Книга Н. Смита рекомендована слушателям и преподавателям факультетов психологии и философии вузов по курсам общей психологии и истории психологии, системных методов ис­следования и преподавания психологии

Вид материала

Книга

Содержание Общественная психология Прямой реализм Экологическое восприятие/

Подобный материал:

• Первые программы психологии как самостоятельной науки. 20. Роль Вундта в оформлении, 24.84kb.
• Морозов А. В. М71 История психологии: Учебное пособие для вузов, 3214.19kb.
• Современная Гуманитарная Академия, 197.44kb.
• Темы рефератов по дисциплине «История психологии», 21.19kb.
• План: Предмет и задачи психологии как науки > Место психологии в системе наук и структура, 1231.11kb.
• Программа минимум кандидатского экзамена по курсу «История и философия науки», 121.23kb.
• Лекция по дисциплине «Методика преподавания психологии» тема: Предмет методики преподавания, 128.25kb.
• Модуль Социальная психология как наука, 415.34kb.
• Методические рекомендации по методике преподавания психологии. Тематика семинарских, 78.25kb.
• Вопросы к зачету по методике преподавания психологии, 18.95kb.

Глава 13. От общества к вероятностям: шесть систем

^ ОБЩЕСТВЕННАЯ ПСИХОЛОГИЯ

Общественная психология, наряду с энвайронмен-тальной, возникла под влиянием призывов к соци­альной реформе, звучавших в 1960-х годах, и подъе­ма социальной активности. Она начиналась с лече­ния поведенческих патологий и критиковала характерное для клинической психологии внимание к болезни, а не здоровью, к лечению, а не профилак­тике, и к индивиду, а не системе человек—ситуация (Heller & Monahan, 1977). Во время президентства Кеннеди ее росту также способствовало учреждение в законодательном порядке общественных центров психического здоровья. Одно из первых исследова­ний включало в себя программу, которая должна была помочь психиатрическим больным преодолеть негативное отношение к себе. Она учила пациентов быть компетентными в вопросах их повседневной жизни и предлагала групповую поддержку (Fair-weather et al., 1969). После того как был достигнут лишь ограниченный успех, исследователи пересмот­рели программу и включили в нее систему обще­ственных коттеджей, с тем чтобы в течение опреде­ленного периода времени можно было снять у паци­ентов чувство ущербности, которое возникало у них в психиатрической больнице, прежде чем они поки­нут коттедж, чтобы вести более независимую жизнь.

Общественная психология развилась из приклад­ного использования поведенческой психологии в до­мах престарелых, школах, тюрьмах и других учреж­дениях, перенеся ее на более широкие сообщества. Ее предметом является человек в социальном контексте. Подобно эко-бихевиоральной науке Роджера Барке-ра (см. главу 7), она частично черпает свое вдохно­вение из идей Курта Левина, особенно из его концеп­ции поведения как функции человека и среды. Она также опирается на демонстрацию Баркером того, как сеттинг поведения определяет паттерны поведе­ния. Сеттингом поведения может быть дискотека, универмаг, офис, почта, заводской цех — любая си­туация, в которой паттерны поведения предсказуе­мы. В сеттинге поведения сообщество является эко­системой с устойчивыми паттернами поведения в среде, которая его окружает. Сообществу присущи имплицитные правила проведения мероприятий, и люди внутри сеттинга знают эти правила для паттер­нов поведения и следуют им. Они следят за тем, что­бы другие также следовали правилам, иначе им грозит исключение. Таким способом сообщество осуществляет саморегуляцию и поддерживает стабильность (допол­нительный материал по сеттингам поведения см. в гла­ве 7). Этими устойчивыми паттернами поведения и физическими условиями, наряду с такими фактора­ми, как обмен ресурсами, взаимодействие одного сет­тинга поведения с другим и социальный климат, за­нимаются общественные психологи совместно с ин­дивидом, который является частью общественного сеттинга.

