«роковыми яйцами»
| Вид материала | Урок |
- Наименование, 154.13kb.
- Задачи урока: Воспитательные: воспитывать навыки культурного поведения; воспитывать, 54.26kb.
- Пасхальное яйцо известный русский сувенир. Пожалуй, только расписная матрешка более, 283.53kb.
Я был нетрезв! Я не достоин чести советского
офицера!
«Афоня»
10 грамм, для запаха.
«Белое солнце пустыни»
Нет, ребята, пулемета я вам не дам.
Восток – дело тонкое.
«Бриллиантовая рука»
Я не трус, но я боюсь!
Невиноватая я! Он сам пришел!!!
Как говорил один мой знакомый… покойник…
«Я слишком много знал».
Шампанское по утрам пьют только аристократы или дегенераты!
Наши люди в булочную на такси не ездят!
Чтоб ты жил на одну зарплату!
«Дежа вю»
Передавайте привет товарищу Чаплину от одесской пионерской организации!
«Дело Румянцева»
Тамбовский волк тебе товарищ!
«Дни Турбиных»
Я люблю, когда дома уютно: ни женщин, ни детей, в общем, как в казарме.
«Зеленый фургон»
Хорошо стреляет тот, кто стреляет последним.
«Иван Васильевич меняет профессию»
Собака с милицией обещали приехать!
Я требую продолжения банкета!!!
Хулиган! А еще очки надел!..
Я на вас жалобу подам! Коллективную…
«Ирония судьбы, или С легким паром!»
Пить надо меньше, меньше надо пить…
Как я мог, я же никогда не пьянею.
«Ищите женщину»
При хорошей женщине и мужчина может стать
человеком.
«Кавказская пленница»
Жить хорошо! А хорошо жить – еще лучше!
Комсомолка, спортсменка и просто красавица!
«Кин-дза-дза»
Дядя Вова, скрипач не нужен?
Общество, в котором нет цветовой дифференциации штанов, лишено цели.
У тебя в голове мозги или кю?
«Маленькая Вера»
Цель у нас, Сереженька, одна: коммунизм!
«Место встречи изменить нельзя»
Я сказал: Горбатый!
Ну и рожа у тебя, Шарапов!
«Мимино»
Алло! Ларису Ивановну хачу!
«Мы из джаза»
А ну-ка убери свой чемоданчик!
«Операция «Ы» и другие приключения Шурика»
Кто не работает, тот ест! Учись, студент!
Профессор, для меня экзамен – это всегда праздник!
Иди, на кошках тренируйся!
Не подскажете, сколько сейчас градусов ниже нуля?
«Осенний марафон»
Место, где я ночевал, называется трезвыватель?
Хорошо сидим.
«Приключения Шерлока Холмса и доктора
Ватсона»
Это же элементарно, Ватсон!
Что это, Бэрримор? – Овсянка, сэр!
«Семнадцать мгновений весны»
Штирлиц, а вас я попрошу остаться!
Никогда еще Штирлиц не был так близок к провалу.
В любви я – Эйнштейн!
«Служебный роман»
А идите вы в бухгалтерию!!!
«Собачье сердце»
Где же я буду харчеваться?
И переписку Энгельса… с этим… как его… В печку!
Не читайте до обеда советские газеты.
Все пойдет как по маслу: сначала – по вечерам –
пение, потом в сортирах лопнут трубы…
Ничего подобного! На нем теперь есть калоши…
и эти калоши мои!
Господа все в Париже!
«Тот самый Мюнхгаузен»
Сначала намечались торжества, потом аресты,
потом решили совместить.
«Чапаев»
Тихо все!!! Чапай ДУМАТЬ будет!
Остап Бендер, мой любимый герой
Я думаю, да даже могу с уверенностью утверждать, что после Ленина самым известным советским
гражданином был Остап Бендер, «великий
комбинатор». Вы скажете, что Остап Бендер –
это книжный герой, придуманный Ильфом
и Петровым. Ну уж нет. Спросите в любом
городе бывшего СССР, в любом поселке, и вы
увидите: все, ну абсолютно все знают, кто
был настоящим сыном «лейтенанта Шмидта».
Они могут не знать столицу Кубы, США
или «как умер Пушкин», но любой бывший
честный советский гражданин скажет вам,
какая мечта была у Остапа Бендера. И, уверяю
вас, ответит цитатой: «Товарищ Шура, я хочу
уехать далеко, в Рио-де-Жанейро»… «Представь
себе полтора миллиона жителей, и все – в белых
штанах»… так что «руки прочь от мечты
моего детства!»
