Эволюция языка и стиля русской литературной сказки XVIII xx веков 10. 02. 01 русский язык
| Вид материала | Автореферат |
- Тюркские лексические элементы в русской лингвографии XVIII xx веков 10. 02. 01 русский, 971.75kb.
- Киянова ольга Николаевна Заведующая кафедрой, 27.74kb.
- Программа элективного курса "Деловой русский язык", 60.38kb.
- Особенности литературной сказки. Сказки Г. Х. Андерсена, 84.48kb.
- Особенности функционирования категории числа имён существительных с потенциально полной, 340.8kb.
- Русский язык общие сведения о языке, 1950.63kb.
- Примерные программы вступительных испытаний в высшие учебные заведения русский язык, 596.19kb.
- Современный русский язык как предмет научного изучения. Объем понятия «современный, 255.94kb.
- Учебная программа для общеобразовательных учреждений с русским языком обучения, 43.61kb.
- 1. общие характеристики и понятия: русский язык, СОВРЕМЕННЫЙ русский язык, национальный, 742.9kb.
И наконецъ, такимъ невиннымъ ремесломъ
Доползъ до степени извстна человђка...
[Дмитриев, с. 111];
Три девицы под окном
Пряли поздно вечерком [Пушкин, с. 313].
При этом время окончания действия и существования результата является неопределённым ― неважно или неизвестно, когда это было: «За некоторыми исключениями, мы никогда не знаем ― далеко ли отстоит сказочное действие от времени, в котором сказка слушается. Сказка начинается как бы из небытия, из отсутствия времени и событий...» [Лихачев 1999: 22].
На фоне общей временной неконкретности прошлого встречаются и контексты с семантикой фиксированной локализованности: «^ Королевич после своего бракосочетания жил у короля, отца своего, шесть месяцев, а потом стал проситься, чтоб его уволили в женино государство» [Тимофеев, с. 126-127]. Подобные высказывания отчасти разрушают общий ровный стиль повествования, существующий в рамках временной неконкретности.
Примеры, представляющие категориальную ситуацию временной нелокализованности, единичны: «Время от времени она смотрелась в него, видела своё симпатичное, чисто умытое личико ― но её не замечал никто» [Петрушевская, с. 20]. Здесь представлен такой тип временной нелокализованности, как обычная повторяемость.
Обращают на себя внимание глаголы прошедшего времени несовершенного вида в значении «сказового» действия, которое было характерно для русского народного эпоса, поскольку в современной речи употребление прошедшего несовершенного вида в указанном значении встречается крайне редко. Примеры такого употребления мы находим лишь в сказках XVIII и XIX веков: «Когда они пришли в царские палаты, Царь-девица вышла встречать Ивана-царевича; принимала его за белые руки, сажала за столы дубовые...» [Лёвшин, с. 87]; «А медведиха осержалася, / На дыбы подымалася» [Пушкин, с. 310-311]. Данная форма НСВ глагола обозначает действие, достигшее результата, но, в отличие от формы СВ, представляет это действие растянутым, как бы замедленно протекающим на глазах читающего от начала до конца (не случайно все приводимые в качестве примеров глаголы обладают характеристикой наблюдаемости). Также представление действия обусловлено общей установкой сказки на неспешность повествования. Значение «сказового» действия характеризует момент возникновения результата как определённый, а сам результат ― как сохраняющийся до какого-то момента в прошлом, в частном случае, до того момента в прошлом, когда он отменяется очередным действием в цепочке следующих друг за другом действий. Вообще, обозначая последовательность событий, формы прошедшего сказового НСВ играют в повествовании роль «событийных двигателей». В русской литературной сказке эта форма является приёмом создания фольклорного колорита.
Форма глаголов прошедшего времени совершенного вида выражает значение «единичное действие в прошлом, достигшее результата» [Гловинская 1989: 100]. Большинство глаголов прошедшего времени совершенного вида ― в аористическом употреблении ― обозначают прошедший факт без указания на наличный результат прошедшего действия. Аористическое употребление обычно при повествовании о сменяющих друг друга фактах, что является характерной чертой сказки: «...а Иван-королевич слез с своего коня и привязал его, а сам взошёл в ту избушку и увидел в ней сидящую Бабу-Ягу...» [Тимофеев, с. 122].