Психология чаще всего акцентирует внимание на человеке или даже на части человека — например, на нейронах — и стремится понять поведение с этой ор-ганоцентрической позиции. Там, где необходимо ле­чение, она стремится изменить человека. Этот подход свойственен почти всем видам психотерапии. Инди­видуальное вмешательство пренебрегает условиями на уровне, отличающемся от уровня индивидуума, и, как может показаться, упрекает жертву (Ryan, 1971). Если изменить индивидуума, но оставить без пере­мен ситуацию, которая вызвала проблему, это, ско­рее всего, приведет только к временным успехам, если таковые вообще будут, и может подкрепить представление человека, что он сам виноват и опять потерпел неудачу. Неудовлетворенности этим тради­ционным акцентом на лечении и на человеке как пас­сивном реципиенте («пациенте») противопоставля­ются двойные цели общественной психологии, состо­ящие в профилактике и придании сил. «Придание сил» («empowerment») означает предоставление воз­можности людям, которые имеют меньше прав или маргинальный статус — либо в силу физических или поведенческих недостатков, либо в силу социальных или демографических условий, — позаботиться о собственной жизни (Fawcett, 1990; Rappaport, 1990) и проявить желание внести вклад в свое общество (или общину). Общественная психология стремится понять общество, частью которого являются люди, и сделать его более благополучным, изменив взаимо­действие человека и ситуации. Общественный пси­холог старается работать с социальными структура­ми и в таких разнообразных сеттингах, как семья, микрорайон и медицинская клиника или больница.

Используя пять основных сеттингов поведения Баркера — государство, рабочие места, школы, доб­ровольные группы и религиозные группы, — Шинн (Shinn, 1987) провел обзор исследований в каждом и высказал предложение, как общественная психоло­гия может работать с целью «понимания и вмеша­тельства на уровнях, выходящих за рамки индивиду­ума» (р. 568), т. е. на уровне сеттинга поведения. Ор-форд (Orford, 1992) указывает, что сообщества предполагают социальные сеттинги на множестве уровней, включая социоэкономические условия, ген-дер, возраст и недееспособность, и общественные психологи должны обращаться к каждому из них. Изучая роль экологической психологии (эко-бихеви­оральной науки) в общественной психологии, О'Коннер и Лабин (O'Conner & Lubin, 1984) рас­сматривают уровни несколько иначе — уровни инди­видуума, семьи, сообщества и социокультурных ус­ловий.

Несколько коротких цитат показывают контексту­альный, многомерный и ориентированный на взаи­мосвязи подход этой системы:

• «Многоуровневый, многоструктурный, мульти-детерминированный социальный контекст» лучше всего обеспечит понимание в общественной психоло­гии (Kingry-Westergaard & Kelly, 1990, p. 27).

325

• «Многомерный анализ систем вместо установле­ния одиночной причины необходим для того, чтобы удовлетворить интересы общественной психологии» (Tolan et al, 1990a, p. 7).

• «Отношения носят взаимный характер: люди воз­действуют на сеттинги, а сеттинги — на людей, люди влияют на другие сеттинги, а один сеттинг влияет на другой» (Kingry-Westergaard & Kelly, 1990, p. 28).

• Исследования в общественной психологии должны проводиться «в контексте изучаемых лю­дей» (Rappaport, 1990, р. 35).

Общественная психология связана с энвайронмен-тальной психологией, а также с эко-бихевиоральной наукой. И энваиронментальная, и экологическая психология важны при планировании социальных вмешательств в общество (Rappaport, 1977). Во мно­гих случаях исследования, цели и методы, которые используются энвайронментальной и общественной психологией, неотличимы друг от друга (Holahan & Wandersman, 1987), как это имеет место в нижепри­веденном примере («Энваиронментальная психоло­гия»), когда общество и школа приняли совместное участие в проектировании пришкольной территории. В целом, общественная психология фокусирует вни­мание на поведенческих проблемах, увязываемых с организациями (institutions), к которым принадле­жат конкретные люди (Levine & Perkins, 1997), тог­да как энваиронментальная психология изыскивает пути создания среды, способствующей повышению социального благосостояния. Однако это различие часто является скорее вопросом степени, чем каче­ства.

