Н. М. Фортунатов история русской литературы конца XIX начала XX века лекция

Вид материала

Лекция

Содержание Контрольные вопросы

Подобный материал:

• М. В. Ломоносова факультет журналистики кафедра истории русской журналистики и литературы, 672.12kb.
• Традиции «идеологического романа» Ф. М. Достоевского в русской прозе конца ХIХ начала, 632.99kb.
• Кисель Натальей Алексеевной. Ответственный редактор канд филол наук Е. В. Белопольская, 424.64kb.
• Список литературы по дисциплине Основная литература: История русской поэзии: в 2-х, 143.04kb.
• «пушкарях», 75.43kb.
• Лекция учителя, 121.97kb.
• Мифопоэтические аспекты жанровой эволюции в русской литературе конца XIX начала, 707.98kb.
• Курс лекций по русской литературе конца XIX начала XX века для студентов факультета, 1755.86kb.
• История зарубежной литературы конца XIX начала XX века, 44.21kb.
• Руководство по изучению дисциплины «история русской литературы III трети XIX века», 349.98kb.

Л.Н. Толстой (1828-1910). Начало творческого пути

Когда речь заходит о Толстом, прежде всего поражает масштаб его личности. Это был человек ренессансного склада, хотя и рожден Россией. Он писатель-беллетрист, работавший с успехом во всех прозаических жанрах: его перу принадлежат рассказы, повести и три гениальных романа - "Война и мир", "Анна Каренина", "Воскресение"; драматург, создавший народную трагедию "Власть тьмы", комедию с острым сатирическим направлением "Плоды просвещения", драму "Живой труп"; философ-утопист; богослов, выступивший с рядом произведений, истолковывавших вопросы веры ("Царство Божие внутри вас", "В чем моя вера", "Исповедь" и

др).

Толстой - глубокий исследователь вопросов эстетики, создавший свою теорию творчества и художественного восприятия: трактат "Что такое искусство?"(1898); педагог со своей концепцией школьного образования (см. статью "Кому у кого учиться писать, крестьянским ребятам у нас, или нам у крестьянских ребят?"); яркий литературный критик (статьи: "Предисловие к сочинениям Ги де Мопассана", "Предисловие к "Крестьянским рассказам" С.Т. Семенова", "Предисловие к роману В. фон Поленца "Крестьянин", "О Шекспире и о драме", "Послесловие к рассказу Чехова "Душечка"); публицист ("Рабство нашего времени", "Так что же нам делать", "Николай Палкин" и др.) С ним связан редчайший случай в искусстве: еще при жизни он был назван гениальным писателем; обычно слава запаздывает и приходит к автору, когда сам он, как правило, отправляется в мир иной. С Толстым этого не произошло.

Не преувеличивая, можно сказать, что Толстого в России знали все: если не как писателя (громадная часть населения, в особенности крестьянство, была неграмотной), то по легендам и устной молве как проповедника-моралиста. В Ясную Поляну приходили люди за словом истины.

В чем причины такой громадной популярности? Помимо его идей, волновавших современников, сама личность Толстого была необычной. За его плечами, как у Пушкина, была многовековая история. Род Толстых - один из древнейших в России. По линии отца летописные упоминания относятся к XVI веку, есть сведения из эпохи Ивана Грозного. Его предком был Петр Андреевич Толстой (1654-1729), получивший графский титул из рук Петра Великого. Мережковский (в книге "Толстой и Достоевский"), желая унизить Льва Толстого, замечает, что в его роду были заплечных дел мастера. Он имел в виду П.А. Толстого, бывшего одно время директором Тайной канцелярии, но он же действовал как крупный дипломат, отстаивающий с риском для жизни интересы России. В гербе Толстых не случайно изображен стилизованный семибашенный стамбульский замок: посол России в Турции, он оказался заточен в этой зловещей тюрьме, куда заключались султаном особо опасные преступники. (В.Г. Короленко более века спустя, в голодный 1892 год, путешествуя по Лукояновскому уезду Нижегородской губернии и разоблачая антикрестьянскую политику властей, иронизировал: будь их воля, они заключили бы его в семибашенный замок!)

По материнской линии (князей Волконских) отдаленным предком Толстого был князь Черниговский Михаил, причисленный православной церковью к лику святых за мученическую смерть в Золотой Орде (не отступился от веры и обычаев Родины). Парадоксальность ситуации заключалась в том, что его потомок, граф Лев Толстой, в 1901 году был отлучен от церкви! Картина, изображающая генеалогическое древо князей Болконских, которую с улыбкой рассматривает князь Андрей в "Войне и мире", в действительности существовала. Это не художническая выдумка. Она действительно была в барском доме в Ясной Поляне и только позднее оказалась утраченной. Родовые корни Толстого - древнейшие. Исследователи его родословной пришли к выводу о том, что Пушкин приходился ему "четвероюродным дядей".

