«Поэма без героя»

Вид материала

Поэма

Подобный материал:

• Анатолий Найман «поэма без героя» Принято говорить об Ахматовой, 172.55kb.
• А. И. Анна Ахматова: Жизнь и творчество: Кн для учителя. М.: Просвещение, 1991. 192, 301.17kb.
• «Поэма без героя» Анны Ахматовой, 117.45kb.
• «книг», 322.86kb.
• Марина Серова "Поэма без героя", 233.98kb.
• Конспект урока литературы в 8 классе по теме: Поэма «Мцыри» М. Ю. Лермонтова как романтическая, 93.63kb.
• Анна Ахматова (Анна Андреевна Горенко) 1889 – 1966, 506.61kb.
• Поэма это один из видов лиро-эпического жанра. Основными чертами её является наличие, 1001.63kb.
• Поэма В. Маяковского «Облако в штанах», 77.14kb.
• Примерный план характеристики героя I. Вступление. Место героя в произведении. II., 10.12kb.

1913—1914 годов, оказалась для Ахматовой трагической развязкой «романа», которого «не было» и работой над «Четками», скла­дывавшимися под знаком Блока.

Вряд ли случайно в одном из списков поэмы текст «Вместо предисловия» имел эпиграф из Эдгара По: «Ah, distinctly I remember It was in the bleak Desember» («А я отчетливо помню: Это было в стылом декабре»). Речь идет, с одной сторо­ны, о декабре 1940 года, в котором начала писаться поэма, но, с другой — по закону «зеркального письма» — о декабре 1913 года, в котором Ахматова пришла с визитом на квартиру Блока.

Обычно прообразом поэмы считают «Новогоднюю балла­ду», строки из которой прямо процитированы в первой главе «Девятьсот тринадцатого года»:


Отчего мои пальцы словно в крови

И вино, как отрава, жжет.


Но выше (в главе «Сон о Блоке») я уже сказал о том, что на святочной неделе в ночь на 1 января 1914 года было написано стихотворение «Гость», где Блок появлялся в виде святочного гостя, то есть, в сущности, жениха. В тексте «Поэмы без героя» отчетливо прослушивается ритмическая память об этом сти­хотворении. Достаточно сравнить:


Все как раньше: в окна столовой

Бьется мелкий метельный снег,

И сама я не стала новой,

А ко мне приходил человек.

----

Я зажгла заветные свечи,

Чтобы этот светился вечер,

И с тобой, ко мне не пришедшим,

Сорок первый встречаю год


В третьей главе первой части Ахматова вставила свои встре­чи с Блоком осенью-зимой 1913 года в общую панораму пред­военного Петербурга:


На Галерной чернела арка,

В Летнем тонко пела флюгарка...


А в ее замыслах не случайно присутствовал план издания двух поэм под одной обложкой:

«Две поэмы

1. У самого моря». 1914. Слепнево

2) Поэма без Героя» (ЗК, 177).

Связь этих двух произведений мыслилась вряд ли жанро­вой — скорее тематической. Ведь созданная в Слепневе летом 1914 года поэма не только подводила итог взаимоотношениям с Блоком, но и начинала тему «нечета», столь важную для «Поэ­мы без героя».

Очевидно и то, что было замечено еще В. М. Жирмунским: сюжетная линия Коломбины и драгунского Пьеро в поэме со­держит отчетливые переклички с блоковским «Балаганчиком» — в обоих случаях имеет место классический треугольник comedia dell'arte: Коломбина - Пьеро - Арлекин⁶². Стоит добавить к этому, что в «Поэме без героя», как и в «Балаганчике», в каче­стве самостоятельного персонажа выведен Автор. И в блоковской пьесе этот персонаж специально объявляет публике, что «действие происходит зимой в Петербурге» (Блок, 4, 10). В ахматовской поэме действие тоже разворачивается «зимой в Петер­бурге». Причем если в «Балаганчике» Коломбина предстает взору Пьеро то как невеста, то как смерть, то такова же и роле­вая сущность ахматовской Коломбины-Козлоногой по отноше­нию к драгунскому Пьеро.

В. М. Жирмунский утверждал, что в «Поэме без героя» «прототипом Арлекина послужил Блок»⁶³. В самом деле, на первый взгляд, кажется, будто так оно и есть, ибо Демон-Блок в поэме назван «паладином» Героини — тем, кто:


<...> в переполненном зале

Слал ту черную розу в бокале...


Соответственно, и драгунский Пьеро реагирует на любов­ный успех своего соперника, как и положено в comedia dell'arte, слезами:


Побледнев, он глядит сквозь слезы,

Как тебе протянули розы

И как враг его знаменит.


