Судьбы славянства и эхо Грюнвальда: Выбор пути русскими землями и народами Восточной Европы в Средние века и раннее Новое время
| Вид материала | Документы |
СодержаниеБ. В. Черкас Е. Д. Черненкий В. В. Шапошник |
- Античность Средние века Новое время, 233.04kb.
- Я. Г. Риер аграрный мир восточной и центральной европы в средние века, 2957.02kb.
- Программа : Е. В. Русина, к и. н., Институт истории, Киев, нану. Проблемы политической, 2768.76kb.
- А. Б. Ковельман: Запрет на фигуративное искусство, изображение людей и тем более Бога, 440.23kb.
- Вопросы для подготовки к экзамену, 32.52kb.
- Материалы к итоговой к/раб по 2-ой части курса (Средние века, Новое время; мехмат–2010), 648.73kb.
- Современная система мо, где субъектом является государство, инструмент договора, соглашения, 2021.95kb.
- Государственная политика и управление, 33.87kb.
- Протоиерей Иоанн Мейендорф духовное и культурное возрождение XIV века и судьбы восточной, 310.58kb.
- Искусство стран ислама , 502.97kb.
^ Б. В. Черкас
Политические взаимоотношения Великого княжества Литовского
и Золотой Орды в конце ХIV – первой трети ХV в.
Грюнвальдская битва является в какой-то мере водоразделом политической истории ВКЛ. Фактически следствием данной победы стало установление периода максимальной мощи и влияния Литовского государства в политической жизни Центрально-Восточной Европы. При этом надо понимать, что успех дался нелегко, а был результатом напряжения всех сил государства. По большому счету, Грюнвальд является всего лишь вершиной пирамиды, каждая часть которой складывалась из того или иного направления как внутренней, так и внешней политики. Одним из таких направлений и были литовского-ордынские отношения.
Взаимоотношения ВКЛ и Золотой Орды со второй половины XIV по первую треть XV в. охватывают собою эпоху от прямого захвата Литвою непосредственных владений Золотой Орды и заканчивается превращением ВКЛ и ее правителя Витовта Кейстутовича в одного с фактических правителей Правого крыла Улуса Джучи. По нашему мнению, следует выделить три периода отношений двух государств.
Первый период охватывает года от 1362 до 1395. Он характеризуется захватом ВКЛ непосредственных владений Золотой Орды, а именно Чернигово-Северских, Киевского и Подольского княжеств, а также их постепенную адаптацию в новом политическом организме. Также спецификой данного периода является тот факт, что большую его часть в отношениях между собою как ВКЛ, так и Золотая Орда не выступали едиными государствами. Так, ВКЛ представляла собой конгломерат удельных княжеств, сцепленных одной династией, которые в зависимости от силы и влияния того или иного великого князя, то четко следовали официальному курсу, то превращались в фактически независимые владения того или иного представителя династии Гидеминовичей. Соответственно, непосредственными представителями ВКЛ в отношениях с ордынцами выступали правители Подольского (Кориатовичи) и Киевского (Владимир Ольгердович) княжеств. Что касается Золотой Орды, то ее территорию от Днепра до Волги, как известно, контролировал Мамай, а степи к западу от Днепра до Дуная включительно находились под властью нескольких татарских князей. На сегодня есть все основания говорить о существовании системы двойной зависимости Киевского княжества, что выражалось в предоставлении им натуральных налогов в пользу ордынцев. Что касается Подолья, то наличие среди провинностей местного населения «серебра на татар» нельзя считать проявлением зависимости. Дело в том, что данный налог в документах всегда стоит рядом с «погоней» или общим походом на войну. Соответственно, он являлся экстраординарным событием. К ярким событиям данного периода следует отнести следующее. Поход литовских войск 1362 г. на Синюю Воду и Белобережье — территории, где, согласно современным археологическим исследованиям, существовало около десяти золото ордынских городов. Следующее десятилетие мирных отношений между ВКЛ и Золотой Ордой позволило Мамаю сконцентрироваться на внутренних ордынских усобицах, а ВКЛ на новых землях создало целую сеть укрепленных городов и крепостей. Кроме того, именно это десятилетие характеризуется активным участием Киевских и Подольских князей в отношениях Литвы с Венгрией, Польшей, Тевтонским орденом, Московским княжеством. В начале 70-х гг. между ВКЛ и «татарами» происходит конфликт, который вылился в поход литовских войск на Темирязя и битву с ним. К сожалению, источники молчат о причинах конфликта, а также к какой именно орде относился данный Темирязь. Можно лишь заметить, что именно после тех событий ВКЛ на некоторое время понижает свою активность на востоке и севере. В то же время Подольское княжество захватывает поднестровские земли с Белгородом включительно и удерживает их до конца 80-х гг. XIV в. В целом, 70–80 гг. характеризуются обострением литовско-ордынских отношений. Так, Подольский князь Александр гибнет в начале 80-х гг. в бою с кочевниками. На киевских же монетах исчезает ордынская тамга.
