сравнения их с химическими формулами. «Точно так же, говорит он, как в химической формуле 2H₂+O₂=2H₂О проявляется только тот общий факт, что два объема водорода и один объем кислорода при соответствующих условиях соединяется в два объема воды, так и логическая формула:

 

MaX+MaY= YiX+ XiY

 

высказывает лишь, что два общеутвердительных суждения с одинаковым субъектом при соответствующих условиях создают в сознании два новых частно утвердительных суждения, в которых предикаты первоначальных суждений выступают в качестве субъекта и предиката. Почему в этом случае возникают новые суждения, при комбинации же: MeX+MeY таковых не получается, этого мы доселе еще совершенно не знаем. Но путем повторения... экспериментов мы можем убедиться, продолжает он, что в этих отношениях господствует непоколебимая необходимость, которая при данных предпосылках заставляет нас считать истинным и умозаключение». Эти опыты, разумеется, должны производиться «с исключением всех препятствующих влияний» и состоят в том, <<что возможно яснее представляют себе соответствующие суждения, служащие предпосылками, затем пускают в ход механизм мышления и ждут, получится или не получится новое суждение». Если же действительно получается новое суждение, тогда надо внимательно всмотреться, не вступили ли в сознание, кроме начального и конечного пункта, еще какие-либо отдельные промежуточные стадии и возможно точнее и полнее отметить их.

Поражает нас в этом учении утверждение, что при исключенных логиками комбинациях не имеет место создание новых суждений. А между тем и по отношению к каждому ошибочному умозаключению, например, такой формы:

 

XeM+MeY=XeY

 

придется сказать, что вообще два суждения форм ХеМ и MeY «при соответствующих условиях» дают в сознании новое суждение. Аналогия с химическими формулами в этом случае подходит так же хорошо или худо, как и в других случаях. Разумеется, тут недопустимо возражение, что «обстоятельства» в том и другом случае неодинаковы. Психологически они все одинаково интересны, и соответствующие эмпирические суждения имеют одинаковую ценность. Отчего же мы делаем это коренное различие между обоими классами формул? Если бы нам предложили этот вопрос, мы, разумеется, ответили бы: потому что по отношению к одним мы познали с внутренней убедительностью, что они выражают истинное, а по отношению к другим, – что они выражают ложное. Но эмпирист этого ответа дать не может. Исходя из принятых им толкований, приходится признать, что эмпирические суждения, соответствующие ошибочным умозаключениям, имеют такое же значение, как и суждения, соответствующие другим умозаключениям.

Эмпирист ссылается на известную из опыта «непоколебимую необходимость», которая «при данных предпосылках принуждает нас считать умозаключение истинным». Но все умозаключения, оправдываются ли они логикой или нет, совершаются с психологической необходимостью, и ощутимое, правда, лишь при некоторых условиях, принуждение всюду одинаково. Тот, кто, несмотря ни на какие критические доводы, все же остается при своем ошибочном умозаключении, ощущает «непоколебимую необходимость», принудительную невозможность иного совершенно так же, как тот, кто умозаключает правильно и остается при познанной им правильности. Ни суждение, ни умозаключение не зависят от произвола. Эта ощущаемая непоколебимость совсем не свидетельствует об истинной непоколебимости, ибо она сама при новых мотивах суждения может исчезнуть даже по отношению к правильным и признанным правильными умозаключениям. Не надо, следовательно, смешивать ее с настоящей логической необходимостью, присущей каждому правильному умозаключению, которая говорит и может говорить только о познаваемой с очевидностью (хотя и не всяким судящим действительно познанной) идеально-закономерной обязательности умозаключения. Закономерность значения как таковая, правда, выступает только в самоочевидном уразумении закона умозаключения; в сравнении с ним очевидность hic et nunc выполненного умозаключения представляется лишь уяснением необходимого значения отдельного случая, т. е. значения его на основании закона.

Эмпирист полагает, что мы «доселе еще ничего» не знаем о том, почему отвергнутые логикой комбинации предпосылок «не дают результата». Стало быть, от будущих успехов знания он ждет нового поучения? Можно бы думать, что именно здесь мы знаем все, что вообще можем знать; ведь мы с самоочевидностью убеждаемся, что каждая возможная вообще (т. е. умещающаяся в пределы силлогистических комбинаций) форма умозаключений в связи с указанными комбинациями предпосылок даст ложный закон умозаключения; можно бы думать, что в этих случаях большее знание безусловно невозможно даже для бесконечно совершенного интеллекта.

