В. П. Макаренко бюрократия и сталинизм

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 29 30 31 32 33 34 35 36 37

314

софии». Его первый номер содержал стенограмму дискуссии. Редактором назначался Б. М. Кедров — специалист в области философских вопросов естествознания, отличающийся от других философов высокой философской культурой.

Но вскоре и он допустил «ошибку»: опубликовал во втором номере статью известного физика-теоретика М. А. Маркова «О природе физического познания». В ней защищались взгляды Копенгагенской школы по эпистемологическим вопросам квантовой физики. Статья вызвала сокрушительную критику Максимова на страницах «Литературной газеты». В результате Б. М. Кедров был снят с поста редактора. Философская дискуссия не оставила никаких сомнений относительно того, чем и как должны заниматься советские философы. После «Краткого курса» она определила стиль философских исследований на многие годы. Жданов не удовлетворился повторением формулы Энгельса (издавна освященной Сталиным): содержанием истории философии является борьба материализма с идеализмом. Согласно новым указаниям получалось, что действительным содержанием истории философии выступает только история марксизма. То есть труды Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. Таким образом, историко-философские исследования не должны были посвящаться анализу философских доктрин прошлого. Или хотя бы объяснять их классовые корни. Им следовало руководствоваться телеологической установкой: доказывать превосходство марксизма-ленинизма над всем, что до и после него создала человеческая мысль, а также разоблачать реакционные функции идеализма. Если, например, речь шла об Аристотеле, то нужно было доказать, что он «недопонимал», к примеру, диалектики единичного и общего и недостойно «колебался» между материализмом и идеализмом.

Если всерьез отнестись к формулам Жданова, то различия между философами становятся почти неуловимыми. В истории философии были только материалисты, идеалисты и колеблющиеся. Знакомясь с философской продукцией тех лет, нельзя отделаться от впечатления: вся история философии сводится к бесконечному повторению двух утверждений: «материя первична» и «сознание вторично». Причем материалисты всегда были прогрессивны, а идеалисты реакционны. Святой Августин был идеалистом и Бруно Бауэр тоже был идеалистом. На этой основе можно сделать умозаключение: Августин и Бауэр есть одна и та же философия. Современному читателю, без длинных цитат, трудно осознать, насколько примитивна была философия в 40— 50-х гг. Согласно указаниям Жданова, историко-философские исследования влачили самое жалкое существование. Книги по истории философии почти перестали выходить. То же самое можно сказать об издании классиков философии (за исключением «Аналитик» Аристотеля и поэмы Лукреция).

315

Зато процветали две сферы истории философии: история марксизма и русской философии. История марксизма сводилась к пересказыванию цитат четырех классиков. А главной задачей истории русской философии было доказательство ее преимущества и прогрессивного значения по сравнению с западной. Одна за другой публиковались статьи и брошюры, доказывающие преимущество Чернышевского над Фейербахом, прославляющие диалектику Герцена, прогрессивную эстетику Радищева, материализм Добролюбова и т. д.

Логика тоже подверглась идеологической кастрации. Ее положение долгое время было шатким. С одной стороны, всем были известны формулы Энгельса и Плеханова, устанавливающие наличие противоречий во всяком движении и развитии. Отсюда вытекало, что формальная логика не может претендовать на общезначимость. С другой стороны, никто из классиков не осудил логику вполне однозначно, а Ленин рекомендовал изучать ее в школе. Большинство философов соглашались с тем, что диалектическая логика — высшая форма мышления, а формальная не годится для анализа движения. Но никому не было ясно, как и в каких размерах эта «ограниченная» логика может быть допущена в марксизм. Все единым хором ругали логический формализм. Однако никто не мог сказать что-либо вразумительное о различиях между ним и допустимой, хотя бы в скромных размерах, формальной логикой.

В 40-е гг. логика преподавалась не только на философских факультетах, но и в старших классах средней школы. Вышли учебники юриста Строговича и философа Асмуса. Если исключить идеологические вставки, они не выходили за рамки аристотелевской силлогистики и не содержали никаких упоминаний о современной символической логике. Несмотря на это, учебник Асмуса вызвал резкую критику. По указанию Министерства высшего образования в 1948 г. была проведена дискуссия. Ее участники утверждали, что автор забыл принцип партийности и потому его книга является аполитичной, формалистической и безыдейной. Приводя примеры силлогизмов, Асмус использует нейтральные суждения, лишенные боевого идеологического содержания!