Но вернемся, «здесь не Рио», здесь «намного хуже», и, вопреки этому, каждый советский гражданин хоть раз в жизни употребил одну из следующих фраз,
которые он не только знал наизусть, но и понимал
настоящее значение каждой:
«Двенадцать стульев»
Почем опиум для народа?
Дусик, скажу вам как человек, измученный нарзаном!
Хорошо излагает, зараза! Учитесь, Киса!
Крепитесь! Россия вас не забудет! Запад нам
поможет!
Кто скажет, что это девочка, пусть первым бросит
в меня камень!
Киса, разрешите спросить вас как художник
художника… Вы рисовать умеете?
А 100 рублей не могут спасти предводителя дворянства? – Я полагаю, что торг здесь не уместен!
Командовать парадом буду я!
А может, тебе дать еще ключ от квартиры, где
деньги лежат?!!!
Автомобиль – это не роскошь, а средство передвижения.
Лед тронулся, господа присяжные заседатели,
лед тронулся!!
Да, это вам не Рио-де-Жанейро!
У меня все ходы записаны!
Контора пишет!
Согласие есть продукт при полном непротивлении сторон.
Ваше политическое кредо? – Всегда!
Знойная женщина – мечта поэта!
Ну что, дядя, невесты в вашем городе есть? – Кому и кобыла невеста. – Больше вопросов не имею!
Мы лишние на этом празднике жизни.
А можно так – утром стулья, а вечером деньги? – Можно, но деньги – вперед!
Товарищ Бендер!
А ваш дворник большой пошляк. Разве можно так напиваться на рубль?
Мне сказали, что это «Титаник», контрабандный товар из Америки!.. – Вся контрабанда делается
в Одессе, на Малой Арнаутской улице…
Радикальный черный цвет.
Какой он вам Киса?! Это же гигант мысли! Отец российской демократии! Особа, приближенная к императору!
Держите гроссмейстера! Держите!
30 копеек. Дебют удался.
Заседание продолжается!
Товарищи, cмотрите, ЛЮБИТЕЛЯ бьют !
Эх! Никто нас не любит. Не считая уголовного
розыска, который тоже нас не любит. Мы чужие
на этом празднике жизни…
«Золотой теленок»
Ударим автопробегом по бездорожью и разгильдяйству!
Пилите Шура, пилите!
Ну, что скажете, Шура?! Может и нам эх-прокатиться?!
Чемберлен – это голова. И Ллойд-Джордж – тоже голова.
Поднимите этого гусекрада, Шура!
Не делайте из еды культа.
Удивительный вы человек – все у вас хорошо!
С таким счастьем – и на свободе!!
Рио-де-Жанейро – это моя мечта, и не смейте
касаться ее своими грязными лапами!
Слабонервных просим удалиться!
Подкачал Скумбриевич! Не выдержал очной
ставки…
Шура, сколько вам надо денег для полного счастья?
Коммуналка (2)
По-моему, это случилось в последние годы СССР, –
я лицом к лицу встретился с врагом всей моей
жизни. Я, гражданин великой страны, СССР, авангарда коммунизма, и он, гражданин такой важной страны, как США, символа капитализма. Мы посмотрели друг на друга, смерили взглядами с головы до пят, и каждый про себя сделал вывод, что
на первый взгляд мы кажемся похожими людьми
и между нами нет заметной разницы. У обоих был высокомерный и вызывающий взгляд, оба казались нормальными, и оба думали про себя те же вещи. Поговорили, каждый рассказал о себе, каждый про себя удивился кое-каким вещам. По ходу разговора
я понял, что мы пользуемся теми же клише и теми же предрассудками. Мы считали себя превосходящими друг друга, и у каждого были кое-какие симпатии и комплексы, скрываемые от других. Мы стали узнавать друг друга больше. Я, цепенея, открыл,
что они полагают, будто Вторую мировую войну
выиграли они. И они же освободили Европу
от фашистов – в точности то же я знал о моей стране. Я знал, что они тоже эффективно воевали,
но очень немного, и уж никак не они вынесли на себе тяжесть войны. Он же был уверен, что именно они
и вынесли на своих плечах эту тяжесть. Когда я сказал, что погибли 23 миллиона человек, из которых больше половины были гражданскими лицами,
и что каждая третья семья потеряла родного в войне,
я почувствовал, что он не понимает, о чем я вообще говорю. Я поражался тому, что в их магазинах есть все, и книги – не проблема. По сути мы были очень обычными (нормальными) людьми, и сходства между нами оказалось больше, чем можно было ожидать.