Второй период отношений ВКЛ и Золотой Орды является относительно небольшим — 1395–1399 гг., но его значимость для дальнейшей истории государств не вызывает сомнения. Падение удельных династий в ВКЛ и нашествие Тамерлана внесли ощутимые изменения в отношения Гидеминовичей и Джучидов. Тохтамыш, нуждаясь в поддержке, находит ее в лице Витовта Кейстутовича — правителя единого Литовского государства. Именно союз этих двух правителей позволил ВКЛ перейти к дальнейшему наступлению на владения Золотой Орды. Как известно, финалом союза Витовта и Тохтамыша стало поражение на Ворскле. В то же время такие основные моменты сотрудничества, как использование Литвою своего кандидата на Сарайский (или какой-нибудь региональный) престол для проникновения в Причерноморье и получение от него ярлыков на русские (читай — древнерусские) земли сохранились и в дальнейшие времена. Также именно в 90-е гг. проявилось в полной мере значение Киевских и Подольских земель в ордынской политике ВКЛ. Именно на этих землях и под их охраной подданные Тохтамыша прятались от преследования. Именно с них Витовт со своим союзником совершал походы в устье Днепра, Крымский полуостров и на Дон. И именно Киевщина и Подолье, приняв на себя Эдыгеев удар, не допустили прорыва ордынцев в глубину ВКЛ. Последнее имело особенное значение, поскольку показало, что времена появления ордынских войск в центральных районах Литовского государства (как это имело место в XIII – начале XIV в.) канули в прошлое.
Первую треть XV в., по нашему мнению, следует выделить в третий период. На протяжении последних тридцати лет своего правления Витовт в отношениях с Золотой Ордой четко придерживался одной стратегической линии, сутью которой являлось установление контроля над Северным Причерноморьем посредством поддержки того или иного Джучида. Кроме того, литовский правитель постарался максимально использовать союзных ему ордынцев в войнах против соседей, в первую очередь, Тевтонского ордена и русских княжеств. Киевское княжество окончательно превращается в оплот и базу «ордынской» политики ВКЛ. Пребывание на территории княжества татарской аристократии и ее поданных носит постоянный характер. На сегодня нам известно не менее пятнадцати случаев прихода или ухода в степь того или иного Джучида. Такая политика наносила непоправимый удар по всем попыткам объединить Золотую Орду. С другой стороны, в руках Витовта всегда была в наличии военная сила из числа «киян, северян, подолян и татар», находящаяся в перманентной боевой готовности. Попытка Эдыгея в 1416 г. захватить Киев опять потерпела фиаско. Хотя князь и смог разгромить подольское ополчение и захватить Винницу, Брацлав, Киевский город без замка и ряд других городов, но изменить ситуацию он уже не мог. Как результат — в 1418 г. между Эдыгеем и Витовтом заключается мирный договор. Финалом политики Витовта стало создание буферных зон на южных границах, состоящих из «Солхатской» орды Хаджи-Гирея в Крыму и орды Улуг-Мухаммеда.
Черненкий Е. Д. Русско-молдавские отношения в начале XVI в.. // Судьбы славянства и эхо Грюнвальда: Выбор пути русскими землями и народами Восточной Европы в Средние века и раннее Новое время (к 600-летию битвы при Грюнвальде/Танненберге). Материалы международной научной конференции / Отв. ред. А. И. Филюшкин. СПб.: Любавич, 2010. С. 360–364.
^ Е. Д. Черненкий
Русско-молдавские отношения в начале XVI в.
«…о волошском деле о четырехь мастерехъ…» — так в инструкциях, отданных послу в Крым Василию Морозову (1507), великий князь московский Василий III выразил сущность сложившихся отношений между господарем Молдавского княжества, Стефаном Великим, и Иваном III, в конце их правления.
