В. П. Макаренко бюрократия и сталинизм

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 37

39

общественных делах и вопросах, которую можно назвать узко интеллигентным самомнением или, пожалуй, бюрократическим мышлением» [2, 2, 539]. Исходной категорией мышления и ориентиром практической деятельности становится долженствование. На его основе конструируются идеалы социального развития, которые создаются путем сложения «хороших» и вычитания «дурных» сторон действительности. Но она членится на хорошие и дурные стороны не в соответствии с нормами научного исследования, а с морально-политическими установками идеолога.

Бюрократ тоже складывает хорошие и вычитает дурные стороны (радикально-бюрократический вариант) или сочетает «темные стороны» с «отрадными явлениями» (либерально-бюрократический вариант). В обоих случаях критерием отбора является произвол, поскольку исследованию действительности во всей ее сложности и противоречивости отводится служебная роль. Бюрократ стремится подчинить всякую социальную теорию потребностям оправдания существующей власти. Идеолог выполняет этот заказ и старается снять различие между идеологией и наукой.

После того, как идеал сконструирован, формулируются политические стратегии, программы и тактика его достижения. Все эти процедуры находятся под сильнейшим влиянием конкретно-исторических обстоятельств и морально-политических предпочтений идеолога. В результате ни действительные тенденции социального развития, ни специфика конкретно-исторической ситуации не могут быть отражены адекватно. Поэтому действительность воспринимается с недоверием и пренебрежением.

Люди, группы, классы, общество в целом рассматриваются как пассивные объекты деятельности идеолога и политического бюрократа. Одновременно эти политические и научные мужи вдохновляются благой целью: нужно помочь людям выбраться на истинный путь истинного порядка, добра и справедливости. Хотя никто не просит у них такую помощь. Чтобы сделать этот дар «безвозмездным», идеолог и бюрократ стремятся присвоить и закрепить за собой монополию на истину в последней инстанции. Но интересы людей и исторические тенденции подменяются произвольными конструкциями. От людей требуется только согласие с ними. Всякое несогласие не заставляет идеолога и бюрократа усомниться в правильности избранного пути. А побуждает относиться к людям и обществу как «незрелому» человеческому и социальному строительному материалу истории. Идеолог, подобно политическому бюрократу, всегда озабочен тем, как собрать под свое знамя побольше последователей. Но не тем, чтобы культивировать в людях самостоятельность мышления и действия.

Если действительность рассматривается только как пассивный объект политики и идеологии, она теряет роль основ-

40

ного критерия истинности любых взглядов и теорий. Зато ей предоставляется право согласиться со сконструированными идеалами и стратегиями. Тем самым идеально-целеполагающая сторона практики отождествляется с практикой в целом, из которой исключена теория. Или упрощена в соответствии с познавательными и политическими установками бюрократа. Они накладываются на действительность. Предполагается, что мышление может быть предметным только тогда, когда исчезают различия между мышлением и бытием. Поэтому идеолог, независимо от того, к какому философскому лагерю он принадлежит (материалистическому или идеалистическому), подобно бюрократу, всегда будет отстаивать концепцию тождества мышления и бытия. В этом отношении идеальным идеологом был и остается до сих пор Гегель. А также те из марксистов, кто интерпретирует марксистскую теорию в гегелевском духе. Понимая под марксизмом единство или тождество диалектики, логики и теории познания. Ведь на этой почве возникает иллюзия: только идеолог может быть действительным знатоком и творцом общества и истории. Независимо от того, с какими ее сторонами он имеет дело.

Люди изначально и навсегда разделяются на пастырей и пасомых, творцов и эпигонов, руководителей и подчиненных, интеллигенцию и народ. Деятельность идеолога, аналогично деятельности бюрократа, есть процесс парализации исторической инициативы, социального и политического творчества людей. Идеолог, если он обслуживает политическую бюрократию, всегда (сознательно или бессознательно) ведет людей по выдуманным путям в исторические тупики. Его деятельность и мышление есть социальное прожектерство в строгом смысле слова.

