«роковыми яйцами»

Вид материала

Урок

Подобный материал:

• Наименование, 154.13kb.
• Задачи урока: Воспитательные: воспитывать навыки культурного поведения; воспитывать, 54.26kb.
• Пасхальное яйцо известный русский сувенир. Пожалуй, только расписная матрешка более, 283.53kb.

частью системы. И сегодня, после исчезновения СССР, их можно встретить и услышать в самых
разных уголках мира. Вопреки тому, что страна,
породившая их, исчезла, они выстояли и продолжают жить, и необязательно в виде призраков. Вот эти человеческие категории, порожденные СССР, столпы
советского общества: homo soveticus, политруки, диссиденты и интеллигенция.


О homo soveticus, сокращенно homоcus, не имеет смысла рассказывать, потому что о нем написано очень много. Собственно, все, о чем я рассказываю
в этой книге, – это и есть жизнь и способ бытия,
способ мышления и верования хомокуса. Он –
высшее создание, он уверен в этом, поэтому он
и ненавидит корыстные, материальные интересы. Правда, Справедливость, Свобода, Честность – это идеалы, за которые он отдаст жизнь. «Боролся бы
за мир, пока камня на камне не осталось бы», – как говорит советская поговорка. Он цельное существо. Его добродетели нет дела до морали, а лишь до идеалов. Его настоящее находится в будущем, а будущее еще не различимо. Так что homo soveticus пытается сегодня приспособиться к новой жизни. Тот факт, что «хомо советикус» все еще существует и выживает после смерти СССР и вхождения этой территории в стадию дикого капитализма, доказывает цельность его качеств, способностей и ловкости. Его жизнь продолжается, при этом он не забывает, что мир нужно переделать в лучший и что враг не дремлет.


Другая важная категория человеческих существ, произведенных советской системой, носит название «политруки». Политруки ответственны за пропаганду, официальную идеологию, политическое руководство и политвоспитание. Они бывают
официальные, говорящие по команде, и неофициальные, говорящие из-за своей порабощенности, – их мы чаще всего называем «сов€ок», «совк€и». Их не уважали, они были не более чем смехотворным продуктом, наемниками или машинами, совершенно бесполезными и отталкивающими. В нашей повседневной жизни они были похожи на рекламную паузу, в которой показывали стиральный порошок, выводящий бог знает какие пятна и делающий все белоснежным. Но «совк€и» тоже не исчезли вместе с СССР. Более того, я заметил, что эти персонажи также обильно представлены и в капиталистической культуре. От пиарщиков до маркетологов и рекламщиков, от людей из массмедиа до имиджмейкеров,
от специалистов по политическим стратегиям до специалистов по «открытому обществу» – политруки раскрашивают весь спектр нынешней системы.
Разумеется, они выгялдят получше, носят брендовую одежду, их деревянный язык чуть тоньше
и разнообразней, они владеют более хитроумными техниками манипулирования, но так же хорошо
обслуживают новых хозяев и участвуют в кастрировании мышления даже более эффективно.


В чем эти новые политруки преуспевают, так это
в создании видимости нормальности, свободы
и счастья. Это обусловлено тем, что сегодня власть большей частью проявляется через множественность центров, структур и институтов. В СССР власть была очень централизована. Меня интригует то,
что если в детстве, и особенно в юности, мы
не просто не хотели быть похожими на них,
а ужасно их презирали, то сегодня «стиль PR», «стиль advertising» политруков стали мечтой
и образцом для каждого молодого человека. Я бы
никогда не поверил, что модель «политрук» станет образцом для подражания в обществе. Но я дожил
и до этого.

Существовала еще одна категория людей –
недовольных, критиков, которых система породила, наказывала и критиковала, поддерживала
и высылала, но которых всегда считала своими
детьми: диссиденты. Что бы мы делали без них!
И особенно, что бы система без них делала! Диссиденты – это зло, необходимое для системы, это
периферические вирусы, в которых она нуждалась. Они – необходимые антитела, которые укрепляют систему и которых она превосходно использует для борьбы с врагом. «Да здравствуют антикоммунистические диссиденты! Ура! Ура! Ура!» Они внесли свой вклад, как и все честные советские граждане,
в прогресс коммунистических ценностей. Не могу представить себе СССР без Сахарова, Буковского или Солженицына. Моим любимцем, разумеется,
остается Андрей Сахаров. Он служил стране,
критиковал ее, до самого конца верил в социалистические ценности и много страдал.


