Geum.ru

Последний фей пролог

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   9   10   11   12   13   14   15   16   ...   19
настолько безвредный, я бы лучше через стену полезла… - язвительно пробормотала Грета.

- Тебе не привыкать, - не остался в долгу студент, и, повернув голову к шевалье, несколько сконфуженно отозвался: - А явление сие криптозоологическое объясняется очень просто тем, что… э-э-э… существо это оказалось… э-э-э… не шестиногим семируком… а семируким шестиногом… если ты улавливаешь разницу. Потому и цапнуло… их.

- Оно решило, что это бугни надавали ему пинков! – озарило Грету, и она с новым уважением глянула в сторону своей предприимчивой обувки.

Та расшаркалась, давя румяные поганки.

- Спасибо большое, - искренне проговорила им дочка бондаря.

В ответ валенки по-военному стукнули пяткой о пятку, неуклюже наступая себе на рыбные хвосты.

- А если бы мы его пнули… ночью, к примеру… как кое-то советовал… оно цапнуло бы нас? – демонстративно не обращая внимания на крестьянку и ее обувь, дотошно прищурилась в сторону мага Изабелла.

- Н-ну… - стушевался школяр еще больше. – Может, промахнулось бы… в темноте-то…

- Силы небесные… Волшебничек на нашу голову… - картинно закатила глаза и простонала ее высочество. – До семи считать не умеет… руки от ног отличить не в состоянии… а туда же…

- К сведению некоторых здесь присутствующих анатомически-математических гениев, внешне между ними вообще никакой разницы нет, - уязвленно насупился чародей. – Пока не нападет – не различишь. И если бы не их сходство, рохлю семирука давно бы уже извели!

- А откуда тогда известно, что это – два разных животных? – первый раз за полдня перестала трястись и хоть чем-то заинтересовалась и герцогиня Жаклин.

- Семирук при передвижении преимущественно пользуется ногами, а еду собирает руками. И то, и другое у него с присосками, - уверенно и авторитетно, как будто сроду не принимал одного за другого, пояснил волшебник. – А шестиног ногами с ядовитыми крючьями не только перемещается, но и защищается.

- И что? – в ожидании развития математическо-зоологической темы, уставился на него Лесли.

- Что – что? – недовольно уточнил студент, многозначительно косясь на чересчур любознательного лесоруба.

- Почему они так называются, вот что? – увлекшийся магическим естествознанием, крестник не хотел ни отступать, ни понимать намеков.

- Спроси у того болвана, который их так поименовывал, - брюзгливее, чем хотел, отозвался маг, на прошлогодней зимней сессии как раз срезавшийся на таком вопросе, а еще на количестве и применении конечностей у сине-зеленых монстров.

- А, кстати, в самом деле, кто их так… - начал было дровосек задавать третий вопрос, приведший его крестного к весенней, а потом и осенней переэкзаменовке, и осекся, точно вдруг забыл, что хотел сказать, или одна мысль, более важная, перебила другую.

Но идея, ни с того, ни с сего посетившая его разум возмущенный, уже была высказана задумчиво ее высочеством:

- А давайте… свернем здесь… н-направо?..

- Это еще в честь чего? – удивился Агафон, но уже в следующую секунду сморгнул и наморщил лоб, гадая, как он мог усомниться в таком здравом предложении.

- П-потому что… тут… полянка… какая-то… п-подозрительная… - заикаясь и спотыкаясь на каждом слове, словно переводя с листа с малознакомого языка, проговорила принцесса. – Значит… надо идти направо…

- Да, деточка… - с каким-то сонным изумлением почти сразу поддержала ее тетушка. – Действительно… У меня тоже создалось впечатление… что надо срочно свернуть направо…

- Да зачем?.. – растерянно оглядел странно притихших дам де Шене, но почти сразу же пожал плечами, свел озадаченно брови над переносицей, и вздохнул: - Да, кажется, действительно надо свернуть.

- Ну, надо, так надо… - развела руками Грета и послушно устремилась вслед за остальными.