В одной из наших дискуссий мы дошли до жилищной проблемы: как выглядит их дом, сколько в нем комнат и другие вещи в связи с этим. И я рассказал ему о самом представительном советском пространстве для проживания – о коммуналке. Я объяснил
ему просто. Смотри, была Октябрьская революция, Ленин и новое руководство решили распределить жилищное пространство между всем народом.
Как они это сделали? Были огромные дома дворян, купцов и аристократов, которые были национализированы и распределены среди рабочего класса.
Каждый получил минимум по 10 квадратных метров. Этот дележ привел к возникновению так
называемых коммуналок.
То есть представь себе большой буржуазный дом,
с шестью комнатами, с холлом, кухней, ванной
и туалетом. Каждая семья получает одну или две комнаты в зависимости от многочисленности семьи, а остальное – холл, ванная, туалет и кухня – общие. То есть четыре-пять семей занимают весь дом,
в котором у каждой семьи есть интимное пространство, потому что его трудно назвать приватным,
и вместе они пользуются одной кухней, одним туалетом, одной ванной, одной прихожей. Американский гражданин, ставший уже приятелем, не понял ничего. Сначала он охотно посмеялся и оценил мое чувство юмора. Еще сказал, что ему очень нравится
в нас, советских, то, что у нас великие идеалы, просто таки фантастические, но конкретные потребности у нас очень маленькие. Да, это так, признал я.
И привел ему элементарный пример в виде вопроса: «Что делает советский гражданин, когда
обнаруживает, что у него в кармане всего три рубля, а до зарплаты еще пять дней?» «Наверное, он подсчитывает, как распределить деньги на все дни?» –
сказал американец. «Неправильно, – ответил я ему. – Он идет в первую же забегаловку и пропивает
немедленно все деньги, чтобы избежать стресса
от этого подсчета». После чего я опять с удовольствием посмеялся. Капиталистический приятель
посмотрел на меня немного странно и тоже посмеялся. «Да, ясно, у вас невероятное чувство юмора», – подытожил он.
С юмором – да. С юмором у нас неплохо, особенно когда заканчивались последние рубли в доме. Из-за этого нужно было обращаться к соседям, государство ведь нам деньги не одалживало, потому что понимало, что никогда не получит их обратно, а нас
не увидит больше на работе. Спасала нас все та же коммуналка, потому что это не шутка, а великая истина: коммуналка – это предел, не знаю, низший или высший – коллективизации. Я объяснял ему,
и он ни на йоту не верил в то, что я ему рассказывал. Я мог бы рассказать ему, что по Москве гуляют
медведи и едят людей, что кэгэбисты ради своего удовольствия расстреливают средь белого дня людей в центре Москвы. Я мог бы рассказывать ему любую чушь, и он поверил бы, лишь коммуналку он
не мог ни понять, ни принять.
Я рассказывал, что мы готовим практически вместе, каждый со своей кастрюлей. Что есть график, по которому мы готовим, моемся, справляем нужду. Что я знаю не только по имени каждого из моих 20 соседей, но и то, какие книги каждый из них читает, что слушает, каким одеколоном пользуется и даже какие трусы носит по воскресеньям. Мой американский приятель знал имя лишь одной соседки из всего подъезда, а остальные для него были лишь номерами квартир. Я сказал ему, что есть множество советских людей, которые верили, вплоть до 70-х годов, что это единственный способ жить. Есть люди,
которые даже не представляли себе, что «жить» означает что-то другое, чем «вместе», и что они испытали бы культурно-депрессивный шок, если бы не смогли общаться, ждать очереди в ванную или попробовать соседский борщ. Исчезновение этих неудобств могло бы произвести психический срыв. Он слушал меня
и поражался. Я был из другого мира, который он
не мог себе вообразить. Неожиданно он задал странный вопрос: «А кто хозяин, собственник этой недвижимости?» Я ответил сухо: «Никто, но мы можем назвать его Советским государством». Вот это
оказалось уж совсем чересчур для него! Оставалось только срочно повести и показать ему такого рода место, но прежде его нужно было угостить чем-
нибудь крепким. Шок был предсказуем, и его
нужно было смягчить.
