Geum.ru

Хроника мапрял н. С. Чохонелидзе (Грузия)

Вид материалаДокументы

Содержание


Марина Цветаева, Борис Пастернак. Души начинают видеть. Подгот. текста и комм. И.Д.Шевеленко, Е.Б.Коркиной. М.: Вагриус, 2004. -
Подобный материал:
1   ...   21   22   23   24   25   26   27   28   ...   32
^

Марина Цветаева, Борис Пастернак. Души начинают видеть. Подгот. текста и комм. И.Д.Шевеленко, Е.Б.Коркиной. М.: Вагриус, 2004. - 719 с.


Публикация эпистолярного наследия Цветаевой именно в начале XXI века объясняется тем, что, по решению наследницы поэтессы А.С.Эфрон, архив ее матери был закрыт до 2000 года. Это объясняет лавинообразное появление новых материалов в печати: Марина Цветаева. Письма к Константину Родзевичу. Ульяновск, Ульяновский дом книги, 2001; Цветаева М., Гронский Н. Несколько ударов сердца. М.: Вагриус, 2003. Были также опубликованы записные книжки Цветаевой.

В том, выпущенный издательством "Вагриус", включены 200 писем. Эпистолярное наследие поэтов сохранилось не полностью, часть писем Цветаевой была утрачена во время второй мировой войны. Переписка двух поэтов продолжалась более десяти лет (1922-1936), Пастернак большинство писем отправляет из Москвы, Цветаева много переезжает: в 1922-1925 годах она живет в Чехии под Прагой, с 1926 года во Франции, в Париже, выезжая летом на отдых в Вандею, Понтайяк, Мёдон, а также посещая в марте 1926 года Лондон.

Переписка Цветаевой и Пастернака отражает события, наблюдаемые и осмысляемые "здесь" и "сейчас".

Особенность диалога, который ведут между собой в письмах Цветаева и Пастернак, в том, что это разговор Советской России и эмиграции. В письмах обоих фигурирует Запад как географическое и культурное понятие, с другой стороны поэтов волнует, как их воспринимает русская читающая аудитория, кто составляет близкий по духу писательский круг, поэтому Цветаева и Пастернак обсуждают издание "Верст", реакцию на публикации цветаевских поэм за рубежом, а также появление переводов стихов Пастернака на Западе. Цветаева напряженно следит за литературной жизнью на родине.

Сами участники переписки признавали свою духовную близость: в письме от 7 августа 1927 г. Пастернак писал Цветаевой: "...внутренние истории (мать, музыка, Rilke, Германия, ...) стали поражать сходствами" [с. 376]. Поэтов объединяет любовь к Германии, немецкому языку и литературе. Тем не менее, участники переписки различны в самоидентификации. Цветаева мыслит себя вне привычных идейных и идеологических объединений рубежа XIX, XX веков: "не люблю интеллигенции, не причисляю себя к ней, сплошь пенснейной. Люблю дворянство и народ, цветение и недра" (письмо от 1 июля 1926 г.) [с. 239]. Отстаивая свою индивидуальность, Цветаева часто пишет о своем одиночестве: "У меня здесь (как везде) ни друзей, ни связей" (9 марта 1923) [с. 46]; "Вы мне - массы, я - страждущие единицы. Если массы вправе самоутверждаться - то почему же не вправе -единица? <...> Я не виновата, что я так правдива, ничего не стоило бы на вопрос: Вы интересуетесь будущим народа? ответить: - О, да. А я ответила: нет, п.ч. искренно не интересуюсь никаким и ничьим будущим, которое для меня пустое (и угрожающее!) место" (<июль 1935>) [с. 555].

Эпистолярная самоидентификация Пастернака совершенно иная: "Я люблю людей обыкновенных, и сам - обыкновенный человек" (30 мая 1929) [с. 508]; позже, признаваясь в нелюбви к моде на все американское в России, он делает неожиданное признание: "я человек страшно советский" (5 окт. 1934) [с. 552].

С нашей точки зрения, поэтов разводит понимание времени. Резкое неприятие будущего в цитируемом выше цветаевском письме, написанном предположительно в июле 1935 г., противостоит желанию Пастернака понять, осмыслить и принять новую эпоху. "Я знаю, что к чему бы жизнь ни пришла, все это хорошо" (7 июля 1928) [с. 496]. Более того, свое приятие Пастернак хочет облечь в художественную форму: "Мне почему-то верится, что ... мне удастся записать несколько хотя бы слов нынешних: антипоэтических, повседневных, административно-советских... <...> Короче, это что-то вроде советской Достоевщины (только без проблем и надрывов..." (5 окт. 1934) [с. 551].

