Лев Успенский. Ты и твое имя
Вид материала | Документы |
СодержаниеОт слова до фамилии и обратно |
- Тема: «да святится имя твое!», 145.9kb.
- Лев Васильевич Успенский, 6007.51kb.
- А. И. Куприна. «Да святится имя твое…», 70.11kb.
- Конкурс «Учитель славлю имя твое», 29.29kb.
- Владимир Набоков. Машенька, 1274.5kb.
- Сергей Гагонин, Александр Гагонин, 5244.71kb.
- Положение Молодёжного фестиваля «Твое время. Часть вторая. Преображение» Пермский муниципальный, 33.66kb.
- Разглядеть в неожиданной темноте лицо своего собеседника, 1132.79kb.
- Республика Мордовия «Да святится имя твое…», 130.52kb.
- Воспомня прежних лет романы, Воспомня прежнюю любовь Пушкин, 1349.72kb.
ОТ СЛОВА ДО ФАМИЛИИ И ОБРАТНО
В основе каждой фамилии -- мы теперь уже убедились в этом -- скрыто то или иное слово. Путь от слова до фамилии длиннее всего там, где он проходил через личное имя: обычное слово становилось сначала именем собственным личным, а потом, тем или другим способом, превращалось в имя целого рода. Приведу самый простой пример: слово "максимус", обычнейшее прилагательное латинского языка, было некогда в Риме только словом. Оно означало "наибольший", "величайший" и ничего другого. Можно было сказать: "Понтй фекс максимус" -- "первосвященник, главный жрец". Можно было воскликнуть: "Максимус, натус сум!" -- что буквально означало: "Я -- величайший по рождению", а понималось, как "Я -- старший".
Но вот случилось очень естественное: значение слова привлекло к нему внимание родителей, поставленных перед необходимостью придумывать красивые и многозначительные имена для своих детей.
Слово "Максимус" стало одним из таких имен: каждому приятно, если у него сын наречен "главным", "набольшим": а вдруг имя и на самом деле принесет ему славную судьбу?
В течение многих столетий это древнеримское имя, усвоенное и христианской религией, шествовало вместе с ней по миру. В разных языках оно принимало разную форму, ту, которая была свойственна каждому из них. Во Франции оно окончательно получило ударение на втором слоге от начала, после того, как окончание "-ус" по законам французского языка исчезло: "Maxi-me". В Англии ударение вернулось на первый слог, а звук "а" (который по-латыни был единственно уместным в этом слове, ибо оно ведь являлось там превосходной степенью от прилагательного "магнус" -- "большой") заменился, как и следовало ожидать, английским "эй" -- "Мэйксим". Немецкий язык произвел от имени "Максимилиан", то есть "Максимушкин", уменьшительную форму "Макс", укоротив разросшееся имя. Русский, наоборот, образуя ласкательные видоизменения для "Максима", со свойственной ему щедростью нарастил на его основу свои выразительные суффиксы: "Максимчик", "Максимушка". Словом, имя жило своей жизнью, как и сотни других таких же имен.
И в этой жизни наступил момент, когда оно из личного имени превратилось в фамильное. Опять-таки разные языки осуществили это превращение по-своему. В славянских языках от слова "Максим" родилось отчество "Максимович", обозначение для потомка Максима, маленького "Максймчика" -- "Максименок". Западнославянские и украинский языки стали использовать в виде фамилий именно эти формы; появились многочисленные семьи Максимовичей и Максименок. Наш язык, русский, идя привычным путем, создал, кроме отчества, еще форму, означающую принадлежность -- чей? Максимов! -- и именно ей придал значение родового имени -- фамилии.
Напротив того, во многих европейских языках в фамилию превратилось никак не изменившееся личное имя. Раньше были "Максимы" -- отдельные люди, теперь появилось сколько угодно людей, принадлежащих к фамилиям "Максим".