Под выражением «волошское дело» Василий III, видимо, имел в виду политические события, связанные с опалой великого князя Дмитрия и его матери, Елены Волошанки, дочери Стефана Великого. Слова «о четырехь мастерехъ» указывают на некоторые последствия династического кризиса, а именно — задержание молдавским господарем московского посольства во главе с Дмитрием Ралли и Федором Карачаровым, которое возвращалось из Италии с большим количеством «мастеров», четыре из которых, «лутчихъ», остались в Молдавии. Политическая борьба, связанная с опалой Елены Волошанки и ее сына, исследована во многих работах, в то время как эпизод с задержанием посольства, в целом, мало был изучен, и это несмотря на то, что оно простояло в Молдавии около трех лет, с 1500 по 1503 г.
Тема заслуживает специального исследования, т. к. способствует уточнению характера отношений, сложившихся между Стефаном Великим и князем Иваном III, и определению той роли, которую играла Молдавия в западной политике Москвы. Этот дипломатический инцидент интересен и тем, что в нем принял непосредственное участие в качестве посредника крымский хан Менгли Гирей. В то же время данный конфликт, являясь единичным казусом в истории молдавско-русских отношений и дипломатической практике того времени, имел выраженный характер финансового спора.
Источники, которые освящают эти события, давно известны и были опубликованы (Карпов Г. Ф. Памятники дипломатическихъ сношенiй Московскаго государства съ Крымскою и Нагайскою ордами и съ Турцiей. Т. 1. (1474–1505) // Сборник Императорскаго Русского Исторического Общества. Томъ 41. СПб., 1884. Док. № 63, 64, 66, 76, 79, 81, 83, 84, 86–88, 90, 91, 97, 98, 100; Г. Ф. Карпов, Г. Ф. Штедман. Памятники дипломатическихъ сношенiй Московскаго государства съ Крымом, Ногаями и Турцiею. Т. 2. (1508–1527) // Сборник Императорскаго Русского Исторического Общества. Томъ 95. СПб., 1895. Док. № 2, 3). К. В. Базилевич впоследствии использовал их в своей монографии (Базилевич К. В. Внешняя политика русского централизованного государства второй половины XV века. М., 1952), описывая политические отношения между Стефаном и Иваном III, в том числе и инцидент с задержанием посольства. Но ни он, ни другие историки (исключение: Хорошкевич А. Л. Русское государство в системе международных отношений конца XV – начала XVI в. М., 1980), которые исследовали молдавско-русские отношения, не обратили внимания на документы, находящиеся в 95-м томе. Имеется в виду письмо Менгли Гирея к Василию III от 12 сентября 1508 г. и ответ московского князя от 25 февраля 1509 г. (Т. 95. Док. № 2, 3). Сведения, содержащиеся в них, весьма интересны, т. к. дополняют документы, содержащиеся в 41-м томе, и дают новые детали о дипломатической практике того времени.
Посольство Ивана III, возглавляемое Д. Ралли и М. Карачаровым, отправилось в Италию за мастерами в марте 1499 г. Путь их проходил через Литву, Польшу и Германию, а в ноябре уже были в Венеции. В итальянских странах русские послы наняли множество различных мастеров (в том числе и знаменитого Алевиза Нового). В апреле 1500 г. посольство покинуло Италию и из-за начавшейся весной того же года русско-литовской войны (1500–1503) выбрала другой путь для возвращения домой, через Венгрию, Молдавию и Крымское ханство. Оно прибыло в Молдавию, судя по всему, во второй половине 1500 г. и прервало свое путешествие, т. к. продвигаться по северочерноморским степям тоже было небезопасно из-за военных действий между Крымским ханством и Большой Ордой, вовлеченных в ту же русско-литовскую войну.
Тем временем в Москве политическое положение князя Дмитрия и Елены Волошанки, начиная с 1499 г., ухудшалось. В апреле 1502 г. оба были задержаны под стражу, а Василий принял титул великого князя (14 апреля 1502 г.). Отношение Стефана Великого к посольству, скорее всего, изменялось в зависимости от новостей, которые доходили до него. В начале его возвращению в Россию препятствовали военные действия, потом в течение 1501 г. господарь хотел проверить слухи о впадении в немилость его дочери, а начиная с весны 1502 г. посольство задерживали как ответную меру к действиям Ивана III. Понимая, что отношения с Молдавией трудно будет восстановить и таким образом добиться освобождения посольства, московский князь решил прибегнуть к помощи своего союзника Менгли Гирея.