Диссидент – это первый продукт сотрудничества двух систем, коммунистической и капиталистической. Думаю, что это первый продукт, экспортированный из СССР, который Запад не только потреблял, но и сам наклеил на него эту красивую этикетку. Диссидентство – это род общего языка между
двумя системами, который поддерживали обе стороны. Диссидентство – это политический дискурс, годный, признанный и используемый обеими сторонами, но интерпретируемый исходя из различных задач. Когда Советский Союз был жив, он препятствовал им мыслить, писать, хотя именно советская система была объектом их труда, исследований
и критики. Теперь, когда СССР не существует, то, что стоит на пути их свободного творчества, – не СССР, а его отсутствие. Так или иначе их жизнь и деятельность интимнейшим образом связана с существованием или отсутствием СССР.


Есть и интеллигенция. Несколько проблем,
с которыми столкнулась советская интеллигенция, – проблемы, которые, собственно, присущи всему коммунистическому блоку, и даже западной интеллигенции, если всмотреться получше. В 60-е годы на одном из партийных съездов Никита Сергеевич Хрущёв обратился к интеллигенции: «Если вам дали возможность говорить, то говорите, а не издевайтесь над тем, что я вас не понимаю. Скажите так, чтобы было понятно и мне». Ну да, это замечание очень характерно для отношений между властью и интеллигенцией. Помимо интеллигенции, которая переродилась в разновидность политруков с книгами, была и элитарная интеллигенция, носившая нимб советского диссидентства. Проблема на самом деле была старше, чем Советы: попытка сопротивляться власти на ее территории. Для этой элитарной интеллигенции власть и творчество всегда находились
в оппозиции. Поэтому, считали они, с властью
можно, и даже нужно, бороться. Но если бы СССР был политической системой, давшей возможность интеллигенции на самом деле быть в реальной оппозиции, он бы стал идеальной политической конструкцией. Даже великим западным демократам
и не снилось такое. Система, власть в состоянии
подчинить себе интеллигенцию, маргинализировать
ее и использовать ее критическую мощь в своих
целях. Вопреки этому интеллигенция постоянно
пытается избавиться от этих притеснений, чтобы критиковать власть. В принципе, власти, как
и Хрущёву, не очень хочется входить в диалог
с интеллигенцией, но еще меньше – в оппозиционные отношения, и поэтому она пытается привлечь интеллигенцию к себе, втискивая ее при этом
в свой язык.


Другое наблюдение об отношениях власти
и интеллигенции принадлежит Сталину. Во время одной из своих встреч с высоким церковным иерархом Сталин спросил его, ухмыляясь в усы (всегда было неизвестно, нужно бояться этой его ухмылки или радоваться ей, но лучше всего было не знать ее): «Ты кого больше боишься – меня или Бога?»
Не дожидаясь ответа, он сам продолжил: «Ясно,
что меня, если ты пришел ко мне на встречу в штатском». Что тут комментировать? Как в анекдоте:
у интеллигенции не было мнения, а если бы и было, то она была бы не согласна с этим мнением.

И, кстати, о конце СССР и коммунизма. Как
советские граждане, мы непоколебимо убеждены, что, если эта система закончилась, она закончилась потому, что мы сами так решили, а не из-за внешнего давления. Скорее, мы давили на Запад, чтобы они приняли эту игру, а не наоборот. Кто обрушил бы этого колосса лучше, чем мы сами? Нам удалось
в чисто советской манере разрушить колоссальную силу с помощью безразличия, более чем трагичного. Мы бы никогда не потерпели, чтобы кто-то извне остановил бы эту машинерию. Уверяю вас, что если бы это произошло, даже самый последний диссидент бросился бы на защиту системы. Самолюбие и вера совет­ского человека в свое превосходство слишком велики, чтобы принять такого рода унижение.
Кремленологи американского разлива должны
принять это: мы остановили коммунизм. Будьте
внимательны: я использую глагол «остановить»,
а не «закончить». Коммунизм остановился,
а не закончился. И в любой момент может появиться рука, которая запустит его вновь.


«Орленок» & «Зарница» и другие развлечения


В советской школе, кроме обычных уроков,
на которых мы изучали те же предметы, что и любой ребенок в европейской школе, происходило и много других параллельных событий. Занятия начинались в 8.00, или, в зависимости от школы и региона, время могли варьировать. Был период, когда мы учились в две смены, из-за большого количества учеников и нехватки помещений. Мне, например, нравилось утро. У нас было по пять, шесть и даже семь уроков, каждый по 45 минут, между которыми были перемены по десять минут и одна перемена на полчаса,
ее мы называли «большой». В начальной школе
у каждого класса была своя классная комната и всего одна учительница. Но, начиная с IV класса, мы переходили из кабинета в кабинет, и по каждому предмету был отдельный учитель. Был и классный руководитель. Единственным выходным днем было воскресенье.