В повествовательных фрагментах текстов авторы используют одновременные глагольные формы, что позволяет создать ровную повествовательную интонацию:
^ В сени вышел царь-отец.
Все пустились во дворец.
Царь недолго собирался:
В тот же вечер обвенчался.
Царь Салтан за пир честной
Сел с царицей молодой;
А потом честные гости
^
На кровать слоновой кости
Положили молодых
И оставили одних [Пушкин, с. 314].
Динамика повествования, столь необходимая жанру сказки, усиливается перечислительной интонацией, рождаемой множественными однородными сказуемыми, выраженными глаголами прошедшего времени:
^ И Ваничка сђдой,
Простясь съ женою молодой,
Въ карету съ помощью двухъ долгихъ слугъ втащился,
Сђлъ, крякнулъ, покатился [Дмитриев, с. 112];
Действие до момента речи обозначает и форма глагола настоящее историческое, которое «используется в рассказе о прошлом как средство образной актуализации прошедших событий» [АГ-80: 632]:
^ Поехал и видит колодезь. Поспешно
Спрянув с коня, заглянул он в него: он полон водою
Вплоть до самых краёв; золотой на поверхности ковшик
Плавает [Жуковский а, с. 157].
Настоящее историческое, основная функция которого ― актуализировать прошедшие события, характерно для устной речи в условиях непосредственного общения. Соответственно в художественной литературе она используется в прямой речи персонажей: «Один из придворных господ выдумал для того вот что: он пришёл к царю Гестону и ему сказал: «Милостивейший государь! Любезные ваши зятья похваляются, будто бы могут они достать вашему величеству яблонь золотую...» [Лёвшин, с. 109]. Вместе с тем настоящее историческое используется и в авторской речи, при этом автор представляет действие как бы происходящим на его глазах. В русской литературной сказке настоящее в речи автора используется в основном в описаниях. Описания, столь не характерные для русской народной сказки, прочно занимают свои позиции в литературных произведениях жанра. В текстах XVIII века они еще очень локальны. Так, в «Сказке о Иванушке-дурачке» В. Лёвшина встречаем краткое описание коня: «Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом, а из ноздрей пламя пышит» [Лёвшин, с. 104]. А.С. Пушкиным созданы ставшие классикой образцы описаний в сказках:
^ В синем небе звёзды блещут,
В синем море волны хлещут;
Туча по небу идёт,
Бочка по морю плывёт [Пушкин, с. 316].
Глаголы настоящего времени в описаниях создают эффект приближения изображаемого к читателю.
Единичное действие в прошлом, достигшее результата, выражается и формами глаголов будущего времени СВ и повелительного наклонения СВ. Они обозначают внезапно наступившее в прошлом действие, результат которого возникает в определённый момент. Результат актуален для прошлого и неизвестно, сохраняется ли он до момента речи. При этом внезапность действия по-разному представлена этими формами. М.Я. Гловинская отмечает, что формы будущего СВ представляют действие как быстрое, мгновенное. В конструкции с ним употребляются лишь глаголы, обозначающие действие, которое может быть моментальным, и недопустимы глаголы, обозначающие постепенное накопление результата [Гловинская 1989: 108]. Нужно отметить, что русская литературная сказка имеет примеры глаголов будущего времени СВ как с семантикой моментальности, так и длительности (семантику длительности формирует контекст, например, когда есть конкретизатор времени, указывающий на период):
^ Набђгаясь въ саду, уставши отъ забавъ,
И бросясь на постель, займусь Шехеразадой! Какъ сказки я ея любилъ! [Дмитриев, с. 118];
Как царица отпрыгнет,
Да как ручку замахнёт,
Да по зеркальцу как хлопнет,
Каблучком-то как притопнет! [Пушкин, с. 346].
Формы повелительного наклонения СВ представляют действие как неожиданное, но при этом его результат в действительности не обязательно должен возникать мгновенно. Он может накапливаться постепенно; последнее остается неизвестным говорящему, он воспринимает результат и в этом случае как неожиданный: «Однажды с Рукодельницей беда приключилась: пошла она на колодец за водой, опустила ведро на верёвке, а верёвка-то и оборвись; упало ведро в колодец» [Одоевский, с. 151]. Примеры такого употребления создают ощущение, что действие произведено некстати, является нежелательным для участников ситуации.