К сожалению, согласно некоторым сторонникам системы (Lounsbury et al., 1985; Heller, 1990), боль­шая часть исследований, которые, как сообщалось, имели отношение к общественной психологии, не достигла своих целей, сосредоточившись по привыч­ке на человеке. Частично проблема состоит в том, что пока не разработана адекватная исследовательская методология для изучения взаимозависимых инди­видуумов, составляющих сообщество, так и отсут­ствуют хорошие методы для изучения изменений в сообществе, за исключением изменений на самом по­верхностном уровне (Heller, 1990). Однако, возмож­но, ситуация улучшается (Orford, 1992), о чем сви­детельствуют статьи в последних сборниках по ис­следованиям в общественной психологии, часть которых процитирована здесь (Tolan et al., 1990b).

^ ПРЯМОЙ РЕАЛИЗМ

Поскольку аргументы в пользу прямого реализма в психологии приводятся, в основном, австралийца­ми, его можно также назвать австралийским реализ­мом. Основным инициатором этого подхода в психо-

логии является Дж. Р. Мейз (J. R. Maze, 1983, 1991), который критикует допущение когнитивной психо­логии, что мы познаем мир только через посредство ментальных репрезентаций внутри нас, которые сим­волизируют реальные объекты окружающего мира. Так как предполагается, что мы конструируем свой мир, а не познаем его непосредственно, этот когни-тивистский взгляд называют также «конструктивиз­мом» (не путать с социальным конструктивизмом, который предполагает социальные, а не ментальные конструкции). Он восходит к идеям немецкого фи­лософа XVIII в. Иммануила Канта и стал настолько влиятельным в американской психологии и психоло­гии некоторых других стран, что его иногда имену­ют позицией «истеблишмента». Возможно, он лучше всего известен своим пониманием психологических событий как «обработки информации».

Конструктивизм, в своей форме ментальных / мозговых вычислений или обработки информации, доминирует в когнитивной науке... Согласно этому тезису, задача психологии — объяснить, как мозг кон­струирует, или «выстраивает», знание внешнего мира, обрабатывая, организуя и интерпретируя по­ступающие к нему неполные данные. То, что мозг работает с символами или отображениями мира, а не с реальными объектами, обычно принимается как нечто самоочевидное; и это принимается за самооче­видный факт потому, что наличие ошибок демонст­рирует частое несоответствие между тем, что мы, по-видимому, воспринимает, и тем, что происходит в действительности. (Rantzen, 1993, р. 147)

Мишел (Michell, 1991) считает, что когнитивный конструктивизм занял доминирующую позицию бла­годаря (а) своей связи с компьютерами, вызывающи­ми у людей почтительное восхищение, и хорошо суб­сидируемой исследовательской поддержки, которая является следствием этой связи; (б) тенденции в нашей культуре рассматривать познание (cognition) как внут­реннее событие и (в) опоре психологов на эксперимен­ты, а не на логику. Именно логика, а не эксперименты, может подвергнуть сомнению эти допущения.

Мейз (Maze, 1991) доказывает, что поскольку ре-презентационистский подход утверждает, что объект познания является всегда ментальной репрезентаци­ей, а не объектом, независимо существующем в мире, это лишает реальный мир объектов, которые можно было бы представить. Это не оставляет возможности для различения истины и заблуждения. Отрицая эту проблему, репрезентационист говорит, что если ре­презентация подобна предмету, который она представ­ляет, она истинна, а если нет, тогда она ложна. Кроме того, согласно репрезентационизму, тот факт, что име­ют место ошибки, доказывает, что мы реагируем не непосредственно на мир, а только на внутренние об­разы. Это, замечает Мейз, «предполагает, что мы мо­жем при случае выйти за рамки репрезентационист-ской схемы и изучить объекты непосредственно, с тем чтобы сравнить их с образами, а это означает, что ре-презентационизм излишен в качестве общей теории

326

познания» (р. 169). В связи с этим подходом Толмен (Tolman, 1991), которого не относят к представителям прямого реализма, замечает: «Любому организму для выживания требуется объективная оценка своей сре­ды. Организм, который реагирует только на мир, со­зданный "в его голове", долго не проживет — более того, он вообще бы не смог развиться» (р. 159).