Русским послам в Крыму, Алексею Заболоцкому и Алексею Голохвастому, было поручено обратится за помощью, соответственно, к Менгли Гирею и к шах-заде Кафы Мехмеду, сыну турецкого султана Баязида II (март 1502). В августе 1502 г. крымский хан писал Ивану III, что отправил своих людей в Молдавию. Тогда же А. Заболоцкий сообщал, что Стефан Великий через своих послов просил Менгли Гирея: «отпиши ко мне, в животе ли будут моя дочь и внук». В ноябре до Москвы доходят новые вести. А именно — из Кафы приходит письмо шах-заде Мехмеда о том, что он отправил своих людей к Стефану, чтобы потребовать русских послов. Крымский хан и А. Заболоцкий также прислали свои письма (Т. 41. С. 444–452). Для восстановления событий сведения, содержащиеся в них, надо сопоставить с письмом Менгли Гирея от 12 сентября 1508 г. (Т. 95. С. 22–24). Из этих сообщений следует, что в сентябре 1502 г. хан послал к Стефану своего амина Асанча Хафиза, чтобы тот добился отправки русского посольства в Крым. Молдавский господарь был готов отпустить их, но тогда же пришло письмо от польского короля Александра в котором тот писал: «князь велики мне недруг, а тебе ныне недруг же, дочь твою и внука твоего поимал и великое княжение у внука твоего отнял да дал сыну своему». В результате Стефан послал своего человека к Менгли Гирею, чтобы тот подтвердил или опроверг эти сведения. Для этого хан сначала расспросил А. Заболоцкого, а потом организовал встречу русского и молдавского послов, в которой первый опроверг все обвинения, называя их происками короля, о чем Менгли Гирей и написал Стефану. Но позже А. Хафиз сообщал из Молдавии, что Стефан не отпустит послов пока не получит деньги, которые он давал им в долг и которые после общего подсчета («Стефан воевода с ними розчолся») составляли на то время 107 644 «денги отманские» (аспров). Поэтому хан просил Ивана III, чтобы тот скорее направил деньги, т. к. «коли Стефан денег не возмет, а их не выпустит, и он то уж их таки и не выпустит».
Из-за трудностей передвижения между Крымом и Москвой деньги от великого князя так и не пришли. А. Хафиз находился в Молдавии всю зиму, ведя переговоры по освобождению послов. Не получив денег, Менгли Гирей решил действовать в соответствии с указаниями, полученными ранее от Ивана III. В своих посланиях великий князь просил хана взять на себя все расходы по возвращению послов, а за те деньги, которые Ралли и Карачаров взяли взаймы у Стефана, он «бы в тех деньгах Стефану воеводе поимался» (Т. 95. С. 22). В результате молдавский господарь потребовал сначала от Менгли Гирея документ (шерть), в котором бы хан подтвердил еще раз, что статус Елены и ее сына при московском дворе остался неизменным (Т. 41. С. 472–473). Далее он получил от русских послов грамоту с печатями, в которой они признавали свой долг перед господарем в 150 000 аспров, а от хана ярлык, в котором тот становился гарантом выплаты этих сумм «кунь моих полтораста тысяч отманских денег мне от великого князя не дойдет, и царь мне государь в тех денгах поимался, а восе о том ярлык его у меня в руках, полтараста тысяч отманских денег у государя царя возму». Только после этого, в июне 1503 г., А. Хафиз и русские послы с итальянскими мастерами отправились в Крымское ханство. Вместе с ними Стефан отправил своих послов к Ивану III, чтобы те «о внуке… слово молвити».
Лишь в ноябре 1504 г. Д. Ралли и М. Карачаров, вместе с итальянскими мастерами, вернулись в Москву. С ними прибыл и А. Хафиз, который предоставил перечень расходов хана, связанных с содержанием посольства. Они составляли 212 000 денег. Также Менгли Гирей просил Ивана III вознаградить А. Хафиза, т. к. «а только бы не тот Асанчюк Афыз, и твоим бы людем и мастером из Волошские земли не бывати» (Т. 41. С. 549). Из письма Василия III от 25 февраля 1509 г. следует, что тогда же в Москву прибыли и послы господаря Богдана III, пришедшие, видимо, добиться возврата денег, которые требовал ранее Стефан Великий у Ивана III. «И отец наш князь великий те денги все велел поплатить своему казначею… воеводиным дьяком Косте и Степану те денги и поплатили сполна» (Т. 95. С. 55). В документе не уточняется, какие именно деньги были выплачены, но наверняка не те самые 150 000 аспров, т. к. русская сторона считала что «те денги полтораста тысяч атманских безлипичные, а та кабала неправая занеже ведаеш и сам в каков нужи држачи Стефан воевода тех послов… да и те кабалы на них писал сам не их волею».