К этому и сходным возражениям можно присоединить еще одно, хотя и не менее убедительное, но менее существенное для наших целей. А именно, несомненно, что аналогия с химическими формулами не идет далеко, я хочу сказать, идет не настолько далеко, чтобы мы имели основание относиться особенно серьезно наряду с логическими законами к смешиваемым с ними психологическим законом. В химии мы знаем «обстоятельства», при которых происходят выраженные в формулах синтезы; они в значительной мере допускают точное определение, и именно поэтому мы причисляем химические формулы к наиболее ценным естественнонаучным индукциям. В психологии же, наоборот, достижимое для нас знание обстоятельств так ничтожно, что в конце концов мы можем только сказать: чаще всего случается, что люди умозаключают сообразно логическим законам, причем известные, не допускающие точного отграничения обстоятельства, известное «напряжение внимания», известная «свежесть ума», известная «подготовка» и т. п. представляют собой благоприятные условия для осуществления акта логического умозаключения. Обстоятельства или условия в строгом смысле, при которых с необходимостью происходит заключающий акт суждения, остаются совершенно скрытыми для нас. При таком положении дел легко понять, почему до сих пор ни одному психологу не пришло в голову разобрать в психологии обобщения, относящиеся к многообразным формулам умозаключения и характеризуемые вышеупомянутыми неясными обстоятельствами, и почтить их названием «законов мышления».

После всего сказанного мы можем считать безнадежной в кантовском смысле слова интересную (и поучительную в отношении многих незатронутых здесь частностей) попытку Гейманса создать «теорию познания, которую можно было бы также назвать химией суждений» и которая есть «не что иное как психология мышления». Во всяком случае, наше отклонение психологистических толкований остается непоколебленным. Формулы умозаключения не имеют вкладываемого в них эмпирического содержания; их истинное значение яснее всего выступает, когда мы высказываем их в виде эквивалентных идеальных несовместимостей. Например: общеобязательно, что два положения формы: «все М являются X» и «ни одно Р не есть М» не могут быть истинны без того, чтобы не было истинно положение формы «некоторые Х не являются Р». И то же применимо ко всем другим случаям. Здесь нет и речи о сознании, актах суждения, условиях суждения и т. п. Если помнить истинное содержание законов умозаключения, тогда исчезает ошибочная видимость, будто экспериментальное воспроизведение самоочевидности суждения, в котором мы познаем закон умозаключения, означает экспериментальное обоснование самого закона умозаключения или вводит в это обоснование.


ГЛАВА СЕДЬМАЯ

 

ПСИХОЛОГИЗМ КАК СКЕПТИЧЕСКИЙ РЕЛЯТИВИЗМ

 

§ 32. Идеальные условия возможности теории вообще. Точное понимание скептицизма

Самый тяжелый упрек, который можно высказать какой-либо теории, в особенности теории логики, состоит в том, что она противоречит очевидным условиям возможности теории вообще. Выставить теорию и в ее содержании явно или скрыто противоречить положениям, обосновывающим смысл и оправдание всякой теории вообще, – это не только неправильно, но и в основе нелепо.

В двояком смысле мы можем здесь говорить об очевидных «условиях возможности» всякой теории вообще. Во-первых, в субъективном смысле. Тут речь идет об априорных условиях, от которых зависит возможность непосредственного и посредственного познания³⁶ и тем самым возможность разумного оправдания всякой теории. Теория как обоснование познания сама есть познание, и ее возможность зависит от известных условий, которые вытекают из самого понятия познания и его отношения к познающему субъекту. Например: в понятии познания в строгом смысле содержится то, что оно есть суждение, не только притязающее на истинность, но и уверенное в правомерности этого своего притязания и действительно обладающее этой правомерностью. Но если бы высказывающий суждение никогда и нигде не был в состоянии переживать в себе и воспринимать, как таковое, то отличие, которое составляет оправдание суждения, если бы все суждения были для него лишены очевидности, отличающей их от слепых предвзятых мнений и дающей ему ясную уверенность, что он не только считает нечто за истину, но и воспринимает саму истину, – то не могло бы быть и речи о разумном возникновении и оправдании сознания, о теории, о науке. Итак, теория противоречит субъективным условиям ее возможности как теории вообще, если она согласно этому примеру отрицает всякое преимущество очевидного перед слепым предубеждением; она тем самым уничтожает то, что отличает ее саму от произвольного, ничем не оправдываемого утверждения.

Мы видим, что под субъективными условиями возможности здесь разумеются отнюдь не реальные условия, коренящиеся в единичном судящем субъекте или в изменчивом виде существ, образующих суждения (например, человеческих), а идеальные условия, вытекающие из формы субъективности вообще и из ее отношения к познанию. Для отличия назовем их поэтическими условиями.

