«роковыми яйцами»

Вид материала

Урок

Содержание Посвящается Илье Кабакову Любой советский жулик имеет образ своего близнеца на Западе.

Подобный материал:

• Наименование, 154.13kb.
• Задачи урока: Воспитательные: воспитывать навыки культурного поведения; воспитывать, 54.26kb.
• Пасхальное яйцо известный русский сувенир. Пожалуй, только расписная матрешка более, 283.53kb.

_{(«Аквариум»)}

Полковник Васин приехал на фронт

Со своей молодой женой.

Полковник Васин созвал свой полк

И сказал им: пойдем домой.

Мы ведем войну уже семьдесят лет,

Нас учили, что жизнь – это бой,

Но, по новым данным разведки,

Мы воевали сами с собой.

Я видел генералов,

Они пьют и едят нашу смерть,

Их дети сходят с ума

От того, что им нечего больше хотеть.

А земля лежит в ржавчине,

Церкви смешали с золой.

И если мы хотим, чтобы было куда вернуться,

Время вернуться домой.

Этот поезд в огне,

И нам не на что больше жать.

Этот поезд в огне,

И нам некуда больше бежать.

Эта земля была нашей,

Пока мы не увязли в борьбе,

Она умрет, если будет ничьей.

Пора вернуть эту землю себе.

А кругом горят факелы,

Это сбор всех погибших частей.

И люди, стрелявшие в наших отцов,

Строят планы на наших детей.

Нас рожали под звуки маршей,

Нас пугали тюрьмой.

Но хватит ползать на брюхе –

Мы уже возвратились домой.

Этот поезд в огне,

И нам не на что больше жать.

Этот поезд в огне,

И нам некуда больше бежать.

Эта земля была нашей,

Пока мы не увязли в борьбе,

Она умрет, если будет ничьей.

Пора вернуть эту землю себе.

Мое поколение («Алиса»)

Две тысячи тринадцатых лун

отдано нелепой игре,

Но свет ушедшей звезды

все еще свет.

Тебе так трудно поверить –

твой путь от этой стены к этой стене.

Ответь:

понял ты меня или нет?

К несчастью, я слаб, как был слаб очевидец

событий на Лысой горе.

Я могу предвидеть,

но не могу предсказать.

Но если ты вдруг увидишь

мои глаза в своем окне,

знай,

я пришел помешать тебе спать.

Мое поколение молчит по углам,

мое поколение не смеет петь,

мое поколение чувствует боль,

но снова ставит себя под плеть.


Мое поколение смотрит вниз,

мое поколение боится дня,

мое поколение пестует ночь,

а по утрам ест себя.

Сине-зеленый день

встал, где прошла гроза.

Какой изумительный праздник,

но в нем явно не хватает нас.

Тебе так трудно решиться, ты привык

взвешивать – против, взвешивать – за.

Пойми,

я даю тебе шанс.

Быть живым – мое ремесло,

это дерзость, но это в крови.

Я умею читать в облаках имена

тех, кто способен летать.

И если ты когда-нибудь

почувствуешь пульс Великой любви,

знай,

я пришел помочь тебе встать.


_{Cекретный телефонный разговор
между центром и периферией («ДДТ»)}


– Алло, Центр, говорит Периферия.

У нас вся нормально.

Выслали триста вагонов баранины.

Алло, диктую по буквам – триста:

Тагир, Рустик, Ильдар, Саид, Талгат,

Акбузат…

Программа прогрессирует.

Вся нормально.

Скоро будет еще.

Скотина плодится хорошо.

Прием.

– Алло, Периферия, говорит Центр.

Вас поняли, баранину ждем.

Высылаем вам два вагона сапог.

Повторяю по буквам – два:

«Динамик», «Воскресение», «Аквариум»…

– Алло, Центр!

У нас все нормально, все нормально…

Периферия

Чревата наша сторона,

Царит покой и тишина,

Навоз целует сапоги,

Кого-то мочат у реки,

Контора пьяных дембелей

За ребра лапает девчат,

О службе матерно кричат

И отгоняют кобелей.

Заборы, улицы, дома,

Кино опять не привезли,

Вчера завклуб сошел с ума

От безысходнейшей тоски.

Вот трактор пронесся, давя поросят,

В соседней деревне есть кир, говорят.

Всю ночь не смыкали в правлении глаз,

Пришел нам приказ: «Посадить ананас!»

А в сером небе, словно дух,

Летает жареный петух,

Обрызгав сверху сопляка,

Уносится за облака.


_{Звезда по имени «Солнце» («Кино»)}

Белый снег, серый лед

На растрескавшейся земле.

Одеялом лоскутным на ней –

Город в дорожной петле.

А над городом плывут облака,

Закрывая небесный свет.

А над городом – желтый дым,

Городу две тысячи лет,

Прожитых под светом звезды

По имени Солнце…


И две тысячи лет – война,

Война без особых причин.

Война – дело молодых,

Лекарство против морщин.

Красная, красная кровь –

Через час уже просто земля,

Через два на ней цветы и трава,

Через три она снова жива

И согрета лучами звезды

По имени Солнце…


И мы знаем, что так было всегда,

Что Судьбою больше любим,

Кто живет по законам другим

И кому умирать молодым.

Он не помнит слово «да» и слово «нет»,

Он не помнит ни чинов, ни имен.

И способен дотянуться до звезд,

Не считая, что это сон,

И упасть, опаленным звездой

По имени Солнце…


_{Маленькая девочка («Крематорий»)}


Маленькая девочка со взглядом волчицы,

Я тоже когда-то был самоубийцей,

Я тоже лежал в окровавленной ванне

И молча вкушал дым марихуаны.

Ты видишь, как мирно пасутся коровы

И как лучезарны хрустальные горы.

Мы вырвем столбы, мы отменим границы,

О, маленькая девочка со взглядом волчицы!


Спи сладким сном, не помни о прошлом.

Дом, где жила ты, пуст и заброшен.

И мхом обрастут плиты гробницы

Маленькой девочки со взглядом волчицы…


_{Шар цвета хаки («Наутилус Помпилиус»)}


был бесцветным был безупречно чистым

был прозрачным стал абсолютно белым

видно кто-то решил что зима и покрыл меня мелом


был бы белым но все же был бы чистым

пусть холодным но все же с ясным взором

но кто-то решил что война и покрыл меня черным


я вижу цвет но я здесь не был

я слышу цвет я чувствую цвет

я знать не хочу всех тех кто уже красит небо

я вижу песню вдали но я слышу лишь

марш марш левой

марш марш правой

я не видел толпы страшней

чем толпа цвета хаки

был бы черным да пусть хоть самим чертом

но кто-то главный кто вечно рвет в атаку

приказал наступать на лето и втоптал меня в хаки

я вижу дым но я здесь не был

я слышу дым я чувствую гарь

я знать не хочу ту тварь

что спалит это небо

я вижу песню вдали но я слышу лишь

марш марш левой

марш марш правой

я не видел картины дурней

чем шар цвета хаки

Настал последний период СССР, и появились группы, игравшие потребительскую музыку. Первый
большой феномен – «Ласковый май» (в народе его
называли «Масковый лай»): несколько подростков
собирали на концерты столько народу, что темнел
горизонт. В замедляющемся ритме закрывались советские фабрики и заводы, а в другом ритме – все более убыстряющемся – открывались фабрики по производству «звезд». И от страсти к Утопии мы бросились сломя голову в безумную страсть к Реальному.