Стало быть, не только история, но и многовековая культура стояла за плечами Льва Толстого. Своего рода наследственность, культурные и исторические гены.

Но ведь мы знаем: всем, чего добивается гений, он обязан только самому себе. Тогда нам нужно обратиться к фактам уже его духовной биографии, а следовательно, к его дневнику. Это стенограмма его души, он никогда с ним не расставался. В 1844 году Толстой, 16-ти лет, отправляется в Казанский университет, в то время один из лучших университетов России, и поступает сначала на факультет восточных языков, а затем переходит на юридический факультет. Любопытно, что в момент поступления Толстого в университет ректором его был Н.И. Лобачевский, великий математик, имя которого носит сейчас Нижегородский государственный университет. Дневник (подробно стал вестись с 1847 года) сыграл громадную роль в формировании ранней писательской направленности Толстого и выполнял несколько функций. Во-первых, самовоспитания или, по словам Толстого, самосовершенствования. Молодой Толстой ставил перед собой одну за другой нелегкие задачи и тщательно следил за их выполнением. Но так как он сделал себя объектом самых пристальных наблюдений, то эта нравственная работа, работа "для себя" становилась работой "для других", для будущих читателей. Ведь он постепенно вырабатывал способность психологического анализа, умение постигать тончайшие движения души. "Чем глубже самого себя зачерпнешь, - говорил он позднее, - тем лучше для читателей".

Во-вторых, дневник становился для автора своеобразной кладовой памяти. Толстой неутомимо вносил в него все новые и новые наблюдения и нередко затем, по его словам, "грабил" дневник и записные книжки, работая над тем или иным произведением. Стефан Цвейг в книге "Великая жизнь" говорит о бесконечно точной его памяти и добавляет при этом: "Ничто не стирается в ней твердым напильником лет". И напрасно все-таки добавляет эту подробность: именно стирается и очень часто и быстро стирается. Непосредственные наблюдения, несущие в себе множество тончайших оттенков, обертонов смысла, эмоциональных красок, тускнеют, лишаются вскоре своей выразительности, яркости. Даже хорошо тренированная память оказывается бессильной перед временем.

Дневник Толстого схватывал драгоценные мгновения жизни и фиксировал их по горячим следам событий. Приведу только два примера. Князь Андрей Болконский, почитатель Монтескье, как он говорит о себе, вступает в спор со Сперанским по поводу одного из основных положений "Духа законов" и утверждает, что мысль, изложенная в этом сочинении, свидетельствующая о том, что основание монархии есть честь, кажется ему "несомненной". Но ведь это дневниковая запись Толстого еще молодых студенческих лет, оставленная в его дневнике 1847 года : "Montesquieu" признавал только одну честь основанием (principe) монархического правления..." Или, прочитав статью критика Дружинина, замечает в дневнике 1856 года: "Его слабость, что он никогда не усомниться -не вздор ли это все". Однако вспомним, как тот же князь Андрей, наблюдая за Сперанским, делает для себя вывод: "Видно было, что никогда Сперанскому не могла прийти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя все-таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли все то, что я думаю, и все то, во что я верю". Читатель и не предполагает, сколько годами накапливаемых наблюдений, приходилось автору порой вложить в какую-нибудь короткую фразу его творения, реплику, "мимолетную" деталь.

В-третьих, на страницах дневника появляются первые попытки осуществления уже самих художественных замыслов. Он рано начал печататься (повесть "Детство" была опубликована в 1852 году, когда ему было 24 года), но еще раньше начал писать. В этом секрет успеха его литературного дебюта, когда перед читателями вдруг появился уже вполне сложившийся писатель со своим "почерком", своими приемами, никогда прежде не существовавшими в русской литературе. Наконец, в-четвертых, с дневниковых записей стала вырабатываться оригинальная система эстетических представлений Толстого, стремившегося к тому, чтобы открыть перед читателем возможность с наибольшей интенсивностью, эмоциональностью использовать свой жизненный опыт, дорисовывая картину, которую ему показывает художник, так, как ему подсказывает его чувство правдивого. Он создавал свои гениальные произведения не только благодаря интуиции и художественному дару, но и потому, что отдавал себе отчет в истинных законах искусства, законах творчества и читательского восприятия. Один из героев повести Бальзака "Неведомый шедевр" говорит: "Художник должен рассуждать только с кистью в руках!" Толстой так и делал: он рассуждал об искусстве, творя шедевры.

