И. А. Флиге Составители: О. Н. Ансберг, А. Д. Марголис Интервью: Т. Ф. Косинова, Т. Ю. Шманкевич, О. Н. Ансберг Научный редактор: Т. Б. Притыкина Под общей редакцией А. Д. Марголиса Общественно-политическая жизнь Ленинграда в годы «перестройки»
| Вид материала | Интервью |
- Общественно-политическая обстановка 20-30-х годов ХХ века Литературная жизнь страны, 22.76kb.
- Хомик под редакцией О. Ю. Артемовой Художник, 5123.02kb.
- Московский государственный университет технологии и упраления, 359.46kb.
- История музыкальной культуры народов сибири, 664.27kb.
- В. Э. Гордин, проректор по учебной работе, профессор, председатель Научно-методического, 647.48kb.
- В. Земских I Редактор Н. Дмитревская Художественный редактор в земских Верстка В. Зассеева, 3925.27kb.
- Программа курса для аспирантов и соискателей Составители, 442.16kb.
- Главный редактор Зав психологической редакцией Зам зав психологической редакцией Ведущий, 16568.8kb.
- Е. Строганова А. Зайцев И. Карпова А. Борин Е. Дандарова К. Радзевич Н. Устинова, 11037.38kb.
- Методические рекомендации к лабораторно-практическим занятиям по общей химии Федеральное, 1679.63kb.
Андрей Николаевич Илларионов
^ Из интервью 2008 года:
– Расскажите, пожалуйста, о клубе «Синтез».
– Это был молодежный дискуссионный клуб. Он был создан, если мне не изменяет память, в 1986 году при Ленинградском дворце молодежи. Создали клуб несколько молодых людей, выпускников Ленинградского финансово-экономического института – Борис Львин, Андрей Прокофьев, Алексей Миллер, при участии Дмитрия Васильева. Время тогда было интересное, появлялось много информации, начинались дискуссии о том, как реформировать российскую экономику и российское общество.
Мне повезло – я оказался на одном из первых заседаний этого клуба. Ребята, которых я там встретил, мне понравились – умные, интересные, знающие, с нестандартными идеями. Я стал регулярным участником заседаний этого клуба. Его лидерами были Львин и Прокофьев, которые смогли привлечь немало ребят, на встречах бывало по 20–30 человек. Обычно кто-то делал доклад, базирующийся, как правило, на тех вопросах, какими он специально занимался. Доклады были по экономике, политике, истории, праву.
Уровень докладов и особенно дискуссий на заседаниях клуба – благодаря его «отцам-основателям» – был совершенно невероятным для того времени. Ни в ЛГУ, где я тогда работал, ни в ЛФЭИ, ни в других местах, где мне приходилось бывать, в том числе в московских академических институтах, – нигде мне не приходилось сталкиваться с таким уровнем дискуссий. Пожалуй, единственное место, которое можно было сравнить по качеству обсуждения – это семинары Абела Аганбегяна в ИМЭМО, посвященные анализу советской экономики. Но стиль там был совсем другим. Должен сказать, что клуб «Синтез» – один из лучших моих университетов и один из самых позитивных опытов в моей жизни в части моего образования и понимания жизни. [...]
Например, были доклады по чехословацкой весне 1968 года. Причем, как по политической ситуации – как развивались события, кто какую роль играл, какие документы принимались и т.д., так и по экономической части. Обсуждали, какую экономическую реформу предлагали тогда чешские реформаторы, в том числе Отто Шик. Реформа Шика не была осуществлена, но нам было важно понять, что в содержательном плане она из себя представляла. Был доклад о венгерской революции 1956 года – ее истоки, роль Ракоши, Имре Надя, ее подавление советскими войсками. Был доклад о теориях модернизации. Довольно подробно обсуждали вопросы экономических реформ.
Обсуждали доклады Бориса Львина о неизбежности распада Советского Союза. Это было в 1987–1988 годах, когда об этом никто не говорил – не только во власти, но и среди публицистов, экспертов, аналитиков. В 1988 году Борис Львин выступил с таким докладом на «взрослом» семинаре московско-ленинградской группы экономистов и детально показал, что СССР нежизнеспособен и неизбежно распадется. Тогда было неясно, распадется ли он с кровью или без крови. Но что распадется, после доклада Львина стало очевидно. Помню, что при обсуждении доклада с его заключением согласились все участники семинара, кроме одного человека – Анатолия Чубайса, который тогда отрезал: «Мы не отдаем Калининград, мы не отдаем Курилы, а вы тут говорите о распаде СССР, о том, что Украина уйдет, Прибалтика уйдет. Это невозможно. Этого не будет». Борис на это ответил: «Калининград не отдадим, Курилы не отдадим. А Прибалтику отдадим. И Украину». Тогда же Борису был задан вопрос: «Как вы думаете, как долго продержится СССР?» Я помню, как он помолчал и говорит: «Ну, думаю, трех лет не проживет». Это был июль 1988 года.
