Перевод с французского Г. А

Вид материала

Документы

Содержание Стандартным Вариантам ле­чения Стандартные ва­рианты лечения Направление лечения

Подобный материал:

• Книга издана при финансовой поддержке министерства иностранных дел французскской республики, 480.41kb.
• Книга издана при финансовой поддержке министерства иностранных дел французскской республики, 4609kb.
• Конкурса на лучший поэтический перевод, 742.25kb.
• Перевод с французского языка с некоторыми сокращениями стеркина г. Я. и Бобкова, 2193.57kb.
• Источник: , 589.2kb.
• Книга: Д. Дидро. "Монахиня. Племянник Рамо. Жак-фаталист и его Хозяин" Перевод с французского, 3481.71kb.
• "книга непрестанности осириса " 177, 7373.41kb.
• Курс французского языка в четырех томах, 4406.86kb.
• Курс французского языка в четырех томах, 4852.89kb.
• Честь израэля гау, 1808.36kb.

[743]

Истина, то, что необходимо отыскать, не явля­ется объектом вне сюжета, адекватностью речи объекту¹⁹, но адекватностью наполненной ре-

------

¹⁹ «Истинное слово» — это слово, чья подлинность удосто­веряется другим в клятвенной или данной вере. Другой делает его адекватным самому себе — а не объекту, — отправляя послание в измененной форме, делая его до­стоверным, отождествляя с этого момента объект с са­мим самой, «сообщая, что он тот же». Адекватность — как удостоверение подлинности — проходит через ин­терсубъективность. Речь, «таким образом, является дей­ствием, предполагая субъекта действия. Но будет недостаточно сказать, что в этом действии субъект предпо­лагает наличие другого субъекта, ибо он скорее находит в нем основу, будучи другим, но в этом парадоксальном единстве одного и другого, как это было показано выше, посредством этого один вверяет себя другому, чтобы прийти к отождествлению себя самого». «Таким образом, можно сказать, что речь проявляет себя в качестве передаточного звена, где не только субъект в расчете, что другой сделает его послание до­стоверным, проецирует послание в измененной форме, но при этом и само послание преобразует его, сооб­щая, что он тот же. Так же как происходит при любом акте веры, где заявления «ты — моя жена» или «ты — мой учитель» обозначают — «я — твой муж», «я — твой ученик».

«Таким образом, процесс говорения предстает в тем большей степени истинным, чем в меньшей степени со­держащаяся в нем истина основана на том, что имену­ется адекватностью излагаемому: истинность высказы­ваемого противопоставляется таким парадоксальным образом истинности связного изложения; истинность обоих различается в том, что первая состоит в призна­нии субъектами своей сущности в той мере, в какой они в этом заинтересованы. Тогда как вторая заключается в знании реального в том виде, в каком действие субъекта направлено на объект. Но каждая из различае­мых таким образом истин претерпевает изменения, пе­ресекаясь с другой на своем пути». Стандартные вари­анты, лечения (Сочинения, стр. 351). В этом пересече­нии «истинное слово» предстает всегда в качестве более истинного, чем «истинное изложение», которое всегда предполагает порядок, порядок интерсубъективного контракта, символического обмена и, соответственно, долга «Но сопоставив истинное слово и истинное изло­жение на предмет того, что означает последнее, обнару­жится, что в нем одно значение всегда вытекает из дру­гого, ничто не может быть отображено иначе как по­средством знака, и тем самым загодя обрекается на неточность при изложении» (Сочинения, стр. 352). Наи­высшая адекватность истины в качестве истинного сло­ва проявляется, таким образом, в виде платы, «единич­ной адекватности», «объяснение которой вытекает из понятия символического долга, которым субъект ока­зывается обременен в качестве субъекта слова» (Сочи­нения, стр. 434). Это последние слова из Фрейдовой ве­щи. Адекватность вещи (истинное изложение) находит, таким образом, свое основание в адекватности слова ему самому (истинное слово) либо самой вещи: то есть Фрейдовой вещи ей самой. «Вещь говорит сама за себя» (Сочинения, стр. 408), и она говорит: «Я, истина, я говорю». Вещь является истиной, как причина, ее самой и вещей, о которых говорится в истинном изложении.