Необычно начался и творческий путь Толстого. В 1851 году он уехал Кавказ в действующую армию, поступив на службу волонтером. Вскоре он станет офицером-артиллеристом и единственным среди писателей, кто прошел три кровавых военных кампании. Сначала была станица Старогладковская (это нынешняя Чечня), затем, по его настойчивым требованиям, весной 1854 года он переведен в Дунайскую армию, где ему пришлось столкнуться уже не с плохо вооруженными и разрозненными отрядами Шамиля, а с регулярными турецкими войсками; в ноябре того же года он оказался в осажденном Севастополе, на самом гибельном месте обороны - 3-м бастионе, и тоже по его рапортам. Таким образом, Толстой постоянно находился на грани жизни и смерти, и только счастливые случайности сохранили для русской и мировой литературы гениального писателя; он по крайней мере несколько раз, по его же собственным признаниям, должен был бы погибнуть, но остался жив. Понятно появление потрясающих, поистине толстовской силы многочисленных сцен драматического ухода человека из жизни. Чтобы описать эти десятки смертей, он должен был сотни раз пережить собственную смерть в "потрясенной душе" (Ст. Цвейг).

В станице Старогладковской (1851-1854) были созданы повести "Детство", "Отрочество", кавказские рассказы "Набег", "Рубка леса", начаты "Казаки".

Литературный дебют с "Детством" (1852) оказался очень удачен. Стало ясно, что в русскую литературу вступил никому до того времени не известный автор, но уже со своей неповторимый писательской манерой. В первом же своем произведении Толстой высказался вполне как неповторимый, самобытный художник - верный признак гениального дарования. В известном смысле можно сказать, что "Детство" - это прообраз будущих произведений Толстого, в том числе и его знаменитых романов.

Уже в первой повести дает себя знать тяга автора к широким обобщениям, к философским построениям. Ведь повесть выросла из неосуществленного замысла романа "Четыре эпохи развития", который составляли отдельные части: "Детство", "Отрочество", "Юность" и "Молодость". Но в процессе работы Толстой пришел к выводу, что первый цикл становления личности заканчивается "Юностью" - своеобразным возвращением к "Детству" на новом духовном уровне наподобие диалектической триады "теза-антитеза-синтез": к счастливой поре "потребности любви и веры", соотносимой с тем же ощущением счастья, которое свойственно юности. Четвертая часть предполагавшегося романа - "Молодость" оказалась отброшенной: она не входила в это завершенное диалектическое единство.

Вторая особенность повести - предельная индивидуализация, сосредоточенность на внутреннем мире мыслей и переживаний героя. Не столько события, сколько жизнь души, тончайшие переходы чувств, состояний действующего лица занимают автора. В "Детстве" уже дает себя знать то, что Чернышевский позднее назовет толстовской "диалектикой души".

С этой авторской задачей связано и своеобразие формы повести: дробность, дискретность повествования. В ней нет сквозного сюжета, скорее это мозаика отдельных эпизодов, рисующих что и как в тот или иной момент испытывается героем - Николенькой Иртеневым. Уже здесь, в этом приеме, сфокусированного внимания на индивидуальном, возникает свойственное Толстому ощущение почти документализма, реальности изображаемого, жизни, словно перенесенной на страницы книги. К тому же то, что происходит, отмечается порой с точностью до часа, дня или месяца. Возникает ощущение стенографии воспринимаемого, совершенной достоверности, действительности, хотя все это не что иное, как беллетристический, художественный вымысел, т.е. то, чего никогда не существовало.

Этот "обман зрения" читателей и критики, а затем и литературной науки дал себя знать сразу же после появления "Детства". Первой реакцией Толстого на публикацию повести стал его резкий спор с Некрасовым, в то время редактором "Современника", где она появилась. Некрасов изменил заглавие произведения, назвав его: "История моего детства". Впоследствии критика и литературная наука определят "Детство", "Отрочество" и "Юность" как "автобиографическую трилогию", что совершенно не соответствует истинному содержанию этих произведений. Толстой именно отмечает, что это не реальность, а сочиненная, выдуманная им жизнь, "роман", как он говорит, имея в виду неосуществленный замысел развертывания произведения (четыре эпохи развития). "Кому какое дело до истории моего (подчеркнуто Толстым. - Н. Ф.) детства?" - резко пишет он Некрасову, добавляя, что такая произвольная поправка, как и многие другие, не только "изуродовала" сам текст, но даже и его общую идею. И затем он неизменно будет повторять эту мысль. "Князь Андрей (Болконский. - Н.Ф.), - говорит он, - никто, как и всякое лицо художника, а не писателя личностей и мемуаров". А в другом случае замечает, еще более заостряя свой тезис: "Та литературная деятельность, которая состоит в описывании действительно существующих или существовавших лиц, не имеет ничего общего с тою, которою я занимаюсь".