Л. К. Долгополов по этому поводу заметил: «На самом деле никакого соперничества между Блоком и Князевым не было, не был Блок влюблен и в Глебову-Судейкину. Ахматовой же очень важен именно мотив соперничества, переводящий тему Блока в гораздо более широкий план: Бдок — соперник всем, он выражение и воплощение эпохи, и поэтому он всегда победи­тель»⁶⁴. Однако проблема носит более сложный характер, ибо Блока в «Поэме без героя» никак нельзя считать ни «победите­лем», ни Арлекином.

Мы не знаем, действительно ли Ахматова полагала, что сти­хотворение «В ресторане» с его знаменитыми строчками:


Я послал тебе черную розу в бокале

Золотого, как неба, аи, —


обращено к О. А. Глебовой-Судейкиной, или это исключитель­но художественный прием. В блоковедении принято считать, что адресатом этого стихотворения была Мария Дмитриевна Нелидова, жена актера театра В. Ф. Комиссаржевской А. П. Нелидова. Она оставила воспоминания о том, как Блок в рестора­не послал ей «бокал с вином и в нем — красную розу», а потом, встретив ее в гостях у А. М. Ремизова, прочел эти стихи⁶⁵.

Ахматова, стремившаяся как можно больше и точнее знать о романах Блока, однажды записала:

«Свой роман с Блоком мне подробно рассказывала Вал<ентина> Андр<еевна> Щеголева. Он звал ее в Испанию, когда муж сидел в Крестах.

Были со мной откровенны еще две дамы: О. С<удейки>иа и Нимфа Городецкая» (ЗК, 671).

Не исключено, что версию о встрече в ресторане и розе в бокале ей была известна со слов самой Ольги Афанасьевны. Да и вряд ли М. Д. Нелидова была единственной дамой, по отно­шению которой Блок пользовался этим отработанным донжуанским приемом. Тем более М. Д. Нелидова вспоминала о «крас­ной розе в бокале», а в блоковском стихотворении фигурирует «черная роза».

Но, учитывая предупреждение Ахматовой о том, что ее Ге­роиня не Ольга Афанасьевна Глебова-Судейкина, а типический образ «красавицы тринадцатого года», наделенной чертами по­други Автора, то вопрос о том, кому именно слал Блок «ту черную розу в бокале», снимается. Блок создал лирический образ высокой любовной страсти, и в этом смысле адресатом стихо­творения «В ресторане» является, говоря ахматовскими слова­ми, «женщина своего времени». Вот почему из всех возможных ее ролей две являются блоковскими — Коломбина из «Балаган­чика» и Донна Анна из «Шагов командора». Причем, учиты­вая «зеркальное письмо», можно предположить, что первая роль в сюжете поэмы отведена Героине, а вторая имеет отношение к Автору.

Однако проблема Блока как возможного претендента на третье лицо в любовном треугольнике «Поэмы без героя» не исчерпываются. В. М. Жирмунский, интуитивно чувствуя, что его предположению о Блоке как прототипе Арлекина наталки­вается на сопротивление самого текста поэмы, прибегнул к осто­рожным оговоркам:

«Выступая в роли Арлекина в любовном треугольнике, Блок вводится в "Девятьсот тринадцатый год" как символический образ эпохи, "серебряного века во всем его величии и слабости" (говоря словами Ахматовой), — как "человек-эпоха", т. е. как выразитель своей эпохи. Развертывание этого образа про­изошло в поэме не сразу. В первой редакции даны лишь клю­чевые строки к образу романтического демона, объединяюще­го крайности добра и зла, идеальных взлетов и страшного па­дения:


На стене его твердый профиль.

Гавриил или Мефистофель

Твой, красавица, паладин?


В первоначальной версии неясно даже, является ли он сча­стливым соперником драгуна — Пьеро. Сцена их встречи до 1959 г. читалась так:


...с улыбкой жертвы вечерней

И бледней, чем святой Себастьян,

Весь смутившись, глядит он сквозь слезы,

Как тебе протянули розы,

Как соперник его румян


"Румяный соперник" — эпитет вряд ли подходящий для Бло­ка, тем более в его роли демонического любовника. Однако лишь в 1962 г. появились опознавательные строчки:


Это он в переполненном зале

Слал ту черную розу в бокале...


И тогда же эпитет "румян" был заменен нейтральным:


И как враг его знаменит»⁶⁶.


В. М. Жирмунский, видимо, почувствовал, что сама Ахма­това колебалась в выборе претендента на роль третьего лица в любовной истории «тринадцатого года». Эпитет «румян» под­ходил для характеристики Арлекина, однако Блок не годился на роль удачливого персонажа из комедии comedia dell'arte не только потому, что был непричастен к гибели Князева, но и потому, что в его «Балаганчике» Арлекин является фигурой совершенно иного свойства.