Знание (knowing), в отличие от «репрезентаций» когнитивной психологии, трактуется прямым реа­лизмом как установление отношения с объектами мира через посредство нашей биологической органи­зации. Нервная система необходима для когнитив­ных актов, но сама она не является когнитивным ак­том. Она делает возможным возникновение когни­тивных отношений. Один из аргументов Мейза против репрезентационизма состоит в том, что нич­то не может иметь отношения, имманентные себе или внутри себя, коль скоро объект познания находится вне нервной системы. Говорить, что сознание имма­нентно мыслям или что ментальные образы имма­нентны осознанию, значит игнорировать существу­ющие отношения. «Осознаваться, быть познанным — это отношения, а отношение может иметь место толь­ко между двумя или более элементами» (Maze, 1991, р. 182). Кроме того, когнитивные репрезентации во­обще не могут ничего репрезентировать, ибо они предполагают круговой процесс: для функциониро­вания им требуется то самое знание, которое они яко­бы объясняют. Человек может знать, что означает какое-то внутреннее представление, только если ему уже известно отношение между этим представлени­ем и объектом, который оно представляет. Или, вы­ражаясь иначе, если человеку известно только пред­ставление, он не может установить, к чему именно оно относится. Согласно прямому реализму, это на­носит решающий удар по репрезентациям как цент­ральному конструкту когнитивистов — независимо от того, трактуются ли они как нейронные кодиров­ки или как ментальные состояния, — ибо смысл не может быть имманентным. Отвергая внутренние от­ношения — имманентные самим себе, — приходится также отвергнуть «самоуправляемые активирующие энергии, которыми переполнена теория мотивации» (р. 182). Это утверждение приводит прямой реализм в согласие с Дьюи и Бентли (Dewey & Bentley, 1949), когда они выступают против принципа самодействия (self-action), и с нецентрическими системами.

Прямой реализм утверждает, что когниция (cog­nition) в определенной мере доступна прямому наблю­дению. Согласно Мейзу (Maze, 1983), воспринимая поведение организма, мы воспринимаем некоторые из его когниций (cognitions). Например, описывая чьи-то действия, такие как открывание двери, мы предполага­ем, что движения этого человека направляются его вос­приятиями. Когниция проявляется в поведении орга­низма, в том, как последнее соотносится с объектом. Однако Мейз всегда подходит к когниции и поведению независимо, что указывает на сохранение дуалистичес­кой посылки, роднящей его с когнитивной психологи­ей, несмотря на прочие различия между ними.

Мейз является сторонником детерминизма как ос­новы действия в психологии и признает инстинктив­ные влечения (заимствованные из психоанализа), ко­торые формируют поведение через когницию. Он объясняет инстинктивные влечения следующим обра­зом: каждый из нас наделен множеством познающих элементов (knowers), и все они являются компонен­тами центральной нервной системы. Познающие эле­менты — это инстинктивные влечения (instinctual drives), которые вступают в когнитивные отношения через перцептивную систему (Maze, 1983). Когда эти влечения активизируются или возбуждаются соответ­ствующими условиями, двигательные проводящие пути в головном мозге возбуждаются и автоматичес­ки порождают действие. Приобретение знания (knowing) предполагает участие системы влечений и структур головного мозга, которые и делают возмож­ными когниции. Эта формулировка придает системе несколько органоцентрическую направленность.