Современная логика была почти неизвестна философам. Ею занималась небольшая группа математиков, которые избегали как огня всяких философских дискуссий, ибо неизбежно потерпели бы на них сокрушительное поражение. Благодаря стараниям этой группы в 1948 г. были изданы переводы книги Тарского «Введение в математическую логику» и учебника Гильберта и Аккермана. На страницах журнала «Вопросы философии» эти переводы сразу были названы идеологической диверсией.

Статья Сталина о языкознании несколько улучшила положение логики. Ее защитники ссылались на статью, чтобы доказать: логика, подобно языку, не является классовой. Нет

316

буржуазной и социалистической логики, а только общечеловеческая. Но дискуссия о соотношении формальной и диалектической логики велась на протяжении десятилетий. В нее оказалось вовлечено (не всегда по своей воле) несколько поколений советских философов. Одни утверждали, что есть две логики — формальная и диалектическая, причем первая образует низший уровень познания. Другие — что только формальная логика является действительной логикой и не противоречит диалектике, формулирующей другие правила научного исследования.

Последние годы жизни Сталина — годы самого глубокого упадка философии. В научных учреждениях и философских издательствах господствовали люди, получившие квалификацию философа не за научные исследования. А за холуйство, доносы и общие заслуги перед режимом. Учебники по философии отличались поразительным интеллектуальным убожеством. Показательными примерами здесь могут служить «Исторический материализм» под редакцией Ф. В. Константинова, изданный в 1951 г., и «Очерк диалектического материализма» М. А. Леонова, вышедший в свет в 1948 г. Впоследствии оказалось, что Леонов просто списал неопубликованную рукопись Ф. И. Хасхачиха, погибшего на войне.

К главным «деятелям философского фронта» принадлежали, кроме упомянутых лиц, М. Иовчук, М. Каммари, М. Митин, М. Омельяновский (особо чувствительный, вслед за Максимовым, на «идеализм в физике»), П. Федосеев, Д. Чесноков, Ц. Степанян, П. Юдин и М. Розенталь (авторы «Краткого философского словаря», неоднократно переиздававшегося). Не рискуя впасть в большую ошибку, можно сказать, что на всем протяжении сталинского режима не вышло ни одной философской работы, которая была бы достойна упоминания за научные достоинства. Не появились и оригинальные авторы-философы.

Впрочем, это неудивительно: при сталинизме существовали такие институционные формы, которые кастрировали всякую мало-мальски живую мысль. Все книги до публикации обсуждались в научных коллективах. Каждый участник обсуждения должен был проявлять бдительность к нарушениям идеологических схем и привычного стиля. Один и тот же текст подвергался такой операции несколько раз. Поэтому все книги по философии были похожи как близнецы. Случай с Леоновым — исключение из правил, ибо установить плагиат в философской продукции тех лет было невозможно. Все писали одно и то же в одном и том же стиле.

Идеологической терапии подверглись и экономические науки. Поводом стала книга Е. С. Варги об изменениях в экономике капитализма после второй мировой войны, опубликованная в 1946 г. Варга был выдающимся экономистом, венгром по национальности. Жил в СССР после поражения революции в Венгрии. Руководил Институтом мировой эко-

317

комики, задача которого заключалась в анализе эволюции и предсказании кризисов капитализма.

В своей книге Варга описывал изменения капиталистической экономики после войны, которая вынудила капиталистические государства использовать планирование. Тем самым возросла экономическая функция государства, особенно в США и Великобритании. Рынки сбыта перестали играть решающую роль. Борьба за них уже не определяет главную тенденцию международного развития. Увеличилось значение вывоза капитала. Отсюда автор заключал, что перепроизводство в экономике США, связанное с разрухой Западной Европы, приведет к кризису. Для выхода из него США увеличат экспорт капитала в Западную Европу.

Дискуссии о книге Варги прошли в мае 1947 и в октябре 1948 г. Автор подвергся грубому разносу, особенно со стороны К. В. Островитянова — главного сталинского экономиста. По его мнению, Варга зря надеется на возможность планирования капиталистической экономики. Он отрывает экономику от политики и не учитывает классовой борьбы. Не видит общего кризиса капитализма. И вместо того, чтобы показывать господство капитала над буржуазным государством, утверждает, что государство подчинило капитал. Варгу обвинили в космополитизме, низкопоклонстве перед западной наукой, реформизме, объективизме и недооценке Ленина. Список обвинений, как видим, был стереотипным.