Между тем шлейф прототипов едва ли не к каждому из его героев все более будет разрастаться. Образы его до такой степени правдивы, что у читателей и критиков возникало невольное желание рассмотреть, кто скрывается за плечами того или иного персонажа, с какого реального лица списан тот или иной потрет, - вплоть до лошади Вронского Фру-Фру в "Анне Карениной". Путаница с реальностью и художественным вымыслом произойдет и в "Севастопольских рассказах" (1855-1856), которые относили порой не к жанру рассказа, а к очеркам.

Если "Детство" и "Отрочество" принесли Толстому известность, то "Севастопольские рассказы" - подлинную всероссийскую славу. В них Толстой отразил события героической обороны Севастополя, в которой сам участвовал. В них же впервые проявились с особенной силой две идеи, которые он будет упорно разрабатывать в дальнейшем: сила русского народа, народного характера и ужас и бессмысленность войны. "Надолго оставит в России великие следы эта эпопея Севастополя, которой героем был народ русский", - пишет он, завершая первый рассказ ("Севастополь в декабре месяце"), а, открывая следующий ("Севастополь в мае"), замечает: "Вопрос, не решенный дипломатами, еще меньше решается порохом и кровью".

Другая в такой же степени важная черта "Севастопольских рассказов" заключается в том, что Толстой не только разработал, но и сформулировал в них принципы художественного изображения, которым всегда будет следовать в дальнейшем своем творчестве.

Герой всякого, создаваемого мною литературного произведения, пишет Толстой в рассказе "Севастополь в мае", "которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте его и который всегда был, есть и будет прекрасен, - правда". В полном соответствии с этой мыслью он совершил настоящий переворот в изображении войны: не в виде красочных, торжественных батальных сцен, а "в крови, в страданиях, в смерти".

Повести "Детство" и "Отрочество", военные рассказы (кавказские и севастопольского цикла) дали основание Н.Г. Чернышевскому в статье о произведениях молодого Толстого высказать ряд положений относительно его великих художественных открытий. Главное авторское достижение определяется им как "диалектика души". "Внимание графа Толстого, - пишет он, - более всего обращено на то, как одни чувства и мысли развертываются из других... он не ограничивается изображением результатов психического процесса: его интересует самый процесс, - и едва уловимые явления этой внутренней жизни, сменяющие одно другое с чрезвычайной быстротою и неистощимым разнообразием".

Чернышевский имеет в виду Тургенева и Гончарова, известнейших уже в то время писателей, имеет в виду именно их, дающих в художественной картине конечные результаты скрытого процесса психического развития вполне в духе мысли, высказанной Тургеневым: "Писатель должен быть психологом, но тайным". Толстой же делает явным как раз процесс самодвижения, саморазвития мыслей, чувств, состояний своих героев. Мгновение может быть развернуто у него в громадное пространство изображения "длящегося мига". В этом смысле он далеко опередил искусство XX столетия, например, кинематограф, дав ему возможность использовать это свое открытие, как, впрочем, и другое, принадлежащее тоже ему и высказавшееся ярко уже в ранних его произведениях, - внутренний монолог, т.е. слово героя, звучащее как бы "за кадром", не иллюстрируя его, а создавая параллельный ему и авторскому повествованию художественный ряд.

Поражает целеустремленность и целесообразность ранних поисков Толстого. Он подтверждает парадоксальное наблюдение великого романиста уже XX столетия Эрнеста Хемингуэя, во многом унаследовавшего его приемы: истинный талант всегда начинает с малых форм, и только посредственность сразу же принимается за эпопею. Толстой начал именно с малых форм. "Детство" представляло собой ряд кратких фрагментов, объединенных одним героем, затем последовали рассказы кавказского цикла и "Севастопольские рассказы". Это легко обозримое пространство повествования, воспринимаемое на одном дыхании читателем. Здесь нет возможности скрыться за хитросплетениями сюжета или сложно закрученной интригой. Если это и не рассказ "в ладонь величиной", как юмористически определял Чехов свой идеал краткости, то, во всяком случае, в нем, как на ладони, видны все достоинства и недостатки авторской работы. Для начинающего писателя это замечательное поле экспериментов и поисков, чтобы отточить свои приемы мастерства.