Развивая доводы Мейза в пользу прямого реализ­ма, Мишел (Michell, 1988) утверждает, что репрезен­тация не может быть имманентной или внутренней; сама по себе репрезентация не способна содержать смысл, ибо это логически невозможно, и здесь нельзя прибегнуть ни к каким эмпирическим доказатель­ствам, ибо «не может быть какого-либо эмпиричес­кого подтверждения логически несообразной тео­рии» (р. 230). Поскольку когнитивная репрезента­ция требует внутреннего источника (internal reference), которого она лишена, а внутренние репре­зентации компьютера не обладают смысловыми зна­чениями, Мишел отвергает аналогию, которая пре­вращает человеческий мозг в информационный про­цессор, подобный компьютеру. Смысловое значение компьютера (computer's meaning) заключено в отно­шении с внешним источником, программистом или пользователем. Компьютер не обрабатывает инфор­мацию, а определяет, какие структуры его внутрен­него состояния вызывают по частям определенные выходные данные (which internal-state structures partially cause which outputs). Мишел отрицает сущ­ности (entities), которые относятся к внутренним объектам, но хочет сохранить ментальные термины, которые связаны с отношениями, такие как воспри­ятие, воображение и память.

Теория репрезентаций обычно принимает форму теории обработки информации, но прямой реализм отвергает все допущения, касающиеся передачи ин­формации. Ни физиология нейронов, ни экспери­ментальное изучение когниции не могут сказать что-либо о репрезентациях, замечает Мишел (Michell, 1988). Нейрофизиологические исследования могут пролить свет только на нейрофизиологию. Экспери­ментальное исследование когниции может пролить свет только на поведение.

В экспериментальных исследованиях когниции, как и во всех психологических экспериментах, все, что можно наблюдать, — это поведение, демонстри­руемое в контролируемых условиях. Все отсылки к

327

«информации», «кодированию», «репрезентациям», «хранению», «вычислению» и родственным поняти­ям — не более чем интерпретация, направляемая те­орией. Отсюда дополнительное следствие прямого реализма состоит в том, что все подобные исследо­вания требуют новой интерпретации (р. 246).

Прямой реализм делает упор на «идентификацию событий, которые составляют необходимые и доста­точные условия для возникновения когниции в раз­личных обстоятельствах» (р. 246). Это позволяет, заявляют реалисты, непосредственно наблюдать ког-ницию в поведении и, следовательно, трактовать ее как зависимую или независимую переменную. И это происходит, «когда телесные движения чувствитель­ны к полному пропозициональному содержанию сре-довых ситуаций» (Michell, 1988, р. 247).

Ранцен (Rantzen, 1993) рассматривает вопрос ког­нитивной ошибки как центральный для полемики между прямым реализмом и репрезентационизмом. Поскольку репрезентационисты полагают, что мозг конструирует знание из несовершенных элементов информации, получаемых от органов чувств, они за­ключают, что мы познаем мир только в этой косвен­ной и сконструированной форме, со всеми ее ошиб­ками. Учитывая наличие перцептивных ошибок, как же тогда можно доверять прямому реализму? Как он может объяснить ошибки? Галлюцинации и бред? Согласно Ранцену, «мы познаем не символы или репрезентации, а реальные ситуации, существующие независимо от нашего знания их» (р. 148). Ошибка — это не ошибочная когниция, а отсутствие когниции. Он считает, что ошибки происходят, когда (а) инди­видуум лишен возможности познавать, (б) индиви­дууму недостает когнитивной способности, которой требует ситуация, или (в) ситуация перекрывает до­ступ к какому-то факту, который нужен индивидуу­му. «В прямом реализме нет места для опосредую­щих сущностей (entities); вместо этого он рассматри­вает интеракции организма со средой как настоящий театр познания» (р. 168). Ранцен также доказывает, что прямой реализм имеет большие преимущества в области исследований.

