Geum.ru

Философия и наука

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   13
§ 8. Кризис постпозитивистской методологии

Пол Фейерабенд является, пожалуй, наиболее известным представителем постпозитивизма. В основном это объясняется тем, что он довел до логического конца определение тех идей, которые были заложены в постпозитивизме и которые разделяли вместе с ним позитивисты.

Если основной целью философии науки, начиная с О. Конта до Фейерабенда, было стремление построить философию науки, сформулировав универсальные принципы науки, отличные от других феноменов культуры, то Фейерабенд стремится доказать принципиальную невыполнимость этой задачи. Он первым заявил, что философия науки в принципе невозможна. Существуют только отдельные науки, но нет и не может быть философии науки. Короче, есть науки, но нет науки, есть отдельные науки, но нет науки вообще.

Постпозитивизм Фейерабенда называют эпистемологическим анархизмом, критическим плюрализмом, анархическим методологизмом. Во всех этих названиях выражается одна существенная антипозитивистская установка Фейерабенда, а именно: невозможность строгого разделения науки и ненауки, стирание границы между допустимым и недопустимым в науке. Для понимания этой позиции имеет смысл анализ следующих проблем: вопрос о соотношении теории и фактов, проблема соизмеримости теорий и, наконец, проблема рациональности.

Вопрос о соотношении фактов и теории ― это один из ключевых вопросов гносеологии, без решения которого невозможно решить проблему истины. Именно поэтому принципы верификации и фальсификации играют существенную роль в философии науки. Фейерабенд утверждает, что теория неопровержима фактами, поскольку всегда есть несколько вариантов решения проблемы несоответствия фактов и теории: 1. Ссылка на неточность опытных данных. 2. Расхождение несущественно и может быть объяснено с помощью гипотезы ad hoc. 3. Игнорирование самого несоответствия, поскольку нет универсальных теорий, а всякая научная теория, объясняя одни факты, исключает другие. Таким образом, идея Ф. Бэкона о решающем эксперименте оказывается просто иллюзией.

Фейерабенд критикует как операционалистскую, так и неопозитивистскую трактовки эмпирических предложений. Если первая определяет смысл предложения его использованием, то вторая ― чувственными данными. Фейерабенд вслед за Кантом и Эйнштейном утверждает, что именно теория решает, что может наблюдаться. Ведь чувственные данные сами по себе не несут никакой смысловой нагрузки, определяя биологическое, а не познавательное отношение к миру. Широко известно, какое большое влияние оказала эта антипозитивистская установка Эйнштейна на формирование принципа неопределенности квантовой механики, автор которого (Гейзенберг) неоднократно подчеркивал это.

Критикуя неопозитивистскую концепцию нейтральных чувственных данных, Фейерабенд указывает на связь терминов теории не только с языком наблюдений, но и с принципами самой теории. Он считает, что не столько чувственные данные детерминируют теорию, сколько теория детерминирует факты. Если Кун доказывал, что теорию нельзя сравнивать с опытом вне отношения ее к парадигме, то Фейерабенд в начальный период своей научной деятельности под влиянием Поппера доказывает возможность опытной проверки теории самой по себе. Тот факт, что наблюдения интерпретируются в терминах теории, не исключает ее опровержение ими. Дело в том, что он выделяет два класса фактов, а именно: фундаментальные факты, учтенные в исходных принципах теории, и предсказываемые теорией факты, которые зависят как от принципов теории, так и от начальных условий. Вместе с тем Фейерабенд соглашается с Куном, что теория богаче языка наблюдений, поскольку есть свойства теории, которые обнаруживаются при ее сравнении с другими теориями (красота, простота и т.д.). Зрелый Фейерабенд дает более тонкое понимание соотношения теории и фактов, выходя за рамки представлений Поппера и Куна.

Проблема соизмеримости теорий ― это одна из ключевых проблем постпозитивизма. Фейерабенд вслед за Куном обосновывает принцип несоизмеримости научных теорий. Этот принцип тесно связан с антикумулятивной концепцией эволюции науки, которую развивают Кун и Фейерабенд. В пику Попперу и Лакатосу они доказывают несостоятельность кумулятивной концепции развития науки, которая основывается на возможности построения рациональной трактовки эволюции науки. Такая трактовка означает принципиальную соизмеримость научных теорий, что, по мнению сторонников кумулятивной концепции, выражает универсальный принцип соответствия.