Веселая хрущевская оттепель


Смерть Сталина оплакивал весь народ. Умер отец. Намного меньше людей радовались, а некоторые
озаботились. Тому был и повод, если вдуматься, какие люди окружали Сталина. Вопреки реальности
к власти пришел скорее шут из северных сказок,
чем советский генсек. С постоянной улыбкой
проказливого крестьянина, с вечными шутками или выдающимися промахами (вспомнить только речь
в ООН в 60-м, когда, угрожая ботинком, он орал:
«Я вам покажу, …вашу мать, империалисты!»), он, Никита Хрущёв, принес надежду на перемены.
Как никогда стали актуальными слова Сталина: «Жить стало лучше, жить стало веселее!». После
сталинской зимы пришла хрущевская оттепель.
И так как зимы в СССР очень тяжелы, весну ждали
с огромной страстью.


Чем была оттепель? Она началаь ХХ съездом КПСС
в 1956 году, на котором был заслушан секретный
доклад о культе личности. Оттепель означала надежду, переосмысление принципов социализма, переход на другие принципы, нетоталитаристские, осуждение сталинизма, идейно-бюрократических стереотипов, возврат к романтическому ленинизму, попытка заново понять страну, в которой мы живем, большое послабление в личных свободах и для творческой интеллигенции. Настало время думать по-другому, действовать по-другому, жить по-другому. В 60-е
начали продвигать другую систему ценностей.
Нужно было жить свободно и честно, не принимать указаний и не бояться давления. Начал меняться
сам принцип авторитарности.

Вопреки тому, что эта свобода беспокоила власть, которая пыталась контролировать ход вещей,
советская культура расковалась необычайно.
В период оттепели переиздаются и свободно продаются книги авторов, запрещенных в эпоху сталинизма. Писатели, некогда заклейменные как буржуазные элементы, стали доступны всем. Есенина, Ахматову, Цветаеву, Бабеля, Зощенко, Булгакова можно было читать свободно. Можно было свободно
слушать Шостаковича и Прокофьева. И более того, помимо открывшегося доступа к произведениям, долго бывшим запретными, в стране публикуются смелые социальные произведения, поднимавшие
самые наболевшие вопросы: Л. Леонов – «Русский лес», В. Дудинцев – «Хлеб наш насущный»,
Д. Гранин – «Искатели», А. Абрамов – «Братья
и сестры», А. Твардовский – «Теркин на том свете», А. Солженицин – «Один день из жизни Ивана
Денисовича».


В тот период был журнал, сделавший настоящую культурно-политическую революцию и сфокусировавший внимание общества на аутентичных культурных ценностях. Этот журнал, возглавляемый Твардовским, назывался «Новый мир». Здесь публиковали самые смелые и спорные тексты. Здесь
обсуждали тяжелые вопросы всего через несколько
лет после смерти Сталина. Даже сегодня это кажется невероятным.

В главных городах страны ставятся пьесы-
события. В московском театре «Современник»
играют пьесы «Голый король», «Вечно живые»
и «Клоп». Выходит фильм Калатозова «Летят
журавли», с большим успехом показанный
в Каннах. Возникают настоящие массовые литературные феномены, публичные чтения стихов проходят с невероятным успехом у слушателей. Задавала тон тройка советских поэтов того времени: Евтушенко, Вознесенский, Рождественский. Появляются
поэты-барды – Булат Окуджава и Владимир Высоцкий, которые очень быстро становятся кумирами всей страны. Все было слишком прекрасно.

Вкус свободы по-настоящему чувствуется,
однако, когда есть достаточно сильное сопротивление. В это парадоксально свободное время появляются и первые предвестники ограничений. Хрущёв, в своей неподражаемой брутальной манере, заявляет интеллигенции, что они не должны отдаляться
«от линии партии». Запрещают книги Платонова «Чевенгур» и «Котлован», Гроссмана «Жизнь и судьба». Наибольшую бурю поднял, однако, запрет на роман Пастернака «Доктор Жеваго», удостоенный Нобелевской премии.


Было еще одно очень важное событие, ставшее
парадигматическим образцом того, что происходило в это время. Период оттепели был парадоксальным именно благодаря этой игре свобод и запретов.
Этот двойной дискурс создаст целый механизм
культурного производства, социального поведения, образа мысли. С одной стороны, свобода слова,
критика сталинского режима, свобода творчества,
а с другой – тенденция контролировать этот
процесс и убирать «элементы», «отклоняющиеся»
от линии Партии. Эта игра, на мой взгляд, была
самым продуктивным и эффективным стимулятором советского культурного производства. Этот
период был намного более эффективным, чем тот, что наступил после падения коммунизма. Посткоммунистическая свобода 90-х создала, скорее,
огромную пустоту и показала, что невозможно делать культуру, имея только свободу. Если сталинский период был самым бедным с точки зрения культуры, то в период Хрущёва был запущен чрезвычайно эффективный механизм. Если присмотреться внимательней к тому, что произошло в странах соцлагеря, мы легко обнаружим, что страны с чрезмерным тоталитарным режимом производили культуру незначительную и вторичную по сравнению со странами, где была эта игра со свободами и ограничениями. Точно так же и так называемая демократическая посткоммунистическая свобода не могла быть гарантом
культурного развития.


Вернемся все же к событию-модели, о котором
я хотел рассказать. В 1962 году Хрущёв со всей своей свитой посещает художественную выставку – поступок совершенно нетипичный для советского генсека. Выставка проходила в Манеже, в Москве,
и представляла, кроме художников старого
поколения, группу молодых и отважных художников, называвшихся авангардистами. Неожиданное появление Хрущёва удивило и напрягло всех.
Это был его неподражаемый стиль. Пришел, увидел и распоясался. «Что это за собачье дерьмо?! – орал Хрущёв. – Что это за блевотина? Даже осел хвостом смог бы нарисовать что-нибудь получше!» И, повернувшись к Эрнсту Неизвестному и группе художников, он проорал одну из своих «жемчужин»: «Пидарасы!» Эрнст Неизвестный ответил товарищу Хрущёву: «Я не боюсь ваших нападок!» – а потом
начал объяснять, что и как с искусством, которое они делают, и что, на самом деле, товарищ ничего
в этом не понимает. Хрущёв действительно был
непоправимо некомпетентен в культуре. Поразительно, что Никита Хрущёв выслушал Неизвестного и сказал: «Ты интересный человек. Но в тебе есть
одновременно и ангел, и демон. Если победит
ангел, мы поможем тебе. Если победит демон,
мы тебя уничтожим». Запоминающиеся слова,
исполненные смысла в связи с игрой между
свободой и запретами, между официальным
и неофициальным.