- Странно, как мы раньше в эту сторону не пошли! - возбужденно жестикулируя, говорила она странно притихшим товарищам. – И зачем надо было тащиться в самую глубь леса, когда можно было пройти по опушке? Это ведь и легче, и проще, и быстрее, и светлее, и удобнее, и деревьев там меньше, и чудовищ тоже, а если и есть, то и размерами они там должны быть меньше, потому что на ровном месте не спрячешься, и засаду не устроишь, тебя же добыча видеть будет, и убегать, и голодным можно только так остаться, или вовсе удохнешь и вымрешь, а значит, все крупные монстры будут скрываться в лесу, ну и пусть они там скрываются, потому что они там, и лес там, а мы тут теперь, и вообще не знаю, чего мы раньше тут не пошли, а все мелкие монстрики нам не страшны, потому что у нас и меч, и топор если надо крестный Агафон наколдует, и палочка у него есть, и сам он волшебник, только не знает еще как, но ведь когда-нибудь же всё равно узнает, а еще там птички поют так красиво, так душевно, так проникновенно, а здесь никто не поет, и не пел, а, может, и пел, но я сколько иду, и сейчас, и ночью, и ни разу не слы…

- Грета… ты можешь помолчать?.. – словно очнувшись от транса, с выражением неописуемой муки на лице взмолился Агафон.

- Ну, вот… - личико крестьянки сделалось жалким и несчастным. – Всегда вы, мужики, так… Никакого понимания… Стоит только бедной девушке рот на секундочку приоткрыть – и сразу орать…

- Хоть немного?.. Грета? Пожалуйста?.. – просительно глянул на нее Люсьен.

- Ради тебя – постараюсь… - испустила тяжкий вздох девушка и закусила губу, мужественно запирая не успевшие еще вырваться слова на замок.

- Птички у нее распелись… «В роще калина, темно – не видно…» - бросив кислый взгляд на крестьянку, пренебрежительно фыркнула Изабелла и продолжила сосредоточенно продираться сквозь сплетение ветвей и лиан к замаячившему сквозь медленно редеющий подлесок болоту.

Но и вправду – чем ближе к трясине подходили люди, тем явственней слышалось нежное пение какой-то птицы. Она то возвышала тонкий хрустальный голосок в переливчатых трелях, обволакивающих душу мягкой теплой лапой сонного счастья, то пускалась выводить простую, но такую проникновенную мелодию, что слезы наворачивались на глаза, а в горле щипало, и хотелось улыбаться и плакать от чистой и светлой грусти, что навевала безыскусная песенка неведомой певуньи.

Еще несколько метров, и последние молодые деревца – форпост леса у границы топи – расступились, открывая умиротворенно остановившимся путникам вид на широкую полосу цвета хаки, поросшую камышом и осокой от края до края унылой долины. Справа, километрах в двух-трех от них, маячила непреклонная и презрительная громада замка. От нее, смешно размахивая руками с чем-то блестящим, бежали в их сторону по кромке леса с десяток громоздких фигур. А прямо перед беглецами…

Агафон ахнул.

Прямо перед ними, вцепившись в полусгнившую коряжину кривыми когтями размером с рожок для мороженого, сидело нечто. С виду оно больше всего напоминало жабу размером с человека – если бы жабы даже такой величины имели короткие рога, беспорядочно произраставшие на покрытой бурыми пластинами морде, когти и крылья – огромные, опушенные снежно-белыми перьями, словно какой-то непоседливый волшебник начал превращать мерзкое чудище в доброго духа, но бросил на половине и забыл.

- Жаборонок… - отстраненно улыбнулся сладкоголосому монстру шевалье.

- Это он и есть? – с тихим любопытством глянула на явление Изабелла. – Который приносил бугням дичь?

- Ну, может, и не тот же самый… - неуверенно пожал плечами Люсьен и, склонив голову набок, влюбленными глазами впился в щебечущее самозабвенно чудо. – Но похож… Особенно крылья… Сказка, а не крылья... Поглядите…

- Красота неописуемая… - прошептала Грета.

- Крылья у него действительно восхитительные… - умильно проворковала герцогиня. – Так бы стояла и любовалась…

- И слушала… - мечтательно полуприкрыла глаза принцесса. – Какой голос… Какое пение…

- Музыка небес… - промурлыкала в экстазе тетушка. – Нирвана…

- Точно… мир ванны… самый… - с видом знатока кивнул Лесли и запрокинул голову, будто вдыхая неземные звуки.

Над замершим в созерцании певучего дива отрядом воцарились мир и безмятежность.

