Правила игры. Представим себе, что мы в театре. Третий звонок уже отзвенел, публика расселась по местам, свет притушен, в зале постепенно устанавливается тишина. Сейчас поднимется занавес и представление начнется

Вид материала

Документы

Содержание Вечер семнадцатый Вечер восемнадцатый

Подобный материал:

• Она с радушием предельным встречает всех своих гостей, 14.83kb.
• Ученики уже сидели за партами. Пейдж опаздывала… немного. Вклассе стояла гробовая тишина,, 521.51kb.
• Летние Олимпийские игры 2012, 312.39kb.
• Гатина Эльвира Дамировна конкурс, 115.6kb.
• А сейчас тишина. Начинается сказка…, 74.73kb.
• Школьные годы неизбывный повод для ностальгии. Первый звонок, последний звонок. Первая, 399.66kb.
• Цели: Обобщить знание детей о здоровом образе жизни, 54.86kb.
• Сказка об уходе в мир людей, 28.63kb.
• «Мой путь в профессию», 38.29kb.
• Полина Федотова «Третий мир», 107.03kb.

254


благополучный финал, а само действие комедии-балета было ввергнуто в пучину карнавального веселья...


Сказанное не снимает моих первоначальных укоров постановке Жана Мейера, но -уточняет мою оценку и мою мысль...


Сатирические цели при постановке комедий Мольера никогда не будут достигнуты за счет приглушения их театральной природы. Напротив, только через раскрытие мольеровского стиля может быть раскрыта и мольеровская сатира. Спектакль «Мещанин во дворянстве» возрос на «земле Мольера» — это бесспорно; другое дело, что синтез комизма и сатиры еще не достигнут, но — не все сразу...


^ ВЕЧЕР СЕМНАДЦАТЫЙ


ЖАН Б. МОЛЬЕР «ДОН ЖУАН» — 1665


МОЛЬЕР САРКАСТИЧЕСКИЙ


НАРОДНЫЙ НАЦИОНАЛЬНЫЙ ТЕАТР


(Т. N. Р.)


ПАРИЖ — МОСКВА — 1957


Вечное искусство потому и .вечно, что обладает способностью становиться современным. Этот общий эстетический закон мы еще раз ощутили на постановке «Дон Жуана» Мольера в Т. N. Р.


Но для того чтобы классическая драма заговорила со сцены современными голосами, творцы спектакля и его главный создатель — режиссер должны быть людьми современных взглядов. Только с позиций прогрессивного мировоззрения можно, глядя в прошлое, раскрыть в классических творениях те залежи идей, которые гений отдал не только своему времени, но и будущим временам.


* * *


.. .Третий звонок уже был, но большая люстра еще пылает всеми огнями. В зале идут приглушенные разговоры, и почти никто не улавливает начала тихой, отдаленно звучащей музыки, кто-то дочитывает либретто, кто-то рассматривает фотографии актеров, кто-то вглядывается в глубину обнаженной, обтянутой лишь бархатом сцены, а музыка тем временем звучит громче,


155


настойчивее, и по мере постепенного усиления звуков еле заметно гаснет свет. Не все и не сразу замечают, что спектакль уже начался... Музыка звучит совсем отчетливо, она чуть дисгармонична и разноголоса. На сцене полумрак, и в зале уже тихо — музыка ввела зрителей в действие, а если кому-нибудь и показалась она мистичной, то это только от ненужной пугливости. Вообще же ее сложные ритмы, сочетание дисгармонических созвучий с тяжелыми густыми ударами должны ввести зрителей в эмоциональный строй спектакля о смятенной и обозленной душе и неминуемом возмездии...