В последствии Богдан III, видя, что не может добиться выплаты денег, потребовал их у Менгли Гирея, поручителя и гаранта этой суммы. Взамен Богдан вернул хану ярлык, а также дал грамоту Ивана III, выданную Стефану Великому, в ней князь признавал за Д. Ралли и М. Карачаровым долг в 85 000 аспров. В связи со всем этим Менгли Гирей требовал от Василия III те самые 150 000 аспров, т. к. «межи дву мои денги пропадают». Чтобы получить их, хан послал в Москву того же А. Хафиза вместе с большим татарским посольством, которое должно было заключить новый русско-крымский союз (октябрь 1508 г.). В результате переговоров Василий III санкционировал выдачу денег татарскому посланцу — 1500 рублей. В то же время князь потребовал от Менгли Гирея, чтобы тот добился у Богдана выдачи тех самых четырех мастеров, которые остались в Молдавии, и отослать их в Москву (Т. 95. С. 54–56, 67). Можно предположить, таким образом, что Москва отказывалась отдать Богдану III 150 000 аспров, т. к. считала, что эти деньги являются финансовой компенсацией за недоехавших до России мастеров; молдавская сторона, видимо, настаивала на том, что они добровольно остались в Молдавии.
Шапошник В. В. К вопросу о нарвской торговле в период Ливонской войны // Судьбы славянства и эхо Грюнвальда: Выбор пути русскими землями и народами Восточной Европы в Средние века и раннее Новое время (к 600-летию битвы при Грюнвальде/Танненберге). Материалы международной научной конференции / Отв. ред. А. И. Филюшкин. СПб.: Любавич, 2010. С. 364–368.
^ В. В. Шапошник
К вопросу о нарвской торговле в период Ливонской войны
В 1558 г. Россия начала военные действия в Прибалтике. В начале войны под власть русского царя перешла Нарва. В мае 1558 г. город получил жалованную грамоту. По этому документу город имел автономию. Среди прочего жители Нарвы могли свободно ездить торговать за море, а заморские люди — приезжать в Нарву и вести торговлю с горожанами и русскими людьми всеми товарами. Горожане и русские могли свободно торговать между собой. Как следует из этого документа, большое внимание русская сторона уделяла развитию торговли через Нарву со странами Европы. Об этом говорят и требования русских дипломатов на переговорах с датчанами о взаимной свободной торговле. Наконец, в Копенгагене русские послы, говоря о причинах начала Ливонской войны, среди прочего указали на притеснения купцов в Ливонии (Щербачев Ю. Н. Копенгагенские акты, относящиеся к русской истории // ЧОИДР. 1915. Кн. 4. С. 41–42; 113–14; 134–135).
Внимание московского правительства к вопросам внешней торговли объяснялось интересами страны. Для России важно было установить прямые торговые отношения с европейскими странами, избавиться от посредничества ливонских городов. Завоевав Нарву, Россия получила гавань и делала все возможное для того, чтобы именно этот город стал центром балтийской торговли, оттеснив на второй план другие порты.
Но одного желания русского правительства в таком деле было недостаточно. Очевидно, что другие заинтересованные стороны (Швеция, Польша, Литва, ливонские города), стремились противодействовать внешнеторговым планам России, устанавливая блокаду Нарвы и нанимая корсаров. Удалось ли им это сделать? Мнения исследователей по этим вопросам сводятся в основном к тому, что несмотря на противодействие соперников России, нарвская торговля достигла большого объема (Полосин И. И. Западная Европа и Московия в ХVI веке // Штаден Г. О Москве Ивана Грозного. М., 1925. С. 29; Королюк В. Д. Ливонская война. М., 1954. С. 50; Марасинова Л. М. Торговля и средства передвижения // Очерки русской культуры ХVI в. Ч. 1. М., 1977. С. 255; Шумилов М. М. История торговли и таможенного дела в России IХ–ХVII вв. СПб., 1999. С. 242 – 243).