Критикуя этот принцип, Кун и Фейерабенд различают формальную связь и связь интерпретаций теорий, устанавливаемую принципом соответствия. Если сводить данный принцип к формальной связи между старой и новой теорией, то наиболее существенное различие между этими теориями, выраженное в термине «научная революция», оказывается в тени. Если теории соизмеримы, то эволюция знания сводится к простому накоплению его относительно одного и того же объективного положения вещей. Такое понимание соотношения знания и реальности с точки зрения антикумулятивистов внутренне противоречиво, поскольку содержит в себе интуитивное представление об «одном и том же объективном положении вещей», тогда как сами теории, будучи несоизмеримыми, исключают такое представление. Эти теории имеют дело с разными мирами. Несоизмеримые теории, по определению, не могут относиться к одному и тому же объекту. Несоизмеримость не может быть логически определена. Невозможно определение несоизмеримости с помощью ясных и точных суждений. Несоизмеримость мы чувствуем, а не определяем. Ее можно описать, но не объяснить. Действительно, если изменение длины тела в теории Ньютона связано с физическим воздействием, то в теории Эйнштейна ― с изменением системы отсчета. Таким образом, формальные связи между теориями Ньютона и Эйнштейна выражаются принципом соответствия, тогда как онтологии этих теорий качественно различны.

Понятие парадигмы Куна включает в себя структуры мышления, восприятия и действия. Уже само деление на три структуры предполагает выход за рамки рационализма и учет неявных структур, не поддающихся рациональному осмыслению. Фейерабенд, вслед за Куном и Полани, подчеркивает, что науку нельзя понять в контексте рационализма, по учебникам, научным статьям. Наука зависит от вненаучных обстоятельств. Но если Кун обращал

основное внимание на логическую несовместимость теорий, связанных принципом соответствия, то Фейерабенд обращает основное внимание на несовместимость в области восприятия и действия (методов, используемых в науке). Он привлекает богатый материал из области лингвистики и искусства. Поэтому работы Уорфа и Пиаже занимают видное место в его аргументации.

Фейерабенд критикует рационалистические интерпретации науки, данные Поппером и Лакатосом. Он доказывает, что в реальной науке нет общего рационалистического языка. Сам язык существенным образом зависит от неявных структур, определяющих его грамматику и онтологию. Анализ становления внутреннего мира человека приводит Фейерабенда к выводу о несоизмеримости мировоззрения ребенка и взрослого. Общий вывод проблемы соизмеримости научных изменений заключается в невозможности рациональной трактовки этой проблемы и указании на иррациональные мотивы, определяющие развитие науки: эстетические оценки, суждения вкуса, метафизические предубеждения, религиозные склонности ― короче, личные вкусы ученого. Иначе говоря, наука освобождает ученого от пут рационализма, открывая новые горизонты ее развития.

В пользу своей позиции Фейерабенд приводит общеизвестный факт, что революционерами в науке часто являются дилетанты. В частности, Эйнштейн, Бор и Борн неоднократно признавались в этом. Данное соображение Фейерабенда созвучно идее Спинозы, говорившего, что сложность понимания связана в основном с преодолением предрассудков, которые лежат на этом пути.

Цель науки, по Фейерабенду, не познание мира, а свободное развитие человека. Не познание истины, а свобода человека ― высшая ценность, которой служит наука. Принцип несоизмеримости научных теорий соответствует принципу пролиференции (разнообразия), выражающему свободное развитие индивида и стимулирующему критическую силу науки, тогда как всякое единообразие ослабляет дух критицизма и свободы. С точки зрения критического плюрализма утверждение об объективном характере развития науки предполагает корыстные интересы научного сословия, которое борется за власть, за финансы, за господство в обществе.

Отсюда следует радикальный вывод о несовместимости рациональной науки и гуманизма, неразрывно связанного с признанием уникальности, неповторимости, своеобразия каждого человека. Наука же с ее признанием универсальных правил стоит на пути свободы. И, наконец, последний вывод анархического методологизма: необходимо в интересах свободы отделение науки от государства, как в свое время произошло отделение церкви от государства. Без этого шага, по Фейерабенду, наука останется современным мифом, превращающим человека в раба.

Разнообразие аргументов в пользу столь радикальной позиции по отношению к современной науке просто ошеломляет. И этому, конечно, есть много причин. В частности, именно в ХХ веке наука стала наиболее существенным элементом жизни общества. Именно в ХХ веке она качественно изменила образ жизни людей. Но именно в ХХ веке она поставила под угрозу существование человечества. Вне этого контекста критика науки Фейерабендом понята быть не может.

И, наконец, Фейерабенд детально исследует проблему рациональности как ключевую проблему философии науки. Даже в рамках постпозитивизма эта проблема получает иногда прямо противоположное решение. Когда Поппер и Лакатос обвиняли Куна в иррационализме, то последний, отрицая это, расширяет само понятие рациональности, включая в него иррациональные с точки зрения его оппонентов элементы. Позиция Фейерабенда в решении этой проблемы совершенно иная. Наука существенно иррациональна, так как в своем развитии нарушает все рациональные правила, нормы, каноны. В ней нет той терпимости и критицизма, о которых пишут рационалисты. Наука ― это современный миф. Ей присущи фанатизм и нетерпимость в той же степени, как и мифу. Как миф организовывал жизнь первобытного общества, так и наука организует современное общество.