Но на сцене уже полная мгла. И через мгновение — свет. На двух креслах застывшие фигуры: Сганареля — слуги Дон Жуана и Гусмана — слуги Эльвиры. У нас есть время рассмотреть их. Они — как старинные гравюры. Вот Сганарель с его камзолом, шапочкой и толстыми усами,—как он похож на Мольера, написавшего эту роль для себя. Сганарель оживает. Теперь уже зал — весь слух и внимание. Сганарель берет понюшку табака, с наслаждением задерживает чих, потом чихает—раз, другой,—это окончательно приводит застывшую фигуру в движение. Даниэль Соранб, играющий эту роль, говорит знаменитый комический монолог Сганареля о табаке прямо в публику. Таким комическим рассказом балаганные комики заставляли шумную ярмарочную толпу себя слушать. Этот прием перенес в свою пьесу и Мольер. Монолог сказан. Контакт со зрителями установлен — можно начинать и действие. Сганарель касается рукой плеча Гусмана. Слуга покинутой Эльвиры тоже оживает и принимается бурно изливать накопленное чувство возмущения. Сганарель вполне разделяет его негодование, и двое плебеев, горячась и перебивая друг друга, начинают спектакль с открытого протеста против распутного дворянина.


Гневная сатира Мольера становится у Жана Вилара глубоко современной. Актер показывает в Дон Жуане его трагическую опустошенность. Крайний индивидуализм этого человека, прожившего всю жизнь хищником, убил в нем не только человечность, но лишил смысла и самую его жизнь. Все человеческие чувства — любовь, страдание, веления долга и голос совести — не только чужды самому Дон Жуану, но и непонятны в других людях. Когда Дон Жуан Вилара слушает гневные слова своей жены Эльвиры или обличительную речь отца, он не спускает с говорящих своих холодных, любопытных и недоумевающих глаз. Ему смешны эти люди, требующие к себе сочувствия, взывающие к какой-то морали. Ведь истинно только то, что полезно, и полезно именно ему—Дон Жуану. Все же остальное не стоит внимания. Дон Жуану глубоко безразличны и жалки люди: ими можно пользоваться, но с ними неинтересно жить. С каким спокойствием и непринужденностью говорит и ходит этот человек, как мало усилий он тратит, когда ему нужно подчинить других своей воле,— вспомним блистательную сцену Дон Жуана с кредитором (его играет Жан Поль Мулинб). Каким мгновенным, но злым огоньком вспыхивают его глаза, когда он ощущает неповиновение, и как жестоко он может расправиться с малосильным противником (вспомним сцену Дон Жуана с крестьянином Пьеро—Жан Пьер Даррас). Как уверен этот наглец в силе своих мужских чар и как меха-


156


нически, по привычному шаблону, он чарует... О каком пафосе обольщения можно говорить там, где «сеанс гипноза» происходит в тысячный раз! И если Дон Жуан Вилара продолжает обольщать, то делает это по инерции, не ощущая никакой радости, никакого особого воодушевления. Но все же только в те минуты, когда Дон Жуан видит новую красотку, в нем пробуждается жизненная сила. Эта минута его пьянит, он должен время от времени совершать победы, чтобы таким способом подбадривать себя, придавать жизни хоть какой-нибудь смысл. С каким профессиональным мастерством и с какой профессиональной же незаинтересованностью он начинает процесс обольщения. Но когда жертва начинает трепетать под его взором, следуют короткие, небрежно' произносимые фразы о любви, а затем властное движение и поцелуй — жадный, быстрый, странно похожий на смертельный укус. Но вот проходит возбуждение от новой победы и все опять становится банальным, неинтересным, пошлым. Даже хитрая игра с двумя крестьянками, когда надо уверить каждую из них, что «любит» он именно ее. Превосходная, скульптурно выразительная мизансцена: спокойная фигура Дон Жуана в центре и прислонившиеся к нему с двух сторон крестьянки, его скучающее, иронически любезное лицо и их возбужденные, сияющие юные физиономии. Пусть он повторит любовное признание при сопернице:


— Ну, скажите!


— Ну, говорите!


И в ответ — вялые повороты головы — то к Шарлотте, то к Матюрине; небрежно, на ветер бросаемые слова и странно скучающий, безучастный ко всему взор... Какой разительный контраст простодушного, глуповатого, но жаркого молодого чувства и душевной пустоты. Партнерши Вилара — актрисы Зани Кам-пан и Кристиан Миниццоли — своим артистическим воодушевлением и точной характеристикой двух крестьянок превосходно передают эту разницу между живым и неживым.