И только Агафон нерешительно нахмурился, будто какая-то заноза глубоко в подсознании не давала ему покоя, пожевал губами и растерянно пробормотал:

- Бугни бегут сюда… Скоро будут здесь…

- Ну и что? – туманно улыбнулась Изабелла, ритмично покачиваясь в такт чарующей мелодии песни. – Пусть будут…

- Погоди… - физиономия де Шене растеряла чуток своей экзальтированности и омрачилась тенью заботы. – Какие… бугни?..

- Зачем бугни?.. – тоже вспомнила кое-что и зябко поежилась герцогиня.

- Откуда?.. – встревожилась, наконец, и принцесса.

- Оттуда, - мотнул в сторону замка головой волшебник. – Бугни. Те самые. Гавара.

- Но… - потерянно заозирался теперь и Лесли, словно только что свалился с облака. – Но… а чего мы тогда?... Разве мы… разве нам, то есть…

- Не надо бежать?.. – робко договорила за него герцогиня.

- Бежать?!.. Бежать?!.. Бежать?!.. – патетически возопил маг. – Да именно это в последние несколько минут я и пытаюсь сделать, в отличие от вас, музыкальных маньяков!

Крестьянка поморщилась, будто такое нелепое заявление в подобную дивную минуту было по меньшей мере святотатством, но в следующую секунду слова школяра дошли и до ее замутненного руладами чудовища сознания.

- Я не маньяк… я просто музыку люблю… и песни всякие… хорошие… А он так свищет… так заливается… всю жизнь бы слушала…

- Надо бежать, а она рот разинув стоит! – возмущенно вскричал Лесли.

- Чего вы все тут выстроились как на параде?! – горячо поддержала его принцесса. – Бежим!

- Беги, беги… - с неприязнью уставился на нее волшебник. – Ну, чего стоишь?

- Я… я… я… - побледнела Изабелла, не сделав ни единого движения. – Я… я… не могу!..

- И я… даже пальцем шевельнуть… - сообщил шевалье после непродолжительной борьбы с самим собой, растерянно взирая то на выроненный трофейный меч посреди жесткой болотной травы, то на торопливо перескакивающих с кочки на кочку по одной им ведомой тропинке людоедов. – Даже нагнуться не получается!..

- Что с нами? – с испугом воскликнул лесоруб, сколь отчаянно, сколь и бесплодно пытаясь пошевелить хоть рукой, хоть ногой.

С таким же успехом он мог пытаться силой мысли заставить пойти дерево за своей спиной.

- Песня жаборонка, - угрюмо процедил чародей, словно параграф учебника пересказывал, – имеет психотропно-парализующий эффект. Попав в радиус поражения и подвергшись ее воздействию на протяжении критического интервала времени, жертва теряет способность к самостоятельному перемещению, а в некоторых случаях, и ясность сознания. Но если второе можно преодолеть, то от первого средств не найдено… Так эта гадина и охотится, кстати. Выбирает себе меню на день, садится на опушке и начинает высвистывать нужного зверя. Заказ выходит как дурак – и приятного аппетита…

- А я-то думал, как он с такими огромными крыльями в лесу промышляет?.. – оставил бесполезные старания пошевелиться и удивленно покачал головой Люсьен.

- Ты еще про всякую чушь думать будешь в такой момент!!! – на грани истерики вскричала принцесса. – Ты бы лучше подумал, как нам от него сбежать! От него и его дружков!

- Я же сказал – никак! - отвечая на вопрос вместо сконфузившегося рыцаря, подавленно огрызнулся студент. - Пока жаборонок сам не отпустит…

- А когда он нас отпустит? – нервно вытянула шею в сторону резво приближающихся людоедов герцогиня.

- Когда эти прискачут – тогда и отпустит… - убито сообщил Агафон и повесил голову. – Палочку отдам – это они его на нас науськали…

Потому что перед завораживающей песней крылатой твари бессильна была не только блокируемая монстром человеческая магия, но и орудие фейского труда, оттягивающее карман школяра мертвым грузом.

Такая же безжизненная тишина повисла свинцовым гнетом над обездвиженным, беспомощным, а потому обреченным отрядом.

Розовые валенки, еще недавно такие энергичные, вяло плескались в бочажке за оседланной жаборонком корягой.

Надежды ни на помощь, ни на спасение не было.