Выставку немедленно закрыли, а само событие произвело интеллектуальное землетрясение.
Организовывались публичные обсуждения,
дискуссии, появились аналитические тексты.
Прошли встречи властей с известными художниками. Разумеется, и Центральный комитет осудил
художников, которые «не служат интересам партии». Эрнст Неизвестный работал еще некоторое время
в СССР, но позже эмигрировал на Запад. По иронии судьбы, когда пенсионер Хрущёв умрет, надгробный памятник ему сделает Неизвестный. Бюст Никиты Сергеевича Хрущёва стоит на постаменте, сделанном наполовину из белого мрамора, наполовину
из черного. Ангел и демон, белый и черный,
очень противоречивый персонаж, которого
мы точно не забудем.


Далее последовал очень сложный культурный
период, когда вещи поставили под более эффективный контроль государства. В середине 60-х
прошли судебные процессы над А. Синявским
с И. Даниэлем и над уже знаменитым Иосифом
Бродским, который много лет спустя получит
Нобелевскую премию по литературе. В начале 70-х страну покидают А. И. Солженицын, В. П. Некрасов, В. Н. Войнович, М. Л. Ростропович, a в начале 80-х –
А. А. Тарковский. Однако это не поставило под
угрозу интеллектуальную жизнь в СССР. Появились новые крупные писатели: Астафьев, Трифонов, Распутин, Абрамов, Шукшин, Быков. В театре ярко проявляют себя режиссеры Товстоногов, Любимов, Ефремов, Эфрос, а в кино – Бондарчук, Гайдай,
Рязанов, Кулиджанов.

В этот период происходит еще несколько важных
и интересных событий. С одной стороны, предпринимается попытка экономической реформы, ведущей к повышению уровня жизни, а с другой
стороны – реформа образования и научно-техническая революция. Появляются первые кварталы,
застроенные хрущевками – пятиэтажными домами
с одно-, двух- и трехкомнатными квартирами.
Это дома, которые пытаются отучить нас от модели коммуналки и показать, что такое комфорт.
В течение нескольких лет количество воспитательных учреждений удваивается, а наука занимает
главное место среди забот новой власти. Советское государство понимает: для того чтобы стать сверх­державой, нужна научно-техническая революция.
В середине 60-х расходы на науку возрастают
в четыре раза, а число ученых возрастает в два раза. Эта тенденция будет продолжаться до 80-х. Создаются знаменитые научные центры в Новосибирске, Уфе, Свердловске, Иркутске и Красноярске. В 1957 году запущен первый синхрофазотрон и спущен
на воду первый атомный ледокол. Выведен на орбиту первый искусственный спутник. Весной 1961-го
полетел в космос первый человек. Это успехи,
о которых пишут все советские и западные масс-
медиа. Мощные удары нанесены Западу, который все равно «находится в стадии разложения». У нас внушительные достижения в области физики, химии, космонавтики. Получаем несколько важных
Нобелевских премий: Семенов – в области химии, Басов, Прохоров и Ландау – в области физики.
Советская наука начинает завоевывать уважение
и на Западе. Дела начинают приобретать интересное направление, а лагеря все больше пустеют.


По поводу этого периода у Эрнста Неизвестного есть превосходное замечание в связи с выставкой
в Манеже: «Интересно, что пока я рассказывал
Никите Сергеевичу честно и искренне, он заходил
в тупик. Но в момент, когда я становился неискренним и пытался лицемерить, он загонял меня в тупик и перехватывал контроль над дискуссией». «Никита Сергеевич, вы нападаете на меня как на коммуниста, но есть и коммунисты, которые принимают
и поддер­живают мое творчество, например
Пикассо и Ренато Гуттузо», – заявляет Неизвестный. Никита Сергеевич контратакует хитрым вопросом: «Тебя лично волнует, что они коммунисты?»
Неизвестный лицемерит и говорит: «Да». Хотя,
по-хорошему, он должен был бы сказать «Мне
плевать на это. Для меня важно только то, что они великие художники». Хрущёв не разбирается
в искусстве, но знает толк в особого рода политике,
и сам он – та еще оторва. И он отвечает Неизвестному: «Ага, значит, тебя волнует это. Ну хорошо,
тогда пусть больше не волнует. Мне твои работы
не нравятся, а я коммунист номер один в мире!»
Точка.

Ода советскому туалету

^ Посвящается Илье Кабакову


Единственной подлинно интимной вещью в жизни советского гражданина был туалет. (Позвольте,
из величайшего уважения, которое я испытываю
к этому месту, называть его по-советски: туалет.) Это, наверное, и самое задушевное слово, которое знал советский гражданин. Туалет – это место, где ты, и только ты, решаешь проблемы, которые никто не может решить вместо тебя. Никто: ни твой отец, ни твоя мать, ни жена, ни твои друзья, и даже сам
Генеральный секретарь, – не мог заменить тебя
в этом обязательном визите, который ты должен
совершить в туалет. Опыт, который получаешь
в этом месте, отмечает всю твою жизнь, все твое
существо остается в интимной связи с этим местом и опытом, прожитым там. Опыт, который получил каждый из нас в этом месте, стал частью нашей
коллективной сущности. Опыт советского туалета – это общее достояние, завоеванное нами и ставшее существенной чертой нашего духа.


Мне не известно с точностью, какой опыт получает гражданин западной капиталистической страны, но когда я впервые попал в такую страну, первым, что ввергло меня в состояние некоего дискомфорта, были ватерклозеты. Они причинили мне
неудобство отнюдь не своей грязью, по сравнению
с советским туалетом – это настоящий рай,
и не неуважением к интимности, поскольку
большинство из них обустроены перегородками, скрывающими тебя от взглядов соседей, а их неспособностью дать ощущение сокровенности. Это
неприемлемо для советского гражданина. Туалет – это коллективная интимность в своей максимальной чистоте. Советского гражданина вводит в ступор перед лицом буржуазного унитаза по той простой причине, что это пространство не находится в отношениях интимности с ним. По этой же причине
отсутствуют воспоминания, связанные с западными ватерклозетами. А там, где нет воспоминаний,
нет и близости.


Что именно делает настолько особенным это
место? Ну ладно, я попытаюсь сказать кое-что,
то, о чем, в общем, не говорится, ибо каждый хранит
это только для себя. Нелегко пересказывать самые интимные воспоминания. Их хранят для того, чтобы вспоминать и радоваться. Немногие рассказывают о них, и еще меньше тех, которые умеют рассказать. Но я попытаюсь.