С докладом о ваучерной приватизации на «взрослом» семинаре выступил Виталий Найшуль. У него была оригинальная концепция, каким образом распределять ваучеры, как на них обменивать собственность. В обсуждении участвовало человек тридцать. Кто-то согласился, кто-то воздержался, но был лишь один человек, который возразил: «Этого не будет никогда». Вы знаете имя этого человека. Ирония судьбы распорядилась таким образом, что именно этот человек историей был поставлен заниматься ваучерной приватизацией, и именно его имя стало символом ваучерной приватизации в России. К тому времени сам автор этой концепции Виталий Найшуль уже отказался от осуществления такого варианта. Когда позже Виталия пригласили в Госкомимущество в качестве советника Чубайса, он отказался.
Клуб функционировал до 1991 года. Когда произошел августовский путч (или августовская революция), участники клуба занялись другими делами. Кто-то пошел в политическую деятельность, кто-то – в органы государственной власти, кто-то – в бизнес. После того, как в ноябре 1991 года стало формироваться новое российское правительство, некоторые участники клуба уехали в Москву. После отъезда в Москву Бориса Львина и меня, насколько я знаю, клуб прекратил свою работу.
– ^ Власти пытались контролировать ваши дискуссии в «Синтезе»?
– Нет, дискуссии не контролировали. Но людей контролировать, естественно, пытались. Вначале созванивались, затем встречались лично. На встречах вам говорили о том, что «с интересом следят за деятельностью», «это очень интересно», «такой талантливый молодой человек», «у вас такое будущее», «мы всегда готовы вам помочь». При этом представлялись – говорили: мы такие-то, занимаемся тем-то и тем-то. Это были люди из организации, последние 90 лет занимающейся пристальным наблюдением за тем, что происходит в нашем стране в политической, общественной, идейной сферах.
Всегда использовался индивидуальный подход. Демонстрировалось знакомство с личными особенностями конкретного человека, показывалось, что известно то-то и то-то, «случайно» обнаруживалось знакомство с деталями личной жизни. Показывалось, что, с одной стороны, может быть оказана существенная помощь и поддержка, естественно, на основах взаимности. С другой стороны, если взаимности не будет, то, соответственно, на жизненном пути не будет поддержки могущественной организации. А в некоторых случаях могут возникнуть и проблемы… Через некоторое время начиналась мягкая, осторожная, нежная вербовка с элементами шантажа. Люди же там работают грамотные, профессиональные, с качественной подготовкой. [...]
– ^ Расскажите об участии в выборах.
В 1989 году состоялись выборы народных депутатов СССР. Годом позже, весной 1990 года, прошли выборы народных депутатов РСФСР. В первых выборах мы не участвовали. А для участия во вторых несколько участников клуба «Синтез», посовещавшись, сформировали «группу молодых экономистов», выдвинувшихся в пяти избирательных округах Ленинграда. Нас было пятеро – Михаил Дмитриев, Михаил Киселев, Михаил Маневич, Борис Львин и я. Двое ребят прошли и стали народными депутатами России. Трое, включая и меня, не прошли. Я участвовал в выборах по Василеостровскому избирательному округу, в которых было двенадцать кандидатов, включая лидера Ленинградского Народного фронта Марину Салье. По результатам первого тура она лидировала с большим отрывом – у нее было, кажется, около 40%. Второе место занял первый секретарь Василеостровского райкома КПСС, кажется, с 16% голосов, третье место занял я – с 6%. Второй тур, естественно, состоялся между кандидатами, занявшими первые два места, и народным депутатом России от Василеостровского округа была избрана Марина Евгеньевна Салье.
Одно из сильных впечатлений, оставшихся от того времени – то, что в нашей стране действительно могут проходить честные выборы.
– ^ Как проходили встречи с избирателями?
– [...] Помню, как проходили публичные дебаты в прямом эфире на Ленинградском телевидении на улице Чапыгина. В студии находилось двенадцать кандидатов по нашему округу. Мы сидели вдоль длинного стола: шесть человек с одной стороны, шесть – с другой. Нам задавали разные вопросы, мы отвечали. Хорошо помню вопрос одного из зрителей, звонивших на студию: «Кто, по-вашему, должен быть президентом России?» Дело в том, что тогда стали обсуждать введение поста президента России. Моя очередь отвечать на этот вопрос была, кажется, девятой или десятой по счету. Иными словами, передо мной на этот вопрос ответило большинство кандидатов в депутаты. Первый кандидат сказал: «Борис Ельцин». Второй: «Борис Ельцин», третий, четвертый – и так до меня все без исключения назвали Бориса Ельцина. Когда очередь дошла до меня, я сказал: «Юрий Афанасьев». Тут, конечно, произошел некоторый шок, потому что кандидатуру Афанасьева никто не выдвигал, включая его самого. Думаю, что зрители обратили на это внимание. [...]