- Страхолюдина, конечно… чего спорить… Но зато как заливается, шельмец… Как заливается… - блаженно улыбаясь, словно не грозил им скорый плен, а то и чего похуже, проговорила неожиданно не в лад, невпопад крестьянка. – Ровно покойная теща Жана Колёсника на день Последнего Колоса… Ох, голосистая бабка была… а какие песни знала… старинные сплошь… да еще какие сердечные… Так слезу и вышибало… за душу аж хватало… до печеночек пробирало…

Сочувственно воздохнув, товарищи ее потупили взоры, не в силах смотреть ни на самодовольно разливающуюся соловьем буро-зеленую тварь, ни на приближающихся врагов, ни на цепко захваченную колдовскими чарами жаборонка Грету.

- Ой, а вот это он сейчас выводит… вот это… - благоговейным шепотом сообщила дочка бондаря, остекленевшим взором глядя куда-то в подпространство. – Похоже на мою любимую… про землянику…

И, к смущению и почти ощутимой неловкости людей, крестьянка прикрыла глаза, склонила голову набок, и прочувствованно, с придыханием затянула:


Жила в одной деревне Эмма,

Красою знатная была -

Лицом прекрасней орхидеи -

Цветами юности цвела…


После первого куплета смущение слушателей сменилось смятением.

После второго – нехорошим предчувствием.

Которое переросло в полную тихого ужаса обреченность после третьего.

Больше всего люди сейчас жалели, что не в состоянии поднять руки – если не кинуть в певицу хоть чем-нибудь, то хотя бы просто зажать уши – потому что такие приемы, как свист, завывания и просто исступленные призывы немедленно прекратить дополнительную пытку поймавшая кураж артистка игнорировала как шум ветра в кронах.


…Но вот однажды рыцарь важный

По той деревне проезжал

И деву стройную как лебедь

Он у сарая увидал…


По мере того, как разворачивалась история взаимоотношений бестолковой девы с лицом растения-паразита и сластолюбивого проезжего, все и каждое по отдельности предчувствия сбывались по полной программе, с каждым душераздирающим куплетом достигая всё новых и новых высот.


…Сказал ей рыцарь подбоченясь

И заиграли чувства в нем:

Пойдем со мною в лес зеленый -

Мы землянику там найдем…


Оказывается, познал экспедиционный корпус почти в полном составе, на Белом Свете имеются вещи пострашнее людоедов, лесных чудищ и злых колдунов.


…А поутру, лишь солнце встало,

Уехал рыцарь молодой -

Лишь пыль дорожная осталась -

Да на руке горит кольцо…


Не замечая реакции аудитории, Грета выводила деревенские страдания проникновенным, как пение циркулярной пилы, наткнувшейся на сучок, голосом, и искренние слезы сочувствия горькой судьбинушке бессчастной девицы выступали на ее прикрытых в исполнительском экстазе глазах.


…И люди в той деревне стали

Пенять девице без конца.

Эммануэлью ее звали,

Исторья правдой та была.


Когда последний тоскливый звук песни Греты затих, тетушка принцессы расплакалась, сама Изабелла выглядела так, словно выпила три стакана рыбьего жира, в глазах Люсьена застыло болезненное недоумение: «За что?..», физиономия Лесли отражала всеохватывающее блаженное облегчение, а Агафон…

Агафон готов был взлететь от мимолетного прикосновения крыла удачи.

- Жаборонок!!! – звенящим от радости голосом выкрикнул он прежде, чем набравшая в груди воздуха аудитория смогла начать высказывать мнения по поводу сольного номера дочки бондаря. – Жаборонку плохо!!!

Четыре пары глаз устремились мгновенно на певучего монстра1 и тоже вспыхнули надеждой: самодовольная еще недавно морда чудовища была теперь перекошена словно от немыслимой душевной муки, круглые желтые глаза подернуты полупрозрачной пленкой, когти судорожно сжимались и разжимались. Казалось, еще немного – и тварь, наплевав на обязательства и дружбу, взмахнет своими ангельскими крыльями и рванет отсюда очертя голову и затыкая уши лапами…

На озвучивание вывода его премудрие времени терять не стал.


На горе поет петух,

Под горою лошади!

Милка, косо не гляди -

Давай гулять по площади!..


Если бы Грета могла петь на октаву ниже, это прозвучало бы именно так, но, в отличие от крестьянки, волшебник знал поражающую силу своего вокала и теперь пользовался этим беззастенчиво.

На войне как на войне.

Принцесса и ее тетушка, не сообразив сразу, что происходит, вздрогнули и жалостно застонали, подобно душам, поджариваемым на плутониевых сковородках. Шевалье же уловил замысел мага моментально.


