Geum.ru

Фельдштейн Г. С. Психологические основы и юридическая конструкция форм виновности в уголовном праве Москва, товарищество типо-литографии Владимир Чичерин, 1903 г

Вид материалаДокументы

Содержание


Отдел второй. Основные выводы по главным вопросам учения о формах виновности в связи с очерком возникновения и хода развития пон
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   43
2

Мы только что заявили, что непосредственным и ближайшим предметом настоящего исследования у нас выступит субъективная сторона преступления и, в частности, вопрос о формах виновности. По учению господствующей школы уголовного права, по общепризнанным принципам справедливости и по общепринятым в законодательствах современных культурных народов началам, для возможности применения наказания к нарушителю правопорядка должна, в ряду прочих условий, необходимых для этого, существовать и субъективная связь между деятелем и тем действием, запрещенным законом, которое ему ставится в вину. Лицо, действующее должно сознательно вызвать противозаконное последствие. Но если только при этих условиях может быть речь о субъективной связи с правонарушением, то весьма существенным является для дела уголовного вменения выяснение того, в каких формах может выступать вообще предвидение правонарушения. Вместе с тем представляется глубоко поучительным проследить, в каком отношении и размере предопределяет собой наличность той или другой формы предвидения правонарушения те мероприятия, которые целесообразно практиковать по отношению к действующему.

Попытка дать ответ на вопросы этого рода является одной из задач прикладной науки уголовного права и, поставляя себе целью выработать такое разграничение форм предвидения или виновности, которое наиболее соответствует психологическим условиям действующего и условиям той среды, в которой ему приходится оперировать, мы затрагиваем одну из самых основных и трудных задач уголовной политики.

Ведение нашего исследования, в полном соответствии с теми принципами, которые мы признали руководящими в предшествующем изложении нашем, будет отличаться, ввиду этого, следующими особенностями.

В нашей конструкции института виновности, при определении влияния форм предвидения правонарушения на уголовное вменение, мы предполагаем утилизировать прежде всего тот материал, который дается правом положительным, не только в смысле законодательства действующего, но и права вообще исторически существовавшего. Эти данные положительного права войдут в нашу работу постольку, поскольку мы признаем разработку в нем вопроса о виновности, могущей содействовать нам своими положительными или отрицательными сторонами в разрешении поставленной нами себе проблемы. Уже а priori можно видеть, что мы не ставим себе целью дать исторически законченный обзор положительных законодательств по интересующему нас институту, но ограничимся изложением только тех сторон и данных положительного законодательства, которые кажутся нам особо типичными и потому заслуживающими внимания. Если мы в некоторых случаях и будем прибегать к методу историко-сравнительному, то лишь поскольку это необходимо для уяснения истинного значения и характера тех постановлений положительного законодательства, которые будут представлять для нас интерес.

Наряду с данными положительного права и утилизированием всего того, что представляется необходимым для лучшего уразумения этого последнего, мы отводим видное место данным доктрины, теоретическим конструкциям и проч. материалам этой же группы.

Ввиду того значения, которое имеют для правильного конструирования проблемы, интересующей нас, данные психологические, мы целый ряд сведений по этим вопросам считаем необходимым выделить в особую часть нашей книги. Нечего и говорить, что эти психологические данные должны быть строго ограничены, насколько позволяет свойство предмета, теми вопросами, которые составляют, так сказать, психологическую основу учения о виновности. Мы предполагаем остановиться на выяснении тех сторон душевной жизни человека, с которыми приходится считаться, ближайшим образом, на тот конец, когда хотят дать такую конструкцию форм виновности, которая вполне пригодна для жизни и которая может оказывать действительное влияние на размеры уголовного вменения.

Если стараться одним словом определить, более или менее точно, общий характер нашего исследования и тот метод, к которому мы прибегаем, то мы не находим более подходящего термина, чем тот, который дается словом "критический".