– ^ Расскажите о программе свободной экономической зоны Ленинграда, которая разрабатывалась по идее Чубайса.
– В то время Ленсовет был еще достаточно влиятельным. Председателем Исполкома Ленсовета был Щелканов. Чубайс был назначен его первым заместителем. Это было, если мне память не изменяет, летом 1990 года.
За пару лет до этого появилась идея свободной экономической зоны, быстро становившаяся весьма популярной. Вначале она была эмоциональной реакцией на прогрессирующий провинциализм города за 70 лет советской власти. Событием стала статья Даниила Гранина «Столичный город с областной судьбой». Кроме того идея хорошо сочеталась и по-своему развивала идеи территориального хозрасчета, захватившей тогда умы в соседней Прибалтике. Но там хозрасчет почти сразу же стал носить характер экономического фундамента политической независимости. В Ленинграде политическая составляющая идеи свободной зоны была незначительной.
Поскольку демократизация в республиках Балтии и Ленинграде шла много быстрее, чем в Москве, то довольно быстро стало ясно, что советский центр в рамках страны реформы проводить не будет, а с наступающим голодом что-то все равно надо будет делать. Тогда наступали серьезные проблемы с обеспечением города продовольствием, топливом, энергией. Надо было получать дополнительные административные полномочия для города, чтобы обеспечить его выживание в новых условиях. «Свободная экономическая зона» воспринималась в качестве возможного механизма, который бы помог это сделать. В составе большой команды разработчиков я участвовал в разработке ее концепции. Осенью 1990 года – в начале 1991 года эту работу мы провели.
Потом, когда стали обсуждать полученные результаты, в том числе с нашими московскими коллегами, то выяснилось, что итог получается в общем неутешительным: создание свободной экономической зоны в пределах Ленинграда (или Ленинграда и пригородов, или Ленинграда и области) оказывалось невозможным. Идея еще некоторое время продолжала оставаться популярной, но для нас уже стало ясно, что это тупиковый путь. Ленинград – это не остров, отделенный от материка проливом, как Гонконг. Это не анклав, отделенный от других регионов и стран государственной границей, как Калининград. Без построения реальной стены, без колючей проволоки, отделяющей успешный регион от остальной страны, ни одна экономическая зона работать не будет. На то она и зона.
Но идея стены с колючей проволокой, отделяющей Ленинград от остальной страны, среди моих коллег не воспринималась как нечто серьезное и подлежащее обсуждению и тем более воплощению. Мощный удар этой идее нанес августовский путч ГКЧП и его поражение. Смена политической власти в Москве открыла возможность осуществления реформ не только в рамках одного города, но и во всей стране. Наконец многие участники разработки концепции свободной зоны постепенно перебрались в Москву. Там они стали применять свои навыки, умения и знания для реформирования всей российской экономики.
Беседу вела Т.Ф.Косинова
^ Моисей Самойлович Каган
Из воспоминаний:
Тогда невозможное казалось возможным... Подтверждением стал для меня уникальный во всей истории КПСС случай – произведенная М.С.Горбачевым замена первого секретаря Ленинградского обкома, типичного партработника Соловьева, ученым (!) – доктором химических наук Б.В.Гидасповым. И я считал себя в какой-то мере к этому причастным, потому что в ряде устных и газетных выступлении подвергал резкой критике позицию Соловьева и требовал его отставки. <…>
Когда группа представителей демократически настроенной ленинградской интеллигенции организовала политический клуб «Ленинградская трибуна», по образцу ставшей уже широко известной в стране «Московской трибуны», я сразу же принял активное участие в его работе, веря в то, что в условиях перестройки общественное мнение интеллигенции может оказывать влияние на поведение партийных руководителей города. Поэтому, как только было сообщено о смене первого секретаря обкома, я предложил направить к Б.В.Гидаспову делегацию членов «Трибуны», которая изложила бы ему нашу точку зрения на происходящие перемены и предложила наше всемерное содействие в процессе демократизации советского общества. Хотя некоторые члены «Трибуны» высказывали сомнение в продуктивности такой встречи, мне удалось все же убедить коллег в ее целесообразности; в результате было избрано пять делегатов во главе с бывшим ректором нашего университета академиком А.Д.Александровым; он позвонил по «вертушке» в обком и сразу же получил согласие Гидаспова принять нас через два дня. Мы распределили между собой темы для обсуждения на этой встрече и в назначенный день и час были в Смольном.