Затем, уже в 1856 году Толстой пишет повесть, в первоначальном замысле имевшую название "Отец и сын". Некрасов "реабилитировал" себя, если вспомнить его ошибку с публикацией "Детства", посоветовав автору - на этот раз очень удачно - изменить заглавие повести на иное: "Два гусара"; под этим именем повесть получила широкую известность. Но она, как и "Детство", представляла собой соединение всего лишь двух контрастных эпизодов и не имела сквозного сюжета. Толстой сделал еще одну попытку создать повесть ("Семейное счастье"), не имевшую успеха. И только в 1862 году он, наконец, завершил "Казаков" - классическое произведение в жанре повести: со многими действующими лицами, с развернутым сюжетом, с постановкой важнейших проблем (народ и герой, история кавказского казачества и кавказская война), с широкой панорамой быта, с обильным введением фольклорных мотивов.

После "Казаков" Толстой почти не печатается. Это спад, затишье. Но перед взрывом громадной творческой силы: он стоял у порога создания первого своего гениального романа "Война и мир".


Лекция 7

"Война и мир": история создания

"Роман "Война и мир" - высшее достижение художественного гения Толстого. Книга потребовала от автора громадных усилий, соизмеримых с ее достоинствами.

Обычно границы работы Толстого над романом определяют в 7 лет: 1963-1869 годы. Эта версия настолько утвердилась, что уже перекочевала на страницы школьных учебников. Однако она несправедлива, запутывает суть дела, рождает множество кривотолков. Сам Толстой в статье "Несколько слов по поводу книги "Война и мир" писал о 5-ти годах создания романа. Это было в 1868 году, и он не предполагал тогда, что на завершение текста потребуется еще два года такого же "непрестанного и исключительного труда при наилучших условиях жизни".

Дело в том, что в 1862 году 18-летняя девушка Сонечка Берс, дочь врача придворного ведомства, стала графиней Толстой. Ее мужу тогда было 34 года, он вошел, наконец, в тихую семейную заводь. Работа пошла веселее. Но, во-первых, она началась значительно раньше. И, во-вторых, было забыто важное обстоятельство: она никогда не продолжалась у Толстого непрерывно, без частых остановок, в особенности в ранних ее стадиях. Так было с "Анной Карениной", С "Воскресением", с другими замыслами. Ему приходилось прерывать работу, чтобы обдумать будущее развитие сюжета и не дать "завалиться лесам", как он говорил, строящегося здания романа. К тому же сам Толстой утверждал, что еще в 1856 году он принялся за повесть о декабристе, возвращающемся с семейством из ссылки в Россию. Это очень важное во многих отношениях признание. Особенность творческого процесса Толстого состоит в том, что, несмотря на исключительную силу воображения, он всегда шел от факта: это, образно говоря, была та "печка", от которой начинался танец его воображения, а затем в процессе работы он уходил далеко в сторону от него, создавая вымышленный сюжет и вымышленных лиц. Повесть о декабристе, о которой он вспомнил, - это замысел будущего романа "Декабристы" (рукописи его сохранились и были опубликованы позднее), а 1856 год был годом амнистии декабристов, когда немногие уцелевшие участники движения и не пустившие прочные корни в Сибири потянулись на родину. Толстой встречался с некоторыми из них, и его Пьер Лабазов, герой первоначальной повести, затем романа, имел реальных прототипов.