Блоковский Арлекин действительно несет в себе черты ли­рического героя «Стихов о Прекрасной Даме». Названный в ремарке «стройным юношей в платье Арлекина», он объявляет о том, что ждет свою подругу «на распутьях» (цикл «Распу­тья» был завершающим в композиции «первого тома»). Но в заключительной сцене «Балаганчика» Арлекин прыгает в «даль, видимую в окне» и летит «вверх ногами в пустоту», поскольку даль «оказывается нарисованной на бумаге» (Блок, 4, 20).

Блок в «Поэме без героя» представал одновременно и Де­моном и Дон-Жуаном, но в сущности в обеих ипостасях он оставался одним и тем же, ибо Дон Жуан в европейской худо­жественной традиции, безусловно, демоническая фигура. Но в системе персонажей поэмы он оказывался явно вне любовного треугольника.

Не годился на роль Арлекина и Кузмин, которого Ахмато­ва хотя и назвала «Арлекином-убийцей», но в окончательном тексте поэмы оставила за ним лишь роль «старого Калиостро». В итоге на вакантную роль Арлекина был приглашен некто, кто внушал страх Автору уже в самом начале поэмы:


С детства ряженых я боялась,

Мне всегда почему-то казалось,

Что какая-то лишняя тень

Среди них «без лица и названья»

Затесалась...


Именно в сопровождении «кого-то без лица и названья» видит драгунский Пьеро свою Коломбину, возвращающуюся после ночного любовного свиданья. Этот «кто-то» и оказыва­ется в итоге «Арлекином-дьяволом», «Арлекином-убийцей», но не Блоком-Демоном и не Кузминым-Калиостро:


И дождался он. Стройная маска

На обратном «Пути из Дамаска»

Возвратилась домой... не одна!

Кто-то с ней «без лица и названья»...

Недвусмысленное расставанье

Сквозь косое пламя костра

Он увидел...


Этого инфернального персонажа Ахматова позднее объяс­няла так: «Кто-то "без лица и названья" ("Лишняя тень" 1-ой главки), конечно, — никто, постоянный спутник нашей жизни и виновник стольких бед. <...> Сознаюсь, что второй раз он попал в Поэму (III-я главка) прямо из балетного либретто, где он в собольей шубе и цилиндре, в своей карете провожал домой Коломбину, когда у него под перчаткой не оказалось руки» (СС-6, 3, 219).

Размышления Мейерхольда о дьявольской природе Арле­кина потому так и затронули Ахматову, что они касались про­блемы третьего в любовном треугольнике поэмы. Этого третье­го нельзя было идентифицировать ни с Кузминым, ни с Бло­ком, и поэтому он в итоге остался тенью «без лица и названья». Возможно, какую-то роль здесь сыграла память об уже упомя­нутом выше стихотворении Гумилева «Маргарита», где любов­ником героини оказывался Мефистофель.

В набросках к либретто Ахматова попыталась развить са­мостоятельную сюжетную линию «лишней тени»:

«Линия "Лишней Тени"

Появляется на [собрании] балу в 1-ой картине. В белом домино и красной маске с фонарем и лопатой. У нее свита за кулисами, она свистом вызывает ее и танцует с ней. Все разбе­гаются.

Во II-ой картине она заглядывается в окно комнаты Ко­ломбины и отражается в зеркале, двоясь, троясь и т. д. Зеркало разбивается вдребезги, предвещая несчастие.

В (третьей) III-ей картине выходит из кареты в бобровой шинели и в цилиндре, предлагает драгуну ехать с ним...

<...>

Он качает головой и показывает палевый локон. Рукой в белой перчатке Л<ишняя> Тень хочет отнять локон. Он хвата­ет Тень за руку — перчатка остается у него в руке, руки не было. Он в ярости рвет перчатку.

(И отнять у них невозможно

То, что хищно и осторожно

Они в руки свои берут.)» (ЗК, 90).

В итоге Блок занял в сюжете поэмы совершенно особое место. Ахматова намеренно подчеркнула его неслиянность с карнавальной толпой, его одиночество:


Как парадно звенят полозья,

И волочится полость козья...

Мимо, тени! — Он там один.


Блок одинок в силу своей инородности, опознавательной деталью которой становится «античный локон над ухом», по­этому он вполне закономерно выступает в роли таинственного «пришлеца».