Но сказать о Дон Жуане, что он мертв, было бы неверно. Да, он израсходовал себя для жизни; но всмотритесь .в холодные глаза этого человека, и вы увидите, что они затуманены думой, вы заметите, что у этого дворянина без сердца жив мозг. Кроме кратких мгновений наслаждения женщинами. Дон Жуана — Вилара интересуют только собственные раздумья. Нам даже начинает казаться, что раздумья более свойственны этому человеку, чем жажда наслаждения.


Погруженный в свои мысли, Дон Жуан выходит в третьем акте с книгой в руке. Что это — стихи Лукреция или трактат Монтеня? Как все это неожиданно для праздного гуляки, но как естественно для героя, который думает,


ищет, решает.


«Дон Жуан» — самое глубокое, философское и самое дерзновенное произведение Мольера. «Дон Жуан» писался в те годы, когда великий драматург бесстрашно воевал за право постановки «Тартюфа». Это произведение проникнуто обличительным пафосом, оно обличало не только растленную мораль


357


аристократов, но должно было нанести самый чувствительный удар церковной идеологии, ханжески прикрывающей все пороки современного общества... «Тар-тюф» был запрещен, попы еще не перестали проклинать его автора, а Мольер выпустил новое «дьявольское создание»—«Дон Жуана», и это вызвало небывалый шквал негодования со стороны церковников: автору грозили изгнанием, пытками и'даже костром.


«Дон Жуан» был показан в великий пост, когда христианам полагалось особенно ревностно молиться богу. Спектакль имел грандиозный успех. Мольер, против своего обыкновения, тут же заключил соглашение с книгопродавцем, желая немедленно издать пьесу... Но книга издана не была и сама пьеса в следующем сезоне не появилась.


«Тартюф» через несколько лет был разрешен, о разрешении же «Дон Жуана» не могло быть и речи. Мало того: при первом посмертном издании пьес Мольера в Амстердаме вместо мольеровского «Дон Жуана» была напечатана пьеса Доримона «Новый каменный гость, или Атеист, поверженный молнией», выдаваемая за мольеровскую. Несколько позже, в 1677 году, поставщик театрального репертуара Тома Корнель, сговорившись со вдовой Мольера, переложил его «Дон Жуана» в стихи, убив весь идейный смысл комедии, и она в таком виде шла на французской сцене вплоть до середины XIX века — почти двести лет1


Неужели вся эта свирепая травля Мольера, упорное, многолетнее стремление уничтожить комедию «Дон Жуан», подменив ее фальшивкой, неужели все это предпринималось только потому, что Мольер показал в своей комедии аморального аристократа? Конечно, нет. Таких пьес было немало, и никто на них не ополчался. Сила мольеровского творения была в его дерзостном вольнодумстве, в том, что эта пьеса действительно была «школой безбожия», в том, что Дон Жуан, размышляя, приходил к выводам, «рушащим все основы религии».


Народный театр Т. N. Р. не мог пройти мимо этой важнейшей стороны мольеровского образа. Но глубина и сложность замысла Вилара заключается в том, что, раскрывая вольнодумство Дон Жуана, актер не отказывается от обличения этого образа, напротив, делает это обличение особенно значительным и философски определенным. Но не будем торопиться с выводами и вернемся к самому образу, созданному Виларом.