Прежде всего я должен сказать, что существуют два основных типа советского туалета, которые
каждый советский человек любит или ненавидит. Однако, независимо от чувств, с ним ты обращаешься как с частью своего существа. Первый тип туалета – туалет в коммуналке. Там ты впервые встречаешься с ним и там переживаешь первые
опыты интимности с этим пространством. Туалет в коммуналке – общее место, которое принадлежит всем жильцам дома. Следовательно, это место интимности большого числа людей, а не только твоей семьи. Сюда ходит и тетя Катя, и дядя Володя, и красивая Маруся, и невыносимый Леня, и все остальные двадцать жильцов дома. Это место поддерживает, уважает и обслуживает в равной мере каждого.
Туалет не проводит дискриминацию. Ты можешь грешить перед ним, он же – никогда не может
грешить перед тобой.


Сходить в туалет – это настоящее искусство,
а поход в туалет в коммуналке предполагает настоящую инициацию. Становишься своего рода сталкером, следопытом собственной сущности. Когда ты идешь туда, ты должен знать, что как бы одинок
ты там ни был, жильцы все равно следят за тобой. Как минимум один из жильцов комментирует:
«Этот снова торчит там целых полчаса! Опять читает романы или хрен знает чем там он вообще занимается!» И действительно, когда ты идешь в туалет,
если ты действительно уважаешь это место, у тебя
с собой должны быть две вещи: книга и туалетная бумага. Туалетная бумага – это объект, которого
никогда нет в туалете. Этот объект хранится
на почетном месте в твоей комнате.
И используется экономно. Однако не стоит полагать, что ты окажешься в постыдной ситуации, если вдруг забудешь свою туалетную бумагу. Нет. Там, в туалете, в одном из уголков, ты обнаружишь либо прошлогоднюю газету «Правда», и это автоматически решает и вопрос с чтивом, либо – нарезанную на кусочки «Комсомольскую правду». Тетя Клава позаботилась об этом.


Что же касается книги для туалета, у самого места нет конкретных предпочтений. Все зависит от тебя. Ты волен выбирать и читать любую книгу, какую
пожелаешь. Туалет – это совершенный читальный зал и место, которое произвело на свет наибольшее количество замечательных советских интеллектуалов. Не верьте, что наибольший вклад в наше воспитание внесли советская школа, библиотека им. Н. К. Крупской или им. В. И. Ленина, или всякие университеты им. М. В. Ломоносова. Безусловно,
и эти заведения занимают почетное место в нашем воспитании. Но туалет намного превосходит все культурно-воспитательные учреждения в том, что касается нашего формирования. Так что, когда мы выражаем благодарности людям и учреждениям,
которые сформировали и воспитали нас, не нужно забыть поблагодарить и туалет – этот санктуар
советской культуры.

Второй важный для нашей жизни тип туалета
в великой советской цивилизации – это общественный туалет. Здесь – другое пространство, другой мир, другое потрясение существа. Здесь опыт –
более мощный, более плотский, более биологический. Здесь туалет входит в тебя сквозь все поры. Если в первом туалете коллективный опыт был предполагаемым, отдаленным, известным, но не присутствующим, то во втором типе туалета коллективный опыт обретает непосредственность. На всем протяжении страны, от Камчатки до Вильнюса, от школ
до заводов, можно было увидеть побеленные известкой сооружения, с написанными на противоположных углах большими буквами «М» и «Ж» (то есть мужчины и женщины). Классическая модель лишена дверей, и лишь L-образная перегородка защищает вход и препятствует видеть внутренности помещения издали. Однако ни у кого и не было потребности бросать такие любопытствующие взгляды. В общественном советском туалете вуайеризма не существует. Там люди не смотрят друг на друга. Взглядов скорее остерегаются, избегают. Взгляды каждого нацелены в мертвые точки. Вопреки этому происходит нечто странное. Ты смотришь сам на себя взглядом другого. Видишь себя так, как тебя видит другой,
видишь себя его глазами. Это беспокоит тебя еще больше и вызывает странное небывалое чувство.


Входя в туалет, ты должен был быть решительным, двигаться быстро и быть внимательным к тому, куда наступаешь. Иногда нужно было обладать
незаурядным пространственным мышлением,
чтобы добиться своей цели. Иногда нужно было
переждать, а иногда и временно отказаться от цели. С общественным туалетом ты находился в отношениях битвы, схватки, но ты уважал его, потому что это было место, без которого жизнь было невозможно себе представить. И постепенно эта битва, этот запах, этот образ становились частью тебя.


Там (в «М») вдоль стены был наклонный желоб, куда время от времени капала вода. Или не капала вовсе. Это место для ссанья. На противоположной стороне в полу было несколько дыр, скорее – дырищ. По обеим сторонам от каждой дыры были расположены цементные рельефы ступней. Все было очевидно. Эти ступни-указатели помогали занять позу «орла» точно над дырой. Неясно, как это
получалось, но советскому гражданину, вопреки тому, что его учили целиться еще со школы, здесь
не удавалось попасть в цель. Дерьмо советского
человека не хотело уходить в дырку, не хотело
исчезать в этой Бездне, в этом Ничто. Оно претендовало на большее уважение к себе, хотело остаться среди нас, намереваясь сказать этим, что оно
существует так же, как и мы. Неведомым образом ему это удавалось. Оно оставалось на поверхности, среди нас. Стоит ли объяснять, что всякие буржуазные штучки типа туалетной бумаги там отсутствовали, а умывальники были редкостью. Общественный туалет был войной не на жизнь, а на смерть, он был местом, где шла великая битва. Ты хотел выбросить в Бездну свои экскременты, эрзац твоего существа, а туалет противопоставлял тебе невероятное сопротивление. Битва и место битвы медленно, но верно становились частью нас. Да и в случае, когда все
становилось уже абсурдом и ты попадал в туалет
с «пьедесталом», восседание с ногами «на пьедестале» было обязательным. Матрица позиции
и взаимосвязей не могла быть нарушена.


В этом же интимном пространстве советской
сущности можно было найти и наиболее аутентичный архив месседжей советского гражданина великому советскому народу. Месседжи, посредством которых простой гражданин говорит со всем миром. Эти послания написаны на внутренних стенах туалета, которые давно утратили свою белизну. Они написаны чем угодно, от мелка и фломастера до дерьма. Послания, как правило, связаны с фундаментальными темами – от любви, как, например: МАША+ВОВА=ЛЮБОВЬ, – до самого виртуозного мата. Мат – идеальный синтез истинных состояний
и истинных желаний советского народа. Полагаю, что в советском языке существует всего 10 слов
и выражений, которые тотально обобщают всю
советскую сущность и цивилизацию. Этих выражений не найти ни в Полном собрании сочинений Ленина, ни в «Капитале» Маркса, ни в кружевных
работах американских кремленологов. Эти слова можно было найти только здесь, все в одном месте.