Я с удовольствием подтвердил бы это рассуждение рядом примеров; к сожалению, носители этой фамилии как-то мало прославились на Западе, -- не на кого указывать. Но все-таки одному из них повезло: благодаря ему его родовое имя в буквальном смысле "прогремело" по всей земле. Это американец Хайрем Стивене Мэйксим, один из первых конструкторов пулемета. К десятым годам нашего века многие армии мира приняли на вооружение "пулеметы Максима". Были они на хорошем счету и в русской царской армии: с ними в руках она сражалась и в Восточной Пруссии, и на Карпатах, под их грохот защищала Варшаву, брала Львов и Эрзерум. Всюду, на всех фронтах знакомым каждому стал солдат в папахе, лежащий на земле или на снегу со своим верным "максимом", "максимкой", "максимушкой". Посмотрите любой фильм, изображающий взятие Зимнего дворца; вы увидите в нем работающие "максимы". Вспомните Анку-пулеметчицу из "Чапаева": тот же "максим" -- верный ее товарищ в бою...
Что я, по недосмотру вдруг стал писать слово "максим" с маленькой, "строчной", буквы? Нет, друзья мои: этим я отметил очень существенный перелом в его жизни. Оно опять перестало быть фамилией, перестало быть именем собственным. Оно стало именем существительным нарицательным, снова сделалось просто словом, каким было в своей юности. Только бывшее прилагательное латинского языка превратилось в существительное языка русского.
максимус - Максимус - Максимиллианус - Макс
- Максим - -максим
-Максименко
-Максимушка
-Максимчик
-Максимович
-Максимов
Поистине примечательная, поучительная, любопытнейшая биография слова! И поучительна она именно тем, что не составляет никакого исключения. Существуют сотни и тысячи слов, прошедших такой же сложный путь, -- от слова до имени и фамилии и обратно к слову. Он очень характерен для всех почти языков. И я хочу на самое короткое время остановить на нем ваше внимание.
Вы читаете фразу: "Этот старый вояка в вечно выгоревшем френче и брюках галифе не боялся ни трескотни белогвардейских максимов, ни разрывов шрапнели". Если я спрошу у вас, сколько в ней упомянуто собственных имен, вы посмотрите на меня с недоумением: ну, в крайнем случае -- одно, "максимов", если считать это именем собственным.
А на самом деле здесь четыре фамилии, прожившие примерно такую же жизнь, как и слово "максим". Английское "френч" имеет основное значение -- "французский", но название кителя особого покроя произошло не прямо от него. Нужно было, чтобы предварительно это слово, "френч", там же в Англии, стало фамилией, так же, как у нас стали фамилиями слова "Немцов" или "Татаринов". Понадобилось, чтобы среди многочисленных английских мистеров Френчей появился один, Джон Дентон Френч, сделавший в начале этого столетия не по заслугам и не по талантам громкую карьеру: в войну 1914--1918 годов он оказался главнокомандующим британских войск на тогдашнем Западном фронте. Именно после этого фасон военной куртки, по каким-то причинам излюбленный Френчем, куртки с хлястиком и четырьмя большими карманами, стал модным во всех армиях мира и получил название "френч". Слово "френч" попало и в русский язык; здесь оно потеряло все свои возможные значения, кроме одного, последнего и самого случайного; спросите у любого мало-мальски бывалого русского человека, есть ли у нас такое слово, он ответит: "Конечно, есть"; а если вы осведомитесь о его з-наче" иии, он скажет: "Да это такой китель, что ли..." И все!
Название особо причудливого фасона военных брюк -- галифе -- обязано своим происхождением некоему маркизу Гастону Галиффе, кавалерийскому генералу, много занимавшемуся в конце XIX века усовершенствованием военной формы. Слово это, став названием покроя одежды, настолько оторвалось от памяти о человеке, что, например, в дни гражданской войны бесчисленные командиры молодой Красной Армии преспокойно шили себе галифе, носили эти галифе, не имея ни малейшего представления, что, употребляя такое слово, они поминают на каждом шагу одного из самых свирепых палачей Парижской коммуны. Впрочем, хорош был и Френч, жестоко расправившийся в начале двадцатых годов с ирландскими патриотами; а ведь френчи тоже носили у нас. Вот вам лучшее свидетельство того, что имена окончательно перестали существовать как имена людей; они сделались самыми обыкновенными нарицательными "словами".