В связи со всем вышесказанным мы предполагаем наше исследование разбить на три части. Первая из них будет посвящена изложению тех психологических данных, которые имеют ближайшее отношение к проблеме виновности и уголовного вменения. В этой части нашей работы мы предполагаем останавливаться, ввиду сложности некоторых психологических проблем, на критическом обзоре главнейших учений по тому или другому вопросу, имеющему для нас значение, и только вслед за этим обращаться к выводу тех или других психологических конструкций. Современное состояние психологии как науки вынуждает к такому образу действий, несмотря на то что для криминалиста было бы в высшей степени удобно заимствовать психологические данные из соответственной дисциплины в совершенно готовом виде.

Психологические данные, приведенные у нас, укажут, надеемся мы, не только то, каким образом лучше всего конструировать формы виновности, но посодействуют и проведению той черты, за которой уже не может быть больше речи о виновности в смысле известного субъективного отношения деятеля к нарушению правопорядка. Психологические данные дадут нам, надеемся мы, и ту точку опоры, которая необходима для обоснования самого принципа, на котором зиждется уголовное право, и обнаружит, что при помощи уголовной реакции вполне возможна в известных границах борьба с тем многосложным явлением в жизни индивида, на которое общественные условия существования налагают характер преступления.

Вторую часть нашего труда мы думаем посвятить различным типам постановки вопроса о формах виновности и их значении для уголовного вменения как в области положительных законодательств, так и в сфере доктрины. Само собой разумеется, что главное место нам придется по самому существу предмета и по тем целям, которые мы преследуем, отвести доктрине и законодательствам новейшим. После критической оценки самых разнообразных и типичных конструкций проблемы о формах виновности - оценки, которая косвенно уже выяснит основные и необходимые черты института виновности, мы предполагаем перейти к подробному обоснованию наших личных выводов по этим вопросам, что составит содержание третьей части нашей работы.

Эта третья и последняя часть нашего труда будет посвящена изложению принципов рационального разграничения отдельных форм виновности и освещению возможного значения этих форм для дела уголовного вменения. В заключение мы остановимся еще вдобавок на вопросе о том, каковы вообще те другие элементы, которые могут влиять на уголовное вменение помимо условий чисто субъективного характера, какими являются формы виновности.

Ввиду того, что та часть нашего исследования, которую мы выпускаем в свет, вследствие своей обширности сама представляет собой материал, вполне достаточный для того, чтобы составить содержание целого тома, и окончание задуманного нами труда затянется на некоторое время, мы предполагаем в особой части введения, вслед за этими же нашими строками, остановиться на предварительном изложении некоторых наших конечных выводов. Эти последние касаются вопросов о том, как возникли в истории права формы виновности, как следует разграничивать отдельные формы виновности и каково то значение, которое следует им отводить в качестве условий, влияющих на размеры той реакции, при помощи которой представляется целесообразным действовать на нарушителя в интересах восстановления социального мира и достижения общественной безопасности на будущее время. В пользу приема помещения в сжатой форме, в начале труда, наших конечных выводов может быть приведено, между прочим, и следующее основание. Ясное представление о том, чего ищешь, необходимо для того, чтобы найти это искомое. Более или менее точная формулировка наших конечных выводов в начале труда облегчит и читателям возможность более сознательно излечить за тем постепенным развитием хода доказательств, которые приводятся нами в пользу той, а не другой группировки форм виновности.

^ Отдел второй. Основные выводы по главным вопросам учения о формах виновности в связи с очерком возникновения и хода развития понятия виновности

1

Прежде чем перейти к разграничению отдельных форм виновности, к вопросу, который еще и поныне, несмотря на значительное число попыток в законодательствах и доктрине, не может считаться решенным окончательно, мы предполагаем дать краткий обзор возникновения понятия субъективной виновности и отдельных ее форм в истории уголовного права. Только вслед за таким историческим очерком мы перейдем к попытке рационального разграничения отдельных видов субъективной виновности. Мы предполагаем, далее, дать сжатое резюме взглядов на значение субъективной виновности для дела уголовного вменения с точки зрения трех основных школ уголовного права: школы классической, антропологической и социологической, и перейти в заключение к выводам по вопросу о том, как влияют формы виновности на размеры уголовной ответственности.