Дон Жуан слушает пылкую речь Сганареля, и снисходительная улыбка не сходит с его лица. Он очень умен, этот человек, и очень многое ясно ему в этом порочном мире, и он горд тем, что, познав жестокие законы бытия, сделал их своими убеждениями: Мировоззрение Дон Жуана яснее всего выражено в знаменитой формуле, что два да два — четыре и четыре да четыре — восемь;


это так ясно и просто, что всю мудрость мироздания можно показать на пальцах,—это Дон Жуан и делает. Ведь, по существу, все сводится к знанию того, что в мире нет никаких идеалов, никаких моральных установлении, а только ты сам и твое благополучие. С каким чувством превосходства Дон Жуан Вилара смотрит на беднягу нищего, у которого есть, видите ли, «убеждения», и


/55


он не хочет богохульствовать, хотя за это получит золотой. Воистину люди глупцы, и их стоит пожалеть. Улыбаясь, Дон Жуан швыряет монету бедняку и говорит: «Даю ее тебе из человеколюбия». Какое неожиданное признание в устах этого циника. И несколько позже столь же неожиданный ласковый взгляд в сторону Сганареля... На очередную дерзость слуги рука барина поднялась, чтоб отвесить пощечину, но затем Дон Жуан остановился и, раздумывая, снисходительно и, кажется, даже любовно потрепал верного Сганареля по щеке... Да, люди жалки, моральные законы, которыми они оплетены, делают малых мира сего совершенно беспомощными. Ему ли подчиняться этим законам, когда его свободный ум, рассчитавшись с моралью, теперь хочет покончить и с религией и разгадать недосягаемую будто бы тайну небесного бытия.


Именно эта идея и воодушевляет Дон Жуана, когда он дерзостно зовет к себе на ужин статую убитого им Командора. Для Вилара именно этот эпизод — кульминация роли.


.. .В густой мгле сцены забрезжили вертикальные лучи прожекторов и плотными колоннами света повисли в воздухе, послышались слабые, дисгармонические, тревожные звуки музыки, прерываемые глухим ритмом ударов; ослепительной белизной засияла в глубине статуя Командора. Дон Жуан и его слуга попали на кладбище... Это открытие развеселило Дон Жуана и перепугало Сганареля. Вилар беспечно походил среди устрашающих колонн, вышел на авансцену, задумался... И мы увидели лицо Дон Жуана совсем близко, крупным планом,—его высокий лоб; худое лицо с острым подбородком и глубоко сидящие, сосредоточенные, застывшие в какой-то единой мысли глаза...


Будто шутя, он велит Сганарелю пригласить статую Командора к себе на ужин. Слуга идет выполнять приказ. А Дон Жуан продолжает стоять неподвижно на авансцене, в его взоре веселости никакой нет, он настороженно ждет, чем кончится эта забавная шутка... Раздается жалобный вопль Сганареля. Дон Жуан вздрагивает и резко поворачивается. Сганарель лепечет, что статуя Командора кивнула головой. Дон Жуан выхватывает шпагу и стремительно подходит к Командору. Вот он замахнулся и застыл на месте. Напряженная тихая музыка продолжает играть. Сганарель на трясущихся согнутых ногах убегает. Дон Жуан медленно в задумчивости пошел следом и тут же вернулся, постоял, взглянул на памятник, быстро ушел, но на последнем шаге резко обернулся и стал ходить между колонн. Он ходил и думал, как нам показалось, очень долго. Вместе с ним думал и зал. Музыка подчеркивала тишину, царящую в зале. Дон Жуан уже стоял перед ослепительно белой неподвижной статуей, стоял и все еще думал, шпага замерла в его руке. И вдруг он размахнулся и дерзновенным жестом потряс ею и от всей души захохотал. ..


Как значительна эта сцена сама по себе и как интересно, что создана она была в Авиньоне, где театр дал свою премьеру, сыграв «Дон Жуана» на открытом воздухе, у стен папского дворца, этой цитадели средневекового католицизма.


159


Для Дон Жуана отрицание бога — не дерзкий вызов небу, брошенный легкомысленным жуиром, а окончательный вывод давнишней и трезвой мысли философа. Такое понимание образа мольеровского Дон Жуана удивительно точно и глубоко.


Так же глубоко и точно Вилар раскрывает притворное ханжество Дон Жуана. Нет, это не использование приемов Тартюфа для прикрытия своих некрасивых дел. Надев на себя маску ханжи, Дон Жуан Вилара остается тем же вольнодумцем, он издевается над пошлостью и элементарным жульничеством ханжей, и, произнося добродетельные слова, Дон Жуан ведет себя точно актер, играющий чужую роль.