В объективном смысле, говоря об условиях возможности всякой теории, мы говорим о ней не как о субъективном единстве познаний, а как об объективном, связанном отношениями основания и следствия, единстве истин или положений. Условиями здесь являются все те законы, которые вытекают из самого понятия теории, – иначе говоря, вытекают из самих понятий истины, положения, предмета, свойства, отношения и т. п., словом, из понятий, по существу конституирующих понятие теоретического единства. Отрицание этих законов, стало быть, равносильно утверждению, что все упомянутые термины: теория, истина, предмет, свойство и т. д. лишены содержательного (consistent) смысла. Теория в этом объективно-логическом смысле уничтожается, если она в своем содержании нарушает законы, без которых теория вообще не имела бы никакого «разумного» (содержательного) смысла.

Логические погрешности ее могут скрываться в предпосылках, в формах теоретической связи и, наконец, также в самом доказанном тезисе. Грубее всего нарушение логических условий проявляется там, где по самому смыслу теоретического тезиса отвергаются законы, от которых вообще зависит разумная возможность каждого тезиса и каждого обоснования тезиса. То же относится и к поэтическим условиям и к нарушающим их теориям. Мы различаем, таким образом (конечно, не с целью классификации), ложные, нелепые, логически и ноэтически нелепые и, наконец, скептические теории, последние объемлют все теории, в тезисах которых либо явно сказано, либо аналитически содержится, что логические и поэтические условия возможности теории вообще ложны.

Этим приобретается точное понятие термина скептицизм и вместе с тем ясное подразделение его на логический и поэтический скептицизм. Этому понятию соответствуют, например, античные формы скептицизма с тезисами вроде следующих: истина не существует, нет ни познания, ни обоснования его и т. п. И эмпиризм, как умеренный, так и крайний, как видно из наших прежних рассуждений³⁷, представляет собой пример, соответствующий нашему точному понятию. Из определения само собой ясно, что к понятию скептической теории принадлежит признак противоречивости.

 

§ 33. Скептицизм в метафизическом смысле

Обыкновенно термин «скептицизм» употребляется в несколько неопределенном смысле. Оставляя в стороне популярное понимание его, скептической называют всякую философскую теорию, которая, исходя из принципиальных соображений, значительно ограничивает человеческое познание, в особенности же, если она исключает из области возможного познания обширные сферы реального бытия или особенно почитаемые науки (например, метафизику, естествознание, этику как рациональные дисциплины).

Среди этих ненастоящих форм скептицизма главным образом одну часто смешивают с настоящим гносеологическим скептицизмом, определенным нами выше. Эта форма ограничивает познание психическим бытием и отрицает бытие или познаваемость «вещей в себе». Подобного рода теории являются явно метафизическими; они сами по себе не имеют ничего общего с настоящим скептицизмом, их тезис свободен от всякого логического и ноэтического противоречия, их право на существование есть лишь вопрос аргументов и доказательств. Смешения и чисто скептические наслоения выросли лишь под паралогическим влиянием эквивокаций или создавшихся иным путем скептических убеждений. Если, например, метафизический скептик выражает свой взгляд в следующей форме: «Нет объективного познания» (т. е. познания вещей в себе) или «всякое познание субъективно (т. е. всякое познание фактов есть только познание фактов сознания), то велико искушение поддаться двусмысленности выражений «субъективно» и «объективно» и на место первоначального, соответствующего данной точке зрения смысла подставить ноэтически-скептический. Вместо суждения: «всякое познание субъективно» получается теперь совершенно новое утверждение: «Всякое познание как явление сознания подчинено законам сознания; то, что, мы называем формами и законами познания, есть не что иное как «функциональные формы сознания» или закономерности этих функциональных форм – психологические законы». И если метафизический субъективизм (этим неправомерным путем) поощряет гносеологический субъективизм, то и, наоборот, последний (где он считается самоочевидным) представляет, по-видимому, сильный аргумент в пользу первого. «Логические законы – умозаключают при этом, – в качестве законов для наших познавательных функций лишены «реального значения»; во всяком случае, мы никогда и нигде не можем знать, гармонируют ли они с какими-либо вещами в себе, и допущение «системы предустановленной формы» было бы совершенно произвольно. Если понятием вещи в себе исключается даже всякое сравнение единичного познания с его предметом (для констатирования adaequatio rei et intellectus), то тем более исключается сравнение субъективных закономерностей функций нашего сознания с объективным бытием вещей и их законов. Стало быть, если вещи в себе существуют, то мы абсолютно ничего не можем знать о них».

Метафизические вопросы нас здесь не касаются, мы упомянули о них только затем, чтобы с самого начала предупредить смешение метафизического скептицизма с логически-ноэтическим.