Эпистемологический анархизм развивает идею Витгенштейна о том, что наука включает в себя не только формулы, правила, содержащиеся в научных работах, но и традиции, которые ускользают от рациональной формулировки, но неявно направляют научное исследование. Принцип несоизмеримости теорий, по Фейерабенду, является естественным следствием отождествления теорий с традициями. Парадигма Куна с точки зрения критического плюрализма в большей степени поставила, чем решила, проблему связи теорий с традициями. Именно на эту связь Фейерабенд обращает основное внимание.

Как природа существовала до человека, а человек ― до науки, так и традиции предшествуют возникновению науки, будучи предпосылками человеческой деятельности вообще. Как нет общества без традиций, так нет и науки без традиций. Традиции несут в себе свое основание и поэтому ускользают от рациональной формулировки. Наука пасует перед традициями, поскольку их предполагает. Они носят непосредственный характер, исключая тем самым всякую проверку, которая, по определению, предполагает деление, то есть сравнение. Ведь сама процедура подтверждения есть деятельность, содержащая предпосылки и результаты. Но если нет этого деления, то нет и проблемы сравнения. Традиции просто есть, не будучи ни плохими, ни хорошими.

Традиции духовны, иррациональны, интуитивны, бессознательны. Они не могут быть выражены на языке материальных объектов и отношений между ними. Они существуют вне специально-научных процедур в более широком контексте культуры. Традиции безусловны, так как функционируют вне эмпирического контекста человеческой деятельности. Их нельзя рассматривать ни как объективные, ни как субъективные. Они проективны, поскольку определяют направление и характер человеческой деятельности вне поля сознания. Действительно, деление на добро и зло, в отличие от деления на истину и ложь, носит иррациональный характер и мягко регулирует научный прогресс. Традиции как ценности позволяют отличать порядки от хаоса независимо от сознания. Именно благодаря им люди вписываются в окружающий мир, оставаясь людьми, а не растворяясь в нем.

Человек, в отличие от животного, благодаря своей духовности восприимчив не только к миру вещей, но и к миру ценностей. Восприимчивость к последним носит иррациональный характер: чтобы отличить добро от зла, разум не нужен, об этом нам говорит сердце. О существовании ценностей, с которыми человек не может не считаться, он узнает только тогда, когда их теряет, то есть косвенным путем, подобно тому, как о существовании грамматики он узнает, когда нарушает ее правила, а о здоровье, ― когда болеет.

Чувствительность к духовному миру ценностей носит не биологический характер, поскольку сами ценности являются плодом процесса воспитания, то есть результатом второго рождения. Подобно тому, как М. Вебер доказал, что для понимания общества марксизм должен быть дополнен учением о ценностях, так и Фейерабенд доказывает детерминированность рационализма традициями, лежащими в его основе. Традиции непроницаемы для рационализма, так как они делают его возможным. Исторически искусство и мораль предшествуют науке и делают ее существование возможной. Не случайно во французском языке слова «наука» и «искусство» являются однокоренными.

Рационализм ― это образ познания мира. Он содержит ряд требований к построению знаний о мире, которым это знание должно удовлетворять, чтобы считаться рациональным знанием. В частности, его достоверность определяется соответствием наблюдениям, логичностью, преднамеренной целесообразностью и предсказательной силой. С точки зрения этих критериев традиции явно иррациональны, поскольку непосредственно чувствуются, являются выражением непреднамеренной целесообразности как предпосылки деятельности, ничего не говорящей о ее результатах. В этой слабости традиций заключается их сила. Рационализм без учета традиций не понятен, не полон. Наука без ссылки на традиции создает иллюзию объективизма, тормозящую ее развитие. Только наука в контексте традиций сохраняет свою жизнеспособность, открывая новые перспективы в своем развитии. Ведь несомненно, что отказ от универсального характера классической механики и переход к релятивистской физике был осложнен теологическим обоснованием ее Ньютоном, подобно тому, как переход от геоцентрической к гелиоцентрической системе мироздания связан с установлением качественно нового отношения между наукой о природе и религией. Зависимость науки от традиций становится очевидной, если учесть тот очевидный факт, что наш язык является выражением традиций, а язык науки ― это усовершенствованный обыденный язык. Зависимость науки от традиций ― это иное выражение идеи Канта о примате практического разума перед теоретическим. Поскольку существование традиций связано с культурой, то они носят исторический характер и являются выражением свободы человека по отношению к природной необходимости. Нет вечных традиций. История общества ― это эволюция традиций, но не отказ от них. В пограничных ситуациях, когда привычные традиции ведут в тупик, происходит «пробуждение ото сна». Догматическое представление о необходимости привычных традиций ставится под сомнение. «Оборачивание метода», ведущее к переходу к новым традициям, неразрывно связано с осознанием их духовной природы, с пониманием того обстоятельства, что традиции не навязаны нам ни внешним миром, ни нашей биологической природой. Освобождаясь от пут старых традиций, общество открывает перед собой новые перспективы. Но этот переход к новому состоянию не означает отказ от традиций в пользу разума, науки. Традиции ― не наука, они больше, чем наука. Это ценность. Духовность остается высшей ценностью, определяющей возможности и границы научного мышления.