Вот та вторая, философская сторона 'образа, которая показана Виларом в Дон Жуане, и нужна она актеру (как это ни парадоксально) для того, чтобы характер Дон Жуана был еще опаснее и разоблачение этого образа — еще необходимее.


Да, мысль Дон Жуана прорвала пелену мракобесия, ее объективный смысл так велик, что она как бы выпорхнула из образа «севильского обольстителя» и открыла глаза тем, кто вслушивался в его рассуждения. Дон Жуан Мольера не просто растленный аристократ, он еще и тот, кто один из первых в мировой литературе, пережив духовный кризис, зажил идеей материализма. Таково объективное содержание образа Дон Жуана. Но совсем по-иному эти же идеи использовал Дон Жуан для себя самого, совсем не таков субъективный характер этого человека. И эта вторая, субъективная сторона мировоззрения Дон Жуана обличается Виларом как циничная идеология крайнего индивидуализма. Все открытия Дон Жуана служат ему лишь для одного — для оправдания своего хищнического существования, для того, чтобы опровергнуть вслед за моралью и бога, единственного стража, преграждающего ему путь к полной свободе, свободе, которая выражена в античеловеческой формуле: «Мне все дозволено».


Жан Вилар своим блестящим исполнением роли Дон Жуана казнит царящий в буржуазном обществе чудовищный эгоизм, сатира его современна, ибо сколько еще на свете людей, для которых смысл жизни только их собственное существование, а мораль только их собственная польза. Это не люди, это живые мертвецы, но они властвуют, они подчиняют своей пользе судьбы других людей.


Удар молнии символически изображает в спектакле тему возмездия, возмездия, которое должны понести' эгоисты и хищники. Умирая, паладины зла сохраняются в нашей памяти как страшная мертвящая сила: распростертый у статуи Командора Дон Жуан словно тянется к чему-то своими конвульсивно скрюченными пальцами.


Режиссер и исполнитель роли Дон Жуана — Вилар увидел мольеровскнй образ во всем значении его социальной темы и тем самым выразил народное отношение к характеру Дон Жуана. Это же можно сказать о втором герое спектакля — слуге Сганареле.


160


Как приятно было заметить в этом образе, превосходно созданном актером Даниэлем Соранб, замашки старинных комиков и одновременно увидеть новое понимание этого характера, раскрытого актером с его драматической стороны. Сганарель — Сорано добродушен, весел, остроумен, а где-то и глуповат. Но не это определяет главное в человеке, который не может сдержать своего негодования и бросает в лицо своему господину слова укора. Это главное — порывы Сганареля обличить своего господина, желание охранить людей от яда его смертоносных чар. Как трогателен Сганарель — Сорано в сцене обольщения Дон Жуаном Шарлотты, когда он хочет заслонить крестьянку от барина, мимикой, жестами показывает ей, чтобы она не верила посулам барина, и как он искренне отчаивается, когда и на этот раз жертва оказалась в руках соблазнителя. У Сганареля—Сорано не хватает слов для обличительных речей: он не знает, как ему действовать, мысли путаются в его голове, когда он спорит с умным барином, но он твердо знает, что в жизни подло и что—правильно. С замечательным искусством Сорано произносит знаменитый обличительный монолог Сганареля. Он говорит горячо, искренне, вкладывая в сло'ва всю душу, говорит и .сам очень волнуется и даже трусит, потому что это не шутка — так говорить с барином: чувства так и рвутся из его души, а аргументов не хватает, все слова иссякли, остался только один порыв. И вот из уст Сганареля начинает литься поток штампованных фраз, услышанных им, наверное, от какого-нибудь ученого доктора. Сганарель знает, что он говорит не то, но остановиться уже не может, не может потому, что грудь его распирает негодование. Конечно, простодушный Сганарель не в состоянии переспорить Дон Жуана, он человек темный и верит не только в загробную жизнь, но даже в буку. Но Сорано очень своеобразно показывает эту наивность Сганареля. Доказывая Дон Жуану «бытие божие», Сганарель приводит в пример разумность всего мироздания, совершенное устройство человеческого организма и тут же показывает это совершенство ловкими движениями головы, рук, ног и т. д. К концу монолога Сганарель, вертясь и прыгая, падает, и Дон Жуан, снисходительно ухмыляясь, говорит: «Вот, твое доказательство разбило себе нос». Но Сорано произносит монолог Сганареля вовсе не в грубоватых тонах деревенского простофили, он очень наивно и горячо выражает свой искренний восторг перед совершенством человека.