Весной и осенью занятия начинались с утренней зарядки на школьной площадке. В репродукторах
играла веселая мелодия, мы строились рядами,
а один из учителей выкрикивал: «Раз, два, три,
четыре!» – и показывал упражнение, которое
мы должны были повторять. А еще у каждого
класса на школьном дворе был участок, за который он отвечал. Там организовывали субботники,
во время которых мы очищали участок от мусора, выпалывали сорняки, белили известкой деревья
и бордюры и т. д. Из такого рода событий мне
нравилось дежурство, когда наш класс отвечал
за порядок и дисциплину во всей школе. Это
предполагало, что нам нужно было всю неделю
приходить в школу на полчаса раньше, мы
должны были носить красную повязку на рукаве,
обходить на переменах всю школу и привлекать
внимание старших к непорядку. Мы были своего рода народной дружиной, ответственной командой, маленькими школьными милиционерами.
Особенно мне нравилось приходить в школу
намного раньше обычного. Пустая утренняя школа мне казалась чарующей. Во-вторых, мне нравилось то, что это давало чувство ответственности,
мы были организованы в отряды и нередко
сталкивались с неожиданными историями.
Но вместе с тем мне не нравилось быть дежурным
по классу. У каждого класса был свой кабинет,
за который он отвечал.

Наш классный руководитель, будучи учителем
пения и «физической подготовки», получил крошечный кабинет. Полы в нем нужно было подметать и мыть после уроков ежедневно. Мы дежурили по двое. Представялете, какое наказание эта уборка, особенно в дождливые дни! А в остальном все шло прекрасно.


Я мог бы перечислить много вещей, которые
формировали нас в советской школе. От кружков
по истории, электротехнике, физике, литературе, куда ты записывался, исходя из своих интересов,
и которые ты посещал с благоговением, до танцевальной и музыкальной школы, куда тебя помимо твоей воли записывали родители, и, пока остальные дети играли на улице, ты музицировал до изнеможения. Спорт также был очень важен и занимал
почетное место: настольный теннис, шахматы,
баскетбол, футбол – соревнования за соревнованиями. Что сказать об обязательном посещении репетиций хора! В школе был хор, и, если ты хоть как-то занимался музыкой, тебя добивали репетициями хора и поездками на районные соревнования.
Я мог бы спеть вам уйму песен. Или бесконечные
репетиции в феврале. 23 февраля был Днем Красной армии и Военно-мор­ского флота, а это означало
конкурс военно-строевой подготовки и «маршировку с песней». Я был командиром отряда и вполне могу и сейчас по­строить вас и подать команду «Шаагом ммарш!». Это были настоящие военные мини-парады, проводимые нами, советскими детьми.

Праздники, соревнования и бесчисленные внешкольные мероприятия. Да, и не забыть о сельхозработах, которые были настоящим приключением. Сбор урожая – фруктов, овощей, винограда. Идем организованно, так же и возвращаемся, уставшие
и счастливые. Настоящие соревнования – кто больше соберет, на деньги, разумеется. Маленькие стахановцы били, скорее, рекорды в развлечениях, чем в труде. Так растила нас страна. А раз в неделю у нас была политинформация. Как говорил Остап Бендер: «Женщины любят мужчин с красивыми ногами
и политически грамотных».


Тем, что оставило серьезный след в нас, были
военно-спортивные патриотические игры «Орленок» и «Зарница». Нужно знать, что в советской школе
в старших классах изучали предмет, который назывался «военная подготовка» и который включал
в себя базовые теоретические и практические знания армейских порядков. Был еще один воспитательный предмет, который назывался «гражданская оборона». На этих уроках нас учили, как спасаться в случае ядерной и химической атак. Организовывались настоящие массовые учения. Практически, имитировалось ядерное или бактериологическое нападение,
мы все организованно покидали школу, надевали противогазы и отправлялись в специально построенное на такой случай убежище.


С «Зарницей» и «Орленком» было по-другому – это были игры, в которые мы играли с большой страстью. В «Зарницу» играли в более младшем
возрасте, в VII–VIII классах, а в «Орленка» – в IX.
Да, в советской школе было только десять классов. Что предполагали эти игры? Они имели множество этапов и много компонентов. Вначале играли
на уровне школы, затем – на районном, а потом –
на уровне региона. Класс составлял команду приблизительно из двадцати человек, которая должна была пройти ряд конкурсов, как военных, так и спортивных. В спортивную часть входили всякого рода
соревнования по бегу на скорость, метанию, бегу
на длинные дистанции, эстафете и т. д. Военная часть конкурса состояла из строевой подготовки, маршировки с песней, выполнения всякого рода
военных команд, даже сборки и разборки знаменитого автомата Калашникова. Это было одно из самых любимых наших соревнований. Девочки были нашей постоянной головной болью на этих конкурсах.
Если мы били рекорд за рекордом, то девочки,
наоборот, тормозили так, что нам иногда казалось, что если бы началась война, из-за них мы бы проиграли. Но не началась, так что нам неоткуда знать, справились бы они лучше или хуже американок.