Переход к новым традициям ― это плод спонтанного естественного процесса, который не поддается рациональной трактовке. Конечно, рациональный анализ соучаствует в переходе к новым традициям. Но не ему принадлежит в этом процессе решающее слово. Рационализм переоценивает интеллект, сознательный замысел и недооценивает роль традиций, мягко регулирующих человеческую деятельность вообще. Традиции ― это разновидность спонтанных процессов, которые лежат в основе эволюции природы. Преднамеренная целесообразность человеческой деятельности ― это развитие непреднамеренной целесообразности, присущей органическому миру. Непреднамеренная целесообразность ― это в свою очередь результат развития тех упорядоченных тенденций, которые имеют место в неорганическом мире. Идея эволюции глубже, тоньше, сложнее, богаче идеи разума, так как сам разум является плодом эволюции и поэтому пасует перед ней.

Конечно, высокомерие разума, свойственное рационализму, ― это крайность. Разум может и должен осторожно и постепенно критиковать и отказываться от традиций, которые являются результатом спонтанных процессов. Но в любом случае традиции нельзя рассматривать как путы развития. Ценность традиций пропорциональна времени их существования. Долговременные, средневременные и кратковременные традиции явно неравноценны и для отказа, например, от первых требуется большая осторожность, чем от последних: длительность существования традиции является следствием ее укорененности в культуре. Традиции ― это те базисные, фундаментальные порядки в обществе, которые делают возможным его существование, здоровье и развитие. Эти ценности определяют характер и направление человеческой деятельности, посредством которой общество вписывается в природу, оставаясь обществом. Расширение поля критического разума не ведет к сокращению сферы традиций, которые породили разум и делают возможной его эволюцию.

Фейерабенду удалось сделать очевидной идею Витгенштейна и Куна, что в основе научного познания лежат традиции, которые неявно регулируют это познание и обнаруживаются либо при их нарушении, либо при сопоставлении с другими традициями. Открытие этих традиций аналогично пробуждению от сна, тогда как внешние факторы только «подсказывают», «навеивают», а не навязывают их осознание. Рациональное познание отчетливо говорит о том, что ясно выражает в языке и благодаря этому выделяет сферу неявного знания, которое чувствуется, но не поддается разумной формулировке. Соотношение сознательного и подсознательного, рационального и иррационального, логического и чувственного в работах Полани, Куна и Фейерабенда детализирует любимое изречение Бора, что лишь полнота ведет к ясности и истина обитает в бездне. Глубокое понимание науки возможно лишь с учетом принципа дополнительности.

Несоизмеримость научных теорий, по Фейерабенду, является прямым следствием связи науки и традиций. Различные теории мы чувствуем, как чувствуем различные традиции, не имея возможности логически определить это различие. Спор Эйнштейна и Бора о природе квантовой теории уходит в различные традиции и поэтому не может быть решен в рамках рациональной науки. Автор теории относительности это ясно осознавал, когда ссылался на свое «научное чутье».

Вместе с тем позиция Фейерабенда в понимании природы науки и ее места в жизни общества содержит в себе явные передержки. Конечно, «не перегнешь, не выпрямишь». Но ведь при этом можно и сломать. Что и делает Фейерабенд, отказывая науке в праве занимать достойное место в сфере культуры. Верно, что мифологизация науки вредна. Но на ее негативные стороны обратили внимание уже Руссо и Гете. Всякая монополия ведет к стагнации. Здоровье общества зависит, прежде всего, от его духовного здоровья. Наука облагораживает человека, поскольку всегда содержит ценностный компонент. Но принцип объективизма в науке является основным, определяя эффективность приспособления человека к внешнему миру. Отказ от этого принципа, растворение науки в духовной культуре ведет в конечном счете к гибели человечества. Как всегда в подобных случаях, максимализм неконструктивен. Решение проблемы не позади, а впереди. Наука должна так вписаться в культуру, чтобы сохранить свои преимущества перед другими ее сферами и в то же время ее негативные стороны этими сферами должны быть сведены к минимуму. И как всегда здесь мы выбираем не между хорошим и плохим, а между плохим и очень плохим.

Противопоставление Фейерабендом истины и свободы, науки и гуманизма при взвешенном отношении к науке снимается. В современном научном познании ценности гуманизма участвуют в процессе постижения истины, регулируя поле свободы научной деятельности. Поскольку наука становится все более сложной, то и влияние их возрастает. Ведь не случайно, что Эддингтон и Дирак сравнивают эволюцию науки с естественным распусканием цветка. Эволюция науки ― это один из аспектов эволюции взаимоотношения общества и природы, субъекта и объекта, и поэтому принцип объективизма как принцип деления на две сферы должен сохраняться, тогда как механизм этого деления ― эволюционировать. Наука и истина гарантируют возможность приспособления к миру, сохраняя и обогащая гуманизм и свободу общества и человека.