Правда, меня сразу озадачило то, что встретил нас в его приемной тот самый секретарь обкома по идеологии, который был таковым при Соловьеве и почему-то остался в этой роли при новом, ученом и интеллигентном, первом секретаре; он присутствовал при всем нашем длительном разговоре, записывал в блокнот содержание наших выступлений, но не промолвил ни слова, и я решил, что его просто еще не успели заменить другим, отвечающим по духу требованиям перестройки.
Б.В.Гидаспов внимательно выслушал все наши выступления, все претензии, которые мы предъявляли к бывшему руководству, в частности, к сидящему здесь секретарю по идеологии, наши пожелания и изъявление готовности содействовать в перестройке всей идеологической работы в городе и заключил встречу выражением благодарности за нашу инициативу и обещанием собрать осенью (а встреча эта была в мае или июне) широкое совещание представителей ленинградской интеллигенции для обсуждения актуальных проблем духовной жизни нашего города в новых условиях. Мы вышли чрезвычайно воодушевленные, я говорил коллегам: «Вот видите, я был прав, рассчитывая на эффективность этой встречи»; на радостях мы пошли к Александру Даниловичу Александрову в гости выпить по такому поводу рюмку-другую...
Увы, радость наша длилась совсем недолго; никакого совещания с интеллигенцией организовано не было, секретарь по идеологии оставался прежний и продолжал определять партийную политику в области культуры в соответствии со своими консервативными, антиперестроечными представлениями (их критике я посвятил очередную статью в университетской газете), и я должен был признать, что вновь оказался в плену иллюзий, опровергнутых реальностью партийно-политической жизни...
(^ Каган М.С. О времени, о людях, о себе. СПб., 2005. С.257-266)
Леонид Евсеевич Кесельман
Из интервью 2008 года:
В соответствии со сложившейся к тому времени традицией социолог должен был только наблюдать и не вмешиваться в события. Он должен быть «химически нейтральным» инструментом, не оставляющим следов своего присутствия в социальном пространстве. [...]
Я нарушал профессиональные заповеди. [...] В значительной части событий, происходивших до 1991 года, я был не столько наблюдателем, сколько их активным участником. И на митинги и демонстрации ходил не только как наблюдатель, хотя в тоже время и как наблюдатель. Был у меня такой прием: когда шла колонна демонстрантов, то я никогда не оставался в одном ее месте. Вначале подходил к голове колонны, а потом шел к ее хвосту и пытался считать количество людей, принимавших участие в демонстрации. Потом шел из хвоста к началу колоны. Подходил к идущим в первом ряду Юрию Нестерову, Николаю Корневу или другим «лидерам». Болтал с ними, а потом опять уходил к хвосту колоны. Обычно я мало стоял на месте и постоянно вел наблюдение, но все равно участвовал в этих политических акциях. То есть я был активным участником событий. На больших митингах не выступал, а на каких-то более узких перестроечных «тусовках» в ДК Ленсовета, Доме научно-технической пропаганды или Доме писателей, там в более узкой аудитории я мог себе это позволить. [...]
До выхода из ИСЭПа официально, да и первое время после образования Ленинградского филиала Института социологии никакой группы у меня не было. Мы с Машей Мацкевич числились в разных подразделениях, а пресловутые «уличные опросы» были нашим внеплановым хобби. Никаких названий у нас не было. Леня Кесельман – и ладно. Центр изучения и прогнозирования социальных процессов и Группа изучения динамики социального сознания возникли позднее. В этой «инициативной команде» с той или иной регулярностью работали свыше ста добровольных интервьюеров и несколько десятков программистов, операторов и других работников вычислительного центра, входившего в то время в состав нашего института. Персональных компьютеров тогда еще не было, но наша БЭСМ-6, занимавшая довольно большой зал (сейчас это помещение используется в качестве конференц-зала ЭМИ РАНа), позволяла нам в течение суток обрабатывать данные наших многотысячных опросов. Всех нас можно было бы называть волонтерами, но мы тогда этим понятием не пользовались. Не было у нас в то время никакого самоназвания, а была большая группа людей, понимавших социальную значимость объединявшего их дела. О том, какие это были люди, свидетельствует то, что несколько десятков бывших наших интервьюеров вошли в состав первого демократического Ленсовета. Некоторые из них попали туда, приобретя богатый опыт межличностного общения с людьми во время наших уличных опросов.
Поначалу наших интервьюеров я обучал только сам, потом эту нехитрую науку освоила Маша Мацкевич. Была у нас специальная методика «уличного опроса», о чем я даже книжку потом написал. Наши интервьюеры ведь без анкет работали. У них был только кодировальный лист в руках. Они сами были «живыми анкетами». Главное, им надо было войти в психологический контакт с опрашиваемым.
Мы старались отбирать доброжелательных, контактных людей, без особых комплексов. [...] Никаких объявлений для набора интервьюеров, конечно, не давали. У меня были какие-то друзья, у многих из них были свои друзья, у тех в свою очередь были свои… Так «снежным комом» и собирались.
Саша Винников, например, был один из лучших интервьюеров. У него была масса энергии, и он один мог сделать за день столько, сколько делали два-три «обычных», средних интервьюера. Саша Серяков, Альберт Баранов, Борис Максимов, Дима Травин, Саша Патиев, Гриша Томчин…
Мы вполне добровольно участвовали тогда в объединявшем нас деле, которое, в свою очередь, было лишь средством для чего-то куда более важного, чем наши опросы. Да, результаты этих опросов, как правило, озвучивал я, и поэтому в общегородском публичном пространстве оказался немного раньше тех, кто весной 1990 вошел в состав первого демократического Ленсовета. С весны 1989 я ведь уже в телевизоре вовсю мельтешил, а до публичности многих наших интервьюеров было еще около года.
Не платили за интервью ни копейки! До 1992 года ни один человек денег за эту работу не получал. В самом начале мы с Мацкевич получали свою зарплату в ИСЭПе, для которого наши опросы были самой наглой партизанщиной или, в лучшем случае, «внеплановой работой». Да и потом на первых порах после нашего перехода в Институт социологии то, что мы делали, менее всего согласовывалось с нашей официальной плановой работой. Потом, когда в конце 1991 – начале 1992 года возникла возможность платить людям за их работу, мы стали переходить на оплату работы интервьюеров, что на первых порах неожиданно послужило причиной заметного ухудшения качества нашей работы. Мы не сообразили, что «сдельная», от выработки оплата заинтересованного в деньгах человека невольно стимулируете его на упрощение и халтуру. [...]
Все опросы инициировали мы сами. Без чьих-либо санкций, просто по нахалке. В то время мы никогда не работали по заказу.
Первый опрос был по Юрию Болдыреву. Ситуация была такая. Где-то в 1987 или 1988 году Болдырев попал к нам в ИСЭП на стажировку. По своему первому образованию он технарь. Кончил Корабелку и работал в каком-то институте полувоенном. Он учился на каких-то курсах повышения квалификации, что-то вроде университета марксизма-ленинизма, который посылал на стажировку к нам в институт своих студентов. [...] Пришел он к нам. Парень как парень, разве что слишком дотошный и въедливый. Вопросов уйма, и вроде бы не всегда по делу..
Осенью 1988 года его выдвинули от его ящика кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР. А у Болдырева есть одна фантастическая способность, которая меня до сих пор поражает. [...] В обычном разговоре он может не очень складно нести такую ахинею, что просто ужас. Но когда попадает в острую, экстремальную ситуацию, во враждебную для него аудиторию, концентрируется, становится так точен и красноречив, что просто диву даешься. Помните, как он жестко Горбачева «носом по трибуне водил». На моей памяти он это с самого начала умел делать. Он и здесь своего высокопоставленного оппонента (первого секретаря Ленинградского горкома КПСС) точно так же мордой по столу водил. Он его и его сторонников убивал просто. Благодаря этому своему свойству он прорвался сквозь сито.
Когда началась избирательная компания, Володя Костюшев, который был моим формальным начальником, сказал: давай ты будешь осуществлять социологическое сопровождение избирательной кампании Болдырева. И я стал ходить на его предвыборные собрания, на заседания клуба «Перестройка» и прочие мероприятия.
Мы проявляли чудеса энтузиазма, листовки делали, плакаты… Помню, как мобилизовывал театральных художников плакаты вручную рисовать. Было много проблем, потому что никаких ресурсов не было и денег ни копейки. Кстати, зарплата у меня, я же был еще работником ИСЭПа, была 105 рублей. И у Юры – примерно такая же. То есть денег не было. Был энтузиазм, были какие-то мобилизованные волонтеры, и все. Наш округ – это южная часть Московского проспекта, 206-й округ, новостройки 70-х годов, не хрущевки. На этой территории была библиотека, где Марина Салье руководила «Клубом друзей “Огонька”», мы опирались на этот клуб. Еще была музыкальная школа, которая нам помогала – предоставляла свой зал для предвыборных собраний. По-моему, и Марина Салье нам тогда как-то помогала. Петр Филиппов довольно сильно нам помогал, давал мегафоны, и наши агитаторы стояли с ними возле метро.
В 206-м округе баллотировался Герасимов, первый секретарь горкома партии (это, конечно, не первый секретарь обкома, все-таки более низкий чин), и Болдырев – всего два кандидата. А первый секретарь местного райкома партии был председателем избирательной комиссии. Ясно, что он делал все, чтобы помочь своему прямому начальнику. У Герасимова были огромные залы, а у Болдырева почти ничего. Он ведь, в конечном счете, случайно прорвался сквозь сито... Так вот: Герасимову для встреч с избирателями давали самые большие залы, а Болдыреву – жэковские «красные уголки». Туда набивалось человек 20 гэбэшников, их просто видно было по одежде и пыжиковым шапкам, несколько старушек, и все. И Юра там распинался перед ними, что-то доказывал.
Посидел я в этой духоте, у меня просто голова закружилась. Вышел на свежий воздух. Вижу киоск пивной, а вокруг мужики с бидончиками и трехлитровыми банками или просто за кружкой. Это утро воскресенья было. И они стоят так тоскливо. Думаю: мы там какой-то ерундой занимаемся, о чем никто из этих людей не знает и знать не хочет. У нас в округе 400 тысяч избирателей, а в «красном уголке» сидит пять старушек… Ну, что мы можем сделать? Все бессмысленно…
Подхожу к мужику, как бы занять очередь за ним. И спрашиваю: «Вы уже приняли решение, за кого будете голосовать?». На всякий случай приготовился уворачиваться, если он мне в ответ на мой неуместный вопрос между глаз врежет. Потому что тут у человека душа, понимаешь, горит, а я пристаю с какой-то глупостью. Спрашивал без всякой надежды на содержательный ответ. Он ведь не должен знать вообще, что выборы будут. А он поворачивается ко мне, и голова у него как-то гордо поднимается: «За Болдырева, конечно!». Фамилию знает! Да еще не просто знает, а именно «за Болдырева». Герасимов – все-таки первый секретарь горкома, кругом щиты, на всех «Герасимов». А этот будет за Болдырева!
Думаю, ну, случайно попался этот полупьяный мужик. Осмелел слегка, подхожу к следующему: «Вы уже приняли решение, за кого проголосуете?» – «За Болдырева». И вот так я прошел эту очередь, человек 20–30 там стояло, и если переводить в проценты, то где-то больше половины – 52–53 процента – за Болдырева. Несколько человек сказали, что они еще не приняли решения, процентов 20–25. Было видно, что они скорее опасаются сказать правду. И где-то около 15 процентов ответили «за Герасимова». Поскольку в выборах участвовало только два кандидата, то полный «веер ответов» состоял всего из шести вариантов, «закрывавших» практически все возможные ситуации. Это мог быть либо один кандидат, либо – другой; человек мог колебаться в выборе между кандидатами, мог не знать о предстоящих выборах, мог знать о выборах, но не хотел в них участвовать, и, наконец, нельзя было исключить, что человек не захочет рассказывать о принятом решении.
Опросил я эту очередь и думаю: может, здесь, где-то рядом живет какой-нибудь родственник или поклонник Болдырева. Пошел на другую улицу и стал этот же вопрос прохожим задавать. Делал все это просто по наитию. Очень быстро сообразил, что ответы людей сильно зависят от некоторых легко различаемых внешних признаков их социального статуса… Пол и принадлежность к четырем возрастным группам (до 30 лет, между 30 и 45, от 45 до 60, старше 60 лет) определял «на глаз». Еще одна позиция – «культурный уровень», которым я, экономя время, попытался тогда заменить показатель образовательного уровня, – вызвала впоследствии наиболее сильную критику.
Я же тогда исходил из того, что есть люди с признаками интеллекта, такая советская интеллигенция, они и одеты немножко иначе, у них выражение лиц более осмысленное, что ли… Их легко опознать. Хоть я и небольшой физиономист, не психолог по профессии, но давно живу и такие вещи, как мне кажется, легко определяю. [...] Стал фиксировать не только ответы о предпочтениях, но и эти внешние характеристики отвечавших. У меня был блокнот в клеточку. Я провел четыре вертикали, оставил 25 клеточных строчек: одна страничка – сто человек помещается. И стал отмечать. Если сказали «за Болдырева» – это «единичка». Если за его оппонента – «двоечка», если трудно сказать – «троечка»… Через пару часов опросил ровно сто человек, спустился в метро и пока ехал до Техноложки, все это на коленке подсчитал. Получилось где-то примерно 53 процента за Болдырева.
После обеда думаю, дай-ка я еще по району пройду. И поехал обратно. Стал ходить по другим улицам. К концу дня у меня было опрошено уже ровно 300 человек. [...]
На следующий день я попросил Машу Мацкевич и Володю Гельмана проверить, может быть, я так на людей действую? И мы собрали уже полтысячи человек, потом полторы, потом две тысячи. А цифры стоят, как вкопанные! Вот это было совершенно непонятно. Я не привык к этому. Обычно цифры в наших данных всегда прыгали в разные стороны, это нормально. А здесь стоят, и все!
Пришел к ребятам и говорю: «Хренация какая-то». Я и сам, честно говоря, в это чудо не верил. Они говорят: «Даже если то, что ты нарисовал, произойдет, что же ты думаешь, неужели первый секретарь райкома скажет первому секретарю горкома, что тот проиграл выборы? Ты что, дурак, что ли?» В самом деле представить себе такое было невозможно.
Но все-таки решили мы на всякий случай напугать наших противников. Ведь это были выборы одного из 2,5 тысяч человек. По закону того времени избирательные бюллетени должны были храниться до следующих выборов. Почти полмиллиона избирателей – тогда голосовать ходили все или почти все. И хотя это были первые свободные выборы, но инерция всех предыдущих и необходимость участвовать в них осознавалась довольно высоко. И чтобы фальсифицировать эти выборы, нужно было привлечь для фальсификации огромное количество людей, чтобы они сидели и стирали, вставляли, меняли цифры. А ведь голосовали тогда чернилами. То есть это нельзя сделать нескольким доверенным лицам, это целая технология, надо грузовик бюллетеней вывезти, грузовик привезти – адова работа. И рисковая, потому что еще пять лет эти следы будут оставаться. Вот я и решил, что их надо просто предупредить, что если они хотят фальсифицировать, то у них впереди большая работа. Чтобы они приготовились, ну, купили много резинок подтирать «неправильные» бюллетени… Короче, напугать их решили. И мы послали описание того, что сделали, в избирательную комиссию, в горком, в обком, в ЦК КПСС, в Центральную избирательную комиссию – всем, кому следует. Дескать, мы знаем, у вас впереди большая работа, мы вам сочувствуем, но приготовьтесь.
Если честно, в успех нашего предприятия я не очень верил. Конечно, я догадывался, что у Юры позиции сильнее, но что мы сумеем их заставить дать Юре мандат, до самого конца так и не верил. Я привык к той советской жизни, в которой власть всегда была сильней тех, кто пытался ей противостоять… Такой у меня был жизненный опыт.
У нас был так называемый штат наблюдателей. 26 марта на каждом избирательном участке сидел наш человек и фиксировал ход голосования и подведение его итогов. А у Вали Тереховой был штаб. Там был Юра Болдырев, нервно ходивший все время из угла в угол, Володя Гельман. Юля Кондратьева была наверняка, Миша Горный, Юля Зеликова, другие... И вот Валя сидит на телефоне и пишет: в таком участке такой результат, в другом – такой. В результате мы получили итоговые данные выборов в нашем округе быстрее, чем окружная избирательная комиссия. Результат получился 57% (плюс-минус пару процентов, мне сейчас не вспомнить точно) за Болдырева. Главное, что он получил мандат. Это был шок! Для меня самого.
До этого я никогда не занимался прогнозированием, это не моя работа, я в нее случайно ввязался. И вдруг мы в яблочко попали. Это была фантастика.
Записала Т.Ф.Косинова
^ Из интервью 2005 года:
Надо сказать, что с самого начала наших опросов публикация их результатов стала одной из основных, если не самой основной целью их проведения. Формула «информация, полученная от людей, должна быть непременно возвращена им» стала нашим императивом. В ситуации, когда «власть» обладала почти полной монополией чуть ли не на все имеющиеся в обществе ресурсы, подрыв ее монополии на нашем участке давал людям хоть какую-то возможность оценить свое положение в реальном социальном пространстве. Без нее очень многие из тех, кто уже давно утратил доверие к КПСС и ее мудрости, «стеснялись» признаться в этом даже самим себе и продолжали безропотно подчиняться, как им казалось, мнению такого же «стесняющегося» большинства. Наши опросы, что называется, открывали людям глаза, давая возможность оценить свое место в мире, скрытом от них информационным сумраком. <...>
Мы решили выяснить отношение горожан к результатам только что завершившихся выборов. Надо сказать, что предельная лаконичность общения с людьми, в ходе которого мы поначалу позволяли себе не более двух-трех вопросов, постепенно уступила место более развернутым сценариям, которые могли содержать до десяти признаков.
В ходе этого «промежуточного» опроса (впервые не связанного напрямую с каким-нибудь очередным голосованием) мы попытались выяснить уровень информированности горожан о результатах только что завершившихся в городе выборов, и отношение горожан к тому, что большая часть кандидатов, выдвинутых обкомом партии, ленинградскими избирателями была отвергнута. Сценарий включал и оценку степени доверия нынешнему составу областного комитета, а также показатель принадлжености к КПСС.
В субботу 15 апреля выдался на удивление ясный солнечный день, что позволило без особого напряжения опросить к середине дня чуть больше тысячи человек, а к вечеру ввести собранные данные в машину. И тут вдруг обнаружилось, что две трети опрошенных нами ленинградцев не испытывают доверия к областному комитету КПСС. Этот результат выглядел несколько неожиданным даже на фоне недавних поражений «отдельных представителей» этого органа, однако, отсутствие доверия беспартийных масс к теряющей власть партии уже можно было предполагать. Куда более ошеломляющие цифры обнаружились в двумерке «доверие к ОК КПСС на членство в КПСС», которая свидетельствовала о практически таком же уровне недоверия к высшему партийному органу Ленинграда среди тех, кто сообщил нам о своем членстве в КПСС.
Если верить цифрам, то получалось, что фактический хозяин города и области утратил свой мандат доверия, выданный ему ленинградскими коммунистами, и подлежит смещению. Однако кто этому поверит? Члены КПСС составляли в то время примерно пятую часть взрослого населения города, и соответствующую часть выборки, т. е. двести человек. Данными, полученными на такой относительно небольшой совокупности, можно легко пренебречь. Другое дело, если был такой результат был бы получен на выборке из тысячи членов партии. Тогда это был бы, в самом деле, серьезный политический аргумент против готовившихся к контратаке хозяев Смольного. Но чтобы получить такой аргумент, надо опросить около пяти тысяч человек. <...>
Как и предполагали, большая выборка с точностью до процента подтвердила результат, полученный накануне на малой, – две трети коммунистов Ленинграда выразили своему обкому недоверие, и легко опровергнуть это уже нельзя.
Через неделю на заседании Ленинградского отделения Советской социологической ассоциации должно было состояться обсуждение вопроса об участии ее членов в только что завершившейся избирательной кампании. Среди отчитывавшихся о проделанной работе были и мы. Где-то около трех часов дня, у входа в ИСЭП, располагавшегося «на правительственной трассе» точно посередине между Смольным и Большим домом, нас с Машей Мацкевич остановил первый секретарь Дзержинского райкома (Бобров). «Похоже, Леонид Евсеевич, вы на свой праздник опаздываете?» – обращается он ко мне, доброжелательно улыбаясь, человек, которого до этого я имел честь видеть лишь издалека – он в президиуме, я в последних рядах, «на галерке». А тут выясняется, что он знает меня в лицо и по имени отчеству. Когда к тебе обращается такое высокое начальство, надо соответствовать. «Да нет, еще есть минут десять. А Вы тоже к нам?» – «Не только я». Остановились на солнышке. Обмениваемся какими-то ни к чему не обязывающими словами. Вдали на фоне по-весеннему высокого неба (28 апреля) ажурный контур Смольного собора и практически пустынная – без пешеходов улица. В какой-то момент где-то на полпути от Смольного замечаю большую группу людей, идущих во всю ширину тротуара. «Похоже, какая-то демонстрация», – указываю я нашему собеседнику на приближающуюся к нам колонну. «Да, гости на ваш праздник идут», – ухмыляется он. В центре приблизившейся группы различаю знакомый по газетным фотографиям характерный седой «ежик» первого секретаря Ленинградского обкома, а рядом с ним такие же «широко известные» лица других партийных начальников города и области. «Неужто и в самом деле к нам?» – искренне удивляюсь я. «К вам, к вам», – смеется он и устремляется навстречу своему начальству. Мы же заходим в вестибюль института, где нас встречает торжественный караул из предусмотрительно принявших угодливые позы руководителей института.
К этому моменту наша «двадцать четвертая» семинарская комната, рассчитанная, в лучшем случае, на полсотни человек, уже под завязку забита членами Советской социологической ассоциации и другими сотрудниками института, которым пришлось размещаться по трое-четверо на каждой двуместной «парте». Однако первый ряд этой самой большой институтской аудитории был предусмотрительно освобожден. Его вскоре заняли наиболее важные из гостей, пришедшие в сопровождении довольно большой группы своих помощников и охранников, основную часть которых пришлось оставить в коридоре у открытых дверей переполненного помещения. Похоже, заработавшись в ВЦ, мы пропустили начало подготовки к этому мероприятию, и только теперь поняли, что отчитываться придется не только перед своими коллегами, но заодно и перед практически полным составом бюро Ленинградского ОК КПСС, который мы терроризировали своими «подметными письмами» все последнее время. Но сейчас, похоже, они не в обиде. Часа три подряд они мужественно сидят на жестких досках в тесном душном помещении и искренне пытаются найти ответ на мучающий их вопрос – что теперь им делать? В их присутствии бюро Северо-Западного отделения Советской социологической ассоциации признает нашу профессиональную пригодность и принимает решение об учреждении Центра изучения и прогнозирования социальных процессов. С этого дня слово «прогноз» вводится в обозначение нашей команды и продуктов ее деятельности.
(Приводится по: ^ Алексеев А.Н. Драматическая социология и
социологическая ауторефлексия. Т. 3. СПб., 2005. С. 777-781)