Я бы вот что еще добавил. Естественно, вы читали Пруста. Уверяю вас, что для советского гражданина ничто так хорошо не соответствует пирожным madeleine у Пруста, чем туалет. Советский туалет имеет для нас такую же функцию. Этот запах дерьма, ссак и хлорки поверх всего этого, – этот запах, который так часто вышибал из тебя невольную слезу, этот вид белых стен в потеках мочи, с отпечатками подошв, с вульгарными надписями, этот ледяной сквозняк, который прошибал тебя там зимой, – все это и сейчас пробуждает в советском гражданине
самые ужасные и самые прекрасные воспоминания. Туалет пробуждает и расшевеливает самую глубокую память и может заставить тебя пережить заново жизнь.


Советская наука: между «роковыми яйцами»
и «собачьим сердцем»


Мы все любили и безумно уважали Михаила Булгакова. Трудно найти писателя, который захватывал бы воображение так, как он. Мы читали почти все его творения. «Мастер и Маргарита», «Собачье сердце», «Роковые яйца», «Дьяволиада» и многие, многие другие. Помните «Собачье сердце» и «Роковые яйца»? В первой повести профессор Филипп Филиппович Преображенский превращает собаку в человека при помощи простой операции, а во второй повести с помощью технологической процедуры самые обычные яйца генетически мутируют и из них вылупляются настоящие монстры. Ну так вот, это не гоголев­ская вариация на темы советской науки и общества, а реальность. Эти вещи действительно происходили и продолжают происходить на наших глазах во многих местах мира. А чтобы увидеть их и понять, нужно читать не сквозь очки советских политруков и не сквозь такие же идеологически замутненные очки либеральных политиков, потому что для обеих этих сторон мы – всего лишь лабораторные крысы, над которыми и проводят эту хирургическую операцию. Нам подменяют важные компоненты половых органов и мозга, то есть они шарят в наших мыслях и желаниях, а когда мы очнемся, хорошо бы поступить так же, как Шарик, – прочитать наоборот текст, слово, предложенное для чтения. Прочтем АБЫР. Мы знаем, что мы говорим и что имеем в виду, потому что инстинкт нас не обманывает. Для нас АБЫР –
то же, что для него – РЫБА. Хорошо бы перечитать эти тексты и понять их. Но я, собственно, хотел
добраться до науки, до советской науки.


Советская наука породила эти «роковые яйца», эти пересадки «собачьего сердца». Она превосходно сыграла в игре между природой и культурой. СССР, вероятно, был первым, кто понял и внедрил ту процедуру, которая сыграет колоссальную роль в ХХ веке. Эта процедура может преобразовать природу и культуру в мощнейшую силу – при помощи политического, идеологического подчинения. Однажды, перезагруженные политическим значением, культура и природа становятся неизмеримыми силами. Совет­ская наука разыграла в совершенстве эту карту, пусть и с риском создать механизмы, штампующие «собачьи сердца» и «роковые яйца». Фразы типа: «Наука доказала, что…» – стали намного более мощным оружием, чем ядерные ракеты. Этот род аргументов может отклонять, сбивать с толку и контролировать то, что намного больше любого оружия, а именно – сознание.


Легитимацию советской науки, разумеется, безупречно контролировала новая власть. Так же, как старый мир, старый класс был разрушен до основания, и старой науке, названной «буржуазной», не было места в новом мире. Стали появляться бесчисленные научные утопические проекты, которые скорее возникали из фантастических миров, чем из определенной методологии познания. На самом деле, утопии не нуждаются в легитимации или же легитимируются чем-то совершенно другим. Пролетариат, самый прогрессивный класс с исторической точки зрения, победил, а марксизм-ленинизм был его жизненной философией. Все подчинялось этой новой силе.
Все науки должны были легитимироваться перед
лицом этой новой силы, новой власти. Первыми пали под лезвием ревизии гуманитарные науки –
философия, история и истории различных дисциплин, педагогика, этика, лингвистика и другие, –
те, в которых была идеологическая составляющая, угрожавшая новой власти. Все гуманитарные науки были подвергнуты серьезному обсуждению, а естественные и точные науки оказались в деликатном
положении. В новом мире все должно быть новым,
а в высшем мире и наука должна быть высшей.
(Наука, подобно труду и искусству, должна была быть освободительной.)


Одним из самых показательных примеров такого начинания был человек науки, биолог и ботаник Иван Владимирович Мичурин. Он предлагал воевать с природой и победить ее. Человек «не должен ждать милостей от природы. Наша цель – взять их
у нее». Для Мичурина война с природой была войной не на смерть, а на жизнь: он хотел укротить ее и подчинить человеку. Природу нужно преобразовывать, как животных, которые из диких становятся домашними. Природа должна стать домашним животным. Начинается грандиозный проект: выращивание персиков в Тамбовской облаcти. Чтобы понять, насколько радикально поставлена задача, нужно знать,
что в Козлове, где производились эти эксперименты, в январе –12 –40 градусов мороза. Даже Мичурин
заявляет в своих записках: «Этого достаточно, чтобы убить любую надежду на возможность выращивать персики в нашем регионе. Но прежде всего обычно желаешь того, чего у тебя нет, а во-вторых, чего
только нельзя добиться настойчивым трудом
и человеческим терпением!»


Его проект по селекции и выращиванию новых
видов растений похож в точности на социальную
модель по производству Нового Человека. Он приходит к серии важных открытий, которые пытается проталкивать без всякой меры. Мичурин понимает, что, для того чтобы вывести новые виды растений, необходимы, с одной стороны, подвой со «здоровым происхождением», а с другой стороны, продуктивный привой. Результат, то есть саженцы, нужно
закалять, подобно спартанцам, чтобы они выдержали новые климатические условия. Так появились первые сорта деревьев, которые должны были выдержать зимние холода и которые подчинялись воле человека, а не природе. Параллельно в тот период
в обществе появляются первые «работники умственного труда». Мичурин предлагает интересную теорию, отсылающую прямо к тому, что происходит
в обществе, а именно – теорию доминирования.
Эта теория сводилась к тому, как влияет «воспитание» на условия роста экспериментальных растений.
Он ищет решения и технологии передачи качеств подвоя-матери к саженцу так же, как и способ
воспитания саженца еще до его появления.
«Селекционировать» начинает означать «революционизировать», а Мичурин становится настоящим
символом советской науки. Не думайте, однако, что эта теория и эта практика были специфичны только для СССР. Даже за океаном Мичурин и его технологии получили большое признание.