Тот взгляд, по которому на меру уголовного вменения влияет самым непосредственным образом наличность той или другой формы виновности, начинает все более и более ограничиваться в свете новейших исследований в сфере уголовного права. Не подлежит никакому сомнению, что вместе с тем как в науке уголовного права появились новые учения школы антропологической и социологической, а параллельно с этим и модифицировались некоторые доктрины школы классической, значительно стало суживаться значение для уголовного вменения моментов умысла и неосторожности, как двух основных форм виновности. В дальнейшем изложении нашем мы постараемся, однако, доказать, что роль умысла и неосторожности, как факторов уголовного вменения, несмотря на некоторые ограничения, не только не должна исчезнуть, но будет оставаться одним из коренных принципов криминалистики до тех пор, пока существует уголовное право как институт, оперирующий при помощи наказания. Одной из целей нашей работы является, между прочим, доказать, что, несмотря на целый ряд учений, отрицающих совершенно значение этих моментов для уголовного вменения признак предвидения правонарушения и отдельных оттенков этого предвидения, признак умысла и неосторожности всегда будет выступать как фактор, оказывающий могучее влияние на объем вменения. Мы увидим, вместе с тем, по мере хода нашего исследования, что одного этого признака еще далеко недостаточно для определения в точности меры вменения, и что он должен быть дополнен, а иногда и видоизменен под влиянием признаков других, из которых каждый, однако, не имеет особо решающего значения. Внимательный обзор тех новых критериев, которые выставляются в последнее время все настойчивее и настойчивее в качестве моментов, влияющих на уголовное вменение, убеждает нас в том, что ни за одним из них не может быть признано столь решающего для самого существа уголовного права значения, как за моментом предвидения или предвидимости правонарушения, в качестве элементов, определяющих собой, ceteris paribus, объем уголовного вменения.

Современная новейшая доктрина уголовного права, исходя из точки зрения опасности преступника для общежития и усматривая в степени опасности и трудности социального приспособления преступника главную цель наказания, облюбовала в качестве критерия, которым должно руководствоваться при определении меры ответственности, различение преступников привычных и случайных. Не отрицая важного значения этих категорий для выбора целесообразных мер в борьбе с преступностью, мы не можем, однако, придавать им решающего значения. Существуют, несомненно, неопасные рецидивисты и очень опасные преступники случайные. Стоит вспомнить только и измерить сравнительную опасность неуравновешенного случайного преступника, под давлением известных, неблагоприятно сложившихся обстоятельств бросающегося с ножом и убивающего свою жертву, и, с другой стороны, опасность, грозящую от преступника-рецидивиста, в тридцатый раз нарушающего общественную тишину или оскорбляющего словами полицейского. Для преступника случайного, раз он выбился из известной колеи, случаи неблагоприятного стечения обстоятельств могут только учащаться, и кто поручится за то, что он не опасен в будущем. С другой стороны, рецидивист, о котором у нас была речь, со своим надорванным организмом и ослабленной предприимчивостью в каком-нибудь новом, неизведанном еще им направлении, останется неизменно до конца дней своих, как это и подтверждает бытовое изучение преступника, на той же ступени антагониста городовых или сокрушителя мебели или посуды в домах своих ближних, на той же стезе нарушителя тишины и спокойствия, на которую он вступил, несомненно, не минуя закона достаточного основания.

