Опыт издания современных литературных справочников
Дипломная работа - Журналистика
Другие дипломы по предмету Журналистика
? прозы", связанным с крестьянской традицией в её религиозности и фольклорной основе". А успех Евтушенко он увидел не столько в особенностях стиля поэта, сколько в "скандалах, часто устраиваемых политиками и критиками вокруг его имени".
Но в некоторых случаях Казак не просто критичен. Он иногда до неприличия резок. Так, Викулов в его представлении - "малоодарённый поэт", чьи "стихи лишены музыкальности", "от прозы они отличаются лишь разбивкой на строчки и - иногда - наличием примитивной рифмовки". Военные романы Карпова, как пишет Казак, "рассчитаны на очень неискушённого в литературе читателя". Досталось и Владимиру Попову, гремевшему в своё время романом "Сталь и шлак". Как считает немецкий славист, его роман "Тихая заводь" - это исторический роман самого дешёвого пошиба". Впрочем, иной раз Казак вполне может быть и дипломатом. Когда ему по каким-то причинам не хочется самому кого-то хвалить или ругать, он прячется за цитаты литературоведов. При этом предпочтение чаще всего отдаётся у него зарубежным исследователям. К примеру, славист весьма охотно цитирует Глеба Струве, Марка Слонима, Д. Брауна, П. Вайля, А. Гениса. Хотя иногда он использует и работы российских критиков и писателей. Самой блестящей характеристикой Маканина для Казака стало определение Льва Аннинского - "прирождённый реалист". Оценки поэзии Мартынова он подкрепляет ссылкой на А. Урбана, который полагал, что поэт в лучших своих стихах "словно бы освобождает предмет от скорлупы". А резкую критику последних стихов М. Дудина исследователь как бы "подпирает" столь же резкими цитатами из Льва Озерова и Л. Лавлинского.
Но ценность помещённых в словаре Казака кратких обзоров творчества русских писателей - всё-таки не в цитатниках, пусть и извлечённых из трудов великих зарубежных славистов или работ наших, доморощенных литературоведов, а в суждениях самого Казака. В конце концов для любого словаря чрезвычайно важно, чтобы в нём приводились достоверные факты. Ну а интерпретация фактов и выводы - это уже дело второе, если не десятое. И тут вполне возможно (а порой даже необходимо) разномыслие.
Роман "Не хлебом единым" в 1950-е годы имел общественное звучание, но с художественной точки зрения был несовершенен. Не случайно великий М. Бахтин никак не мог взять в толк, что же так изумило советскую либеральную интеллигенцию в этой посредственной книге. Несколько переборщил славист с восхищениями по поводу творчества Каверина. Безусловно, Каверин много сделал для прояснения "тёмных пятен" в трагической истории русской литературы XX века. Он пошёл даже на разрыв со старым другом Фединым, лишь бы добиться реабилитации целого ряда имён. Но тем не менее нельзя назвать Каверина "одним из значительных русских писателей". Из всех его книг долгая жизнь обеспечена лишь роману "Два капитана". Видимо, исследователь в своё время просто попал под человеческое обаяние Каверина, он всё-таки перевёл на немецкий язык одно из его сочинений и потом долго советовался с ним по отбору имён для своего лексикона.
Вряд ли прав Казак и в оценках Астафьева. Казак пишет: "В группировках конца 80-х гг. Астафьев занял связанную с традицией христианско-религиозную и русско-национальную позицию". Это не совсем так. Вообще неверно писателей того времени делить только на почвенников и либералов. Всё было намного сложней. Отнюдь не случайно именно в те годы Астафьев стал отдаляться от журнала "Наш современник". И дело не в том, как считала Татьяна Глушкова, будто Астафьев после "Печального детектива" надеялся получить Нобелевскую премию. Нобелевская премия - это байки, которые распускали, как правило, завистники писателя. Разрыв с Беловым, да и с Куняевым, имел другие, более глубинные причины.
Отдельная тема - доносительство. Казак в "стукачестве" упрекает, кажется, лишь одного Анатолия Кузнецова. Основания - какое-то неосторожное высказывание самого Кузнецова и моральные осуждения диссидентов, в частности, со стороны Амальрика. Во-первых, не только Кузнецов занимался доносительством. В году 1999-м "Независимая газета" опубликовала воспоминания священника Ардова, упрекавшего в доносительстве Наталью Ильину. По мнению Ардова, в своё время власти не случайно разрешили Ильиной без каких-либо последствий вернуться из Китая в Советский Союз. Он даже разыскал какие-то гневные публикации с обвинениями в адрес Ильиной (в том, что писательница согласилась сотрудничать с советской госбезопасностью) в эмигрантской прессе стран Латинской Америки. И именно госбезопасность, по версии Ардова, внедрила Ильину в окружение Анны Ахматовой. Как уверяет Ардов, Ахматова это знала, но считала, что хорошо, что к ней приставили умную и образованную Ильину, которая могла поддерживать любую беседу, нежели если бы на её место прислали какую-нибудь комиссаршу или просто дуру. Были в перестроечное время и статьи о доносах Галины Серебряковой, Бориса Дьякова других литераторов. Но нельзя весь разговор сводить только к перечислению имён, запятнавших себя "стукачеством". Надо признать, что в советскую эпоху писательская среда, как никакая другая, была весьма питательной для различных доносов. Если по мере открытия всех архивов вдруг выяснится, что в советские времена стукачеством занимался каждый второй писатель.
И напоследок одна ремарка. Глупо утверждать, что все 747 представленных в лексиконе писателей навечно останутся в истории мировой литературы. Если в пантеон