Значение внезапно наступившего действия является своеобразным маркером жанра сказки. Оно реализуется в повествовательных моментах, придаёт динамичность рассказыванию, а порой иллюстрирует новый поворот в сюжете.
Глаголы будущего времени, обозначая действия, которые совершаются после момента речи, в стиле художественной литературы участвуют в создании временной перспективы: «И когда они тихо состарятся, то, может быть, разобьют зеркальце вдвоем и выйдут в мир ― никому не известные, мирные старички, и поселятся в маленьком городке...
Но до этого еще далеко» [Петрушевская, с. 26].
В большинстве случаев на предстоящее действие указывают глаголы, включённые в прямую или косвенную речь персонажей: «^ Сын его подошёл и сказал: «Милостивый государь мой батюшка! Езда моя не принесёт вам никакого удовольствия...» [Тимофеев, с. 121]; «Профессору стало тошно, и он сказал, что сейчас найдёт место, где в прошлый раз обнаружил древнее знамя» [Петрушевская, с. 89]. Тогда проявляется их семантика «будущее в прошлом».
Начиная с XVIII века, автор не только излагает сюжет сказки, он может ввести образ рассказчика (этот приём встречаем у И.И. Дмитриева, Н.М. Карамзина, В.Ф. Одоевского, В.И. Даля, Л.С. Петрушевской), к тому же автор сам свободно общается с читателем. Таким образом, будущее время выходит за рамки сюжета, повествующего о прошлом, и рисует временную перспективу:
^ Но сколько нужно словъ,
Чтоб все пересчитать, друзья мои любезны!
Не лучшель вамъ я угожу,
Когда теперь одну изъ сказочекъ скажу?
[Дмитриев, с. 119];
«А теперь вернёмся к Елене Прекрасной» [Петрушевская, с. 11]. При этом результативность действия ― важное условие сказки.
Особое внимание на себя обращает семантика «вневременное», один из типов временной нелокализованности. Временная обобщённость («вневременность», «всевременность») – наивысшая степень генерализации ситуаций в высказываниях типа сентенций, пословицах, суждениях о постоянных закономерностях. В жанре русской литературной сказки этот смысловой компонент реализуется 1) в узуальном значении будущего времени: «Здесь уже, наверно, проявился его характер коллекционера, а настоящий собиратель умрёт с голоду, но любимую вещь не продаст» [Петрушевская, с.188]; 2) в узуальном значении настоящего времени НСВ, которое, в свою очередь, имеет две разновидности: «иногда / обычно делать» (собственно узуальное) и «иметь свойство». Например, у И.И. Дмитриева каждая сказка имеет вступление, содержащее какие-либо размышления. В них есть сентенции, включающие глаголы настоящего времени, имеющие характеристику нелокализованности: «...а были, небылицы, / Я знаю, старикамъ разглаживаютъ лицы...» [Дмитриев, с. 111]; «Всё старится: остылъ любовный жаръ и въ нихъ...» [Дмитриев, с. 106].
Приём включения вневременного, всевременного помогает выделить фрагменты речи-рассуждения на фоне общего повествования. Он не типичен для фольклорной сказки. Следовательно, в литературной сказке он проявляется как элемент эволюции. Читателя держат в напряжении при восприятии активно развивающегося сюжета, при этом изображаются мысли и чувства автора и героев.
Видо-временные формы глагола включаются в системные связи с лексическими конкретизаторами времени. Так, формы глаголов прошедшего времени, а также другие временные формы, выступающие в значении прошедшего времени, замыкают цепь с лексемами и сверхсловными номинациями с семантикой временной неопределенности, выстраивая в рамках жанра сказки повествование, относящееся к неопределенному прошлому, что, как уже отмечалось, является жанрообразующим фактором, например: «Долго ли, коротко ли, возвратился благополучно старичок на тот самый берег, где повстречался с мамушкой Варварушкой...» [Телешов, с. 12].
В организации текста сказки одним из важнейших элементов является пространство. Художественное пространство многомерно. Основными его типами в сказочном тексте являются: пространство, приближенное к реальному, фантастическое, социальное, точечное, психологическое. Эти разные типы пространства совмещаются, создавая гибридные варианты.