Большого значения нельзя придавать в деле уголовного вменения и тем мотивам *(21), которыми руководствовалось то или другое лицо при совершении преступления. Мотивы недостаточно характеризуют личность, и возможны однородные мотивы у личностей, неодинаково опасных для общества, - у личностей, которые далеко несходно будут реагировать на ту или другую меру наказания. Значение мотивов было выдвинуто в новой литературе уголовного права ввиду того очевидного факта, что категории умысла и неосторожности сами по себе являются не всегда вполне достаточными критериями для решения вопроса о том, какому наказанию должен подлежать преступник. Исходя из того, что наказание должно сделать правонарушителя социально-терпимым, утверждали следующее: для меры и рода наказания могут иметь значение те, оцененные со стороны их социального значения, представления, которыми руководился преступник. В соответствии с этим принимали, что то обстоятельство, руководился ли нарушитель честными или бесчестными, нравственными или безнравственными мотивами, должно оказывать на размер и род наказания известное влияние, а сама классификация отдельных мотивов, по их социально-нравственному и частью юридическому значению, может иметь для уголовного вменения относительно большое значение. Но ошибочность всех этих попыток обнаруживается в значительной степени уже из правильного конструкирования понятия причинной связи. Мотив в упомянутом выше смысле и как представление конечной цели, которой руководствуется преступник, ни в коем случае не есть причина преступления. Такое представление является только одним условием этого последнего, а между тем единственно целесообразно воздействовать на причину, т.е. на совокупность всех условий, другими словами, на всю личность преступника. Легко может статься, что совершенно один и тот же мотив наблюдается у совершенно различных личностей и что данным мотивом личность очень мало характеризуется. Может, далее, случиться, что мотив сам по себе не является антисоциальным и совершенно безобиден, но только путь, на который вступило данное лицо для осуществления своей цели, выступает с противоправным характером. Если хотят придать мотиву действительное значение в деле уголовного вменения, то это может иметь место только на тот конец, когда мотив станут понимать в смысле всего психического существа преступника. Последнее же понятие равнозначаще идентифицированию понятию "мотив" со всей психофизической личностью преступника, т.е. с тем, что только с известной степенью точности может быть выражено словами "характер деятеля". Особое значение для вменения может иметь, следовательно, то обстоятельство, к какой разновидности принадлежит характер преступного агента.

Эти соображения приводят нас, в свою очередь, к несколько иному критерию для определения, соответствующего особенностям данного случая, наказания. Мы имеем ввиду психическую классификацию личностей в собственном смысле. Мы встречались уже с категориями преступников привычных и случайных, - с группами, в основание различения которых положены известные психологические особенности. Говоря о психической классификации, мы имеем, однако, в данном случае ввиду разграничение типов личностей не только со стороны вероятности проявления вовне их психических черт, в той или другой форме, но более глубокую классификацию по признаку психологических особенностей, исчерпывающим образом характеризующих индивида, как носителя определенного психического содержания. Большие надежды в этом смысле возлагали мы на точные исследования современной экспериментальной психологии. Но и эта последняя, по нашему крайнему разумению, не дает нам устойчивых отличительных признаков для различения определенных психологических типов. Экспериментальная психология дает в этой области ряды цифр, определяющих время реакции. Вряд ли она когда-нибудь, хотя бы и в отдаленном будущем, будет в состоянии дать сколько-нибудь надежную классификацию характеров; адепты экспериментальной психологии не измеряют, в сущности, духовных явлений; они учитывают только время, в которое совершаются те или другие психические акты; но такие данные не свидетельствуют даже о сравнительной психической силе этих актов.

Но если надежной классификации личностей не может дать до сих пор экспериментальная психология, то небольшого успеха, с нашей точки зрения, можно ждать и от эмпирической классификации личностей со стороны судьи или органов тюремных, на что целый ряд ученых криминалистов и практиков возлагает большие надежды.