Но нужно было выяснить историю этих людей, и Толстой перешел к 1825 году, к "эпохе заблуждений и несчастий" своего героя; затем оказалось необходимым обратиться к его молодости, и она совпала со "славной для России эпохой 1812 года". Но и в третий раз он оставил начатое, потому что полагал, что характер народа и русского войска "должен был выразиться еще ярче в эпоху неудач и поражений". Действие романа "Война и мир" и начинается с 1805 года, когда в стычках с Наполеоном русские войска несли жесточайшие потери вплоть до 1807 года с Аустерлицким сражением. Таким образом, начало работы над "Войной и миром" не 1863-й, а 1856 год. Можно говорить о существовании слитного замысла: повести о декабристе, романе "Декабристы" и будущей "Войны и мира". Есть также свидетельства о том, что Толстой работал над этим постепенно меняющимся замыслом и в 1860, 1861 и даже в 1862-63-м годах. К тому же и само прославленное название - "Война и мир" - возникло очень поздно. Оно появилось только в наборной рукописи в 1857 году! До того времени было несколько наименований романа: "Три поры", "Все хорошо, что хорошо кончается", "с 1805 по 1814 год", "1805 год" (это было не заглавие всего романа, а лишь его начала, появившегося в журнальном варианте: "Русский вестник", 1865-1866 гг.). Вписанное же Толстым название романа первоначально было следующим: "Война и мip". Значение слова "мiр" совсем иное, чем "мир", структурирующее сейчас всю художественную систему по принципу контраста с понятием "война", так как "мiр" - это сообщество, народ, община трудовая жизнь. В одном из черновых набросков романа автором была использована пословица: "Mip жнет, а рать кормится", т.е. контраст был намечен в ином роде, чем сейчас, в окончательном каноническом тексте.

Итак, от современности Толстой ушел в прошлое, чтобы вновь вернуться к ней, но уже в финале нового романа, контуры которого становились для него все более четкими. Писатель собирался закончить тем, с чего он когда-то начинал свою работу. "Задача моя, - замечает он в одном из черновых набросков неопубликованного предисловия, - состоит в описании жизни и столкновений некоторых лиц в период времени от 1805 до 1856 года", "Война и мир", таким образом, при всем своем величественном размахе, и сейчас поражающем воображение, - лишь часть грандиозного и не вполне осуществленного замысла. В беглом эпилоге романа, опустив события после 1812 года, Толстой набросал сцены уже начала 20-х годов, т.е. близкого преддверия декабристского восстания. Но и в таком виде эта романная глыба, не до конца обработанная, с множеством событий и лиц, служит грандиозным примером великой творческой воли и великого труда. Не 7 лет потребовались автору, а вдвое больший срок: 14 лет! Тогда все становится на свои места: никогда ему не предстоит испытать столь могучего творческого порыва в недосягаемое, в недостижимое. Хотя и сейчас автор этого гениального романа едва ли не подобен Богу. Ведь он совершил титаническое усилие: провел своих героев с 1805 года через несколько эпох русской жизни, набросал подступ к декабрьской катастрофе 1825 года и заранее воссоздал события 1856 года (в романе "Декабристы", написанном задолго до того, как завершилась работа над "Войной и миром"). Для полного осуществления замысла потребовалась бы серия романов, наподобие "Человеческой комедии" Бальзака.

Нелепая версия о работе в течение 7-ми лет появилась потому, что текстологов, изучавших рукописи романа, подвела текстология. Они решили, что раз не сохранилось рукописей, отразивших работу 1856 года, то и работы не было! Оказалась забытой известная мысль знаменитого письма Толстого к А.А. Фету, где особенно четко высказалась парадоксальность его труда: "Ничего не пишу, но работаю мучительно... Обдумать миллионы возможных сочетаний, чтобы выбрать из 1/1000000, ужасно трудно". Однако и сохранившиеся черновики во многом превышают в объеме сам роман. Одновременно рукописи, эта правдивейшая летопись тяжелейшего труда Толстого, разрушают некоторые легенды, связанные с его работой над прославленным романом. Например, версию о том (она тоже прочно укоренилась), что Толстой семь раз переписывал "Войну и мир". Ведь ясно, что будь этот автор хоть семи пядей во лбу, он не в состоянии был бы этого сделать. Но наше преклонение перед Толстым бесконечно, и раз это о нем говорят, значит, так и есть, потому что он может все. Известный в прошлом советский писатель и функционер, сейчас совершенно забытый, поучая читателей, говорит: "Вы подумайте, Толстой семь раз переписывал "Войну и мир", - и немного подумав, добавляет, - от руки!" Он, видимо, понимает, что такое вряд ли возможно, потому что всякий раз в таких случаях возникает необходимость множества неизбежных поправок, переработок текста на каждом шагу и едва ли не в каждой фразе, цепная реакция все новых и новых изменений, которым нет конца. Словом, для писателя трудно не написать, а именно переписать написанное. Случись такое с Толстым, - и он всю жизнь писал бы один роман, так и не закончив его.

Вот почему здесь уместно сказать о том, что появление "Войны и мира" - следствие не только исключительного напряжения художественного гения Толстого, но еще и того, что он поистине гениально сумел организовать свой труд. Он оставил себе лишь творческий элемент в работе. Он никогда не переписывал, а писал по перебеленному тексту, т.е. по копии, снятой с автографа или с уже не раз скопированной перед тем рукописи, а затем она снова оказывалась у него под рукой, и вновь начинался энергичный творческий поиск. Толстой твердо выдерживал правило, усвоено им еще в работе над "Детством"; "Надо навсегда отбросить мысль писать без поправок".