Были еще соревнования по теоретическим
знаниям, типа вычисления траектории снаряда, или расчета выстрела из какого-то там орудия, или различия между БТР и БМП, но эту разницу мы знали еще в детском садике. Было еще одно очень любимое соревнование, но в нем участвовала специальная команда. Речь идет о разведчиках. Чтобы быть разведчиком, нужно было быть не только хорошо физически подготовленным, но и очень интеллигентным и выдержанным. Нужно было знать всякого рода коды и шифры, разбираться в топографических картах и ориентироваться на местности. Мы были маленькими штирлицами, уменьшенными копиями Джеймса Бонда. Что и говорить, мы читали,
узнавали, как не попасть во вражеские капканы,
как раздобыть их секреты. По сути, это соревнование сводилось к простому упражнению. Все команды получали карты, которые содержали указания о том, как найти объекты, в которых были спрятаны
секретные послания. После этого нужно было
решить некоторые задания. Представляете, сколько эмоций и страстей!


А самый прекрасный этап был, когда, пройдя школьный тур соревнований, ты принимал участие
в игре за городом, в лесу. Туда нас отправляли
организованно, на автобусе. Нас оставляли там
на несколько дней в палатках, в лагерных условиях. Мы и лес, вдали от цивилизованного мира. Прикол был в первый раз, когда я участвовал в такой игре, – кто-то в команде ошибся в пропорциях какао и молока. Наши желудки отреагировали, и мы вынуждены были принять «позу орла». И я понял, что мы еще не готовы к последней битве с капиталистическим врагом, который подстерегал нас.


От кухни до очереди


Мои западные друзья, воспитанные в других школах и на других книгах, часто ставят мне в упрек то, что мы в СССР не смогли построить гражданское общество. Я отвечаю им, что так и есть. Да, мы не смогли построить такое же гражданское общество, как западное, но я и не думаю, что мы в нем нуждались, потому что советское общество функционировало по-другому, в нем был другой ритм и другой
механизм. У нас были другие oбществeнныe структуры, которые играли роль «гражданского общества», и, уверяю вас, в нашей повседневной жизни все
разворачивалось прекрасно.


Первым пространством встреч, игравшим роль клубов для социального диалога, политических дискуссий, аналитики, принятия гражданской позиции и, непременно, пьянства, была кухня. (Связь между кухней и коммунизмом – общая реалия всех коммунистических стран.) Вначале мы встречались
на кухнях в коммуналках, затем государство предоставило нам квартиры в многоэтажках, каждая из которых была со своей кухней. Кухня была нам нужна не столько для кулинарии, сколько для формирования советского «гражданского общества». Партия не могла не предоставить нам такой возможности. Мы встречались, спорили и немедленно выпивали. Встреча начиналась с банальной риторической фразы кого-нибудь из приятелей: «Может, стоит чего-нибудь выпить?» И мы все были согласны, что имеет смысл пойти на кухню, и дискуссия протекала так же «немедленно». В этих встречах обычно участвовали друзья, но часто присоединялись и менее знакомые личности. Мы позволяли себе спорить почти обо всем. Мы обсуждали позицию наших руководителей во внешней и внутренней политике и ставили под сомнение даже наше вторжение в Афганистан. Мы обсуждали, кто какие книги достал и какую
музыку записал, каково состояние Сахарова, и о чем еще рассказала «Свобода». Мы думали о новых
способах совершенствования системы, и нас намного больше беспокоила неспособность государства обеспечить людей товарами широкого потребления, чем его идеологическая линия. Государство, в свою очередь, терпело нас и обеспечивало ровно таким количеством товаров, чтобы у нас не возникало слишком больших идеологических сомнений. Про себя мы все знали, что стоим на идеологической позиции, превосходящей нашего врага, да и наши корифеи Маркс и Ленин не могли ошибаться. Да, Партия изредка спотыкалась, некоторые лидеры ошибались, но это означало, что мы можем вернуться на путь, указанный первыми революционерами. Мы обсуждали это на кухне, в месте формирования совет­ского гражданского общества.