Таким образом, идеологическое мышление переплетено с бюрократическим. Ни у того, ни у другого нет социологического реализма. Интеллигент и бюрократ оторваны от действительности в силу разделения труда на физический и духовный, исполнительский и управленческий. Интеллигенция обычно занята в управленческих, политических и духовных сферах жизни общества. Поэтому интеллигентское самомнение и бюрократическое мышление существуют как единое бюрократически-политически-идеологическое целое в произволе бюрократа и активизме политика. Эта взаимосвязь помогает понять консервативно-бюрократические тенденции русских революций.

41

Глава 3

Бюрократические тенденции революции

Маркс и Энгельс показали, что в революциях XVIII—XIX вв. в Европе четко проявились государственный формализм и политический рассудок. Новое правительство, называя себя революционным, в то же время занимается выработкой регламента о порядке и месте обсуждения всех социальных и политических вопросов. Тем самым революция становится предпосылкой создания новых государственных учреждений. Они состоят из людей, стремящихся «...ввести революционное движение в тихое русло реформы» [1, 5, 30]. Эти люди восстанавливают дореволюционные учреждения и должности. Новая власть сакрализируется. Вожди революции оправдывают необходимость такой сакрализации существующими привычками массового политического сознания. Так в новые социальные условия переносится традиционный политический сервилизм.

Вновь созданные учреждения, декреты, комиссии и подкомиссии удовлетворяют тщеславие революционного правительства. Оно отражает стремление к бюрократической монополии на политическое творчество. В декретах новой власти, как правило, транслируются основные характеристики формы и содержания бюрократических документов. Воздвигается стена между реальным революционным процессом и его бюрократическими двойниками.

Власть формулирует нормы права таким образом, что высказывание определенных политических взглядов квалифицируется как уголовное преступление. А критика этой власти — как клевета на революцию. Правила о печати составляются так, что всякую критику можно истолковать в качестве контрреволюционной деятельности.

Наиболее ярко бюрократические тенденции революции выражаются в реакции новых правительств на массовые политические действия, не организованные сверху. Всякое скопление людей на улицах и площадях определяется как сборище, подготовка противозаконных выступлений и нарушение порядка. Участники этих сборищ, независимо от своей воли, попадают в разряд уголовных преступников. Подобно философии камердинера, едко высмеянной Гегелем, философия революции бюрократа состоит в оценке всяких массовых действий как удобного повода выпить и погулять. Обычно он подсчитывает убытки от таких действий, используя цифру

42

убытков в качестве главного аргумента против революции.

Для бюрократа все предметы древности, военные трофеи и знамена, связанные с прежними внешнеполитическими акциями государства, есть символы политической истории нации. С помощью таких символов государство освящает свою собственную историю. Придает национальному чувству военно-политическое измерение. Бюрократу непонятен «...совершенно правильный революционный такт. Растоптав ногами захваченные под Лейпцигом и Ватерлоо знамена, народ Берлина тем самым отрекся от так называемых освободительных войн» [1, 5, 91]. Для него политическое прошлое нации всегда есть предмет славы, а не позора.

Бюрократические тенденции революции выражаются и в особом отношении новых правительств к гражданским военным формированиям и всеобщему вооружению народа. Профессиональный военный, независимо от того, кому он служит, считает, что солдаты и офицеры должны интересоваться только службой. А не социальным, правовым и политическим положением армии в обществе и государстве. Если такой интерес не культивируется на всех уровнях военной иерархии, а военная служба сводится лишь к выполнению профессиональных обязанностей, то армия неизбежно становится звеном бюрократической машины. В ней не только отражаются, но и усиливаются корпоративные интересы, сознание и все остальные характеристики бюрократии.

По логике военной бюрократии, армия должна находиться на службе политики. Не вмешиваться в деятельность власти, а просто выполнять ее указания. В результате гражданин, становясь солдатом, оказывается под юрисдикцией особого бюрократического ведомства. Устав, мундир, оружие и другие атрибуты военного есть символы того, что гражданин отказался от всех политических прав. Профессионализация и деполитизация гражданских военных формирований — существенный признак бюрократизации революционного процесса.