Эта публикация — невероятное явление для сталинской идеологии. Из книги вытекало, что капитализм использует все больше средств, чтобы избежать кризисных ситуаций. Эта мысль не совпадала со взглядами Ленина и общими установками партии, которая уже несколько десятилетий на все лады обсуждала один и тот же тезис: противоречия капитализма углубляются, а общий кризис обостряется. Варга не признал своих ошибок в ходе дискуссий, однако вынужден был это сделать в 1949 г. Его уволили со всех постов и закрыли редактируемый им журнал.

Варга дождался реабилитации, повторив и развив те же самые тезисы в книге, изданной в 1964 г. Он критиковал догматизм сталинских идеологов, неспособных воспринимать факты, противоречащие раз и навсегда установленным схемам.

В другой книге, опубликованной после его смерти за рубежом, он утверждал, что ленинский план строительства социализма в России оказался невыполнимым. А бюрократизация советской системы была, хотя и частично, следствием неверных прогнозов Ленина.

Особенно ярким проявлением идеологической агрессивности сталинизма было вмешательство в естествознание. Уже говорилось, что от него была свободна только математика, но не свободны другие сферы знания — теоретическая физика, космология, химия, генетика, медицина, психология,

318

кибернетика и т. д. В 1948—1953 гг. это вмешательство достигло апогея.

Физики, например, не торопились участвовать в философских дискуссиях, однако их нельзя было избежать в некоторых сферах физического знания. Так, теорию квантов и относительности трудно изложить без формулировки определенных теоретико-познавательных предпосылок. Проблема детерминизма и влияния приборов на исследуемые объекты, также обладает философским содержанием. Это показали дискуссии, которые велись в мировой методологии науки.

Однако СССР стал вторым (после гитлеровской Германии) государством, где теория относительности уничтожалась за несоответствие официальной идеологии. Ее наступление на физику началось еще до войны, а после войны расширилось. В Германии основным аргументом против теории относительности был неоспоримый факт: Эйнштейн — еврей. В Советском Союзе этот аргумент публично не выдвигался. Был использован классический аргумент: диалектический материализм учит, что время, пространство и движение объективны, а мир бесконечен.

Уже Жданов в своих философских речах возмущался сторонниками Эйнштейна, которые утверждают, что мир конечен. Философы поддакивали верховному жрецу сталинской идеологии: если время объективно, то и отношение одновременности происходящих событий должно быть абсолютным, а не релятивизированным к системе отсчета, как утверждает Эйнштейн. Если движение есть объективное свойство материи, то траектория движущегося тела не может определяться сопутствующими факторами (нетрудно заметить, что такой ход рассуждений подвергал критике не только Эйнштейна, но и ... Галилея). А если Эйнштейн релятивизирует время и движение к наблюдателю, т. е. субъекту, то он и сам является субъективистом. А значит — идеалистом. И разве он не признался, что исходные идеи теории относительности почерпнул от Маха? А поповскую философию Маха без остатка сокрушил Ленин. Следовательно, советские философы должны сокрушить Эйнштейна!

Зуд улюлюканья овладел философами. Впереди шли Максимов, Омельяновский, Наан и др. Они не ограничились Эйнштейном, а громили всю «буржуазную науку»: Эддингтона, Джинса, Гейзенберга, Шредингера и других выдающихся физиков. Вопросы общей теории относительности затрагивались лишь попутно. Речь не шла о противоречии между теорией относительности и диалектическим материализмом, в котором учение о пространстве и времени настолько неопределенно, что его без особых логических трудностей (как показало дальнейшее развитие советской философии) можно согласовать с эйнштейновской физикой. Физики, защищавшие теорию относительности от нападок философов,

319

так и поступали (например, В. А. Фок), доказывая, что теория относительности не противоречит, а, напротив, подтверждает диалектический материализм.

Идеологическая кампания против Эйнштейна и других важнейших достижений физики базировалась на двух предпосылках. Во-первых, противопоставление социалистической и буржуазной науки определялось старым как свет противопоставлением России и Запада. Шовинизм был составным элементом сталинской идеологии и систематически отбрасывал все важнейшие достижения мировой культуры. Эта тенденция усиливалась с начала 30-х гг., поскольку предполагалось, что оплотом прогресса является одна-единственная страна, а все остальные разлагаются и гниют. Во-вторых, марксизм, подвергшийся сталинской вивисекции, просто отражал убеждения, присущие стихийному традиционализму и здравому рассудку малообразованных людей (термин «грамотей» в устах Сталина имел уничижительный смысл). Сюда входят представления об абсолютном характере времени, пространства, протяженности и движения. Теория относительности им противоречит. Подобно теории Коперника, она разрушает повседневный опыт людей.