Как отметил В. М. Жирмунский, Блок в «Поэме без героя» дан в контексте своих любовных прогулок на островах, став­ших темой его лирики третьего тома — в частности, знаменито­го стихотворения «На островах» (1909)⁶⁷:


Вновь оснежённые колонны,

Елагин мост и два огня.

И голос женщины влюбленный.

И хруст песка и храп коня.


Две тени, слитых в поцелуе,

Летят у полости саней.

Но не таясь и не ревнуя,

Я с этой новой — с пленной — с ней.


Да, есть печальная услада

В том, что любовь пройдет, как снег.

О, разве, разве клясться надо

В старинной верности навек?


Нет, я не первую ласкаю

И в строгой четкости моей

Уже в покорность не играю

И царств не требую у ней.


Нет, с постоянством геометра

Я числю каждый раз без слов

Мосты, часовню, резкость ветра,

Безлюдность низких островов.


Я чту обряд: легко заправить

Медвежью полость на лету,

И, тонкий стан обняв, лукавить,

И мчаться в снег и темноту,


И помнить узкие ботинки,

Влюбляясь в хладные меха...

Ведь грудь моя на поединке

Не встретит шпаги жениха...


Ведь со свечой в тревоге давней

Ее не ждет у двери мать...

Ведь бедный муж за плотной ставней

Ее не станет ревновать...


Чем ночь прошедшая сияла, Чем настоящая зовет, Всё только — продолженье бала, Из света в сумрак переход...

Лирический герой этого стихотворения — по существу, Дон Жуан, хладнокровно и расчетливо пленяющий женщину и столь же хладнокровно фиксирующий невозможность мести со сто­роны жениха или мужа. Любовная коллизия, в которой пет ни любви, ни ревности, ни опасного соперничества, похожа на бал, «продолженный» в жизнь, то есть на карнавал.

Ахматова, рисуя антураж Блока, заменяет «медвежью по­лость» на «козью», тем самым делая его партнером Козлоно­гой, а следовательно, ставя их в центр карнавала как ведущую пару и отчасти превращая Демона в Prince Karnaval. Если Ге­роиня поэмы, подобно вакханке, «парадно обнажена», то поло­зья саней, в которых летит Демон-Блок, тоже «звенят парад­но». В данном контексте «парадность» — это карнавальная, праз­дничная, «парадная» публичность выставленной напоказ стра­сти. Но в каком-то смысле такова и природа лирики, основу которой составляет публично высказанное чувство.

В то же время «полость козья» акцентирует инферналь-ность Блока-Дон Жуана еще и в фаустовском аспекте, напоми­ная о копыте — опознавательном знаке дьявола. В сцене «Валь­пургиева ночь» между Фаустом и Мефистофелем происходит следующий диалог:


Фауст:

Как мы войдем? Намерен притвориться

Ты колдуном иль чортом к ним явиться?


Мефистофель:

Инкогнито я мог бы предпочесть,

Но всяк свой орден в праздник надевает.

Меня «подвязка» хоть не украшает,

Зато копыту здесь большая честь.


Смотри: ползет улитка, протянула

Она рога свои навстречу нам.

Пронюхала, кто я такой, смекнула!

Не скрыться здесь, хоть и хотел бы сам.

(Пер. Н. Холодковского)


Поскольку Козлоногая увидена ведьмой на вершине Брокена, то ее «паладином» вполне может оказаться «кто-то без лица и названья», или иначе — дьявол в роли Арлекина. Но так как она претендует еще и на роль Донны Анны, то ее партне­ром становится таинственный «пришлец» с «античным локо­ном» (христианская маркировка его бесовской природы), по­сылающий ей «черную розу в бокале» — то ли символ благой вести (Гавриил), то ли знак гибели (Мефистофель):


Гавриил или Мефистофель

Твой, красавица, паладин?

Демон сам с улыбкой Тамары,

Но такие таятся чары

В этом страшном дымном лице:

Плоть, почти ставшая духом...


Однако и в этом случае ей грозит столкновение с мертвой, инфернальной стороной души Дон Жуана из «Шагов Коман­дора». Именно об этой стороне личности Блока Ахматова и догадалась в своем святочном сне-стихотворении «Гость».

В «Поэме без героя» завершалось ахматовское осмысление личности Блока, начатое в лирике 1910-х годов. Поэтому со­вершенно не важно, была ли Ольга Глебова-Судейкина адреса­том любовного стихотворения Блока, но важно, что сюжетная линия Демона и Героини кодирует «блоковскую» тему самой Ахматовой — глубоко лирическую, потаенную. Как это уже имело место в ее лирике, инфернальная сторона личности Бло­ка оказывалась изнанкой его же серафичности.