Известно, какого напряжения стоила Толстому предварительная работа, как он говорил, "глубокой пахоты поля" под новое произведение. Набрасывалось множество сжатых характеристик героев, тщательно продумывался сюжет, отдельные его эпизоды. Определилась даже твердая система рубрик, по которым складывалось представление о том или ином персонаже "Войны и мира": "имущественное" (положение), "общественное", "любовное", "поэтическое", "умственное", "семейственное".

Но вот планы, кажется, окончательно обдуманы, герои начинают проявлять себя непосредственно в действии, в столкновениях друг с другом, появляются развернутые описания сцен, эпизодов, глав - и все, чему было отдано столько усилий, рушится на глазах у автора, и он уже мало считается с предварительно набросанными конспектами и планами, следя за логикой складывающихся в его сознании характеров. Вот почему Толстой нередко с удивлением отмечал, что герои его поступают так, как им свойственно поступать, а не так, как ему хочется, и что в самом деле лучше всего, когда планы вырабатываются ими, а не автором.

О том, насколько сложен был у Толстого процесс создания образа, свидетельствует история появления в романе одного из центральных лиц - князя Андрея Болконского, рассказанная самим Толстым. "В Аустерлицком сражении, - вспоминал Толстой, - мне нужно было, чтобы был убит блестящий молодой человек; в дальнейшем ходе моего романа мне нужно было только старика Болконского с дочерью; не так как неловко описывать ничем не связанное с романом лицо, я решил сделать блестящего молодого человека сыном старого Болконского. Потом он меня заинтересовал, для него представилась роль в дальнейшем ходе романа, и я его помиловал, только сильно ранив его вместо смерти"

Но рассказ этот не исчерпывает всей истории создания образа. Для самого Толстого даже в мае 1865 года, когда писалось письмо, он во многом еще оставался неясен. В одном из конспектов князь Андрей превращался в "кутилу русопята", в других черновиках подробно разрабатывалась тема ссоры отца и сына по поводу женитьбы князя Андрея на "ничтожной дочери помещика", в-третьих он вызывал на дуэль Ипполита Курагина, назойливо преследовавшего "маленькую княгиню". Главное же затруднение состояло в том, что характер героя был лишен развития, игры света и теней, создавалось представление о неизменно холодном, чопорном, заносчивом щеголе-аристократе, над привычками которого подсмеивались окружающие. Даже опубликовав "Тысяча восемьсот пятый год" в журнале "Русский вестник", Толстой писал А.А. Фету в ноябре 1866 года о том, что князь Андрей "однообразен, скучен и только un homme comme il faut", и что характер героя "стоит и не движется". Лишь к осени 1866 года, когда заканчивалась работа над первой редакцией романа, образ князя Андрея окончательно определился и прежняя трактовка героя оказалась отброшенной. Вернувшись к журнальному тексту "Тысяча восемьсот пятого года" в 1867 году, при подготовке первого издания романа, Толстой постепенно стирает черты презрительной небрежности, холодности, развязности и лени, отличавшие прежде князя Андрея. Автор уже иначе видит своего героя. Но какой долгий путь пройден! И ведь это один только персонаж, а их в романе более пятисот.

Нередко случалось так, что в процессе работы некоторые из них оказывались переосмысленными, как это было, например, с Ипполитом Куракиным (в ранних черновиках Иван Курагин), в котором по первоначальному замыслу не было и тени тех черт физического и умственного вырождения, какими окажется позднее наделен этот герой - типичный представитель "придворных лакеев и идиотов".

Далек от окончательного варианта образ Пьера Безухова, то же самое следует сказать об Анне Павловне Шерер, княгине Друбецкой, вызывавших в начале работы над романом очевидную симпатию автора. Даже Наташа Ростова в первых черновых вариантах порой мало чем напоминает ту "волшебницу", какая со временем появится на страницах романа. В многочисленных набросках с бесконечными авторскими поправками перед нами вырисовывается труд величайшего художника мировой литературы.

Толстому предстояло обработать в романе огромный свод исторических сочинений и мемуаров. Он не преувеличивал, когда писал: "Везде, где в моем романе говорят и действуют исторические лица, я не выдумывал, а пользовался материалами, из которых у меня во время моей работы образовалась целая библиотека книг". При изображении исторических лиц и событий Толстой использовал, главным образом, работы русских и французских авторов (историков и мемуаристов), материалы государственных архивов, беседы с непосредственными участниками описываемых событий, журналы тех лет и т.п. Причем и в этом случае знакомство со многими из источников уходило в далекую предысторию возникновения замысла "Войны и мира": например, чтение исторических сочинений об эпохе 1812 года.

Помимо искажений действительных характеров и событий, что часто случается в исторической литературе, перед писателем возникала еще одна трудность. История дает факты, задача художника - облечь эти скупые, а порой противоречивые и сбивчивые сведения в живые формы характера человека. "Каждый исторический факт, - записывает Толстой в дневнике 17 декабря 1853 года, - необходимо объяснять человечески" (подчеркнуто Толстым. - Н.Ф).

Толстой воспроизводит живой облик далеких событий, обдумывает каждое слово, вслушивается в интонацию каждой фразы, стараясь "овладеть ключом к характеру" исторического лица, как он сам говорил. Вот почему, обращаясь к историческим фактам, Толстой никогда не принимает на веру их истолкований. "Художник из своей ли опытности или по письмам, запискам и рассказам выводит свое представление о совершившемся событии", - говорит он, объясняя причины своих частых расхождений с мнениями историков. То, в чем многие видели подвиги великодушия Наполеона, кажется ему пошлой рисовкой, там, где другие находят признаки величия, он открывает проявления характера, не лишенного ярко выраженных человеческих слабостей, а вместо разговора о военном гении предпочитает говорить о случайном стечении обстоятельств, отрицая - вопреки всякой логике - какой бы то ни было талант военачальника в Наполеоне. Точно так же Толстой формирует свое представление о личности Кутузова, отбрасывая плотную плену вздорных домыслов, искажений, прочных предубеждений, которые окружали имя великого полководца и в мемуарах, и в исторических сочинениях, и в преданиях, ходивших в обществе. Интересно, что в ранних черновиках встречались прямые авторские отрицательные характеристики Кутузова.

"Подлинного" Наполеона, "подлинного" Кутузова или Александра I перед Толстым не было. Он пользовался тем, что у всех было под рукой, но фигуры исторических лиц и сами исторические события часто получали у него толкование, прямо противоположное тому, какое несут источники, которыми он пользовался во время работы. "Для историка, - пишет Толстой в статье "Несколько слов по поводу книги "Война и мир", - в смысле содействия, оказанного лицом какой-нибудь одной цели, есть герои; для художника, в смысле соответственности этого лица всем сторонам жизни, не может и не должно быть героев, а должны быть люди".

Известна усиленная правка Толстым гранок "Войны и мира", т.е. момент последнего "чекана", когда текст должен отправиться под типографский станок. П.И. Бартенев, который вел корректуры романа, ужасался тому, как безжалостно Толстой "колупает", казалось бы, окончательно отшлифованный текст. "То именно, что вам нравится, - парировал его возражения Толстой, - было бы много хуже, ежели бы не было раз по пяти перемарано". Он стремился, работая над романом, к тому, что считал подлинным художественным совершенством: когда в тексте, как он сам говорил, нельзя изменить ни одного слова, ни даже переставить слова местами, чтобы не искалечить тем самым авторский замысел.

В первый момент это кажется преувеличением. Такая громада многотомного романа, и вдруг единственное слово. Но это действительно так, и что это так, подтверждают многочисленные ошибки переписчиков, проникавшие в опубликованный текст. Возможность таких опечаток и объяснил сам Толстой: "Я так знаю все наизусть, что не вижу ошибок". Например, печаталось, когда речь шла о жестоком временщике Александра I графе Аракчееве, - "выдергивавшем" на смотрах усы гренадерам; в автографе же значилось - "выдиравшем" усы гренадерам; или вместо "проявившейся из-за готовых слез улыбки" было — "просиявшей из-за готовых слез улыбки"; или "она (Наташа. - Н.Ф.) высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкая шея ее тряслась от рыданий и билась о раму"; в автографе же было: "как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму".

Эффект, произведенный романом был настолько велик, что в 1869 году, когда печатание не было еще завершено, потребовалось его переиздание, и оно началось. Такого успеха не имело ни одно произведение во всей истории отечественной словесности, а спустя некоторое время стало очевидным для всех, что с "Войной и миром" в литературную классику вошел новый художественный гений.


^ КОНТРОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ

1. Сколько лет писалась «Война и мир»?