Мичурин был все же человеком науки. Он по-своему уважал природу и законы науки. После него
в эту область пришел его ученик, такой же неистовый, Вавилов. Но после Вавилова пришел такой персонаж, как Лысенко, который надолго заморочил голову всей советской науке, со всеми ее достоинствами и недостатками. Ему удалось создать превосходный черенок из науки и власти, совершенно подчинив науку власти. В 1935 году СССР стал одной из главных сил в области биологических и генетических исследований, продолжавших линию научного менделизма. Результаты исследований Мичурина и Вавилова стали давать урожай. Но Лысенко, который, кроме того, что он был талантлив, обаятелен
и вооружен ослепляющей риторикой, понимал и то, что политику можно делать и внутри науки и что
науку можно подчинить политически. Таким образом, очень хорошо зная слабости системы и неотложные проблемы жизни и идеологии страны, он наносит сильный удар по мичуринству и, косвенно,
по другим наукам. Ему удается обмануть того,
кого никто не смел обманывать. То есть самого
Сталина. В те годы мичуринцы и генетики были
на гребне волны популярности. В короткий срок они могли бы стать вариантом официоза в научной
отрасли. Но Лысенко ставит генетикам мат
в несколько простых ходов. Для начала он представляет Сталину «новый» сорт пшеницы. Выискивает несколько огромных колосьев, с более чем сотней
зерен, и называет этот сорт кавказ­ским именем, чтобы впечатлить Сталина. Обещает четырехкратное увеличение урожайности. Весь научный мир знал, что это шарлатанство, знал, что такие колосья могут вырасти, но не могут дать урожая, если их выращивать на обычных пашнях. Но Сталин глубоко впечатлен. Впечатлена вся кремлевская команда, но среди них нет ни одного ученого. Затем Лысенко атакует исследования в области генетики с «марксистских» позиций. Генетика попадает в немилость, называется «буржуазной наукой», а самое страшное – большинство ведущих исследователей оказываются в лагерях. Этот «прием» стал использоваться и в других научных областях.

Например, в период 40–50-х годов все, что связано с теорией вероятности, – опасно. Науке нет никакого дела до случайности, до вероятности. Ни физика, ни химия не имеют права обращаться к вероятности. Вопреки тому, что математика вероятностей очень развита в СССР, наука должна избавиться от относительности. Таким образом такая наука, как статистика, хорошо развитая в СССР, попадает в немилость, а затем и осуждается как лженаука. Потом ее постепенно реабилитируют, но она уже будет подчинена скорее политэкономии, чем математике. Партия рассуждает просто: если нет относительности в идеологии, то ясно, что относительности нет и в науке.


Парадоксально, но эти столкновения, радикальные идеологические перемены, а главное – перетряска научных элит не затрудняют научное развитие
в СССР. Страна постоянно находит ресурсы и людей для образцового производства. Математика, инженерия, физика, технология, химия в СССР достигли высот, признанных и на Западе. Многие советские ученые получили Нобелевскую премию за различные достижения. Представляется, что поздние проблемы советской науки пришли из другой области.


Было еще кое-что абсолютно возбуждающее,
нечто, что могло происходить только в СССР или
в странах с подобным утопическим духом. Здесь можно найти, как говорит теоретик Борис Гройс,
настоящие «произведения тотального искусства» или тотальные научные решения. Один пример.
Несколько лет назад я вновь посетил некоторые места бывшего СССР. Я добрался до Ленинграда, теперь уже Петербурга. В одном из районов, где в советское время было метро, теперь можно было проезжать только по земле. Напоминаю, что город стоит
на воде, на болоте, по нему течет Нева, и метро
проложено очень глубоко. Чтобы добраться вниз,
к метро, нужно пройти несколько эскалаторов.
Почему не работает станция метро в том районе?
По той простой причине, что она была построена там, где протекает подземная река. При коммунизме метро работало исправно, уверяю вас. Эта ветка
метро должна была быть сдана строго в срок.
Когда прокладчики дошли до определенного участка, обнаружилась подземная река. Срочно были предложены проекты, по которым нужно было либо отклонить линию метро, либо изменить русло реки.
Но на все это уже не оставалось времени. Сроки – это сроки, партия не прощала запаздывания
с такими вещами, как метро. И тогда обратились к специалистам из другой области. Нашлось гениальное и окончательное решение: заморозить реку. Установили гигантские атомные охладители и заморозили реку, источник воды. Вы спросите, какова стоимость таких установок и издержек при их постоянной работе? Это ложные вопросы. Установки,
о которых мы говорим, настоящие произведения
тотального искусства, они не терпят такой постановки вопросов. (И, кстати, с каких это пор произведения тотального искусства, творения тотальной науки имеют отношение к прибыли, пользе и, более того,
к вопросам? Они – цели в себе.) Такого рода
решений не может быть в странах с другими политическими режимами. Доказательством чему тот факт, что данная установка работала ровно до развала СССР.

Наступила демократия, и холодильники остановились, вода затопила метро, народ вышел
на поверхность и увидел, что кто-то на советском
кумаче написал белым: aloС-acoC – простите,
наоборот: Coca-Cola.


В тексте Булгакова первое по-настоящему значимое событие при превращении собаки в человека, первое осознание, то, что выдает бренд человека, – это момент, когда Шарик кроет матом того, кто дал ему новый образ. Стойкость перед лицом системы
и власти, борьба против них – это, возможно, самые аутентичные человеческие свойства. Но не будем
забывать, что у системы, власти есть процедуры
обратной трансформации: Шарика сначала превращают в Полиграфа Полиграфовича Шарикова,
после чего его обратно превращают в бродячую
собаку Шарика. А услышав слово «атавизм», Шарик подскочил и сказал последнюю человеческую фразу:
«Неприличными словами не выражайтесь!»
После чего вернулся к своему гав-гаву.


9 мая, День Победы


Это памятный день не только для нас, но и для всего человечества.

Советская армия победила фашистские полчища. Была великая капитуляция. Советский солдат водрузил над Рейхстагом знамя Советского Союза.
А мы из года в год отмечает этот день большим
парадом. Все, от мала до велика, независимо
от того – село это или город, отмечали это событие по одному и тому же ритуалу. Речи, парад, цветы
и знамена, транспаранты, крики «Ура!», салют
из карабинов или пушек, эмоциональные выражения памяти о тех, кто погиб за Родину и слова благодарности ветеранам. Ветераны стояли рядом с нами, и грудь их украшали бесчисленные ордена и медали, которыми их наградили за участие в войне. Во многих населенных пунктах были Вечный огонь и монумент, посвященные этой жестокой войне.


Вторая Мировая война, или то, что мы называли Великой Отечественной войной, стала настоящей трагедией, а для нас она была настоящим чудом и большой гордостью. Что может быть более живо­трепещущим и зрелищным, чем война такого
мас­штаба! На нас напали подло, в то время как мы мирно встречали зарю и строили светлое будущее. Враг напал неожиданно, оголтелый и вооруженный до зубов. Мы пострадали, но пришли в себя и мобилизовались. Советский народ доказал свою великую силу и невероятный героизм. И шаг за шагом, час
за часом мы расчистили путь к освобождению наших территорий. И более того, вопреки неприемлемому запаздыванию с открытием Второго фронта нашими союзниками мы сражались и за свободу
остальных европейских народов. Но любое событие можно интерпретировать по-разному. Советская
историография предлагала нам лишь один вариант.