Следовательно, философы — критики Эйнштейна, были представителями не только государственного шовинизма, но и обычного стихийного традиционализма, который отбрасывает теории, противоречащие повседневному опыту.

Квантовая теория тоже не осталась без внимания. Поводом к дискуссии послужила уже упомянутая статья М. А. Маркова. Он разделял взгляды Бора и Гейзенберга в двух важных пунктах, имеющих философский смысл.

Первый из них гласит: если одновременное изменение положения и разгона частиц невозможно, то нет смысла полагать, что частица обладает определенными характеристиками. Техника наблюдения не позволяет зафиксировать их взаимосвязь. Данный тезис соответствовал установкам многих физиков: действительны только те свойства объектов, которые можно установить эмпирически. Утверждение о том, что существуют свойства объектов, которые нельзя наблюдать, внутренне противоречиво или бессмысленно. Нельзя считать, что частица не может обладать одновременно определенностью места и движения. Эти свойства приписываются ей наблюдателем.

Вторая трудность заключается в невозможности буквального описания поведения микрообъектов, обладающих иными свойствами, нежели макрообъекты. Это поведение не должно описываться с помощью языка, предназначенного для других целей. Но теория квантов излагается языком, используемым для анализа макрообъектов. Поэтому нет смысла говорить о физических теориях как отражении действительности. Понятие реальности должно соотноситься с процедурами ее познания.

320

Данные тезисы противоречили догматически понятой теории отражения. Поэтому Марков был окрещен идеалистом, агностиком и сторонником плехановской теории иероглифов, опрокинутой Лениным. Новая редакция «Вопросов философии» сурово осудила его ошибки.

Надо подчеркнуть, что основные идеи квантовой механики трудно согласовать с примитивным материализмом и механистической концепцией причинности, которые господствовали в государственной философии. Если нельзя утверждать, что частицы обладают свойствами, которые невозможно зафиксировать (а именно такие свойства определяют их поведение), то механистическое понимание причинности начинает шататься. Если данные свойства нельзя зафиксировать без определенной измерительной техники, то понятие объективной реальности не может переноситься из философии в физику без уточнений.

Эти проблемы были далеко не надуманными и длительное время осуждались физиками (например, Д. И. Блохинцевым и В. А. Фоком). Они оперировали рациональными аргументами и протянули дискуссию далеко за пределы сталинской эпохи. В 60-е гг., когда партийные идеологи потеряли часть своего влияния и уже не пытались произвольно устанавливать «правильность» физических теорий, оказалось, что большинство физиков занимает индетерминистскую позицию. В том числе и Блохинцев, который раньше развивал теорию скрытых параметров.

Однако дискуссии о философских вопросах физики и других наук в период сталинизма сыграли отрицательную роль не потому, что обсуждавшиеся проблемы были надуманны. Обскурантизм данных дискуссий определяется тем, что на одной стороне стояли ученые, на другой — идеологи. Победа последних была гарантирована политическими и полицейскими соображениями. Критика теорий, не соответствующих диалектическому материализму (или подозреваемых в таком несоответствии), сплошь и рядом принимала формы, в которых идеологический обскурантизм переплетался с уголовными обвинениями в адрес ученых.

Идеологи в большинстве случаев были невежами. Их марксизм заключался в поиске в суждениях оппонента положений, не соответствующих сталинизму. В этом и состоял главный идеологический аргумент. Ученые, не считавшие, что Ленин может быть верховным авторитетом в физике и других науках, «разоблачались» на страницах прессы как враги народа, государства и партии. Отделить научную дискуссию от политического преследования было невозможно. Рациональные аргументы не играли никакой роли.

Почти все сферы науки подвергались идеологическому оскоплению. В этой процедуре партийная бюрократия поддерживала крикливых философов против настоящих ученых. Если термин «реакционный» обладает каким-либо реальным

321

смыслом, то в культуре XX в. трудно найти явление реакционнее, чем сталинский марксизм-ленинизм. За исключением, конечно, фашизма. Этот марксизм-ленинизм подавлял все новое и творческое в науке и культуре.

Не осталась без внимания сталинских идеологов и химия. В 1949—1952 гг. на страницах философских журналов и газеты «Правда» систематически публиковались статьи против структурной химии и теории резонанса. Они квалифицировались как идеалистические, махистские, реакционные и т. д.