Против полной основательности такого критерия свидетельствуют в особенности следующие соображения. Если теоретику не удается выставить руководящих принципов, то еще в меньшей степени могут это сделать судьи или другие органы. Если правила и принципы вообще возможны, - а в это мы верим ввиду общего сходства условий, среди которых приходится развиваться известным группам преступников, - то очевидно, что установление принципов целесообразнее ожидать от теоретиков. Никто не спорит против того, что судье должно быть предоставлено обширное поле усмотрения, но следует избегать, чтобы признание этого принципа приводило к замене теории законодателя чисто эмпирической теорией судьи. Не следует забывать, что судья не имеет возможности хорошо изучить личности преступника за то относительно короткое время, которое он проводит с ним в соприкосновении; что же касается органов тюремных, то предоставление им большой власти в деле определения наказания свидетельствует в пользу того, что такой порядок опасен для государства и что критерии прилежания и хорошего поведения заключенных, которыми руководствуются тюремные органы, являются признаками весьма ненадежными. Мало того. И органы тюремные видят преступника в искусственной обстановке, лишены возможности опять-таки с необходимой степенью вероятности судить о том, как действует на нарушителя наказание, воздействию которого он подвергается. Это обстоятельство позволяет относиться с сомнением к пользе и такого режима, при котором постановления органов тюремных проверялись бы органами судебными. Несмотря на все это, классификации эмпирической приходится, по-видимому, отдавать предпочтение перед всякими другими попытками классифицирования преступников уже потому, что жизнь обгоняет теорию, а равным образом потому, что единственно практическим путем может быть создана надежная теория. Но и критерий классифицирования личностей преступников, не говоря уже об его излишней общности, не в состоянии вытеснить критерия умысла и неосторожности по тому простому, но, тем не менее, решающему соображению, что критерии эти друг друга дополняют, но не исключают. Доказать это - одна из целей нашей работы. Перейдем, однако, к изложению существенных моментов того процесса, при помощи которого возникло понятие субъективной виновности, перейдем к изложению перипетий той эволюции, при помощи которой человечество дошло до необходимости признания всей важности для уголовного вменения признака предвидения правонарушения и оттенков этого предвидения.

2

Законодательства ранней формации уголовного права довольствуются, как свидетельствует история, принципом не субъективного, но объективного вменения. Для наличности ответственности, с их точки зрения, вполне достаточно, чтобы лицо вызвало, обусловило результат *(22). Древние египтяне наказывали смертью лицо, убившее случайно священное животное. Случайное убийство, по взглядам римского права в сакральный период его истории, в такой же мере требует искупления перед божеством, как и убийство умышленное. Сравнительная история законодательства свидетельствует, что у некоторых народов даже убийство, совершенное в силу требований закона, как, напр., казнь преступника, влекло за собой целый ряд религиозных церемоний, направленных к тому, чтобы смыть с лица казнившего то пятно, которое на него наложило причинение смерти *(23).

Реакция человека против причиняемого ему зла в форме отражения такого причинения, независимо от того, чем вызвано это последнее, вызвано ли оно существом разумным или даже только вещью неодушевленной, глубоко коренится в психической природе человека. Являясь в своей простейшей форме как бы отражением удара, реакция против всего того, что нарушает нашу неприкосновенность, приводит нас к действиям, направляющимся против причинения нам всякого страдания без того, чтобы справляться с истинной природой причины, вызвавшей наше страдание. На той стадии развития, когда лицо руководствуется такими примитивными соображениями, обиженный думает вдобавок только о самом себе - о том благе, которое у него отнято, и обсуждает нарушение только с точки зрения своего ущерба, но не с точки зрения лица, наносящего своим поведением ущерб. Такова психологическая подкладка того порядка объективного вменения, который наблюдается во всех законодательствах на первых шагах их развития. С течением времени те средства, которые служат чуть ли не бессознательно и инстинктивно для охраны права, постепенно совершенствуются, и на смену слепой реакции против правонарушения выступают меры более действительные, более рациональные, более практические. Они становятся вообще более приспособленными в том смысле, что лучшим и кратчайшим путем начинают вести к сохранению того, что по обстоятельствам возможно, а вместе с тем становятся приемами, которые, считаясь с настроением лица, учиняющего правонарушение, позволяют говорить о правосудии, а не о безотчетной реакции, о слепом ответе ударом на удар.

Столь необъяснимый, с точки зрения современного культурного человека, взгляд, по которому на правонарушающее последствие следует реагировать, не различая отношения правонарушителя к этому последствию, объясняется в значительной степени и тем, что главной формой реакции против правонарушения является в первобытные моменты истории человечества деятельность личная - самостоятельная защита своих прав в форме отражения нападения, переходящая в большинстве случаев в месть