ского государства» появились не только почти на каждой москов- ской улице и в каждом московском переулке, но даже в самом Кремле в виде Кремлевского Дворца съездов. Одновременно с про- странственной экспансией «черемушек» произошло коренное изме- нение ночного городского освещения. Теплый желтоватый свет традиционных электрических ламп сменился на мертвенное и хо- лодное свечение ламп «дневного света» — и мне кажется, что влияние этой перемены на психику и сознание человека до сих пор еще не оценено по достоинству. К этому следует прибавить и суще- ственные интерьерные перемены, ибо именно в это время широ- чайшее распространение получают двухцветные и трехцветные эс- тампы, дешевая керамика и чеканка, низкие журнальные столики со скругленными углами на трех ножках, такие же низенькие крес- ла и раскладные диваны а-ля очень ухудшенный, удешевленный и опошленный Баухауз. Все это вместе взятое привело не просто к изменению визуальной среды — можно сказать, что сам мир стал визуально другим. Мир стал визуально более бедным, более одно- образным, более однофактурным, одноконтурным, одноцветным и, я бы сказал, более плоским. Из мира ушла глубина контраста — контраста между высоткой на Котельнической набережной и Марь- иной рощей, контраста между сталинской помпезностью и послево- енной нищетой с двузначными и трехзначными номерами, простав- ленными химическим карандашом на ладони для закрепления мес- та в очереди за мукой, контраста между «нажимом» и «тонко». Из мира ушли метафоры, противопоставления, сопоставления, из мира ушла драматургия, ушло повествование, т. е. ушло все то, что со- ставляло субстанцию прежней художественной практики, а это зна- чит, что заниматься прежней художественной практикой в условиях изменившегося мира стало равнозначно занятию какой-то неправ- дой — и эту неправду, как мне кажется, и осознали те художники и поэты, с именами которых связано возникновение московского кон- цептуализма и соцарта. Наверное, здесь нужно говорить скорее не об осознании, но о подсознательной рефлективной реакции, вы- званной изменением визуального облика мира, ибо на сознатель- ном, вербальном уровне идеологи этих направлений указывали, как правило, на совсем иные причины. Но как бы то ни было, осознать или отрефлексировать все эти изменения могли только те, кто осознанно или неосознанно являлся их свидетелем, а для этого нужно было хотя бы в раннем детстве застать живой облик сталин- ской Москвы. И именно через тех, кто застал этот облик, русская литература и сказала свое последнее «прости» миру. Люди, родив-
шиеся в 1960-е — 1970-е годы и видящие всюду одни только «че- ремушки», неотвратимо оказываются за пределами пространства русской литературы, ибо визуальный облик теперешнего мира не содержит в себе предпосылок для возникновения предрасположен- ности к художественному и литературному творчеству в том виде, который подразумевался русской литературной традицией.
Мне могут возразить, что Пригов, являющийся одной из ключе- вых фигур московского концептуализма и соцарта, воспевал Беляе- во и всячески ассоциировал себя с ним, а Беляево есть не что иное, как одно из проявлений «черемушек». Но для того, чтобы воспе- вать Беляево подобным образом, нужно было обладать визуальным опытом сталинской Москвы, полученным Приговым в детстве и в юности. Без этого опыта сам принцип воспевания просто не мог бы иметь места, и если бы Пригов изначально жил в Беляево, ему бы и в голову не пришло воспевать его, но это уже поколенческая про- блема, и в этом отношении мне представляется весьма показатель- ным один эпизод из приговской семейной жизни. Как-то раз Пригов решил свозить своего сына в центр, чтобы показать «историческую Москву». Реакция сына была достаточно быстрой и неожиданной — ему стало настолько неуютно в старом московском пространстве, что он почти сразу же начал просить отца: «Поедем скорее обратно к нам в Беляево». Мне кажется, что эти слова красноречивее мно- гих других свидетельствуют о конце времени русской литературы. Человек, чувствующий себя уютно в пространстве Беляево и испы- тывающий дискомфорт в историческом центре Москвы, никогда уже не сможет ощутить пространство русской литературы как свое про- странство. Для него оно будет оставаться внешним и чуждым. Я не хочу сказать, что это плохо или хорошо, я просто хочу указать на реальное положение вещей, а оно заключается в том, что пришло новое поколение, которое не ассоциирует себя с русской литерату- рой, а это значит, что мы можем констатировать конец времени русской литературы, а может быть, и конец литературоцентризма вообще, и изменения в визуальном облике мира играют во всем этом далеко не последнюю роль.
В 1960-е годы изменился не только визуальный облик мира — коренному изменению подверглась также и аудиальная среда, или звукосфера мира. Конечно же, в первую очередь это связано с ре- волюцией, вызванной появлением рок-музыки. Эта революция на- несла достаточно ощутимый удар по литературоцентризму, что ста-
ло особенно заметно в Советском Союзе. Литература перестала быть единственным и определяющим средством самоидентифика- ции, и ее место все более и более явственно стала занимать рок- музыка. Если раньше люди заполняли залы и целые стадионы ради встречи с поэзией, то теперь те же залы и те же стадионы заполня- лись ради встречи с рок-музыкой. Если раньше люди проводили время за чтением книг, а когда собирались вместе, то часто декла- мировали и слушали стихи, то теперь личное время все больше и больше отдавалось слушанию музыкальных записей, а совместное времяпрепровождение все чаще и чаще стало означать очередную репетицию какой-нибудь самодеятельной рок-группы. Можно бес- конечно много говорить о том, как рок-музыка изменила лицо мира, однако сейчас я не буду развивать эту тему и коснусь лишь тех пе- ремен, которые были привнесены рок-музыкой во взаимоотношения звука, текста и смысла, а если быть точнее, то речь пойдет о функ- циональном соотношении значения и звучания в процессе смысло- образования.
Если говорить предельно схематично и упрощенно, то суть рок- революции заключается в перераспределении функций цели и средства между значением и звучанием. Если в литературоцен- тричном пространстве значение является целью, а звучание вы- полняет функцию средства, то в рок-пространстве целью становит- ся звучание, а функцию средства начинает выполнять значение. И если в литературоцентричном пространстве смыслообразование осуществляется путем создания и постижения значения, то в рок- пространстве смыслообразование осуществляется путем погруже- ния в звучание. Так, например, смысл слова в рок-пространстве бу- дет заключаться не в том, что оно значит, но в том, как оно звучит. Значение слова становится вторичным и факультативным, а пер- вичным становится именно характер звучания, т. е. на первый план выходят способы звукоизвлечения, артикуляция, тембр, динамика и прочие параметры звукового пространства, и именно поэтому такое беспрецедентное внимание начинает уделяться проблемам воспро- изведения, передачи и усиления звука. Все эти тенденции получа- ют еще большее развитие и еще больший размах в клубной и рей- верской культуре 1980-х — 1990-х годов, но это уже совсем другая история, о которой, может быть, я буду писать совсем в другом месте. Сейчас же необходимо упомянуть о том, что фактор звуча- ния значительно потеснил не только фактор значения, но практи- чески почти что полностью вытеснил фактор начертания, или фак- тор написания. В пространстве рок-культуры происходит катастро-