Но это не все. Государство предоставляло нам еще одну возможность для встреч, которую граждане
капиталистических стран даже вообразить себе
не могут. Это – очередь. Cтоять в очереди – это способ быть, одна из ипостасей коммунистического
бытия. Кто не знает этого чувства, не имеет понятия, что такое жизнь. А советских граждан в очереди
охватывали извечные русские вопросы, и они часто доходили до метафизических дискуссий вроде: есть ли Бог? В чем смысл жизни? А на кухне обсуждались различные ответы на эти вопросы. Лилась водка,
ответы приходили и делались выводы. Бога, ясно, нет, это доказано советской наукой, а жизнь, еще
яснее, дана человеку лишь раз, чтобы отстоять
в очереди. И мы стояли в очереди.


За чем стояли в очереди? Это неправильно поставленный вопрос. Американца об этом можно спросить, потому что он стоит в очереди за скидками,
он стоит, чтобы потреблять вещи, которые ему
не нужны, но он верит, что нуждается в них. А для советского гражданина этот вопрос лишен смысла. Очередь была данностью, и поэтому в ней стояли. Она стала нашим смыслом, но никак не целью.
По ходу дела, разумеется, ты узнавал, за чем стоят, потому что ты мог занять очередь в надежде обзавестись чем-нибудь, и в итоге выяснял, что это очередь
в городское справочное бюро.


Существовали настоящая культура и язык очереди. Со всей их свободой и всем своим гражданским обществом они не смогли создать того богатства,
которое мы произвели с помощью этого социального института. «Ты за кем?», «Вы крайний?», «Подержите немножко мне очередь?», «Я через минуту вернусь», «Молодой человек, вам не стыдно?», «Что дают?», «Вас здесь не стояло!» и много-много другого. Незачем да и невозможно объяснить богатство оттенков этих вопросов. Кто знает – понимает, кто не знает – никогда не поймет. Я мог бы привести множество фраз и замечательных ситуаций. Здесь заводили
новые знакомства, развивались идеи и мнения,
создавалась или разрушалась групповая солидарность. Здесь я видел силу пролетариата и его гнева. Здесь я выучил, что значит быть «в едином порыве», «быть вместе в счастье и невзгодах», но здесь же я увидел, что значит гнев и триумф индивидуалистического духа. Здесь я узнал, что такое классовое сознание, сознание очереди. Это сила, которая может изменить мир до основания. Жаль, что эти капиталисты стали производить столько товаров, что превзошли нашу способность выстраивать очереди. Производство товаров превзошло производство очередей и превратило нас из пролетариев с высшим сознанием в несчастных потребителей. Диктатура товара оказалась сильнее диктатуры очереди.
И советское «гражданское общество» ушло, чтобы посмотреть рекламную паузу.


Советский еврейский вопрос


Вопрос этот был давно решен. В своей речи, посвященной еврейскому вопросу, Ленин ясно объяснил: еврейская проблема была создана капиталистами
и виноваты они. Евреи похожи на все остальные
народы: пролетарии страдают и бесправны,
а загнивающая буржуазия бесчинствует. Еврейские пролетарии – наши братья, они сражаются рядом
с нами за воплощение социалистических идеалов. Мы переживаем новый этап, который преодолел
такие пережитки прошлого, как национализм,
национальное государство. Ура!


Вспомните мистера Бурмана из романа «Золотой теленок» Ильфа и Петрова, беседующего с гражданином Паламидовым. Паламидов заявляет, что еврей­ского вопроса в Советском Союзе уже нет:

– Хорошо, но в России еще есть евреи?

– Есть, – отвечает Паламидов.

– Следовательно, есть и проблема.

– Нет. Евреи есть, но проблемы нет.


Сразу после революции пошли слухи, что значительная часть большевиков сами евреи, и что даже Ленин тоже наполовину еврей. Ведь если кое-кто слегка картавит, то ясно же, что он еврей. Ленин
не был евреем, он был первым советским гражданином, и – все. И, боже мой, какая разница? При наших идеалах эти мелочные подробности не имели на самом деле никакого значения. После этого последовал более мрачный период, когда под гильотину Сталина попали многие революционеры первой величины.
То есть много евреев? Да нет, просто много
советских граждан и известных деятелей.
Потом Сталин нанес еще несколько жестоких
ударов, которые подняли волны вокруг этого
вопроса. Например, «дело врачей». За «измену
Родине» были приговорены к смерти (как предполагаемые убийцы Сталина) медики, которые были как раз евреями. Но они проскочили, потому что Сталин умер вовремя.