Признаю, что Великая Отечественная война,
по тому, что нам рассказывали и показывали, была, издалека, самым сильным событием по своей глубине и значимости за всю историю СССР. Мы все были настолько отмечены этим событием, общественная память была настолько сильной, что везде пахло
порохом. Это событие имело такую значимость,
которая ставила тебя в прямую связь с тем, что
происходило тогда, в годы войны, со страданием,
со смертью. Советский Союз понес самые большие материальные, и особенно человеческие потери.
Но, как говорят на «Би-Би-Си», «они могли себе это позволить».


Многие капиталисты уязвляли меня по-разному. Но так, как меня уязвили официальные англо-
саксонские популистские варианты истории, представляющие Вторую мировую войну, не удавалось никому. Меня загнали в тупик, все мое существо, мое советское сознание были в глубоком смятении.
Я понял, что по части идеологии и пропаганды они никак не ниже нас. Но мы хотя бы пропагандировали честно, тогда как западные технологии
намного более вероломны и утонченны. История
пишется не победителями, а пропагандой, которая победит, и так как мы вышли из игры, нас еще могут вообще выкинуть из этой войны.


В одном из самых медийных документальных фильмов о Второй мировой войне, сделанным
«Би-Би-Си», война представлена в двадцати сериях, каждая по часу. В каждой серии хронологически рассказывается о событиях разворачивавшейся войны. И если событиям в Океании или в Северной Африке, не говоря уже о высадке в Нормандии, посвящено несколько серий, то Восточному фронту – всего одна. Битвы под Сталинградом, Курском, Москвой отнесены к категории «и другие». Я понимаю, что, может быть, мы были слишком оболванены идеологией, как думают на Западе, нас слишком долго убеждали, что мы сражались одни против всех, но минимизировать таким образом роль Советского Союза в этой войне – это уже чересчур! В конце концов, есть элементарная логика. Нужно ответить только на вот эти вопросы, как долго, где, с каким количеством войск и с кем воевала Германия. И еще нужно было бы немного посмотреть статистику
и дислокацию войск, особенно германских. Может тогда мы бы поняли расстановку сил и ход войны.

При просмотре такого рода фильмов иногда
создается впечатление, что Советский Союз почти не участвовал в войне, что все невзгоды войны несли англичане и американцы, а французское Сопротивление было настоящим бастионом антифашистской борьбы. Да, а когда союзники, наконец, высадились, то есть открыли так называемый второй фронт, наши войска уже давно были в Европе, линия фронта давно была прорвана; что касается французов, при всем уважении к их жертвам, Сопротивление скорее следует отнести к явлениям военного юмора, чем к борьбе как таковой.


Возможно, по отношению к немцам в связи с войной мы не были настолько невинны, как нам внушали официально. Был пакт о ненападении между Советами и немцами, было молчание в момент
развязывания войны. У Советского Союза были свои конкретные интересы, как и у всех стран. Союз
хотел стратегически укрепить свои позиции.
Но не пытайтесь меня убедить, что у США и Великобритании были другие цели. Про себя они скорее желали бы победы Германии над «красной чумой», а не наоборот. Великие руководители Запада, в том числе Черчилль и Рузвельт, были уверены, что СССР будет сокрушен, и очень быстро. Исключением
был только Бенеш, президент Чехии в изгнании, –
он верил, что СССР выстоит.


Война развязывается в 1939-м, Германия безнаказанно захватывает большую часть Европы,
а в 1941-м совершает самое грандиозное нападение – атакует СССР. Советы, не готовые к войне, отступают с большой скоростью и с большими потерями. Немецкая машина, кажется, работает совершенно. Обескураженные Советы просят помощи у союзников. И просят не консервы и сапоги, которые американцы с удовольствием записали бы в счет, а просят открыть второй фронт. Крупные специалисты
в искусстве войны, как американские, так и британские, тоже поддерживают и необходимость, и возможность открытия этого фронта. Но у политиков другое мнение и другие интересы. «Любовь» союзников к СССР очень хорошо известна. Черчилль,
например, считал, что «этих русских варваров нужно удерживать как можно дальше от Запада». Советы, по крайней мере, говорили в лицо, что буржуазия – наш смертельный враг, но сейчас идет война с одним общим конкретным врагом. Однажды объединившись ради общей цели, стоило бы быть корректными друг с другом. Но этого не произошло. Многие разведданные, добытые англо-американскими шпионами, намного легче доходили до Гитлера, чем до
«союзника» Сталина. Политика была проста. Советы нужно было уничтожить или, в худшем случае,
ослабить. И это можно было сделать руками немцев. Этот политический цинизм можно понять,
но почему бы не признать это теперь?


Итак, второй фронт был обещан, но не был открыт. Ах да, открылся, но весной 1944-го. Почему только тогда? Очень просто, фронт был прорван советскими войсками, вопреки всем прогнозам, в самых больших битвах этой войны: Сталинградской
и Курской. Вермахт получил жестокий удар и значительно отступил. Специалисты союзников поняли: если русские победят, то СССР станет неукротимой силой. СССР, вместо того чтобы выйти ослабленным из войны, станет намного сильнее (что, собственно, и произошло). Таким образом, Второй фронт открылся потому, что была уже неотложная причина. Специалисты союзников считали, что Советы очень ослаблены после Курской и Сталинградской битв
и будут наступать намного медленнее. Происходит высадка в Нормандии, и начинаются большие гонки в сторону Берлина. Кто успеет первым? Пробовались различные стратегии, договоренности, переговоры. К несчастью, Гитлер был слишком не в себе, чтобы принять реальную ситуацию. Шла реальная битва
и битва символическая. Кто победил реально и кто – символически? Я считаю, что Советы. Потому что была Ялта, где Сталин вел себя соответствующим
образом, а сама встреча символически отмечает
изменение лица Европы по модели победителя.
Сталин мог воспротивиться и повести себя намного жестче. Американцы от безнадеги сбросили две атомные бомбы на Японию, устроив своего рода атомный Холокост и ГУЛАГ. Победителей, к сожалению, не судят, и почему бы им теперь не написать
историю по собственной выкройке?

Память войны всегда была очень жива в нашем
сознании. Советский Союз пережил Гражданскую войну, в которой воевал со всем миром, и две
Мировые, и все эти войны шли на его территории. Культ войны, ветеранов, военных праздников священно поддер­живался. Те, кто воевали на войне, были окружены огромным уважением. С детства мы смотрели фильмы о войне, о партизанах, о героях, которые умирали во имя Родины. С детства читали книги и ездили на экскурсии в города-герои. Мы совершали настоящие паломничества, посещали музеи и встречались с ветеранами, которые рассказывали об ужасах войны. Первыми немецкими словами для советского гражданина всегда были: «Хенде хох, шнелль, Гитлер капут». Мы ненавидели фашистов,
но были очарованы их униформой. Согласитесь,
она была стильной, особенно черная, эсэсовская.
Мы пели песни и декламировали стихи, посвященные войне. Иногда нам казалось, что в наших душах война еще не закончилась, она продолжается.