Один из аргументов в пользу невозможности философии науки как науки ― это тот факт, что революционеры в науке, по Фейерабенду, считали себя дилетантами. Конечно, можно найти множество высказываний великих ученых для подтверждения этого аргумента. Но ведь весомость этих высказываний великих ученых ― это эмпирический факт, который нуждается в критическом анализе, поскольку он относится не к той сфере, в которой революционеры в науке сделали свои открытия. Но главное даже не в этом. Критическая позиция к привычной науке действительно вырабатывается вне специально научного контекста, который мешает научному открытию, ослепляя знанием деталей. Она формируется в более широком контексте культуры, в котором происходит формирование мышления будущего революционера в науке.

Поэтому нельзя согласиться с выводом Фейерабенда, что философия науки сводится к истории науки, а объяснение науки ― к описанию науки. Эта феноменологическая установка сводит на нет принцип объективности научного познания, лежащий в основе науки как феномена культуры. Проблема истины качественно отлична от проблемы добра и красоты, хотя и тесно связана с ними. Динамическое отношение между ними, исключающее редукцию их друг к другу, гарантирует жизнеспособность общества, открывая новые возможности перед человечеством.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Философский анализ науки, осуществленный постпозитивизмом, основывается на историческом понимании разума, начало которому было положено Гегелем и Контом. Отказ от предшествующего рационализма, исходящего из убеждения о том, что разум мыслит природное бытие, обеспечивая объективность, всеобщность и необходимость научного знания, привел к герменевтическому изучению науки в системе культуры, к пониманию эволюции науки в контексте истории культуры. Установка на научную деятельность как разновидность культурной деятельности сблизила естественные и гуманитарные науки, преодолевая дуализм этих двух сфер. Но с другой стороны, это сближение постепенно привело к проблеме специфики наук о природе и наук о человеке. Особенно явно это обстоятельство проявляется в рассмотрении постпозитивизмом проблемы истины как псевдопроблемы. Конечный вывод из герменевтического анализа природы науки, сделанный Фейерабендом, заключается в невозможности построения философии науки.

Этот радикальный вывод указывает на ограниченность, узость тех предпосылок, на которые он опирается. Природа, существующая до человека, и человек, существующий до науки, должны быть явно учтены для более корректного понимания самой природы науки. Интровертное понимание науки должно быть дополнено экстравертным. Разделение этих двух точек зрения является абсолютным, исключая редукцию к одной из них. Напряжение между ними не может быть устранено, что гарантирует жизнеспособность науки. Взаимно ограничивая друг друга, эти два подхода к природе науки исключают возможность исчерпывающего, окончательного понимания как природы субъекта, так и внешней природы, сохраняя при этом саму возможность понимания.

Герменевтический подход к науке как разновидности культурной деятельности привел к релятивизму, плюрализму и субъективизму. Наука, рассматриваемая только как элемент культуры, вписывается в тело культуры, растворяясь в нем. Если классическая наука выносила за скобки все субъективное, то интровертная трактовка науки выносит за скобки все объективное. Крайности логицистского и герменевтического подходов к природе науки ведут к проблеме переосмысления соотношения субъекта и объекта в научном познании. Необходима более тонкая, глубокая и сложная трактовка этой гносеологической проблемы. Короче, требуется анализ принципа объективизма.

В данный принцип обычно вкладывается два разных смысла. С одной стороны, под научным знанием понимается его независимость от мнений, школ, направлений в науке. С другой ― независимость объекта от процесса познания. Кант, определяя принцип объективности, указывает на всеобщий и необходимый характер научного знания. Эта идея лежит в основе инвариантной концепции физической реальности, сформулированной М. Борном, который считал ее ключом к рациональному понятию реальности не только в физике, но и в каждом аспекте мира. При таком подходе к реальности примат отдается инвариантным характеристикам теории, непосредственно выражающим свойства объекта, о существовании которого мы можем говорить только в контексте этой теории. Отсюда следует, что электрон существует в современной физике в том же смысле, что и механический эфир в дорелятивистской физике.

Подобное одномерное понимание принципа объективности тесно связано с герметической трактовкой науки, но оно оставляет в тени другое свойство: независимость объекта от процесса познания. Кант, как известно, считал, что существование не есть предикат и тем самым не может быть выражено на языке инвариантов.