Пространство, приближенное к реальному, рисуется с максимальной правдоподобностью, оно ассоциируется в первую очередь с открытым географическим пространством. Открытое пространство, характеризующееся отсутствием границ, в русской языковой картине мира обозначается как «родные просторы». В силу своей обширности оно разнообразно, что отражается в его лексических маркерах: «лес», «поле», «река», «горы». Это те географические компоненты, которые привычны глазу русского человека: «Обошел Федот сто лесов, сто болот, да токо все зазря: ни куропатки, ни глухаря!» [Филатов, с. 12].
Сужаясь, реальное пространство фокусируется на доме, жилище человека, трансформируясь в другую свою разновидность — точечное пространство. В ряду конкретизаторов точечного пространства особое место занимает лексема «храм», свидетельствующая о православности, о вере в Бога как устроителя человеческой судьбы авторов литературных произведений (А.С. Пушкин, П.П. Ершов). Храм и дом символизируют центр устройства человеческого бытия.
Пространство землянки, дома, избы, терема, палат, квартиры приобретает социальную окраску. Указанные лексемы обозначают обжитое, привычное для человека пространство. К социально маркированным конкретизаторам относятся также лексемы «деревня», «село», «город», «столица», «страна».
Пространству, приближенному к реальному, противопоставляется в сказке пространство фантастическое. Его главное отличие в том, что оно населено вымышленными существами, наполнено волшебными предметами. В волшебной сказке оно часто выступает в образе «Иного царства».
Для указания на реальное и фантастическое пространства авторы сказок используют традиционные речевые формулы, известные еще в фольклоре. «В некотором царстве, в некотором государстве...» (реальное пространство) живет главный герой изображаемых событий, и однажды он отправляется «в тридевятое царство, в тридесятое государство...» (фантастическое пространство), после чего неизбежно обретает лучшую долю. В качестве лексических единиц, обозначающих фантастическое пространство, отмечены «море», «море-окиян», «небо», «луг», «дерево»; слова «степь» и «лес» обозначают пространство пограничное между миром реальным и «иным».
Ономастическое поле русской литературной сказки располагает специфическими конкретизаторами реального и фантастического пространств — топонимами, большинство из которых реальные (Москва, Петербург, Вятка, Крым и другие); кроме этого, вычленяются вымышленные топонимы (Буян, Мань-Вань) и условные (город Н. и подобные). Основные их функции: номинативная, выделительная, характеризующая.
Психологическое пространство литературной сказки, по сравнению с фольклорными образцами жанра, эволюционировало в сторону увеличения. Психология литературы — один из малоизученных аспектов филологических исследований, в то время как он дает представление не только об общих особенностях изображения внутреннего мира человека, но и о тайне души писателя. Психологическое пространство создается в текстах писателей, работающих в рамках разных литературных методов, однако особое внимание контексту эмоций уделяют писатели-романтики (В.А. Жуковский, А. Погорельский).
Взаимосвязь психологического пространства и времени проявляется особым образом — в «растягивании» времени сказки в момент описания эмоционального состояния персонажей.
Тексты литературных сказок содержат богатый языковой материал, эксплицирующий эмоции. Основную его часть составляют лексические номинации чувств и их проявлений («страх», «любовь», «опечалиться», «ужаснуться» и др.). В качестве выполняющих явно выраженную эмотивную функцию выступают и языковые единицы грамматико-стилистического уровня: восклицательные, вопросительные, неполные предложения. Особый интерес представляют имплицитные способы выражения чувств, иносказательно маркирующие эмоции, - лексемы «сердце», «слезы», «душа» и другие. Они изображают физические состояния («лицо побелело», «аж потом высыпал испуг») и действия («а и пуще того завопит истошным голосом: больно страшен был лесной зверь, чудо морское») персонажей.
В качестве условной классификации языковых маркеров психологического пространства принято деление их на три группы: языковые единицы, обозначающие чувственно-нейтральные состояния, языковые единицы, обозначающие положительные чувства, языковые единицы, обозначающие отрицательные чувства. Анализ лексических маркеров психологического пространства показал, что герои сказок испытывают преимущественно отрицательные чувства, что отражает реальный психический потенциал человека, а также усиливает эмоцию радости, приходящую на смену негативному чувству, явленному как следствие встречаемых препятствий.