Маёвка – это больше чем 1 Мая


Что может быть прекрасней, чем праздник трудящихся 1 Мая! Весна, цветы, воздушные шары,
музыка, демонстрация и маевка. Отстаньте от меня
с Пасхой и Рождеством, отстаньте и с 23 февраля
и 7 ноября, потому что ничего не может сравниться с 1 Мая. «Да здравствует рабочий класс! Да здравствует 1 Мая, Международный день солидарности
трудящихся!» – слышно в репродукторах, а мы
хором отвечаем: «Уррааа! Урра-а-а! Урра-а-а-а-а!»


Я не знаю ни одного более красивого, любимого, уважаемого и свободного праздника, чем 1 Мая.
Те весенние дни не забыть никогда. Красиво одетые, мы идем на демонстрацию с цветами, шарами
и транспарантами. Настоящее развлечение.
Шарики лопались, цветы взлетали, а мы ждали,
чтобы демонстрация побыстрее закончилась.
В первые школьные годы демонстрации не казались утомительными, но постепенно нас стало больше интересовать то, что следовало за ними. По доброй воле «мудрого руководства Коммунистической партии» и к нашему счастью демонстрация и официальная часть торжества длились все меньше.


Празднование 1 Мая – ритуал с несколькими
этапами, потому что 1 Мая не сводилось только
к шествию в течение нескольких часов, а длилось
намного дольше. 1 Мая для советских граждан было в первую очередь тем, что называлось маевкой. Маевка состоит из двух частей: официальной, которая представляет собой демонстрацию, и неофициальной, которая начинается потом. Да, эта вторая часть и была по-настоящему желанной и ожидаемой.
Был даже комитет по ее подготовке. Встречи
за встречами, на которых обсуждались место
и форма проведения события и обязанности каждого. Место выбиралось внимательно. Выбор места был важным решением. Основные критерии: это должно быть на природе, место должно быть особым и достаточно просторным, чтобы народ не наступал друг другу на пятки. Также было очень важно, чтобы туда можно было легко добраться, а особенно – чтобы оттуда можно было бы запросто вернуться.
Потому что туда шли с большой поклажей,
а на обратном пути, даже если большая часть багажа и была уже употреблена, именно это употребление сильно затрудняло передвижение. Еще нужно было наличие воды, дров и достаточного места для групповых игр. Место знали только организаторы и держали его в секрете. Затем выбирали стратегию празднества. В час «Х», после завершения демонстрации, все отправлялись по домам, чтобы переодеться и взять багаж, а затем направлялись к месту встречи.

Затем организованно шли к месту события. Все
несли ответственность за вещи и продукты, которые нужно было иметь при себе.


Почему маевка была так любима и приносила
такое большое удовлетворение и свободу? Она была свободна от каких бы то ни было предубеждений,
а также социальных и культурных обязательств. Здесь не было обязанности непременно быть
с семьей, никто не должен был жрать какого-нибудь ритуального пасхального ягненка или ходить
в церковь исполнять какие-то обязанности. Это был, возможно, единственный праздник, когда ни одна
из такого рода обязанностей не работала. Только ты и ближайшие друзья, ведь этот праздник был только для друзей – только вы сами решали, кто придет, что вы будете есть, что будете пить, как вы будете развлекаться. Это был совершенный праздник
культурного интернационализма, настоящий
пролетарский банкет.


Господи, позволь мне не остаться в долгу перед
капиталистическими политруками, которые столько раз топтали мою советскую душу, виня меня с фальшивым сочувствием и говоря, что мне «не хватает опыта демократии». Уважаемые господа, коль уж
зашла речь об опыте демократии, надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что говорите, и не используете эти слова применительно к нам в качестве, как говорил булгаковский пес, «ругательных слов». Я отвечу вам ясно и четко: если этим демократическим механизмом действительно можно овладеть и получить опыт демократии, то по-настоящему это возможно, только организуя великий праздник – маевку. Здесь все функционирует по чистейшим законам демократии. Любое решение – абсолютно все – ставится на голосование, обсуждается. Например, вы думаете так просто выбрать, чего купить больше – консервов в масле или в томатном соусе? Хорошо, что у нас было только два варианта, но, по-любому, для того чтобы отстоять свое мнение, нужно было прибегнуть ко всем возможным аргументам, к рациональности и риторике. Голосовали и постановляли. «Возьмем шпротов на две банки больше, чем кильки». Мы подчинялись большинству. В тот момент
мы создавали самое настоящее идеальное общество, которое работало настолько совершенно, что позавидовали бы и античные греки. И вот о чем еще
я попрошу вас, не ругайтесь вот таким образом:
«демократия не работает без свободного рынка».
А вот и работает, могу сказать вам я и любой советский гражданин в здравом уме. Согласен, концепции такого рода – свободный рынок, капитал – вызывают у нас неприязнь, и мы не считаемся с ними,
так же как для вас неприемлемы наши термины.
Как мы решим проблему капитала, пользуясь столь обожаемым вами словом? Просто. Или вкладами
родителей, или сдав бутылки в стеклопункт –
по 15 копеек за штуку. Это тоже составная часть
подготовки к празднику. Мы устанавливали
бюджет, затем выясняли, у кого какие бутылочные ресурсы. После чего организованно шли
и собирали бутылки, мыли их, сдавали – так
появлялся капитал.


Начиналась финальная часть. Но это уже
не настолько интересно. Финальная часть была
радостью, потреблением, и некоторые вещи
навсегда пропадали в тумане. По-настоящему
упоительны были подготовительные работы.


Homocus, политруки, диссиденты и интеллигенция

^ Любой советский жулик имеет образ своего близнеца на Западе.

А. Зиновьев


Моя страна исчезала так же неожиданно, как и появилась. Никто не принял ее всерьез при первых признаках ее возникновения, а когда же приняли всерьез, развязался настоящий крестовый поход белых против красных, при мощной поддержке великих сил капитализма. В итоге это только укрепило мою страну. Как и любая смерть, смерть СССР пришла без предупреждений. Никто не поставил диагноза, никто не сделал точного прогноза. Капиталистические специалисты поддерживали бы ее жизнь хорошо и долго, но моя страна была намного более больна, чем они полагали. Думаю, что агония могла бы длиться еще долго благодаря имиджу суперсилы, созданному после Второй мировой войны. Но наши лидеры принялись перестраивать и менять правила игры, модифицировать, отступать и раздражать очень чувствительные зоны. Кремленологи
абсолютно ничего не просекли, доказательством тому то, что они не смогли предвидеть неминуемый конец и не продали билеты на последний спектакль. Все маневры последних лет были не более чем фильмом, не понятным не только для западного мира,
но и для нас, советских граждан. И мы, советские граждане, самый ценный продукт этой страны, 
были застигнуты врасплох и шокированы этими
переменами.


Советский Союз породил несколько интересных категорий людей, которые стали неотъемлемой