Это убеждение во многом основывается на свидетельствах Дж. Флетчера. По его словам, при Федоре Ивановиче русский вывоз значительно сократился: воска в 5 раз, сала и кож — в 3 раза, льна и пеньки — еще значительнее. Раньше в Нарву приходило, по словам Флетчера, до 100 судов, теперь же не более 5. Причины резкого сокращения торговли с Европой: во-первых, закрытие нарвской пристани со стороны Финского залива; во-вторых, пресечение сухопутной торговли через Смоленск и Полоцк; в-третьих, увеличение налогов (Флетчер Дж. О государстве Русском // Проезжая по Московии. М., 1991. С. 31–33). О значительном объеме торговли Нарвы в период Ливонской войны говорят и данные об уплате пошлин на Зундской таможне (Дорошенко В. В. Русский экспорт через Нарву (по данным Ивангородской таможни 1619–1620 гг.) // Феодальная Россия во всемирно-историческом процессе. М., 1972. С. 345–346).
Цифры вывоза, которые приводит Флетчер, едва ли достаточно точны, особенно в той их части, где говорится об объемах нарвской торговли в период Ливонской войны. В самом деле, английский посланник приводит для конца 80-х гг. цифру вывоза воска в 160 тонн. В то же время, когда Россия владела Нарвой, в 1566 г. зундские таможенные книги дают цифру вывоза из города в 180 тонн (Хорошкевич А. Л. Торговля Великого Новгорода с Прибалтикой и Западной Европой в ХIV–ХV веках. М., 1963. С. 153). Хотя часть товаров из Нарвы поступала в порты южного берега Балтийского моря и не доходила до Зундской таможни.
Для оценки роли нарвской торговли существенным является сравнение объема вывоза русских товаров до начала Ливонской войны и в ее годы. К сожалению, нам неизвестны точные цифры, однако и по имеющимся в нашем распоряжении данным можно сделать некоторые выводы. В конце XV в., по подсчетам А. Л. Хорошкевич, через Новгород вывозилось около 300 тонн воска. Количество, значительно превосходящее цифры Флетчера для конца XVI в. и показатели, имеющиеся для 1566 г. Одним из основных центров вывоза был Ревель, в который ежегодно приходило примерно 60 кораблей (Хорошкевич А. Л. Торговля Великого Новгорода... С. 154, 172). Очевидно, что большая часть этих судов загружалась именно русскими товарами. В то же время, по данным Г. В. Форстена, летом 1567 г. в Нарве было 33 корабля из Любека (Форстен Г. В. Балтийский вопрос в ХVI и ХVII столетиях (1544–1648). Т. 1. СПб., 1893. С. 417). Конечно, в порту могли находиться и суда других городов и стран, однако едва ли их количество превышало несколько десятков. Кроме того, то, что суда дошли до Нарвы, еще вовсе не означало того, что они смогут беспрепятственно вернуться на родину с русскими товарами из-за пиратства практически всех балтийских держав.
Можно предположить, что уровень русской торговли через Балтийское море в годы Ливонской войны был ниже, чем до ее начала. Одного желания московского правительства развивать прямую торговлю с Западом оказалось мало для действительного увеличения товарооборота. Представляется, что в действительности с началом Ливонской войны внешняя торговля сократилась.
На рубеже XV–XVI вв. в балтийской торговле происходят значительные перемены. Основная из них связана с падением значения Ганзы, что вызывалось соперничеством с Ригой, Ревелем и Дерптом. Однако само по себе уменьшение влияния Ганзы не могло вызвать сокращения торговых оборотов. На сокращение балтийской торговли первоначально вряд ли могло повлиять появление на Белом море англичан. Торговля через Белое море нужна была русскому правительству, в первую очередь, по политическим мотивам. Она могла быть использована для получения тех товаров, ввоз которых запрещался ливонскими городами-посредниками. Соперничать с торговлей русских, в основном новгородских, купцов через Балтику, северная торговля в первые годы своего существования, не могла. Внешнюю торговлю новгородских купцов подорвала отнюдь не беломорская торговля, а начало Ливонской войны. Даже обладание Нарвой не могло поправить положения — из-за пиратства торговля стала опасным делом. В таких условиях традиционные товары русского экспорта оставались лежать на складах в самом городе или в Нарве. Именно об этом говорит то, что во время погрома 1570 г. царь приказал уничтожить запасы воска и сала в этих городах, скопившиеся за двадцать лет (Шлихтинг А. Новое известие о России времени Ивана Грозного. Л., 1934. С. 29–30; Гваньини А. Описание Московии. М., 1997. С. 113–115). Очевидно, что если бы широкий вывоз товаров продолжался, то таких многолетних запасов не существовало бы.