Психологическое пространство совместимо как с реальным, так и с фантастическим пространством сказки.
Пространственный компонент русской литературной сказки весьма оригинален. Он представлен двумя моделями. Первая характеризуется тем, что пространство, приближенное к реальному и пространство фантастическое существуют отдельно, находясь в отношениях противопоставленности в сюжете сказки. В произведениях, построенных по второй модели, фантастическое пространство накладывается на реальное, создавая тем самым ощущение возможности чудес в обыденной жизни человека. Часто в сказках, построенных по второй модели, в силу «приземленности» повествования, приближенности к читателю, присутствует явно выраженный дидактический компонент.
Все наблюдения и выводы, касающиеся времени и пространства, получены в результате анализа языкового материала, репрезентирующего данные категории. Рассмотрение семантики, стилистики, прагматики лексем, сверхсловных номинаций, морфологических форм, синтаксических конструкций (отдельно взятых и в системе), обозначающих и выражающих время и пространство, дает интересные и значимые сведения о свойствах этих категорий, функционирующих в рамках жанра и создающих особый стиль русской литературной сказки.
^ Третья глава «Языковая организация русской литературной сказки» посвящена описанию лексических, морфологических и синтаксических единиц текстов русской литературной сказки в эволюционном аспекте, с учетом исторического развития национального языка и с учетом основных этапов жанрового развития.
Жанры любой степени композиционной и стилистической сложности, жесткости, абстрактности маркируются определенным набором языковых средств, вследствие чего они лингвистически узнаваемы. Что касается жанров художественной литературы, наиболее яркими их знаками являются лексические единицы (вследствие наибольшей пластичности лексики как подсистемы языка) и фразеологические единицы (вследствие их семантико-грамматической устойчивости, экспрессивности, наличия потенциала к аккумуляции национально-культурного компонента их смыслообразования), выражающие ключевые моменты жанровой картины мира.
В качестве единиц семантических полей, связанных с инвариантными мотивами жанра сказки и его основными тематическими комплексами, выступают лексема «сказка» как универсальный показатель жанра, лексемы тематической группы «волшебное», «чудесное», обозначающие сказочные, необычные явления, волшебных помощников, волшебные предметы. Номинации мифических персонажей, характерные для первичного жанра, а также имена героев русских народных сказок Иван, Гвидон и другие сохраняют основную сказочную фольклорную семантику, однако некоторые изменения в их значениях происходят за счет включения дополнительных сем, связанных с расширением функций героев в литературной сказке. Связь с жанром-«прототипом» осуществляют также многочисленные фольклорные эпитеты, яркое лингво-поэтическое средство, являющееся одним из значимых компонентов тропеической системы исследуемого жанра.
В литературной сказке используются три вида фольклорных сказочных формул: инициальные, медиальные, финальные. В силу своей устойчивости многие из них причисляются к фразеологизмам, являющимся своего рода кладовой, содержащей сгустки мыслей, выраженных в краткой форме, что объясняет их устойчивость, востребованность как в языке вообще, так и в определенном речевом жанре в частности. Наиболее употребительна в литературной сказке инициальная формула «жили-были» и ее варианты. Традиционные финальные формулы встречаются редко. В большинстве случаев используются различные модификации фольклорной финальной формулы:
^ Во дворце же пир горой:
Вина льются там рекой;
За дубовыми столами
Пьют бояре со князьями.
Сердцу любо! Я там был,
Мед, вино и пиво пил;
По усам хоть и бежало,
В рот ни капли не попало [Ершов б, с. 95].
Внутренние (медиальные) формулы русской народной сказки активно функционируют и в сказке литературной:
^ А садъ ― повђритель? - не только описать,
Иль въ сказкђ разсказать,
Но даже и во снђ его намъ не видать!
[Дмитриев, с. 134].
Одни из них («откуда ни возьмись», «за тридевять земель», «куда глаза глядят» и так далее) пополнили фразеологический фонд русского языка. Другие («утро вечера мудренее», «скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается» и другие) вошли в состав русских пословиц и поговорок. Но те и другие сохраняют свою фольклорную семантику, то есть выполняют в литературной сказке функцию «специального сигнала сказочного текста» (Н.М. Гаврилова).