В СССР, если ты был «особого» мнения об общественных и государственных проблемах, о тебе незамедлительно начинали ходить слухи, что ты
наполовину еврей. Проблема была в том, что
никогда не было известно, на какую точно половину. Странные слухи для страны, в которой националистическая идеология была преодолена. Еврей, русский, литовец, казах, молдаванин, – кем бы ты ни был, все равно в первую очередь ты был советским гражданином. И, в любом случае, настоящий хомикус был чистокровным интернационалистом
и отстранялся от принадлежности к нации, к традиции. Поэтому фашистов воспринимали как настоящих варваров. Советский гражданин выше этих отсталых мещан­ских предрассудков. В этом смысле развал СССР вернул, скорее, атавизм сознания: все начали выискивать свои национальные корни, возвращаясь к архаичному мышлению. Советские власти сделали большую непоправимую ошибку:
в паспорте, по которому тебя идентифицировали,
отмечалась национальность.


Я, как и многие советские граждане, был уверен, что евреи из СССР, с их чувством юмора и самоиронией, должны были добраться до Израиля, и тогда они превратили бы его в 16-ю советскую республику. Я обманулся. Еврей, теряющий чувство юмора, – это катастрофа. Когда я увидел своего одесского друга Ицика Бернштейна, пионера, комсомольца, настоящего хомо советикуса, в кипе и с пейсами, я подумал, что он издевается надо мной. А когда он стал приводить политические аргументы, основанные на Торе, я подумал, что он сошел с ума. Так я узнал, что наши евреи стали самыми ярыми сторонниками националистического движения в Израиле. Господи, напрасно был Гулаг, напрасно был холокост, напрасно
был ты и, хуже всего, напрасной была и Октябрьская революция, если мы дошли до такого. «Ицик, – сказал я, – ты не тот, с кем я играл на Малой Арнаутской и с кем мы в один день были приняты
в пионеры. Честное пионерское, я тебя не узнаю!»


Были времена, когда все евреи начали менять
имена. Платили большие деньги, чтобы сделать
документы на другую фамилию и чтобы в их паспорте исчезла графа «еврей». Тогда за ночь по всей стране появлялось море новых Ивановых и Петровых. Такой камуфляж помогал карьере и гарантировал «здоровое происхождение». Но одесский раввин, который все знал, говорил: «Будьте спокойны, бить будут не по паспорту, а по морде». Одесский раввин всегда прав. А позже те же граждане платили большие деньги, чтобы обменять паспорта и опять стать евреями. В последний период существования СССР отметка «еврей» давала возможность уехать за бугор. И тогда, если ты хотел любой ценой за бугор, ты шел в архив и откапывал свое еврейское происхождение, ведь так или иначе мы все ведем свой род от Адама и Евы. На этот раз многие из натуральных (аутентичных) Ивановых и Петровых вспоминали, что одна из их пра­прабабушек была еврейкой по матери, прибегали и они к этому способу изменения национальности. И также начинали есть кошерную пищу
и картавить.


Советский анекдот – лучший анекдот в мире


Анекдот был самым популярным способом коммуникации в пространстве СССР, параллельным, неофициальным общением советского народа. Анекдот был настоящим гласом народа, языком советского «гражданского общества» и одним из самых релевантных образов страны. Если кто-нибудь хочет исследовать советскую цивилизацию, то, заверяю, именно это ключ к ее сердцу.


Мы все, в принципе, знаем, что такое анекдот.
Древние греки, которым мы многим обязаны,
называли этим словом (anekdotos) короткие
устные, неизданные рассказы. Это, по-видимому,
наиболее употребимый устный жанр, при помощи которого иронизируют, высмеивают, подшучивают и критикуют. Первое, что нужно знать о советских анекдотах, – они четко структуированы по категориям. Категориями здесь являются их герои:
Ленин, Троцкий, Сталин, Брежнев, Хрущёв, Горбачёв, Чапаев, Штирлиц, Буратино, Иннеса Арманд,
армянское радио, еврей, Вовочка, чебурашка,
Шерлок Холмс, мент и т. д. Но есть и тематические категории. В каждой категории была серия впечатляющих анекдотов. (В Москве были изданы более
десяти томов советских анекдотов.) Хорошо известно, что у анекдота нет конкретного автора, это продукт анонимный и коллективный. Поэтому он
рассказывается не от себя, а с отсылкой к целой
серии рассказчиков. Тот факт, что анекдот – это
анонимное творение, не приносит ничего, кроме добра, и тому, кто его сочинил, и тому, кто его
рассказывает. Представляется, что анекдот, по роду своего создания, обладает свойством защищать
как свой источник, так и транслятора от сами
знаете кого.