Позитивизм считал проблему существования эмпирической проблемой. Теория волновой функции в квантовой механике сохраняет эту установку в решении проблемы существования объекта. Эмпирические наблюдения решают вопрос о том, что существует, определяя выбор из тех состояний, которые описываются на языке волновой функции. Именно поэтому Э. Шредингер назвал теорию волновой функции психологической теорией. Отсюда становится понятной критика Эйнштейном квантовой механики как феноменологической теории. В общей теории относительности вопрос о существовании гравитационного поля ставится уже на теоретическом уровне, а наблюдения лишь дают ответ на вопрос о том, с фиктивной или реальной гравитацией физик имеет дело в опыте. Критикуя квантовую механику, Эйнштейн постоянно подчеркивал, что теория решает, что именно мы наблюдаем и что существует. Таким образом, чтобы учесть амбивалентный характер принципа объективности, теория должна содержать в себе представление о субъекте как актере и зрителе, деятеле и наблюдателе. Только на этом пути можно корректно преодолеть непосредственную зависимость теоретического описания от актов эмпирических наблюдений, в чем усматривал Эйнштейн основной порок квантовой теории.

Вопрос о природе рациональности является ключевым вопросом в решении вопроса о природе науки. Вплоть до возникновения постпозитивизма в философии науки рационализм рассматривался со знаком плюс, хотя уже Руссо и Гете критиковали парадигму рационализма, обращая внимание на негативные последствия применения науки, основанной на установке рационализма. Иррационализм XIX века продолжил эту критику. Но в самой философии науки классический рационализм уступает место концепции относительной рациональности в работах Т. Куна. В нашей философской литературе выделяют открытую рациональность (В.С. Швырев), связанную с возможностью критического подхода и пересмотра общепринятой рациональности, и коммуникативную рациональность (Р.М. Нугаев), явно учитывающую социокультурный контекст истории науки, в рамках которого отдается преимущество таким представлениям о рациональности, которые обеспечивают совместимость, согласованность, возможность более широкого диалога научных практик, взаимно поддерживающих и усиливающих друг друга, расширяя и углубляя наши знания о мире.

С другой стороны, кризис оснований математики, открытие разных логических систем, построение неклассической физики, интерес к восточной культуре ― все это ставило проблему переосмысления привычных представлений о рациональности. Вывод Фейерабенда о принципиальной иррациональности науки в свете всего сказанного является неприемлемым.

Проблема рациональности тесно связана с проблемой соотношения рассудка и разума, физики и метафизики, с проблемой кризиса понимания, который сегодня переживает особенно остро физика. Чего стоит откровенное высказывание Р. Фейнмана, что квантовую механику никто не понимает. Это высказывание можно распространить в более мягкой форме и на теорию относительности Эйнштейна, поскольку и сегодня типичны среди физиков попытки переформулировать как специальную, так и общую теории относительности.

Само понятие разума весьма многозначно. Можно выделить следующие его трактовки:

1. Разум ― это способность к абстрактному мышлению, противостоящая чувственному представлению.

2. Разум ― это основа взаимоотношения между людьми, противоположная культу силы.

3. Разум ― это способность действовать обдуманно, взвешенно в противоположность эмоциям, страстям («не плакать, не смеяться, а понимать»).

4. Разум противостоит биологическим инстинктам.

5. Разум противопоставляется интуиции как размышление, рассуждение, доказательство, тогда как интуитивное знание понимается как непосредственное усмотрение истины.

6. Разум ― синоним науки и противоположен мистике, фантазии. Конечно, противопоставление разума чувственному представлению, силе, эмоциям, инстинктам, интуиции и мистике не является абсолютным, поскольку у человека ни одна из этих способностей не существует в чистом виде, и поэтому мы говорим о рациональной интуиции, разумной страсти и т.д.

Поскольку смысл слова связан с контекстом, то в каждой философской системе категория разума определяется по-разному. Для наших целей больше подходит кантовское понимание разума и рассудка, поскольку оно дает возможность более глубоко осмыслить проблему рациональности и ее место в культуре. Следует сделать существенную оговорку относительно соотношения философии Канта и постпозитивизма. Между ними есть то общее, что амбивалентность науки исследуется в контексте проблемы соотношения субъекта и объекта.

Априоризм Канта и неопозитивистская трактовка природы науки исключают друг друга прежде всего потому, что неопозитивисты не признают существование априорных синтетических суждений, а тем самым и метафизики. Постпозитивисты, осуществляя герменевтический анализ науки, убедительно доказывают, что без метафизики нет физики. Но и они считают, что физика ХХ века опровергла априоризм Канта. Конечно, было бы наивно философию науки Канта рассматривать как истину в последней инстанции. Его философия ― это философия опыта его времени, когда еще не было неевклидовых геометрий и релятивистской физики. Но с другой стороны, немецкий философ при построении своей гносеологии учел первую опытно-математическую физическую теорию Ньютона, без которой дальнейшее развитие науки было бы невозможно. Поэтому как без Ньютона невозможно понять Эйнштейна и Бора, так и без философии априоризма ― современную философию науки.