Все сказочные формулы, независимо от их основных функций, в художественном тексте выполняют дополнительную функцию: в силу своей принадлежности к народной сказке и общеизвестности они служат своеобразными «сигналами» сказочности. В этом заключается национально-культурная специфика их семантики.
Исследование эволюции жанра в лингвистическом аспекте выступает как исследование по истории языка: можно проследить во времени становление явлений, концептуализированных лексикой и грамматикой. Исторические изменения в лексическом составе русской литературной сказки и эволюция ее грамматического строя обусловлены, в первую очередь, естественным процессом развития языка XVIII – XX веков, основные тенденции которого отражались в языке художественной литературы. Жанровая обусловленность языковых изменений в сказке также очевидна.
В период формирования и начального развития русской литературной сказки 1750-х – 1820-х годов наблюдается несколько хаотичное, стилистически нестройное языковое оформление. Жанр сказки как содержательная форма, определенно, не укладывается в рамки классицистической поэтики. Стихотворная сказка тяготела к выходу за пределы классицизма. В ней проявилась свободная, непринужденная, шутливая манера повествования, ее «простой», или «забавный» слог открывал широкий доступ в поэзию для живого, разговорного языка. Прозаическая сказка сборников, ориентированная на фольклор, а значит и на народную речь, включала, в свою очередь, книжные элементы.
Таким образом, наряду с разговорно-просторечной лексикой, перемежающейся диалектизмами, разговорными фразеологизмами и поговорками, функционирует в сказках высокая, поэтическая лексика, мифологизмы:
^ Уж ритор мой высоко
Вздымает горду бровь;
Уже подъемлет око
На нежную любовь.
Пришла зараза вновь,
Его вспылала кровь [Аблесимов, с. 125].
Вместе с этим лексико-стилистическую организацию сказки составляют канцеляризмы:
В приказе как судьи сидели
И важность, как и все, казать хотели,
В дела глядели,
Да только ни о чем понятья не имели,
Так дел вершить и не умели.
Проворный секретарь, овсяное зерно,
Им скажет что черно,
Судьи по сказкам-то таким и признавали;
В другой раз то ж зерно им скажет что бело,
Уверить тех судей и в том не тяжело
[Аблесимов, с. 143].
Исконно русская лексика соседствует с заимствованной: «Для этакой науки / К профессору не лезь, / Имей топор да руки, / Так мастер тут и весь» [Херасков, с. 70]. Каждый из перечисленных лексических компонентов выполняет свои стилистические функции, которые использованы авторами сказок в дальнейшие периоды.
Особое внимание обращает на себя разговорная лексика с эмоционально-экспрессивной окраской: «Дурак им сказал: «Дайте мне хоть корзинку, я пойду в лес да грибов вам наберу» [Лекарство от задумчивости, с. 105]. Она выполняет характерологическую функцию и является устойчивым стилевым компонентом сказки на протяжении всего времени ее существования.
Система формообразования слов всех частей речи литературной сказки этапа ее формирования отражает систему форм слов во второй половине XVIII века. Наблюдается смешение стилистических вариантов словоформ при незначительном преобладании разговорных.
Начальный этап развития авторской сказки совпадает с периодом формирования современных синтаксических норм. В новеллистической стихотворной сказке обнаруживается множество синтаксических приемов высокого стиля, к которым относится употребление сложных предложений, предложений с однородными членами, с причастными и деепричастными оборотами, предложений с обращениями. Выразительности речи способствуют предложения, носящие характер риторических вопросов и восклицаний, а также инверсия, повторы, синтаксический параллелизм и др. Довольно много в текстах исследуемого жанра синтаксических конструкций, представляющих низкий стиль. Это простые, неполные предложения, односоставные синтаксические конструкции.
В 1830-е годы, в пушкинский период эволюции жанра, были упорядочены, отточены языковые и стилевые черты русской литературной сказки. Проходивший в эту эпоху процесс демократизации русского языка проявился в ориентации литературы на народность. На языковом уровне это выражается в использовании разговорной, просторечной, диалектной, народно-поэтической лексики. Наблюдается тенденция упрощения синтаксических конструкций.
