«Ночной смотр» В.А. Жуковского
Статья - Литература
Другие статьи по предмету Литература
лишь его призрак, как остался у покойного императора лишь пароль Франция вместо реальной страны, лишь призраки-гренадеры - вместо реальных солдат. Вот почему созданный Жуковским призрак Наполеона - в сюртуке сверх мундира, с маленькой шляпой и шпагой, едущий на старом коне боевом, - не страшен, не фантастичен, а напротив предельно конкретен, зрим, а вместе с тем и обыден, невеличествен и почти так же стар, как стары его солдаты и боевой конь. Описывая ночной смотр Жуковского как ужасающую, леденящую душу картину, Ф.З. Канунова при этом правильно обращает внимание на то, что Жуковский, в отличие от Цедлица, отказывается от мифологического образа Елисейских полей как места проведения самого смотра (Dies ist die groe Parade / Im eliseischen Feld), и справедливо мотивирует это отказом от идеализации Наполеона за счет мифопоэтической символики текста[viii].
Негероичность изображения Наполеона в Ночном смотре становится особенно очевидна, если сопоставить текст Жуковского с незавершенным пушкинским наброском 1824 года Недвижный страж дремал на царственном пороге…, где владыка севера в полночь (Раздался бой полночи) видит призрак Наполеона Во цвете здравия, и мужества, и мощи. В 1824 г. Наполеон для Пушкина еще чудный муж, посланник провиденья, / Свершитель роковой безвестного веленья. Наполеон из стихотворения Жуковского 1836 г. совсем иной, неромантический, его изображение сопоставимо с ироническими пушкинскими строками из Евгения Онегина о чугунной кукле Наполеона в онегинском кабинете. Недаром стихотворение Жуковского так понравилось уже изжившему в своей душе наполеоновский миф и написавшего в Пиковой даме об обманчивой наполеоновской личине маленького человека Германна Пушкину, поместившему Ночной смотр сразу же в Современник, невзирая на слабые возражения автора, полагавшего, что для дебюта - для первого номера нового журнала - стихотворение не годится[ix].
Дух времени
Никто не станет отрицать, да и невозможно, важность для Жуковского самой проблемы времени и связанного с ней спектра различных мотивов и ассоциаций. Тут и вполне конкретное - Надпись к солнечным часам в саду И.И. Дмитриева (1810), где И час, и день, и жизнь мелькают быстрой тенью!. И даже биографические, но весьма символически-значимые эпизоды. После гибели Пушкина Жуковский взял себе на память его серебряные часы, остановив стрелки на времени смерти поэта, позже он подарил их Гоголю; другие пушкинские часы, золотые, он подарил Нащокину[x]. Спустя три года, в 1840 г. объясняясь в любви Елизавете Рейтерн, поэт делает ей предложение так: он предлагает ей принять часы как символ всей своей жизни: Подождите, Елизавета, подойдите сюда, сказал я ей; я взял ее за руку, а у меня в это время были в руках маленькие часы, подаренные мне Наташею Киреевскою. Позвольте мне поднести вам в подарок эти часы, но часы обозначают время, время - жизнь; с этими часами я вам предлагаю всю мою жизнь. Вы ее принимаете?[xi] В перечне вещей Жуковского, оставшихся после его отъезде в Германию в Мраморном дворце, значится картина с достаточно жутким сюжетом: она представляет сидящего в креслах мужчину в форменном военном сюртуке, пред коим на столе две мертвые головы, орденские знаки и часы на крючке[xii]. При всей пугающей натуралистичности этого полотна, картина эта написана в духе традиционного аллегорического сюжета Vanitas (vanitas vanitatum et omnia vanitas - суета сует и всяческая суета), ставшего популярным в живописи с XVII в, особенно в натюрмортах нидерландских мастеров. Идея полотна, принадлежавшего Жуковскому, не только в том, чтобы показать связь смерти и военного поприща, но мертвые головы, ордена и часы аллегорически указывают и на бренность, тщету военной славы - на ее недолговечность, временность.
Эта аллегория заставляет вспомнить и примечательный аллегорический образ несытого и свирепого Сатурна (он же - греческий Хронос, то есть Время) из юношеского стихотворения Добродетель (Под звездным кровом тихой нощи…, 1798). Сатурн, парящий над вселенной С часами быстрыми в руках, уничтожает все земное величие владык мира, но невластен лишь над одной нравственной сферой - над добродетелью. Лишь добродетель - залог истинного бессмертия в вечности для тех, чей круг жизни совершится, - повторит Жуковский в одноименном стихотворении того же года Добродетель (От Света светов луч излился…). Здесь исток столь важной для поэзии Жуковского оппозиции времени и вечности: время равно смерти (равны концом и час и век - скажет Жуковский в 1806 г. в стихотворении Песнь барда над гробом славян победителей), а вечность - жизни, о которой в час торжественный полночного виденья грезит измученный земными страданиями человек. Его мечта достичь тайный брег, вернуться в отеческую сень вечности, его вера в существование Вечного, т.е. Бога-Творца (см. стихотворение Человек, 1801), находит себе опору и в земном, то убегающем, то возвращающемся времени, отчего обычная смена времен года приобретает эмблематически-символический смысл. О Боге нам гласит времен круговращенье, - говорит Жуковский в стихотворении Гимн (1808). Циклический годовой круг времени оказывается для Жуковского таинственным кругом, в котором Сильного рукою соединены воедино противоположные начала: Со тьмою - дивный свет, с дви