Еще более идеологический характер приобрели дискуссии в космологии и космогонии. Оказалось, что теории, существующие в данных сферах знания, тоже не соответствуют марксизму-ленинизму. Теория расширяющейся Вселенной, например, не соответствует потому, что исходное представление предполагает начало времени и конечность мира и неизбежно ведет к вопросу: как это могло случиться? Тем самым эта теория дает дополнительный аргумент для сторонников креационизма. А ничего хуже для государственных философов не могло быть! Тогда как теория пульсирующей Вселенной содержала идею о постоянном создании материи из ничего, что противоречило диалектике природы в сталинском понимании. Поэтому астрономы и физики, занятые разработкой данных теорий, автоматически зачислялись в разряд сторонников религиозного мировоззрения.

Теория пульсирующей Вселенной (основывающаяся на представлении о чередовании фаз рассеивания и уплотнения в истории космоса) не содержала каверзного вопроса о начале времени, но противоречила идее однолинейной эволюции. Второй закон диалектики требует рассматривать все процессы как развивающиеся и прогрессирующие в одном направлении. А концепция пульсирующей Вселенной включала представление о чередовании и цикличности всех процессов.

Ситуация оказывалась безвыходной: теория расширяющейся Вселенной вела к признанию акта создания мира, а теория пульсирующей Вселенной не соответствовала принципу вечного развития. В космологических дискуссиях участвовали астрономы и физики — В. А. Амбарцумян, О. Ю. Шмидт и др. Они оперировали научной аргументацией, а затем доказывали, что выводы, к которым они пришли, соответствуют требованиям диамата. На другой стороне стояли философы, главным аргументом которых была идеологическая правоверность и политическое холуйство. Вместо обсуждения действительных научных проблем они бесконечно талдычили: мир бесконечен в пространстве и времени и постоянно развивается.

Таким образом, в отношении любой сферы знания философы выступали как идеологические надсмотрщики и жандармы. Пользуясь поддержкой партийной бюрократии и вдохновляемые ею, они нанесли огромный вред развитию советской науки.

322

Но самой громкой битвой идеологии с наукой была, вне сомнения, дискуссия в сфере генетики. Здесь сталинский обскурантизм достиг предела: официальная идеология окончательно «решила» проблему наследственности. Если идеологические стражи затормозили развитие релятивистской физики и квантовой механики, но все же не смогли уничтожить их целиком, то генетика была ликвидирована полностью.

Уже шла речь о довоенной фазе деятельности Лысенко. Кульминацией стала августовская сессия ВАСХНИЛ 1948 г., в результате которой «менделисты — морганисты — вейсманисты» были окончательно разгромлены. Точка зрения Лысенко получила официальную поддержку ЦК ВКП(б), о чем он и сообщил на сессии. Партия утверждала, что только учение Лысенко соответствует марксизму-ленинизму.

Оно гласило, что наследственность определяется условиями среды. Свойства, приобретенные организмами на протяжении жизни, могут передаваться по наследству. Нет генов, нет постоянной субстанции наследственности и нет неизменных видов. Советская наука может без труда преобразовывать существующие видовые признаки и создавать новые. Наследственность — свойство организма. Организм требует определенных условий жизни и реагирует на среду. В процессе индивидуального развития организмы усваивают условия среды. Они преобразуются в индивидуальные свойства. Могут передаваться потомству, которое, в свою очередь, может их потерять и приобрести новые — в зависимости от внешних условий.

Противники же передовой советской науки верят в бессмертную субстанцию наследственности. Вопреки марксизму-ленинизму они утверждают, что мутация есть результат неконтролируемой случайности. Но наука — враг случайности. Все процессы жизни подчиняются закономерностям. И потому человек может ими управлять. Организм существует в единстве со средой. Поэтому нет пределов влияния на организмы с помощью среды.

Лысенко представлял свою теорию как развитие идей Мичурина и творческое развитие идей Дарвина. Конечно, Дарвин ошибался, не признавая качественных скачков в природе и отвергая внутривидовую борьбу как главный фактор эволюции. В то же время, по мнению Лысенко, Дарвин был прав в том, что использовал идею причинности для объяснения эволюции и отрицал целесообразность. Дарвин доказал прогрессивный характер эволюционных процессов.

Однако существовали ли эмпирические доказательства справедливости теории Лысенко? Биологи не сомневались в их научной несостоятельности, неправильной постановке опытов и произвольной интерпретации. Но все это не имело ни малейшего значения для хода дискуссии. Лысенко вышел из нее вождем советской биологии. Представители идеали-

Blog

В. П. Макаренко бюрократия и сталинизм