Особую значимость имеет общая стилевая картина сказки в этот период, поскольку она содержит некие базовые модели, используемые в дальнейшем авторами сказок. Стиль сказок А.С. Пушкина ровный, литературный. Ощущается чувство меры в использовании языковых и выразительных средств. Такое объективное отражение языковых и стилевых тенденций в будущем проявится, например, в сказках М.Е. Салтыкова-Щедрина, Л.С. Петрушевской. Стиль произведений П.П. Ершова и В.И. Даля отличает усиление элемента народности в их речевой организации. Такая тенденция найдет свое отражение в дальнейшем в стилизованных под фольклор сказках М.И. Цветаевой, Л.А. Филатова. Стремление к украшению речи, явно выраженное эстетическое начало ощущается в сказках В.А. Жуковского, В.Ф. Одоевского, А. Погорельского, позднее – Л.А. Чарской.
Стилистические приемы, выработанные в период 1830-х годов авторами сказок, будут использованы их последователями на всех этапах развития жанра. Это, в первую очередь, наличие большого пласта разговорной лексики, оценочной и безоценочной, которая, в сочетании с просторечными и диалектными словами, создает стихию живой народной речи, осуществляя взаимосвязь с фольклорной основой жанра, чему, в частности, способствует использование народно-поэтической лексики. Использование писателями принципа исторической стилизации проявляется в употреблении устаревшей лексики, являющейся своеобразным речевым сигналом предшествующих эпох. Старославянизмы используются для создания художественных образов, иногда приподнятости стиля повествования. Другие заимствования не несут особой стилевой нагрузки. Основными функциями мифологизмов являются обозначение мифологических персонажей и характеризация (в случае употребления в составе приема сравнения).
Из морфологических средств стилистически наиболее выразительными оказываются глагол как часть речи, выражающая действие, – основной сюжетный двигатель сказки, существительное, употребляемое в качестве номинации персонажей, предметов, явлений, которые, в свою очередь, нуждаются в характеризации, возможность которой дают имена прилагательные.
Процесс демократизации языка проявляется в активном использовании простых предложений, часто неполных. Они употребляются в основном в устно-разговорной речи героев сказки. Сложные синтаксические конструкции демонстрируют особые выразительные возможности. Наиболее распространенными по типу синтаксической связи являются сложносочиненные предложения. Авторы сказок используют их для описаний природы, внешности и психических состояний героев, их действий. Достаточно высокий процент употребления в литературной сказке имеют сложноподчиненные предложения с придаточными причины и условия, передающие, соответственно, причинно-следственные и условные отношения. Они употребляются для определения и описания событий, передачи мыслей, раздумий героев. В бессоюзных сложных предложениях основным средством связи между частями выступает интонация; повышение роли интонации в предложении способствует его экспрессивности. Экспрессивные типы бессоюзных предложений широко употребляются в литературной сказке в стихах.
Одной из ярких выразительных черт синтаксиса сказки являются повторы, в том числе анафорические, обостряющие семантику повторяемого слова и придающие высказыванию эмоциональность. Использование однородных сказуемых, обособленных обстоятельств рождает присущую народному эпосу детализацию, повышенное внимание к каждому элементу изображаемой ситуации. В ХХ веке активно используются обособленные определения, выполняющие характерологическую функцию. Популярен прием синтаксического и психологического параллелизма с традиционным включением поэтической символики.
Особую стилистическую значимость в текстах сказок приобретает такая синтаксическая единица, как обращение. В структурном отношении обращения разнородны: они могут быть однокомпонентными, двукомпонентными, многокомпонентными. В первую очередь, они являются знаками национальной культуры. Традиционно выполняют призывную функцию, характеризующую функцию, отражают отношения между героями произведений. Интерес вызывают фольклорные обращения как знаки, символизирующие связь литературных произведений жанра с народной основой.
Особая организация языка, умелое использование художниками слова его стилистических возможностей с учетом жанровой и идейно-тематической ориентации создает высокий эмоциональный уровень речи сказок, привлекает внимание читателя, у которого пробуждается интерес к содержанию произведения через эстетическое восприятие языка.
Описание апеллятивных и ономастических именований персонажей русской литературной сказки, выступающих в системе как стилевой компонент жанра, представлено в