Анекдот не создается каждый раз, а воспроизводится, пересказывается. Поэтому когда рассказываешь анекдот, предполагается, что ты его где-то услышал, что он откуда-то пришел, а по поводу
слушателей предполагается, что они его слышат впервые, даже если это иногда и не так. Анекдот
не может быть лингвистическим клише, как,
например, приветствие. Вопреки тому, что он
воспроизводится подобно молитве, которую нельзя забывать, он все-таки фундаментально отличается
от нее, потому что если в молитве ты повторяешь
ту же формулу, то анекдот предполагает внесение новизны, нюанса. Когда ты рассказываешь анекдот, новизна является обязательной частью игры. Даже рассказывая известный анекдот, нарратив работает почти ритуально: слушаешь, повторяешь его в уме
и смеешься так, будто ты слышишь его впервые.

Есть еще один важный элемент – способ рассказа анекдота. Рассказчик анекдотов должен уметь
рассказывать, расставлять акценты, ритмизировать слова, имитировать, но и слушатель должен уметь слушать. Это общая культура двух сторон. Невозможно рассказать анекдот о Ленине или о еврее,
не картавя: «Товагищи! Геволюция, о котогой столько говогили большевики, свершилась! А тепегь – дискотека!» Или, рассказывая анекдот о Сталине, обязательно нужно использовать грузинский акцент, то есть говорить по-русски так, как пишется. Или
начинать анекдот его вербальными тиками: «Слюшай, да!» В случае Брежнева нужно было говорить медленно и редко, растягивая слова и гласные,
и после каждого слова причмокивать: «Мня, мня». Настоящие ораторские упражнения.

Очень важно уметь жестикулировать и владеть мимикой. Иногда, чтобы удачно рассказать анекдот, нужно быть настоящим актером. Например, на анекдот-вопрос «На сколько пальцев живет советский гражданин?» ответ был такой: «Коммунист живет
на один палец» (тут рассказчик поднимал большой палец руки над остальными, сжатыми в кулак).
«Рабочий живет на два пальца» (рассказчик подносит указательный и средний палец к горлу, остальные сжаты). «Колхозник живет на три пальца» (рассказчик просовывает большой палец между указательным и средним, сжатыми в кулак).
«Интеллигент живет на четыре пальца» (рассказчик накладывает указательный и средний пальцы одной руки на аналогичные пальцы другой руки так, что они образуют решетку). «А студенты живут на пять пальцев» (рассказчик протягивает раскрытую
ладонь, как делают попрошайки).

Или другие анекдоты без героя в виде загадок, очень распространенные некогда в СССР. «Какая разница между матом и диаматом» (диалектический материализм)? Ответ: «Мат знают все, но прикидываются, что не знают. А диамат никто не знает,
но все прикидываются, что знают». И дальше могли еще следовать комментарии. В данном случае
хорош был такой комментарий: «Но, так или иначе, оба – могучее оружие, которое находится
в руках пролетариата».


Не стоит забывать и бравых героев детства из книг и мультиков, которые выходят из своего контекста
и становятся героями анекдотов, рассказываемых
на всей территории страны. Любой советский
гражданин может рассказать вам анекдоты про
Буратино, Ежика, Чебурашку и Крокодила Гену. Анекдоты про Буратино весьма сексуальны. Этой
деревянной кукле с длинным носом удается
заметно подвинуть в этой категории, с символической точки зрения, даже Казанову и Распутина.
Это семантическое поле очень богато. В категории сексуальных анекдотов можно найти и вполне невинные, для детей и подростков, но и интеллектуальные анекдоты с претензией или менее
претенциозные, но очень любимые в народе.

Возможно, самой главной особенностью советских анекдотов является то, каким образом они приспосабливаются во времена всяческих перемен. Герои 20-х годов, такие как Ленин и Чапаев, например, не оставались только в изначальных анекдотах того времени, а адаптировались к новым временам, актуализировались. Эти герои словно стали
самодостаточными и воспроизводились в различных контекстах и в различных формах. Многие из этих героев, подобно советским гражданам, приспособились и к смене системы, живя новой жизнью и решая новые проблемы.


_{Крылатые выражения}


По-моему, в 60-е начинает появляться то, что
будет носить название «крылатые выражения».
Что это такое – крылатые выражения? Это фразы, выполняющие роль поговорок, но они – не творение анонимных людей, а культурные цитаты из конкретных авторов. Часть крылатых выражений взяты из книг и популяризованы телевидением, фильмами и масс-медиа. У советского народа, как и у других
народов, была масса пословиц и поговорок, афоризмы от известных людей, но именно в те годы
появляется настоящая мода на их использование
в повседневной речи. Крылатые выражения становятся настоящим массовым феноменом.