Поэтов разделяет отношение к истории. На синхронном уровне она интересует Пастернака значительно больше, чем Цветаеву. Он пишет о духе времени: "Ведь за это время время с гору выросло, и надо быть слепым, чтобы его не видеть. А как его не любить, когда оно, пока ты жил, все против тебя росло, тебе в укор, и вдруг все из тебявыросло, из лучшего твоего, из ближнего" (5 окт. 1934) [с. 551]. Цветаеву политика в ее сиюминутном течении интересует мало. Однако летом 1926 года, уехав на лето во Францию, она сетует на чехов, которые угрожают лишить ее стипендии президента Масарика, которую Чехия платила русским эмигрантам: "Пишу в Чехию с просьбой выхлопотать мне заочную стипендию, как Бальмонту и Тэффи, которых чехи содержат, никогда в глаза не видав (меня видели, всегда с ведром или с мешком, три с половиной года, - не нагляделись, должно быть!)" (21 июня 1926) [с. 238].

В собственно исторической сфере для Цветаевой важны и интересны Наполеон и его сын герцог Рейхштадский - Жозеф Франсуа Шарль Бонапарт (1811-1832): "16-ти лет 2 года подряд, день <в> день, час в час, любила Герцога Рейхштадского (Наполеона II), любила сквозь всё и всех, слепая жила" (9 марта 1923) [с. 47]. Причем увлеченность Наполеоном младшим пришла тоже через литературу: как указывают комментаторы Е.Б.Коркина и И.Д.Шевеленко, еще в 1908-1909 гг. Цветаева перевела пьесу Э.Ростана "Орленок", героем которой был сын Бонапарта [с. 580].

Великая история, возвращаясь в реальную жизнь Цветаевой, освещает ее светом прошлого, делая ее более значительной. Цветаева настойчиво в письмах разным корреспондентам сравнивает своего маленького сына то с Жозефом Франсуа Шарлем Бонапартом, то с его отцом: "Он так красив, что все старые женщины... восклицают в голос: Mais c'est un petit Rois de Rome!* Бонапартистская Вандея - не странно ли?" (Рильке <13 мая> 1926) [Цит по кн:. Небесная арка: Марина Цветаева и Райнер Мария Рильке. СПб.: АКРОПОЛЬ, 1992.: 68].

Важнейшей фигурой в переписке Цветаевой и Пастернака становится Рильке. Его смерть получает у Цветаевой поэтически-мистическую интерпретацию: "...все-таки этот свет. <...> Как я знаю тот! По снам, по воздуху снов, по разгроможденности, по насущности снов. Как я не знаю этого, как я не люблю этого, как обижена в этом! <...> - О нем. Последняя его книга была французская. Verger. Он устал от языка своего рождения. <...> Он устал от всемощности, захотел ученичества, схватился за неблагодарнейший для поэта из языков - французский ("poesie") - опять смог; еще раз смог; сразу устал. Дело оказалось не в немецком, а в человеческом. Жажда французского оказалась жаждой ангельского, тусветного. Книжкой Verger он проговорился на ангельском языке. Видишь, он ангел, неизменно чувствую его за правым плечом (не моя сторона)" (курсив Цветаевой) (1 янв. 1927) [с. 278].

Расхождения между поэтами становятся очевидными в середине 1930-х гг. Цветаева писала Пастернаку: "...все близкие мне - их было мало - оказывались бесконечно мягче меня, даже Рильке мне написал: Ты права, но ты жестока (нем.) - и это меня огорчало, п.ч. иной я быть не могла. Теперь, подводя итоги, вижу: моя мнимая жестокость была только - форма, контур сути, необходимая граница самозащиты - от вашей мягкости, Рильке, Марсель Пруст и Б.Пастернак. Ибо вы в последнюю минуту - отводили руку и оставляли меня, давно выбывшую из семьи людей, один на один с моей человечностью. <...> Вы "идете за папиросами" и исчезаете навсегда. И оказываетесь в Москве, Волхонка, 14, или еще дальше. Роберт Шуман забыл, что у него были дети, число забыл, имена забыл, факт забыл, только помнил ... о старшей девочке: Всё ли у нее такой чудесный голос? Но - теперь ваше оправдание - только такие создают такое. Ваш был и Гёте, не пошедший проститься с Шиллером и Х лет не приехавший во Франкфурт повидаться с матерью - бережась для Второго Фауста (или еще чего). <...> Ибо в этом вы - растратчики, ты - как "все". И будь я - не я, Рильке ко мне бы со смертного одра приехал - последний раз любить!" (<окт. 1935>) [с. 558].

В этом письме речь идет о встрече поэтов в Париже, куда летом 1935 года Пастернак приезжал для участия в антифашистском Конгрессе защиты культуры. Проезжая через Германию, Пастернак не заехал к родителям в Мюнхен, в чем его упрекает Цветаева. По ее мнению, Пастернак побоялся встретиться с родителями. В Париже Пастернак встретился с Цветаевой в кафе. Об обстоятельствах этой встречи Цветаева также с горечью напоминала ему.

"Ничего ты не понимаешь, Борис (о лиана, забывшая Африку!), - ты Орфей, пожираемый зверями: пожрут они тебя. <...> Знаю, что тебе - трудно. Но Новалису в банке тоже было трудно. И Гёльдерлину - в дядьках (няньках). И Гёте - в Веймаре (настаиваю) (<март 1936>) [3: 563].