«Нам пеняют за деяния фривольные,

Называют нас «ворами» и «дубьём»...

А мы сами тоже люди подневольные:

Мы походной жизни тяготы несем!..» - заорал он во всю рыцарскую глотку любимые военные куплеты деда.

Жаборонок позеленел, забыв, что он не хамелеон.

Лесоруб при виде дрогнувшего чудовища встрепенулся, крякнул, разинул рот и загорланил игривую кабацкую песню так, что над лесом поднялась и закуролесилась, сталкиваясь и рассыпаясь перьями, маленькая стая испуганных ворон:


Одну простую сагу,

А может быть балладу,

А может даже притчу

Желаю я пропеть!

Её я вспомню сразу

А может и не сразу,

А может быть припомню

На четверть иль на треть!..


Чудовище покачнулось, и обнадеженные люди азартно усилили натиск:


«…Оторвался лист зеленый

Над сараем полетел.

Парень девке в сени лазил -

Познакомиться хотел!..» - вопил чародей.


«А походы - развлечение ведь то ещё...

На коне в жару скакать такая жесть:

Отобьёшь себе дворянское достоинство,

Родословная пылает - аж не сесть!..» - вторил ему де Шене.


«Одной простой служанке,

А может быть дворянке,

А может быть купчихе

Нежданно повезло:

Послал король ей мужа -

Богатого виконта,

А в нём на центнер жира

И мозгу на кило!..» - соловьем-разбойником заливался сипло лесоруб, не сводя горящего взора с нервно передергивающего крыльями жаборонка.

Наконец-то идею поняли и женщины.


«Ночною мглой укрылся сад,

И звезды с неба не глядят,

И, словно бы утомлена,

Свой лик укрыла тьмой луна.

Один лишь рыцарь молодой

В ту ночь не смог найти покой:

Отважен, нежен и влюблён

По саду тихо ходит он!..» - слаженный королевский дуэт окрасил и притушил разухабистую какофонию.

Жаборонок неожиданно ожил, глаза его умильно сверкнули, и сладкая, опутывающая не хуже паутины мелодия полилась из широкой пасти с новой силой.

- Цыц вы!!! – страшным голосом гаркнул на дам Агафон и, не останавливаясь ни на секунду, чтобы объясниться или извиниться, взревел не своим голосом:


На яру растет калина,

На калине – колбаса!

Милка вечером не вышла -

В ногу цапнула оса!..


Но королевские родственницы и так уже поняли свою промашку и сконфуженно замолкли, давая полную силу и волю сводному мужскому хору.

И тот старался.


…Но по жизни так внезапно всё меняется,

Ведь геральдика намешана хитро -

На главе моей корона засияется,

А не это шлемовидное ведро!..


…В альков она взлетела,

А может не взлетела,

А может быть к подругам

Стрелою понеслась,

И всем им рассказала,

А может быть поведала,

Что чудная помолвка

Волшебно задалась!..


«…Но появился рыцарь бедный

На тощем чахлом жеребце.

Собою сумрачный и бледный,

Следы порока на лице…» - решила, что негоже такой замечательной спевке проходить без участия примы и поддержала команду очередной любимой песней Грета.

То ли тембр ее голоса был уникальным, то ли отсутствие слуха, голоса и вкуса носило особо неповторимое сочетание, то ли даже у монстров имеется предел выносливости, но выступление дочери бондаря оказалось решающим.

Из пасти жаборонока вместо околдовывающего пения вырвался тонкий жалостный вой, огромные крылья хлопнули, окатывая вокалистов стеной брызг грязи, болотной воды и лягушачьего потомства, заливая им лица…

А когда грязные руки людей прочистили глаза, то от посланца бугней не осталось иного следа, кроме содранной гнилой коры на коряжине.

Несколько секунд спустя, подхватив меч и Грету, отряд рванулся бежать, маневрируя по частому худосочному подлеску. Крестьянка, вцепившись в руку Люсьена и резво перебирая ногами, всё же вид имела более чем слегка озадаченный, и время от времени недоуменно мотала головой, словно норовя вытряхнуть через уши что-то ненужное, но привязчивое.