Для нормальной торговли Новгороду нужен был мир с западными соседями. Обладание Нарвой и усилия московского правительства по развитию нарвского мореплавания не могли компенсировать отсутствия мира. В условиях войны на Балтике о нормальной внешней торговле не могло быть и речи. Огромный фактический материал о нарвской торговле собран в труде Г. В. Форстена. Приведем лишь некоторые данные: 1559 г. — ревельцы захватили 6 любекских кораблей, 1562 г. — 50 голландских судов захвачены шведами, 1564 г. — захвачено 22 любекских корабля и 8 голландских, 1565 г. — Дания закрыла проливы, 70-е гг. — Любек не может без риска отправить ни одно судно на восток (Форстен Г. В. Балтийский вопрос … Т. 1. С. 162, 365, 383, 680).
Обращение к источникам позволяет более наглядно представить нелегкую судьбу нарвской торговли: попытки русского правительства сделать город крупнейшим портом в восточной части Балтийского моря и упорное сопротивление этим попыткам со стороны других балтийских держав. Первоначально особую активность в борьбе с нарвским мореплаванием проявлял Ревель, лишившийся основного источника доходов — посреднической торговли с Россией. Нападения на иностранные суда, шедшие в Нарву, ревельские жители начали еще в самом начале войны, а в 1561 г. перешли под власть Швеции, которая также стремилась уничтожить нарвскую торговлю. В 1562 г. шведское правительство объявило о том, что оно разрешает торговать русскими товарами только в Ревеле. Купеческие суда, следующие в Нарву, будут захватываться. Сохранилось несколько посланий нарвских воевод властям Ревеля с жалобами на грабежи и насилия, которым подвергаются купцы, следующие в Нарву или из Нарвы. Например, 16 октября воевода жалуется на то, что «ваши колыванские (жители Ревеля. — В. Ш.) воинские люди... корабли и товары ограбили, купцов свезли в Колывань». Сейчас «ругодивские немцы» (жители Нарвы) посылают 4 корабля со своими товарами и товарами иностранных купцов, но до них дошел слух, что «колыванские немцы стоят в засаде на море и хотят ограбить товары, а за море не пустить». Воевода предлагает вести нормальную торговлю, т. к. по указу царя в Нарве жители Ревеля могут торговать свободно. В заключении послания содержится требование пропускать корабли за море «без задержки». Приведенное послание далеко не единственное. Сохранились подобные документы и от 1566, 1567, 1568, 1569 гг. Русские воеводы то просят, то угрожают ответными санкциями. Однако подобные просьбы и угрозы не имели ровным счетом никакого действия — захваты кораблей продолжались (Русско-ливонские акты. СПб., 1868. С. 395–396; Русские акты Ревельского городского архива // РИБ. Т. 15. СПб., 1894. Стб. 141–146, 151–156, 161–164). Очевидно, что Ревель и стоящая за его спиной Швеция не собирались мириться с усилиями русского правительства, направленными на расширение нарвского мореплавания.
31 августа 1571 г. Иван IV уведомляет датского короля о том, что шведы и поляки продолжают грабить корабли, следующие в Нарву и «в наше государство дорогу торговым людем затворили». В 1573 г. русский царь в очередной раз жалуется правителю Дании на действия шведов: их король «не хотя нам прибытка и нам грубячи... дорогу тое затворил и людей торговых всех государств грабит» (Щербачев Ю. Н. Русские акты Копенгагенского государственного архива. СПб., 1897. Стб. 101–104, 109).
Представляется, что приведенные данные позволяют предположить, что нарвская торговля во время Ливонской войны была делом довольно ненадежным. Ее объемы едва ли возможно точно определить, но огромный риск, которым она сопровождалась, свидетельствует, скорее всего, о том, что количество товаров, вывозимых из Нарвы в годы войны было меньше, чем то, которое русские купцы могли продавать до ее начала.