В «Записных книжках» Ахматовой есть набросок стихо­творения, начинающийся строкой, которая поясняет ее воспри­ятие Блока: «Поэт не человек, он только дух...» (ЗК,155). В поэме эта формула прозвучала несколько иначе: «Плоть, почти что ставшая духом», — говоря о трагической несовместимости «человека» и «духа» и, тем самым, подчеркивая о двойствен­ность и даже двусмысленность их соединения в личности Блока.

В характеристике Блока Мефистофель уравновешивается Гавриилом, который, по Писанию, явился к деве Марии с бла­гой вестью. Речь идет о творчестве как о своего рода благове-ствовании и, следовательно, о живой и бессмертной части души большого поэта, воплощенной в слове:


И его поведано словом,

Как вы были в пространстве новом,

Как вне времени были вы...


Источником этой образности являлось, с одной стороны, стихотворение Блока «Милый брат, завечерело...» (отмечено В. М. Жирмунским⁶⁸), где были строки:


Словно мы — в пространстве новом,

Словно — в новых временах.


С другой — текст Апокалипсиса: «И увидел я новое небо и новую землю; ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет» (Откр. 21,1); «И клялся Живущим во веки ве­ков, <...> что времени уже не будет» (Откр. 10, 6).

Но здесь же стоит вспомнить два стихотворения Блока с одним и тем же названием — «Демон» 1910 года и «Демон» 1916 года. В первом из них страстная любовь женщины зажи­гала в лирическом герое-Демоне жажду небывалого чувства:


Прижмись ко мне крепче и ближе,

Не жил я — блуждал средь чужих...

О, сон мой! Я новое вижу,

В бреду поцелуев твоих!


В томленьи твоем исступленном

Тоска небывалой весны

Горит мне лучом отдаленным

И тянется песней зурны.


Во втором Демон брал свою возлюбленную в новое про­странство и «новые времена»:


Да, я возьму тебя с собою

И вознесу тебя туда,

Где кажется земля звездою,

Землею кажется звезда.


И, онемев от удивленья,

Ты узришь новые миры –

Невероятные виденья,

Создания моей игры...


В итоге платой за «небывалую весну» и «невероятные ви­денья» оказывалась гибель: в первом стихотворении — жениха возлюбленной Демона, во втором — ее самой.

В «Поэме без героя» платой за весть о «пространстве но­вом» и «новых временах» становится сожженная, мертвая душа Блока-Демона, принесенная в жертву творчеству. И по­этому он не может быть Арлекином-дьяволом, ибо у него со­вершенно особая роль, не вписывающаяся в треугольник comedia dell'arte.

Можно сказать, что «третьим» здесь оказывается не Демон и не Калиостро, но инфернальный аспект самого любовного чувства. Этой опасной стороной повернута Коломбина к свое­му драгунскому Пьеро. Но и он, жертвуя собою ради любви к ней, также обнаруживает свою демоническую ипостась, посколь­ку обрекает возлюбленную на брак с мертвецом. Именно этого «третьего» изобразила Ахматова в своем позднем стихотворе­нии «Красотка очень молода...», где роль инфернального спут­ника любви отдана «той, третьей», которая «нас не оставит ни­когда».

Л. К. Чуковская (вслед за В. М. Жирмунским) ошибочно полагая, что Ахматова изобразила Блока соперником «драгу­на» и тем самым виновником его гибели, пожалуй, острее и отчетливее, чем кто-либо, сказала о «подспудной связи с Бло­ком» в первой части поэмы и даже назвала ее «блоковианой»:

«Однажды я сказала Анне Андреевне, что, коль скоро все посвящения в "Поэме" обращены к ее персонажам — драгуну, актерке и гостю из будущего, то в ней не хватает еще одного:

- Какого ж это?

- Блока.

Анна Андреевна поморщилась»⁶⁹.

Думается, Ахматова поморщилась не только потому, что это показалось ей дурным вкусом, но и потому, что блоковский подтекст был одним из наиболее глубинных и наиболее спря­танных.

Хотя принцип непарности нес в тексте поэмы мощную структурообразующую функцию, на ином уровне авторское «я» образовывало не менее мощное структурное единство с Бло­ком-Демоном. Когда в «Эпилоге» Ахматова пишет о своей не­расторжимости с Петербургом:


Тень моя на стенах твоих, -


то это не случайно оказывается вариацией строки, характери­зующей ту же нерасторжимость Петербурга и Блока:


На стене его твердый профиль.


А в одном из списков 4-й редакции поэмы строфа «И его пове­дано словом, / Как вы были в пространстве новом...» читалась так: «И моим поведано словом, / Как вы были в пространстве новом...» (курсив мой. —