Кремленологи
Во времена окончания периода горбачевской перестройки один мой приятель вернулся из поездки
в США по культурному обмену. Ему было около
40 лет, я был воспламененным юношей, желающим перевернуть весь мир, а особенно советский коммунизм. Я встречал его в аэропорту и по дороге
домой все выпытывал, что там и как оно. Он рассказал о том о сем и вдруг обронил фразу, которая меня совершенно перевернула: «Знаешь, ихние такие
же идиоты, как и наши». Под «ихними» он имел
в виду политруков и в особенности так называемых
кремленологов.
Пришло время и мне узнать их крупных специалистов по нашим проблемам. На деле, присмотревшись получше и прислушавшись, я обнаружил, что они говорят на таком же языке, но вывернутом
наизнанку. То есть все, до чего они смогли додуматься, это – антиидеология, такая же пагубная, как
и та, которую они отвергали. Их сказка была похожа на нашу. В основе были два героя – один хороший парень, другой – плохой. Единственная разница – тот, который был хорошим в нашей сказке, был плохим у них, и наоборот. Ничего особенного. Тяжесть проблемы связана с тем, что она сохранилась
и по сегодняшний день, несмотря на то, что плохой парень из их сказки умер от передозировки свободы. Так что остался только хороший парень, который взялся убедить всех, хотят ли они того или нет,
слушаться только его.
Однажды я сказал своему приятелю, что эти специалисты, пускающие на ветер огромные деньги, представляют своим шефам фальшивые сведения.
Их пятилетние отчеты так же фальшивы, как и итоги пятилеток, которые делают наши. Это со временем откроется. Как иначе объяснить то, что они не только не смогли предвидеть развал системы, но и проинтерпретировали перестройку совершенно ложно
и даже недоброжелательно. Виной ли тому их намерения или их глупость, в итоге все равно ложь. Разница только в нюансах. Наши работали брутально
и безразлично, а они собирали все данные и интерпретировали исходя из перспективы, которая имела
целью не познание реальности, а раздувание бюджета на исследования. Мы не можем их осуждать, потому что они в совершенстве следовали рыночной логике. Они ввели на рынок то, что и создавало
рынок. Уверяю вас, падение СССР стало самой большой их трагедией. Если присмотреться внимательно к игре между двумя силами, кремленологами
и диссидентами, и быть честными с самими собой, мы без труда могли бы объявить, что холодная
война – большой миф. То есть холодная война – это не столкновение двух систем, а их сотрудничество. Меня всегда поражало невероятное сходство между США и СССР.
Но то, что произошло с интеллигенцией после
падения СССР и всей коммунистической системы, мне кажется просто трагикомическим. Большая часть интеллектуалов посткоммунистического пространства вызубрили этот банальный фильм
с good guys и bad guys и построили весь дискурс
на этой дихотомии. За ночь они вписались в шайку вышеуказанных good guys для строительства
и процветания буржуазного общества, а вчерашние хорошие парни стали сегодняшними злодеями
и корнем всех зол. Практически за ночь сменились хозяева и остались на своем месте только слуги.
Я знал, что интеллигенция должна быть ангажированной, но еще я знал, что в первую очередь она должна сомневаться и особенно во власти. Даже
в СССР знали, что интеллигенция это те, кто
по своей природе неудобны системе. Но, кажется,
их природа может в одинаковой мере причинять
неудобства системе и обслуживать ее.
Путч
В 1991 году мой паспорт все еще был советским,
той самой «краснокожей паспортиной», которой так
гордился Маяковский: «Читайте, завидуйте – я гражданин Советского Союза», – и о которой советские анекдоты говорили, что на самом деле Маяковский сказал: «Читайте, завидуйте, я – гражданин,
а не какая-нибудь гражданка!» И мы гордились
по-своему.
В те смутные времена великих перемен и полного энтузиазма я, разумеется, был влюблен. Мы с моей подругой решили в августе съездить в Литву, одну
из союзных «республик-сестер». В одно прекрасное августовское утро мы сели в такси, незабвенную желтую «Волгу» с шашечками и с особенным
счетчиком, который, услышав однажды, никогда
не забудешь, – и отправились в аэропорт, потом сели в Ту-134 и через два часа уже были в Вильнюсе.
До Москвы «Аэрофлотом» было час сорок пять
минут лету, до Вильнюса примерно столько же.
Добравшись до столицы Литвы, прибалтийского города, бывшего в авангарде перемен в СССР,
мы стали искать гостиницу. Нашли кое-что по своему карману: общежитие на окраине города. Четырехэтажное здание, комната с несколькими кроватями, но с общим душем, то есть три комнаты на один душ. Комнаты были разделены общей прихожей. Наш
сосед в комнате слева от нас был, кажется, литовцем.
Мы расположились, а потом вышли в город –
почувствовать его пульс. Классические маршруты: центр, музей, кафе и хороший ресторан, где мы ели котлеты по-киевски. В гостиницу мы вернулись
поздно, на точно таком же такси, как и в Кишиневе, и счетчик издавал такие же звуки.
Утром нас разбудил стук в дверь. Я растерянно
вышел в холл, где наш сосед по-русски с балтийским акцентом произнес:
– Быстро вставайте, потому что путч.
– Потому что – что?
– Путч, дорогой!
– Это хорошо или плохо? – продолжаю спрашивать я в непонятке.
– Это не к добру, – говорит он и в двух словах
объясняет, как обстоят дела.
Государственный переворот, Горбачёв арестован, банда консерваторов захватила власть. Но самое скверное – танки уже въезжали в Вильнюс, и армия направлялась к телецентру, чтобы захватить его. Наш отпуск закончился, мы пошли на междугородную телефонную станцию, чтобы позвонить близким и узнать, как обстоят дела в других краях. Несколько дней мы шатались по городу. Казалось, вся страна остановила свой ход и вышла на улицы, чтобы своими глазами увидеть собственный конец. Мы поехали в Каунас в знаменитый Музей чертей, и, когда спросили старушку, как пройти к музею, она коротко ответила: « В стране путч, а вам загорелось чертей посмотреть!» Разумеется, нам не очень горело
с чертями. Стояли последние дни СССР.
Что делать?
Это фундаментальный политический вопрос, который ставится в старой социалистической традиции. Каждый раз, когда возникает большая проблема, спрашиваешь себя, что делать. Помните, как арестовали старшего брата Володи Ульянова и приговорили к смертной казни за покушение на царя? Брата казнили, а Володя спросил себя: «Что делать?» –
и ответил: «Мы пойдем другим путем!» Ответом
на этот вопрос и стала Великая Октябрьская революция. Даже смертельные враги коммунизма признают, что Ленин был гением политических стратегий.
Поучительно, да.
Сегодня, когда коммунизм остановлен, страна умерла и все пошло в направлении триумфальной неолиберальной культуры, мы задаем себе вопрос, что делать. Приспособиться, бороться, отстраниться или просто-напросто немедленно выпить?
Трудно выбрать путь из немногих возможных.
Есть ли возможности? Разумеется, есть. Есть
вариант хомикуса циничного и оппортунистичного. Он прост. Он ответил на эти вопросы, перейдя
из одного лагерь в другой без угрызений и сожалений. Циник, даже если у него и есть несколько личных идеологических мнений, легко может сменить лодку, потому что его высшей целью является выживание. Выживание – единственный идеологический принцип и у оппортуниста. Сегодня мы можем
видеть их на самом высоком уровне, говорящих
с тем же пафосом и той же уверенностью, они лишь изменили несколько терминов в речах, написанных еще во времена коммунизма. Я помню, как несколько лет назад мой профессор, хомикус с принципами и опытом, на вопрос одного из его коллег: «Почему и ты не записался в какую-нибудь партию,
пристроился бы?» – иронично ответил: «Извини,
но я бы не вынес вида своих старых коллег по КПСС в другой партии». Точно. Вчерашние коммунисты
и комсомольцы, циники и оппортунисты, стали
теперь лучшими капиталистами и борцами за права человека. Они должны быть благодарны партии
за высокий уровень политической подготовки,
который получили. Да, коммунизм приостановлен, но, уверяю вас, если невидимая рука вновь заведет этот механизм, циник и оппортунист будут первыми, кто поддержат «высокие идеалы» и перейдут
в новый лагерь без угрызений совести. Их в жизни держат не идеалы, идеологические или моральные принципы, а лишь единственная цель – выживание любыми средствами и любой ценой.
Есть еще категории, которые, в принципе, всегда проигрывают: наивный и энтузиаст. В них нуждается любое начинание. Они – огни фейерверка, создающие атмосферу, поддерживающие пламя
и придающие смысл и динамику начальным временам. Ни одно новое начинание невозможно без них. Но они всегда будут теми, кто останется снаружи. Система их использует и превращает или в одноразовый мусор, или в маленьких роботов, в которых так нуждается машинерия власти. Некоторые все же сдаются или становятся добычей безнадежности,
но это не входит в правила игры. Система не работает с униженными и оскорбленными.