Название пулемета "максим" еще как-то связывается в нашем представлении с именем: такое имя есть и у нас в России. Но почти никто из употребляющих слово "шрапнель", например, представления не имеет об английском офицере Г. Шрапнэл, который в 1803 году изобрел первый разрывной артиллерийский снаряд "картечного действия" и дал ему свое имя. Мало кто связывает слово "наган" с фамилией бельгийского фабриканта оружия Нагана в Льеже, выпустившего, в свое время, удачную конструкцию боевого револьвера новой системы. Слово это настолько вросло в русский язык, что в разговорной обывательской речи давно уже стало обозначать "револьвер вообще", вне всякой зависимости от его устройства; люди невоенные нередко называют так не только револьверы, но даже и автоматические пистолеты: "выхватил наган", "застрелил из нагана"...
Имена собственные с незапамятных времен обладали способностью превращаться в имена нарицательные, так же как и нарицательные -- в собственные. Возьмите наше -- малоупотребительное, правда, в современном русском языке -- слово "монета". Сложные метаморфозы произошли с ним очень давно, еще в древнем Риме, но и сегодня они представляют интерес.
Еще в IV--III веках до нашей эры в Риме среди других богов и богинь почетом пользовалась супруга Юпитера, Юнона-Монета, то есть Юнона-Советчица. К ее оракулам, то есть к предсказаниям, составлившимся жрецами, прибегали во всех затруднительных случаях государственной жизни. Во время тяжелой войны с эпирским царем Пирром (281--276 гг. до н. э.), говорит предание, смущенные неудачами римляне запросили богиню Монету об исходе войны. Больше всего их волновал вопрос, где добыть денег для защиты государства.
Всеведущая богиня успокоила свой народ, заверив его, что средства найдутся, лишь бы Рим вел борьбу справедливо, угодными богам приемами. В благодарность за такое предсказание (которое к тому же и сбылось) римляне разместили мастерские, чеканившие деньги, на территории храма Юноны-Монеты и стали на выпускаемых денежных знаках выбивать ее изображение. В скором времени благодаря этому металлические кружки с образом Монеты стали сами именоваться "монетами" (как много столетий спустя червонцы с головой Наполеона -- "наполеондорами" или царские кредитные билеты с портретами Екатерины II -- "катеньками"); уже в речах Цицерона мы встречаем это слово как в значении "деньги", так и в значении "монетная фабрика", "монетный двор". Видите, что произошло и здесь: слово "советчица" стало значить "богиня Советчица", а затем это собственное имя опять стало нарицательным, но уже с совершенно иным значением.
Такие "приключения слов" повторялись постоянно на протяжении всей истории человечества и у всех народов, но особенно пышным цветом расцвели они с наступлением капиталистического периода в жизни общества, когда все сильнее стали влиять на нее такие силы, как соперничество в торговле -- конкуренция, как реклама. Раньше изобретателей и производителели разных товаров мало беспокоило, будут ли люди знать их имена; теперь это стало очень важным условием обогащения. И вот, примерно с середины XVIII века, всевозможные вещи-новинки, носящие имена своих творцов (точнее -- их фамилии) посыпались градом.
Вы говорите слово "силуэт", подразумевая под ним очертания того или иного предмета, и вам в голову не приходит, что вы таким образом принимаете участие в веселых издевательствах современников по адресу одного из министров финансов в дореволюционной ранции XVIII столетия. Так сказать -- в его "травле". Между тем это так: финансист Этьен (Стефан) Силузтт возбудил негодование дворянства своей бережливой скупостью. Он всячески сокращал расходы двора, заменял дорогие товары дешевыми суррогатами, экономил на чем мог. Против него восстали, его свалили и, издеваясь над ним, стали называть его именем все дешевое, недоброкачественное, поддельное. "Силуэттовскими портретами" оказались и те, сделанные в одну черную краску, контуры, профили, которые по тени на стене набрасывали за гроши странствующие художники Парижа, кое-как заполняя легкое очертание тушью. "Если ты беден, вместо дорогого портрета в красках закажи себе портрет а ля Силуэтт, по-силуэттовски..."
Прошли годы; забылись и имя и бурная карьера господина Этьена Силуэтта, а слово осталось, перешло в другие языки, приобрело целый ряд новых значений... И когда вы сейчас говорите: "Силуэт Эльбруса рисовался на освещенном с юго-востока небе", -- нк вам и никому в голову не приходит, что это могло бы означать: "На фоне неба рисовался министр финансов Людовика XV".