Подобно тому, как евклидов анализ землемерия привел к построению геометрии, так и гносеологический анализ классической механики привел Канта к открытию априорных элементов познания, без которых невозможно построение классической механики. Расхождение между Кантом и современной физикой заключается в том, что он не знал о неевклидовых геометриях и поэтому связал евклидову геометрию с абсолютным пространством Ньютона. Подобная участь постигла и кантово понимание принципа причинности.

Современная физика, отрицая абсолютное априори, основывается на относительном априори. Теория относительности и квантовая механика дают рациональное обобщение пространства, времени и причинности. Но они сохраняют амбивалентное понимание научного познания. Сознательный учет вопроса о том, что значит понимать, является априорной предпосылкой построения физической теории. Гносеология существенным образом входит в физическое познание, но не в физические законы. Пространство, время, категории рассудка относятся к определению понятий, а не существованию вещей. Без них мы не можем познавать, как дышать в безвоздушном пространстве (Эйнштейн). Априорные предпосылки как знание о знании, как модель понимания делает возможным построение знания о мире. Эволюция науки включает в себя не только эволюцию физики, но и эволюцию схем понимания; это две стороны эволюции современной науки.

Спор между Эйнштейном и Бором относительно понимания квантовой механики непосредственно связан с проблемой реальности в физике, которую неопозитивисты и постпозитивисты решить не в состоянии. Этот вопрос для Эйнштейна является ключевым, тогда как его знаменитые мысленные эксперименты и апелляция к Богу, который «не играет в кости», были исходными, но несущественными в его критике квантовой механики. Для понимания подлинной позиции великого физика необходимо сравнение квантовой механики и теории относительности.

Как квантовая механика, так и специальная теория относительности обобщают понятие физической реальности. Но в общей теории относительности проблема физической реальности решена качественно иначе, чем во всей предшествующей физике. Бор писал, что субъективность в квантовой теории исключается, так как нет ссылки на индивидуального наблюдателя, а есть ссылка на прибор. Иначе, понятие физической реальности расширяется, поскольку микрообъект и макроприбор составляют целостную неделимую систему. Поэтому явление определяется как наблюдение, произведенное в определенных условиях, то есть условиях, созданных приборами.

Эйнштейн усматривал в ссылке на прибор феноменологический характер квантово-механического описания, удовлетворяющего, по словам физика, «лавочников и инженеров». Блестяще описывая внешний мир, квантовая теория, по Эйнштейну, сохраняет логическую зависимость от эксперимента, то есть является гносеологически неудовлетворительной. Как и в квантовой теории, в общей теории относительности отсутствует деление на прибор и объект. Но теория Эйнштейна является суверенной и несет в себе свое основание, не нуждаясь в ссылках на эксперимент. Общая теория относительности совмещает релятивизм и реализм, вводя теоретический критерий реальности (кривизна пространства-времени отлична от нуля). Тем самым требование существования вводится независимо от исправности прибора, тогда как в квантовой механике ссылка на прибор для решения проблемы существования является неизбежной.

Здесь уместно провести такую аналогию. Если летчик по прибору видит, что самолет теряет высоту, то на основе показаний прибора он не может сделать однозначный вывод о потере самолетом высоты, так как сам прибор может быть неисправен. В данном случае мы имеем выход за пределы априоризма Канта, исключающего теоретическое представление о существовании (существование не предикат, поскольку сто талеров в кошельке и в воображении различны). Способность на теоретическом уровне различать фиктивную и реальную гравитацию делает общую теорию относительности свободной от эмпирического обоснования, что позволяет корректно сравнивать теорию и опыт, не приходя к тавтологии, то есть позволяет исключать редукцию. Таким образом, парадигма Эйнштейна является обобщением априоризма Канта, совмещая релятивизм и существование.

Вся физика есть метафизика. Это высказывание Эйнштейна носит гораздо более тонкий, глубокий и богатый смысл, чем соответствующие высказывания постпозитивистов о тесной связи физики и метафизики. Поппер, формулируя свой гипотетико-дедуктивный метод, дает наивную трактовку регулятивных идей Канта как суждений о мире, а не как предпосылок, предписаний, определяющих характер, направление, цель познания. Целесообразность, связанная с разумом человека, не навязывает цели природе, как это имело место в догматической философии, а направляет мягко научное исследование в поисках истины. Сама по себе рассудочная деятельность, связанная с формулировкой физических законов, суха, неинтересна, но необходима. Она определяет механизм построения научного знания и осуществляется в специально-научном контексте. Рассудочная деятельность как таковая имеет дело с действующими причинами и является лишь стороной научной деятельности, которая как разновидность человеческой деятельности всегда содержит представление о цели, вводимое разумом. Понимание как цель познания учитывает ценностное измерение физики, одухотворяя научное исследование. Таким образом, догматический, наивный антропоморфизм уступает место более тонкому символическому антропоморфизму, стимулирующему развитие науки.