Однако традиция этих памятных выражений
в советском пространстве более давняя. Еще в 20-е годы начали циркулировать всякого рода цитаты
Ленина и Сталина, а также пропагандистские лозунги, которые могли иметь намного более широкое поле интерпретаций, чем их прямой смысл. Фраза Ленина: «Учиться, учиться, и еще раз учиться!» – или фраза Сталина 30-х годов: «Жить стало лучше, жить стало веселее», ходили в народе и использовались в очень разных ситуациях и контекстах. Но то, что произошло в 60-е, полностью изменило способ и динамику их использования. Они перестали как-либо соотноситься с официальным политическим дискурсом и обрели роль параллельного повседневного языка.


Самыми известными, разумеется, были фразы
из фильмов. Насколько фильм был популярен,
настолько же были популярны и востребованы
и фразы из него. Не любая фраза могла стать крылатой, но только та, что синтезировала в себе состояние, «мудрость», значимую для большей части народа. Одним из основных условий для перехода фразы в крылатые была возможность использовать ее как реплику в данной ситуации, ее способность и в сходных контекстах иметь смысл, понятный для всех. Разумеется, в первую очередь это предполагало, что все смотрели этот фильм, знают контекст
и понимают смысл фразы. Но если даже сделать
абсурдное допущение, что фильм ты не смотрел
и не знал контекста, со временем частые встречи
с этой фразой позволяли понять ее смысл.


Все повально начали использовать крылатые
выражения в виде цитат. Мы прибегали к набору этих реплик с легкостью необыкновенной. Их количество росло из года в год, и мы соревновались
в мастер­стве их употребления. Использование фразы в неподходящем контексте считалось большим промахом. Зато если ты говорил подходящую фразу
в нужный момент, и особенно если она была
из последних, ты получал признание.


С появлением в 1972-м фильма «Джентльмены
удачи» практически появился настоящий параллельный язык, с внушительным количеством слов
и выражений. Это была комедия, где главную роль сыграл один из самых обожаемых совет­ских
актеров Евгений Леонов. Трошкин, добропорядочный советский гражданин, мирно работающий
на своем месте – директором детского садика, оказывается неотличимо похожим на одного из разыскиваемых бандитов по кличке Доцент. Этот отрицательный персонаж украл ценнейшую археологическую находку – шлем Александра Македонского. Милиция внедряет Трошкина в шайку корешей
Доцента. Очень интересно в этой истории то,
как нам показывают другой язык, другой словарь. Практически, Трошкин выучивает роль Доцента,
который является его антиподом и представляет темную сторону советского общества. А для того чтобы сыграть эту роль, ему нужно выучить уголовный жаргон, в котором слова означают не то, что говорится. В этом фильме я увидел, как функционирует домашний язык, называемый «хорошим»,
и периферийный язык, называемый «плохим».
Фразы из этого фильма стали очень любимы и употребимы в повседневной речи: «А в тюрьме сейчас
макароны дают!» – или: «Ну кто ж его посадит – он же памятник!» В год выхода фильма его посмотрели почти 70 миллионов зрителей только в СССР.


Или, например, когда появился советский киновариант приключений Шерлока Холмса, все стали подавать реплику: «Элементарно, Ватсон!» –
в ситуации, когда кто-либо что-то не понимал.
Или – помните момент спора между профессором Преображенским и управдомом, призывавшим его отказаться от нескольких комнат, из фильма
«Собачье сердце». Как последний аргумент
в попытке убедить профессора сократить жилплощадь, Швондер говорит что-то вроде: «Даже сама Айседора Дункан…» Айседора Дункан – известная танцовщица и любовница Есенина, которой предстояло трагически умереть и остаться в памяти
советского народа эмблемой красоты, элегантности
и трагедии. Профессор Преображенский на это,
однако, отвечает знаменитой фразой: «Но я же
не Айседора Дункан!» Когда кто-нибудь передергивает с аргументами, явно перебарщивает, ему
говорят: «Но я же не Айседора Дункан!» Собеседник понимает, что на этом нужно поставить точку. Когда кто-нибудь изображает крутого, сорит деньгами, ему иронично намекают знаменитой фразой
из «Бриллиантовой руки»: «Наши люди в булочную на такси не ездят!» – или: «У вас, в Лондоне, собака друг человека, а у нас – управдом друг человека». Другие прекрасные фразы относятся к области выпивки: «Шампанское с утра пьют только аристократы или дегенераты!» – и превосходная реплика-повод для выпивки: «И снова у нас нет причин
не выпить!»


Эти фразы в основном приходят из фильмов, от пропагандистских – до самых кассовых, от фильмов для взрослых – до детских. Они стали настоящим сокровищем советской культуры, с которым мы себя отождествляли, в которых находили себя и пользовались им как резервным, неофициальным языком.


Я продолжу эту главу фразами из самых известных фильмов – вот те, которые всплывают в моей и,
наверное, в вашей памяти: