Ричард Рорти \"Обретая нашу страну\"
Методическое пособие - Культура и искусство
Другие методички по предмету Культура и искусство
? агентами.\" Но это означает ставить одной рукой то, что другая рука убрала. Чем более вы отдаляетесь от греческой метафизики, утверждает Дьюи, тем меньше вас беспокоит необходимость найти систему, под которую можно было бы подогнать разворачивающийся исторический процесс.
Это отступление от секуляризма и прагматизма к теории видится как возрождение невыразимости. Нам снова и снова говорят, что Лакан показал, что человеческое желание по своей природе не удовлетворимо, что Деррида показал неразрешимость значения, что Лиотар показал несоизмеримость угнетенных и угнетателей и немыслимость таких событий, как Холокост или истребление коренных американцев. Безнадежность вошла у левых в моду — принципиальная, теоретизирующая философская безнадежность. Уитмианская надежда, наполнявшая сердца американских левых до 1960-ых, воспринимается сегодня как симп-
31 Spectare — латинский перевод греческого глагола theorem. Оба означают \"глядеть на\".
том наивного \"гуманизма\". В этом предпочтении знания перед надеждой я вижу повторение того же самого движения, которое было сделано левыми интеллектуалами начала века, усвоивших гегельянство через Маркса, а не через Дьюи. Маркс полагал, что нам следует быть скорее научными, чем просто утопичными, — что нам следует интерпретировать исторические события наших дней внутри более обширной теории. Дьюи так не считал. Он думал, что на эти события следует смотреть как на протоколы социальных экспериментов, исход которых непредсказуем.
Фукианствующие левые представляют собой достойный сожаления возврат к марксистской одержимости научной строгостью. Этим левым все еще хочется вместить исторические события в теоретический контекст. Они преувеличивают важность философии для политики и растрачивают свою энергию на замысловатый теоретический анализ значимости текущих событий. Но фукианская теоретическая замысловатость даже более бесполезна для левой политики, чем диалектический материализм Энгельса. У Энгельса, по крайней мере, была эсхатология. У фукианцев нет даже ее. Поскольку они смотрят на либеральные реформистские инициативы как на симптомы дискредитированного либерального \"гуманизма\", постольку им не интересно заниматься проектированием новых социальных экспериментов.
Это недоверие к гуманизму и отступление от практики к теории я расцениваю как нервный срыв. Такого рода нервное расстройство заставляет людей отказываться от секуляризма в пользу веры в греховность и в \"фиксированный стандарт, с помощью которого можно было бы измерить и разоблачить отклонение от истины\". Она заставляет их искать систему координат вне процесса экспериментирования и решения, в котором и со-
46
47
стоит жизнь нации или индивида. Великие теории — эсхатологии как у Гегеля или Маркса, вывернутые наизнанку эсхатологии вроде хаидеггеровскои и рационализации безнадежности вроде фукианской и лакановской — удовлетворяют стремлениям, обычно удовлетворявшимся теологией. Именно эти стремления, как надеялся Дьюи, американцы, может быть, перестанут испытывать. Дьюи хотел, чтобы у американцев была гражданская религия, которая заменила бы теологическое знание утопическими \\ притязаниями.
В последующих главах я собираюсь противопоставить дьюианское, прагматисте кое, движение прямого участия (participatory movement) левых, каким оно было до войны во Вьетнаме, с левыми созерцающими, которые пришли на их место. Одним из следствий той ужасной войны стало поколение американцев, которое начало подозревать, что нашу страну невозможно обрести, — что та война не может быть никогда прощена, напротив, она показала, что мы составляем нацию, зачатую во грехе и неисправимую. Это подозрение все еще не исчезло полностью. Пока оно не исчезло, пока американские левые остаются неспособными испытывать национальную гордость, до тех пор в нашей стране будут только культурные, а не политические левые.
Закат левых реформистов
48
Невозможно говорить об истории левой политики XX века любой страны, не сказав хоть несколько слов q марксизме. Ведь марксизм был не только катастрофой для всех тех стран, где марксисты пришли к власти, но и бедствием для левых реформистов во всех тех странах, где они у власти не находились.
В конце XX века марксизм пребывает в той же ситуации, в какой находился римский католицизм в конце XVI века. К тому времени уже знали обо всех ужасах папства эпохи Возрождения и испанской инквизиции. Многие христиане считали, что римским епископам было бы лучше отказаться от доктрины апостольского наследования и прикрыть лавочку. Они указывали, что христианство существовало задолго до папства и что ему жилось бы значительно лучше без папского престола.
Подобного мнения о марксизме придерживаются сегодня многие восточные и центральные европейцы, и я думаю, что они правы. Они считают, что идеалы социальной демократии и экономической справедливости существовали задолго до марксизма и что на этом пути продвижение вперед было бы гораздо значительнее, если бы \"марксизм-ленинизм\" никогда не был бы изобретен. Теперь, когда благодаря последнему Генеральному Секретарю Коммунистической Партии СССР стало ясно, насколько лучше было бы для России, если бы Ленин потерпел неудачу,
51
38 Марксисты обычно не хотят считать Уитмена, Дьюи или ФДР левыми. Но с тех пор, как в эпоху Депрессии Дьюи утратил веру в капитали