Физика в силу своего собственного имманентного развития пришла к ограниченности традиционного со времен Ф. Бэкона понимания соотношения субъекта и объекта. Осознание несамостоятельности причинного метода объяснения, установка на построение бессиловой механики, примат гносеологической установки над собственно физическими соображениями, приоритет вопроса о том, что значит понимать, перед вопросом о структуре объекта понимания, явный учет ценностного измерения в научном познании ― все это вступает в противоречие с парадигмой Бэкона, исходящей из понимания знания как силы, посредством которой человек подчиняет себе природу.

Вопрос о природе науки сегодня является не чисто теоретическим, а прежде всего жизненно-практическим. Техногенная цивилизация, основанная на парадигме Бэкона, привела к глобальному кризису, угрожающему гибели всего живого на земле. Марксистская парадигма как частный случай бэконовской парадигмы оказалась несостоятельной. Идеология Римского клуба связана с переоценкой ценностей, господствовавших и направляющих развитие общества со времен Бэкона. Новое мышление переопределяет место науки в жизни общества. Уже в который раз в истории происходит отказ от очередного абсолюта, указывающего человечеству дорогу в рай. Но именно этот отказ открывает новые перспективы в развитии общества. Человек вписывается в окружающий мир, оставаясь человеком, то есть свободным субъектом, способным критически пересматривать свое место в мире. Деление на субъект и объект остается, исключая редукцию их друг к другу, но вместе с тем сохраняется возможность пересмотра их отношения между собой. Современная физика, убедительно доказав ограниченность силовой парадигмы, вместе с тем ставит вопросы, выходящие за ее собственные рамки в сферу мировоззрения, в пределах которого может быть найдено удовлетворительное решение проблемы соотношения субъекта и объекта и тем самым пролит новый свет на природу научного познания.

Думается, что не последнюю роль в решении этой ключевой проблемы современности будет играть формирующаяся на наших глазах эволюционная парадигма. Хотя истоки ее можно найти уже в древнегреческой философии, в естествознании она была впервые использована Ч. Дарвином. Его эволюционное учение получило свое дальнейшее развитие, в частности, в синергетике, которую иногда определяют как обобщенный дарвинизм. Важно подчеркнуть, что без развития науки синергетика как наука о развитии возникнуть не могла. Линейная парадигма Бэкона и Маркса, основанная на классическом рационализме, на господстве разума, привела к глобальным проблемам современности. Иначе и быть не могло, поскольку, повторимся, всякая монополия ведет к застою. Необходим новый диалог человека с природой, переопределяющий стратегию выживания и развития человека и общества во Все-ленной.

Исследования в области эволюционного развития высокоорганизованных, сложных, самовоспроизводящихся структур привели к возникновению кибернетики, теории систем, самоорганизации, гомеостаза, спонтанных порядков и т.д. Различные концепции эволюции основываются на нелинейном мышлении, которое связано с переопределением роли разума человека и его места в мире. Как чистая спонтанность природных процессов, так и полное их подчинение разуму, ― это две крайности, которое оно избегает. Еще Сократ и Августин считали, что основной проблемой человека является самопознание и понимание им того, что он может, а что нет. Паскаль высказал мысль о том, что без знания частей нет знания целого, а без знания целого нет знания частей. В основе трансцендентальной философии лежит идея амбивалентной природы человека, живущего как в мире необходимости, так и свободы. Это нелинейное мышление привело к формулировке Бором принципа дополнительности как фундаментального принципа понимания вообще.

Как физика ХХ века явно учитывает деление на субъект и объект, разделяя процесс познания и физический процесс, так и науки об эволюции разделяют спонтанные процессы развития и процессы, в которых участвует человеческий разум. Различая специфику этих процессов, их не сводимость друг к другу и не выводимость друг из друга, можно понять тонкое и сложное их взаимоотношение. Биосфера, например, может существовать и существовала до человека, но не наоборот. Процессы в ноосфере связаны с взаимодействием человека и природы. Общество вписывается во внешний мир, оставаясь обществом, не сводимым к биосфере. Благодаря человеку в природе реализуются те возможности, которые само собой, автоматически, без усилий человека реализованы быть не могут. Парусник, например, может плыть против ветра.

«Принцип кормчего» делает возможным мягкое управление природными спонтанными процессами, делает возможным управлять, не управляя. Атомный распад или термоядерный синтез имеют место как при взрыве атомной или водородной бомб, так и на атомных электростанциях или на Солнце. Человек не создает эти процессы, а регулирует скорость их протекания. Садовник не вмешивается непосредственно в спонтанный процесс роста растения, не тянет за верхушку его, а стимулирует рост, улучшая условия роста. Бэконовская парадигма сегодня не только не верна, но и смертельно опасна. У человечества есть будущее, если оно усвоит и сохранит критическую установку на свое место в мире и на место науки в жизни человека и общества. В противном случае оно обречено на деградацию и самоубийство.


ОГЛАВЛЕНИЕ