Воистину — это монолог Гамлета о человеке, перевернутый наизнанку и ставший из трагического буффонным, из печального рассказа о гибели человека — веселой присказкой о его торжестве.


Сганарель—Сорано человеколюбив, он по-своему даже любит Дон Жуана и готов сделать многое, чтобы пробудить в нем человека. Но все тщетно. И этот простой и добрый крестьянин восстает против своего господина, и тогда в его словах, обращенных в зрительный зал, отчетливо слышны гнев и душевная боль.


Так в комедии трехсотлетней давности прозвучала обличительная мысль, сохранившая свою остроту и силу до наших дней.


161


^ ВЕЧЕР ВОСЕМНАДЦАТЫЙ


ЖАН Б. МОЛЬЕР «ЖОРЖ ДАНДЕН» - 1668


МОЛЬЕР ДРАМАТИЧЕСКИЙ


ТЕАТР ДЕ ЛА СИТЕ ЛИОН — МОСКВА — 1963


Театр де ла Сите — это театр рабочего предместья, и вся его деятельность неотрывна от общественных и просветительских задач большого фронта народного театра нынешней Франции. Роже Планшбн — молодой руководитель Лионской труппы, пожалуй, одна из самых ярких фигур среди демократических театральных художников в зарубежном театре, взятом в масштабе Западной Европы и Америки.


1^ Его отношение к Мольеру чрезвычайно интересно и знаменательно. Для Планшона классическое произведение живет только тогда, когда оно воюет сегодня. Это почти точные слова режиссера, показавшего нам «Жоржа Дандена».


Можно смело утверждать, что из всех французских классиков Мольер охотнее других перешагивает века и становится в ряды нынешних борцов за народное дело.


Конечно, расстановка новых акцентов в классической драме — вещь не простая, поворачивая драму «лицом к современности», иной раз можно свернуть ей шею. Тут нужны мера и такт, точность в понимании идеи и тонкость в ощущении стиля. Происходит сложнейшая операция по пересадке драгоценного растения на новую почву, малейшая ошибка может привести к тяжелым потерям, зато удача дает новое великолепное цветение от вековых корней.


Опыт Роже Планшона в «Жорже Дандене» нам представляется чрезвычайно удачным.


«Жорж Данден» был написан Мольером для версальского празднества. Двор хохотал над мужиком, пожелавшим перебраться «из грязи в князи».


Пьеса эта всегда озадачивала и актеров, и критиков: на какую встать позицию— дворянскую ли, с тем чтобы потешаться над мужланом, решившим стать господином де ла Данденьером? Или на буржуазную — и вместе, с Жан-Жаком Руссо обрушиться на Мольера за его неуважение к «святыне брака» и насмешки над простолюдином? Обычно отыскивалась средняя позиция — оду-саченному мужу сочувствовали, но тут же винили его за то, что он приобрел


162


сердце юной супруги за деньги, супругу же объявляли носительницей просвещенной морали (чуть ли не рупором Мольера), но при этом указывали на дурные черты ее дворянского воспитания и строго осуждали «продавших» ее родителей, видя-в них типичных представителей дворянского паразитизма. Такая компромиссная позиция, давая возможность свести концы с концами теоретически, была не особенно плодотворна при сценическом воссоздании комедии. На спектаклях «Жоржа Дандена» никто твердо не знал — ни актеры, ни зрители — кому сочувствовать и над кем смеяться.