Похоже было, что отважные осинки и буки, некогда выступившие на завоевание трясины по поручению своего родителя-леса, медленно, но верно проигрывали эту битву. Тут и там валялись, погрузившись наполовину в топкую почву, подгнившие у корней или задушенные болотным вьюнком стволики, образуя между мелкими, но неожиданными бочагами барьеры и завалы. Объеденные неизвестным любителем молодой древесины, торчали среди них сторожевым частоколом огрызки высотой не более полуметра. То и дело попадались изогнутые дугами деревца, притянутые за кроны и превращенные в ловушки для всего, что мельче волка, трясинными паукрабами…

Но что команде, тренированной на преодоление метровых стен из валежника и ям от вывороченных с корнями столетних лесных великанов, несколько луж и жалких корявых палок! И люди неслись по пружинящей прихлюпывающей земле подобно скаковым лошадям на конкурном поле, не теряя времени на то, чтобы оглянуться. Тем более что в этом не было особого смысла: дикий ор и гиканье настигающих преследователей недвусмысленно информировал об их местонахождении, скорости и неспешно, но непреклонно сокращающемся расстоянии. И люди бежали, падая и вставая, поднимая друг друга, задыхаясь, загибаясь от боли в боках и груди, не видя перед глазами ничего, кроме отрывочно вспыхивающих серым оловянным светом картин бесконечной трясины и леса…

Но ближе, живее и реальнее всего происходившего с ними были резкие злые выкрики нагоняющих бугней.

Да кончится ли это проклятое болото когда-нибудь, или сам Гавар водит их кругами, ухихикиваясь до колотья в печеночках?..

Агафон, сипя и хрипя измученной грудной клеткой и сжимая в потной руке до судорог чье-то опутанное браслетами запястье, споткнулся о выступающий корень непонятно как выросшего здесь толстого дерева и полетел плашмя, едва выпуская из сведенных пальцев худую руку. Падая, он зарылся лицом в грязь, но тут же поднялся, лихорадочно отплевываясь, размазывая по щекам и со слезами выковыривая из глаз тину, едкую, не хуже хозяйственного мыла…

И вдруг понял, что подниматься-то он еще не закончил.

Медленно проплыло перед ним белое лицо застывшей безмолвно герцогини, тощие кривые стволы чахлого леска с чудом проросшими между ними баобабами, спины налетающих на них – будто тоже поголовно натолкали себе кусачей ряски в глаза – товарищей…

Неведомая сила, поднимавшая студента, развернула его неожиданно, и прямо перед единственным освобожденным от грязи глазом пленника очутился плаксиво перекошенный рот, усаженный острыми, как иглы, кривыми желтыми зубами.

- Чуваек? – вопросительно проговорил рот, обдав все еще по инерции пытающегося бежать школяра зловонием отродясь не чищенных зубов.

- Ч-что?.. – уточнил волшебник тоже скорее по инерции, чем из желания понять или завязать разговор со схватившим его за шкирку существом.

- Чуваек? Дуйбина? Ноча? – повторил монстр, и маленькие бурые глазки его недобро блеснули.

Рука его премудрия рванулась к карману за палочкой, но вторая могучая лапища монстра перехватила ее и дернула.

Палочка вместе с карманом отправилась в свободный полет к земле.

Чародей не удивился бы, если бы узнал, что за ней последовала и его кисть: после рывка чудовища руку он больше не чувствовал, если не считать сплошного пульсирующего очага пронзительной боли там, где еще недавно начиналась ладонь.

Жалобно взвыв, маг прижал бедную конечность к груди, схватил другой рукой, чуть выдохнул облегченно – кисть не отваливалась, по крайней мере, пока.

И тут он – опять же сам по себе – развернулся в пол-оборота.

Откуда ни возьмись, в паре сантиметров от его носа появилась и зависла на несколько мгновений огромная дубина с пробитыми сквозь ее конец двумя заостренными железными штырями.

- Хряп! – то ли представился, то ли пригрозил монстр.

Дубина пропала из поля зрения, и Агафон снова поплыл – но теперь уже не только вверх, но и вперед.

Слоном к слону – слона не увидать.

А вот с расстояния вытянутой руки…

Гугень?!..

Один отчаянный мазок рукавом по замазанной тиной физиономии – и картина новой катастрофы открылась его застывшему в ужасе взору: прогуливающиеся вокруг баобабы… товарищи, дергающиеся беспомощно в их ветвях…

То есть, руках…

ГУГНИ?!..

Мозг школяра, сидевший на голодном кислородном пайке последний час, сложил, наконец-то, два и два, и взорвался истеричными, но ох как запоздалыми предупреждениями.