Есть еще скептик, который не верит ничему
из того, что ему говорят, и подвергает сомнению все. Он знает элементарную вещь: власть существует
не для того, чтобы служить тебе, а для того, чтобы использовать тебя, отжимать тебя, сделать винтиком в своем механизме, поставить тебя на место, на то место, которое она считает подходящим для тебя. Скептик знает, что, в сущности, нет хорошей или плохой власти, все имеет видимость хамелеона, и легко может ввести в заблуждение. Поэтому относиться к ней нужно только подвергая ее сомнению.
Дежурный скептик – самый неудобный продукт.
С ним невозможно обходиться по правилам и нормам, которые применимы к тем, кто вписался в систему. Он не может быть оппортунистом или циником, потому что даже когда у него появляется идея, предложение, он подвергает их сомнению. Он не может быть наивным или энтузиастом, потому что сомнение далеко от этих свойств. Сегодня, однако, система намного тоньше и коварней. Она не сражается с этой категорией людей. Она пытается превратить их в необходимую периферию, в полезный для себя вирус. Система стремиться любой ценой использовать скептика в своих целях. Скептик все же пытается бороться, он не хочет, чтобы его строили, и единственным его оружием и принципом остается задавание вопросов. Разумеется, и он,
в свою очередь, спрашивает себя, что делать.
P. S.
Несколько вещей неотступно преследовали меня
с тех пор, как пал советский режим. Во-первых,
мои личные отношения с коммунистическим
прошлым, а потом – нынешняя связь с ним.
Я всегда себя спрашивал, что было бы, как бы
я себя повел, какие превращения со мной
произошли, если бы коммунистическая политическая система продолжала существовать.
У меня нет ответа.
Если бы я задумался поглубже, полагаю, что ответ нашелся бы, но я не уверен, что он годится и для
других. Это мой ответ на мой собственный вопрос, на мои личные навязчивые мысли.
Чего я хотел от этих рваных воспоминаний?
Я хотел выразить несколько существенных мыслей. Во-первых, мир, в котором я жил, был не настолько плох и настолько хорош, как полагают одни или другие. К этому миру, из которого мы вышли, нам
не стоило бы относиться с ненавистью, презрением, любовью или игнорировать его. Нам стоило бы лишь попытаться понять его и принять. Во-вторых, то,
что мы прожили, не обязательно «тяжелое наследие», а данность, реальность, которая плоха,
но и хороша одновременно. Важно – что делать
с ней, как с ней справляться и как ее оценивать.
Следующий вывод раздражает и достаточно
неудобен сегодня: с моей точки зрения, между
миром, из которого мы вышли, и миром, в который вошли, нет никакой существенной разницы, кроме нюансов упаковки. Если мир, в котором мы жили, основывался на политической репрессии, то мир, в который мы вошли, основан на репрессии экономической. Это две стороны одной и той же медали. Обе – формы репрессии и контроля. Обе контролируют и подчиняют нас, пытаются превратить
нас в рабов и в машины, отвечающие только на
предустановленные команды. Обе промывают мозги
с одинаковым коварством и строят нас одинаково эффективно. Заявляю это, не будучи партизаном
ни одной из сторон, а как скептик, который
пытается сохранить ясное мышление.
И, наконец, после всего заявленного выше, считаю, что мы не должны относиться с доверием
ни к одному из возможных политических миров,
а должны исследовать их, испытывать, допрашивать, не подчиняться им, а стараться выстоять, пытаясь даже кое-что изменить в них. Думаю, что такое
отношение может сделать мир чуточку лучше.
Pазумеется, не стоит забывать, что мир, в котором мы сейчас живем, может исчезнуть, преобразиться,
а прошлый мир может возвратиться, приняв
новые формы. Каждый на своих баррикадах,
мы верили, – а многие верят до сих пор, –
что скорее настанет конец света, чем исчезнут
коммунизм или капитализм.
Как бы я себя вел в старом мире? Так же, как
в новом. Наши компромиссы в новом мире идентичны компромиссам, на которые мы шли в старом.
Я убежден, что ничего существенно не изменилось
в наших отношениях с хозяевами жизни, старыми или новыми.