Мишел (Michell, 1988) подмечает сходство прямо­го реализма с теорией экологического восприятия Гибсона, которая также постулирует прямую связь между познающим и познаваемым и отвергает лю­бые допущения о посредничестве через когнитивные репрезентации (см. с. 328). Этого положения также придерживаются феноменологическая психология Мерло-Понти (см. главу 12), интербихевиоральная психология Кантора (см. главу 10), оперантный субъективизм Стефенсона (см. главу 11), диалекти­ческая психология Ригеля (см. главу 9), анализ по­ведения Скиннера (см. главу 6) и вероятностно-эпи­генетическая психология Куо (с. 344). Отстаивание детерминизма согласуется со Скиннером, но, по-ви­димому, не допускается у других, а в интербихевио­ризме детерминизм открыто отвергается вместе с волей как ненаучный конструкт, навязываемый со-

бытиям. Характерной чертой также является акцент на отношения между организмом и объектом, а не на некоего внутреннего посредника. Идея Мейза об ин­стинктивных влечениях созвучна психоанализу, из которого она заимствована, и гуманистической пси­хологии («инстинктоиды» Маслоу и врожденное «истинное я» Роджерса), но противоречит большин­ству вариантов когнитивной психологии, а также нецентрическим системам (с которыми прямой реа­лизм в остальном имеет много общего).

^ ЭКОЛОГИЧЕСКОЕ ВОСПРИЯТИЕ/

ЭКОЛОГИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ/

ЭКОЛОГИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ

Поскольку «экологическое восприятие» Джеймса Гибсона (Gibson, 1979) охватывает только одну тему, это не широкая система, а скорее теория, касающаяся этой темы. Тем не менее ее следствия выходят далеко за рамки восприятия и, как уже отмечалось, повлия­ли на ряд теоретиков. Иногда эту теорию называют «экологическим реализмом». Ее следствия затрагива­ют собственно вопрос о том, что представляет собой психологическое событие — внутренний биологичес­кий интерпретатор или сложные интеракции между организмом и окружением. Систему все чаще называ­ют экологической психологией, термин, который по-прежнему используется для совершенно иной систе­мы Роджера Баркера (см. главу 7), хотя Баркер пользовался термином эко-бихевиоральная наука.

Потребовались годы напряженной работы, чтобы трактовка восприятия у Гибсона эволюционировала от традиционно менталистской до экологической (Smith, 1993). Здесь будет описана только последняя.

Гибсон описывает большое количество физичес­ких, химических и геометрических характеристик, которые психологи и другие ученые неадекватно прилагали к восприятию, и замечает, что ощущения, получаемые от органов чувств, рассматривались как необработанные данные, которые затем преобразу­ются в осмысленные восприятия. Его аргументация такова: поскольку мы можем использовать только воздействия (effects) света на среду, но не сам свет, традиционное допущение об ощущениях света, пре­образуемых в психические образы восприятия (mental perceptions), лишено основания. Мы воспри­нимаем не стимулы, а условия среды; мы не воспри­нимаем ощущения, не слышим волосковые клетки улитки и не ощущаем на вкус вкусовые почки. Точ­но так же, нейроны не передают и не анализируют сообщения или информацию. Нервный импульс не конкретизирует, пришел ли он от глаза, уха, носа или от другого рецептора. Не существует никаких сигна­лов или сообщений и никакого отправителя или по-

328

лучателя, который требует бесконечного множества интерпретаторов. Информация имеется в наличии и доступна. Мы не создаем и не преобразуем ее.

Кроме того, образы на сетчатке — это миф. Любой такой образ отображал бы наклонившийся мир, когда мы наклоняем свою голову. Мы воспринимаем мир непосредственно, а не через «картины на сетчатке, нервные картины или умственные картины» (р. 147). Нет ни сообщений, ни отправителя, ни информацион­ного процессора, ни хранилищ-накопителей, в кото­рых память связывает настоящее с ощущениями из прошлого. Ни последовательности ощущений, вызы­вающих восприятия; ни картин прошлого или насто­ящего или нервных энграмм, образующих память. Восприятие не разделяет прошлое и настоящее — оно непрерывно. Оно не требует памяти, ума, когнитивной способности (cognition) или обработки информации головным мозгом. «Прямое восприятие — это особый вид активности, направленный на получение инфор­мации из объемлющего оптического строя. Я называю эту активность процессом извлечения информации, который необходимым образом связан с исследова­тельской активностью, предполагающей, что наблю­датель осматривается по сторонам, активно передви­гается и рассматривает объекты окружающего мира» (р. 147).

Оспаривая утверждения эмпириков (ассоцианис-тов), Гибсон доказывает, что наши восприятия — это не матрица, которая состоит из обособленных точек, удерживаемых вместе с помощью ментального клея усвоенных ассоциаций. И точно так же, бросая вы­зов нативистам (гештальтистам и другим), он отри­цает, что подобную матрицу скрепляет какой-то та­инственный врожденный процесс. Скорее, считает он, мы воспринимаем некую иерархию, а не матри­цу. Оптический строй полностью заполнен — а не со­стоит из «отдельных пятен», — причем более мелкие компоненты заполняют более крупные в иерархии.

То, что мы называли «признаками» глубины, утверждает он, смешивались с естественной перспек­тивой. Естественное наблюдение предполагает дви­жение, тогда как перспектива — и в природе, и на кар­тинах — статична. Когда происходит движение, не­которые детали оптического строя меняются, а некоторые нет. Мы видим верх стола прямоугольным под всеми углами, несмотря на то, что углы и пропор­ции меняются. Но «неменяющиеся отношения меж­ду четырьмя углами и инвариантные пропорции в последовательности изменений... столь же важны» (р. 74). Реципрокные вариантность и инвариантность обеспечивают информацию для нашей перспективы.

Обычно предполагают, что на сетчатке получает­ся двухмерный образ, а недостающее третье измере­ние должно быть восстановлено в головном мозге при помощи соответствующих «признаков». В про­тивоположность этому Гибсон доказывает, что мы видим трехмерное пространство благодаря «отноше­ниям, в которых находятся поверхности друг с дру­гом и с земной поверхностью» (р. 148).

Восприятие, говорит он нам, происходит не в уме и не и головном мозге, а в живом наблюдателе. Это экологическое со-бытие человека и объекта, находя­щихся во взаимной связи друг с другом. «Восприя­тие — это достижение индивидуума, а не спектакль, который разыгрывается на сцене его сознания. Вос­приятие — это поддерживание контакта с миром, зна­комство с вещами на личном опыте, а не получение впечатлений (an experiencing of things rather than a having of experiences)» (p. 230). Оно состоит из из­влечения информации, касающейся поверхности объектов и человека в зрительном взаимодействии с миром. Вместо того чтобы быть просто интерпрети­руемым образом на сетчатке, восприятие складыва­ется из того, каким образом развертывается объект, его инвариантов, его изменений, текстур, краев, возможно­стей, предоставляемых им субъекту (affordances), по­мех и других визуальных условий, а также из непре­рывного обследования глазами, движений головы и остального тела. Мышцы тела приспосабливаются к этим факторам и находятся в координации с органа­ми чувств. Головной мозг — это не «седалище зре­ния» (р. 309), а «всего лишь центральный орган за­вершенной зрительной системы» (р. 1).

Из-за попыток соотнести статичные и искусствен­ные условия картин с естественным миром, утверж­дает Гибсон, делались некоторые ошибочные допу­щения, касающиеся восприятия. И эта ошибка по­вторялась в экспериментах с восприятием. Эксперименты, переориентированные на подлинные экологические условия, заставляют его отвергнуть традиционные допущения и принять прямой подход.

Гибсоновскую концепцию «извлечения информа­ции» не следует путать с «обработкой информации». Последнюю он безоговорочно отвергает:

«Заметьте, что современные теории так назы­ваемой "обработки информации" принимают доктрину афферентных нервных сигналов, по­скольку то, что их сторонники называют входящей информацией, является паттерном или последо­вательностью входных сигналов. По моему мне­нию, они обманываются, просто называя входные сигналы информацией. Они пытаются заменить Иоганнеса Мюллера Клодом Шенноном! Они стараются обойти старые трудности. Они пре­небрегают историей чувственного восприятия; по-видимому, они не знакомы с физиологией ор­ганов чувств. Их стихия — детектирование сигна­лов!» (1985, р. 227).

Возражения Гибсона общепринятому учению о восприятии (как и предлагаемые им взамен характе­ристики восприятия) не являются целиком ориги­нальными, как утверждает он сам. Схожие мысли высказывались ранее Вудбриджем (Woodbridge, 1909, 1913а, 1913), Кантором (Kantor, 1920, 1924; Kantor & Smith, 1975) и Мерло-Понти (Merleau-

329

Ponty, 1962). Еще в IV в. до н. э. Аристотель описы­вал восприятие как совместную (одновременную) актуализацию двух потенций: потенции организма ощущать и потенции объекта ощущаться (см. главу 2, с. 33). Он описывал посредническую роль контак­та и отличал его от ощущаемого объекта (стимула). То, что несколько исследователей пришли к схожим взглядам совершенно независимо друг от друга и вопреки традиции, показывает, что они наблюдали, описывали и анализировали одни и те же события. Их объяснение этих событий, по-видимому, заслужи­вает такого же внимания, как и общепринятый взгляд. Работа Гибсона способствовала привлечению внимания к этой альтернативе.

Найссер (Neisser, 1982, 1985) отмечает важный урок, который можно вынести из экологического реализма Гибсона в отношении натуралистических исследований и роли среды, в отличие от искусст­венных лабораторных тестов, в таких областях, как память, формирование понятий и восприятие. Он говорит о важности распространения данной систе­мы на эти области. Элеонора Гибсон (жена Джейм­са Гибсона), видный специалист в области психоло­гии развития, распространила концепции своего мужа, в сочетании с собственными идеями, на про­цесс развития (Е. Gibson, 1969,1982, 1997; Е. Gibson & Walker, 1984). Одна редакторская работа, создан­ная под влиянием идей Джеймса и Элеоноры Гиб­сон, объединяет экологический реализм, динамичес­кие и эпигенетические системы (см.: Dent-Read & Zukow-Goldring, 1997). Эти редакторы характеризу­ют экологический реализм как исследующий то, каким образом организм и среда приспосабливают­ся друг к другу, и то, каким образом в этих отноше­ниях формируется любое знание. Они описывают динамические системы как способ, каким взаимо­действуют организм и среда, образуя систему, кото­рая становится самоорганизующейся. Этот подход (теория динамических систем) изучает различные уровни этих взаимодействий, которые ведут к дея­тельности, типичной для вида, такой как хождение. В фокусе теории динамических систем чаще всего оказывается двигательная активность. Вероятност­ная эпигенетика (см. с. 333) исследует организмы в их естественной среде (иногда называемой «внут­ренней и внешней средой»), чтобы определить то, как они влияют друг на друга и вызывают измене­ния во всей системе, а не только в ее отдельных ча­стях. Сводя эти три системы вместе, редакторы рас­считывали показать их сходства и различия, а так­же тот вклад, который каждая вносит в понимание человеческого развития как организменно-средовых отношений, а не как механистического, психоанали­тического или когнитивного процесса.

Как можно ожидать, работа Гибсона подверглась критике со стороны консерваторов. Но она также вызвала критику со стороны тех, кто, в сущности, согласен с ним. Например, Косталл (Costall, 1986) находит Гибсона непоследовательным в том, что ка-

сается взаимозависимости организма и среды, по­скольку он часто отдает преимущество организму. Как и все значимые интеллектуальные концепции, экологическое восприятие Гибсона следует не абсо­лютизировать, а совершенствовать и развивать.