Не менее важен «...суеверный взгляд, приписывающий возникновение революции злонамеренности кучки агитаторов» [1, 8, 6]. Этот взгляд отражает реально существующую связь революционной и шпионской деятельности. Речь идет о подпольной революционной деятельности. Отсутствие постоянных занятий и ненадежность источников существования вынуждают революционеров создавать организации не столько для пробуждения и стимулирования социального и политического творчества масс, сколько для того, чтобы обеспечить собственное существование и жить за счет партийной кассы. Бюрократ тоже относится к любой организации как средству удовлетворения материальных интересов.

Революционеры-подпольщики — это «алхимики революции». Они оправдывают воровство, мошенничество и дру-

43

гие уголовные преступления высокими политическими целями. То же самое характерно для бюрократа. Средой деятельности заговорщика обычно является демократическая богема. Ее характеристики — проституция, обман, корыстолюбие и спекуляция — совпадают с характеристиками бюрократии. Подпольная деятельность приводит к тому, что революционер превращается в прожигателя жизни и забулдыгу: «...чем больше опасность, тем более заговорщик торопится насладиться настоящим» [1, 7, 287]. Чиновник тоже движим этим стремлением. Заговорщик обычно рассматривает организацию масс как продукт деятельности вождей, которые «...преследуют только одну ближайшую цель — низвержение существующего правительства, и глубочайшим образом презирают просвещение рабочих относительно их классовых интересов, просвещение, носящее более теоретический характер» [1, 7, 288]. Тем самым теория приобретает подчиненное значение в отношении революционной деятельности. На этой основе возникает чисто плебейская неприязнь к интеллигенции. А презрение к теории и интеллигенции — существенные качества бюрократа.

Короче говоря, социальные характеристики революционера-заговорщика (подпольщика) и бюрократа в значительной степени совпадают. Поэтому органы политического сыска терпимо относятся к революционным организациям. Они без труда поддаются надзору как «мастерские по производству мятежей» [1, 7, 288] и образуют не менее необходимое средство управления, чем полиция. Ведь главный смысл ее существования — наличие внутренних врагов.

В среде революционных деятелей такого типа полиция обычно вербует шпионов и провокаторов. Самые дельные сыщики получаются из бывших уголовников и заговорщиков. Так шпионаж становится общей профессией людей, политически противоположных друг другу: сыщика и революционера. Их связывает безграничная подозрительность. Данная установка — важный элемент бюрократии. Значит, политическая деятельность превращается в игру профессиональных революционеров с профессиональными полицейскими.

В этой игре заинтересованы обе группы. При совпадающих социальных и личностных притязаниях политика превращается в самоцель. Лишается служебной роли в обществе. Становится средством материальных и социальных привилегий. Поэтому все характеристики бюрократии и политического отчуждения имеют самое непосредственное отношение к революционному процессу. Бюрократические тенденции революции есть воспроизведение данных характеристик на уровне отношений, деятельности и сознания в самом революционном процессе.

Эти положения Маркса и Энгельса Ленин развил в период с февраля по октябрь 1917 г. Уже говорилось, что

44

бюрократия — социальный организм-паразит. Социальной почвой такого паразитизма было то, что в России как крестьянской стране перед большинством населения открывались только два пути социального продвижения: стать преуспевающим и зажиточным буржуа или обеспеченным и привилегированным чиновником. Эти пути не меняют природы общественных отношений и являются типично буржуазными. Обладание собственностью и властью — только различные способы удовлетворения одних и тех же материальных, своекорыстных интересов. В этом отношении аппарат власти и управления — легальное средство паразитического существования индивидов и социальных групп.

Но даже названные пути социального продвижения в дореволюционной России удавалось осуществить немногим. Этим объясняется демократический лозунг русских революций — удешевить правительство и аппарат управления. В отличие от других товаров, обращающихся на капиталистическом рынке, данный товар навязывается обществу за цену, продиктованную самостоятельностью, независимостью и бесконтрольностью бюрократии. Выдвигая лозунг удешевить правительство и государственный аппарат, пролетариат выражал интересы всех трудящихся.

Буржуазные революции, в конечном счете, сводятся к переделу мест на всех уровнях власти и управления. Укреплению и усовершенствованию административной машины. Увеличению слоя лиц, прямо или косвенно связанных с государством, заинтересованных в его сохранении как источника доходов и пути социального продвижения. Буржуазные революции не меняют общих характеристик бюрократического управления. Наоборот: они способствуют количественному росту бюрократии. Но последующее развитие событий показало, что и социалистическая революция не свободна от этой тенденции.

При всякой революции в аппарат власти и управления привлекаются все более широкие круги населения. Революция становится политическим способом удовлетворения материальных интересов. Эти круги, конечно, заинтересованы в сохранении данного аппарата как «доходного места». Он дает возможность «выбиться в люди». Тем самым увеличивается слой людей, стоящих над народом. Хотя и вышедших из народа. Если сохраняется аппарат власти и управления, то растет и политическое отчуждение. Все большее число людей связывают свои материальные интересы с фактом существования государства. А такая связь — определяющий признак генезиса и развития бюрократии. Революция расширяет и социальную почву для удовлетворения властных притязаний. Из средства социальных преобразований власть становится целью сама по себе. Приобретает самостоятельную ценность. Так революции способствуют бюрократизации общественной и политической жизни.

45

В русских революциях демократические и бюрократические тенденции были переплетены. Буржуазные и мелкобуржуазные партии закрепляли паразитические и властно-бюрократические интересы классов и слоев населения. Носителем демократических тенденций был пролетариат. Но проявление этих тенденций зависело от общей закономерности развития капитализма: по мере его перехода в государственно-монополистическую фазу усиливается бюрократический и репрессивный аппарат государства независимо от специфики политических форм общества, мирного или революционного развития событий. В результате экономические и политические аспекты бюрократизации общественной жизни смыкаются.

Все это приводит к тому, что революции не могут ни изменить общие характеристики бюрократического управления, ни отменить политические свойства любой бюрократии — антидемократизм, реакционность, консерватизм. Поэтому немаловажную научную и политическую значимость приобретает анализ стоимости аппарата власти и управления в зависимости от специфики социально-экономического строя и политических форм общества до и после революции. Удешевляет ли революция этот аппарат? Можно ли сформулировать универсальные критерии для оценки названного процесса? И на этой основе построить типологию революций? Данные аспекты можно назвать политико-экономическим подходом к исследованию бюрократии. Без их разработки общетеоретическое марксистское положение о необходимости борьбы с бюрократией становится абстрактным. Нужны определенные критерии для уяснения экономических основ борьбы бюрократических и демократических тенденций в революционном и историческом процессе. Формационная типология революций (буржуазные и социалистические) должна быть дополнена страноведческой.

Эта борьба отражает объективное противоречие: почин, инициатива и самодеятельность масс — основная социальная и политическая характеристика революционного процесса; но не существует гарантий от того, что социальное творчество не станет массовым воспроизводством бюрократических отношений, государственного формализма и политического рассудка в новых исторических условиях. Нет гарантий и от того, что революционная мысль и действие свободны от всех составных частей бюрократии. При анализе конкретно-исторических форм проявления данного противоречия следует учитывать: социальную структуру, политическую форму и величину слоя бюрократии в стране, где происходит революция; особенности сочетания национальной бюрократией интересов различных классов; политические традиции страны.

В русских революциях социальной основой бюрократических тенденций была мелкая буржуазия. Она жила в усло-

46

виях господства бюрократии. Свыклась с ним. Не имела четких представлений о классовом содержании демократии. Но самое главное заключается в том, что мелкая буржуазия обычно заимствует у крупной и воплощает в жизнь политическую иллюзию: только государство может быть гарантом и носителем социального порядка и прогресса. А такая иллюзия — базис политического сознания бюрократии. И потому в политическом сознании населения России причудливо переплелись (вплоть до настоящего времени) бюрократические и демократические представления об обществе, государстве, власти и управлении.

В периоды революционных, крутых социальных преобразований это переплетение обычно выражается в социальной, политической и идеологической мимикрии, фразеологии и демагогии; фабрикации многочисленных декретов, резолюций и деклараций, вследствие чего трудно отличить действительную историю революции от писаной; митинговании в ущерб непосредственному революционному действию; трансляции убеждения в том, что армия должна быть профессиональной ,и свободной от политики.

Все эти явления типичны для революций. Направлены на то, чтобы всячески подчеркнуть отличие нового политического порядка от прежнего. Возвеличить заслуги революции. Эта установка вполне соответствует не менее типичному стремлению любого нового правительства перехватить у масс политическую инициативу, ввести революционный процесс в предписанные сверху рамки и навязать народу свои идеологические концепции. А по сути дела речь идет о трансляции искусства внутренней дипломатии в условиях революции. То же самое можно сказать о массовом производстве декретов, резолюций и деклараций. Все они являются разновидностью бюрократической реакции на действительность с помощью документов. И направлены на замедление революционного действия.

Если в стране преобладает мелкая буржуазия, то бюрократические представления об устройстве общества и государства захватывают верхи и низы. Становятся значимым фактором революционного процесса. Какова должна быть политическая форма разрешения противоречия между демократическими и бюрократическими тенденциями революции? Ответ дан в ленинской концепции революционно-демократической диктатуры.

Если революционные преобразования назрели в экономике и в сознании большинства народа, то экономика и политика образуют неразрывное целое. Сознание масс, наряду с потребностями экономического развития, образует важнейшее условие революционных преобразований. Если политическая сфера производна от экономики и сознания, то она лишается своей самостоятельности, независимости и бесконтрольности. Наиболее резко выраженных в бюрократических

47

отношениях, государственном формализме и политическом рассудке. Если политика и идеология свободны от них,— это позволяет оперативно познавать и решать социальные противоречия. В том числе — между бюрократическими и демократическими тенденциями революционного и исторического процесса.

Иными словами, отношение между социальной действительностью и политическими формами общества можно представить в виде зависимостей. Чем сильнее социально-экономические противоречия и противоречия сознания большинства народа (переплетение бюрократических и демократических представлений), тем оперативнее и динамичнее должна быть политическая форма их разрешения. Тем не менее в ней должны проявляться все характеристики бюрократии. Чем более свободна от них политическая форма, тем оперативнее она распознает существующие и возникающие социальные противоречия и формулирует методы их разрешения. Чем сильнее бюрократическое осознание социальных противоречий, тем медленнее они разрешаются. Тем более политическая форма становится инерционным воспроизводством ранее принятых решений. Тем более стабилизируются организационные, управленческие, а вслед за ними — политические и идеологические отношения. Следовательно, фактор времени значим при анализе отношений между бытием, сознанием и политическими формами исторического процесса. В чистом виде отношение между бытием и сознанием не существует. Оно всегда опосредовано социальными и политическими формами.

Ленин подчеркивал: «Никакая форма не будет окончательной, пока не будет достигнут полный коммунизм» [2, 37, 223]. О свободе организационных, управленческих и политических форм общества от бюрократии можно судить, по крайней мере, на основе анализа двух типов отношений: между целостностью объективных социально-исторических противоречий и данными формами; между целостностью противоречий сознания конкретного этапа исторического развития и указанными формами.

Опыт революции и строительства социализма показал, что эти отношения неизбежно субординируются и иерархизируются. В зависимости от того, какая политическая задача становится главной и какая политическая концепция господствует (военный коммунизм, нэп, индустриализация, коллективизация, оборона и т. д.). Другие задачи при этом оцениваются как второстепенные или несвоевременные. Отдельные индивиды и общество в целом оцениваются как исполнители главных задач. И награждаются за их выполнение. Тем самым складываются предпосылки для ограничения социального творчества масс. Между политической формой и обществом восстанавливается отношение господства и подчинения. Вслед за ним наступает бюрократизация

Blog

В. П. Макаренко бюрократия и сталинизм