Такие высказывания менее новы, в частности по отно­шению к Речи в Риме, к ^ Стандартным Вариантам ле­чения и текстам того же периода, автор которых этого не говорит: «Это означает совершенно изменить подход к причинно-следственному значению истины и насто­ять на пересмотре причинно-следственного процесса. Первым этапом такого пересмотра было бы признание того, что неоднородность проявления таких последст­вий является присущей ей особенностью. [В заметке: Этот абзац изменяет задним числом линию мысли, ко­торую мы открыли с (1966)]» (Сочинения, стр. 416). «Правдивое слово» (адекватное самому себе, соответ­ствует своей сущности, посвященной тому, чтобы рас­квитаться с долгом, который в последней инстанции связывает его лишь с ним самим) делает возможным, таким образом, контракт, который, в свою очередь, позволяет субъекту «стать тождественным самому се­бе». Итак, оно возрождает основу картезианской уве­ренности: преобразование истины в уверенность, субъ-ективацию (определение существа, находящегося в субъекте), интерсубъективация (цепочка Декарт—Ге­гель—Гуссерль). Эта цепочка постоянно перехватывает в Сочинениях, хайдеггеровские посылки, которые, строго говоря, даются лишь для того, чтобы отравлять ее изнутри, и всячески оказывать на нее «разрушитель­ное» влияние. Оставим на время вопросы такого ро­да — наиболее основополагающие, — которые в речи Лакана не упоминаются никогда.

[744]

чи ей самой, ее собственная подлинность, соот­ветствие ее действия ее первичной сущности. И telos этой Eigentlichkeit, видение, присущее этой подлинности, указывает «подлинный путь» анализа (стр. 253), дидактики, в частности. «Но каково, в таком случае, было это воззвание объ­екта во всей пустоте своего высказывания? Воз­званием к истине в самом принципе, в свете че-

[745]

го поколеблются воззвания к самым скромным нуждам. Но, прежде всего, и изначально воззва­нием, свойственным пустоте...» (стр. 248)

От такого воззвания, свойственного пустоте до наполненного слова, до его «реализации» че­рез восхождение к желанию (кастрации), таким вырисовывается идеальный процесс анализа: «Мы подошли к функции слова в анализе с самой

[746]

невыгодной его стороны, со стороны бессодер­жательности, когда кажется, что субъект совер­шенно напрасно говорит о ком-то, кто, будто бы походя на него, как две капли воды, никогда не достигнет восхождения к своему желанию [...]. Ес­ли теперь мы перенесем свой взгляд на другую крайность аналитического опыта — на его исто­рию, казуистику и на процесс лечения, — мы по­стараемся противопоставить анализу hiс* и пипс** значение анамнеза как симптома и двига­теля прогресса в области терапии, навязчивой интрасубъективности — истерическую интер­субъективность, анализу сопротивления — сим­волическую интерпретацию. Здесь и начинается реализация наполненного слова» (стр. 254).

Слово здесь не наполнено чем-то, что было бы вне его самого, его объекта: но с этого момента наполнено больше и качественнее им самим, его присутствием, его сущностью. Это присутствие, как в контракте и клятвенной вере, нуждается в незаменимой собственности, неотъемлемой своеобразности, живой подлинности, перечисле­ние можно продолжить, следуя системе, рассмот­ренной в другом месте. Раздвоение повторяемос­ти, запись, уподобление в целом исключены, на­ряду со всей графемной структурой, которая вовлекается сюда во имя прямого собеседования, и в качестве уступки недостоверности. Например: «Но сама ретрансляция записанной речи, будь она даже произнесена самим врачом, не может дойти в этой отчужденной форме и иметь те же результаты, что и психоаналитическое собеседо­вание» (стр. 258).

Дисквалификация записи или повторения

* Здесь (лат.)

** Теперь (лат., — прим, ред.)

[747]

в пользу настоящего живого акта речи укладыва­ется в хорошо известную программу и необхо­дима системе. Система «живого слова», «слова в действии» (стр. 353) не может обойтись без осуждения, как было сделано, от Платона до не­кого Фрейда, видимости гипомнезии: во имя ис­тины и того, что связывает mneme, anamnesis, aletheia и т. д.

Материальность, чувствительная и повторяю­щаяся сторона записи, письмо на бумаге, чер­нильные рисунки могут делиться или размно­жаться, разрушаться или теряться (подлинная оригинальность в них всегда уже потеряна). Само письмо, в Лакановом понимании, в качестве места значимого и символа клятвенной веры, а значит настоящего, наполненного слова, обладает дейст­вительно «своеобразной» особенностью — «со­вершенно не переносить деления».

Итак, «настоящее слово» как «наполненное слово»: «Будем категоричными, в психоаналити­ческом анализе речь не идет о реальности, но об истине, потому что это свойство наполненного слова вновь перераспределять обстоятельства прошлого, придавая им смысл необходимых для будущего в таком виде, какой представляет им та ограниченная степень свободы, при которой объект их излагает» (стр. 256).

Следовательно, текст, если он живой и движу­щийся, будет лишь обладать полным и подлин­ным значением только слова, и миссия его будет заключаться в том, чтобы это слово донести. Та­ким образом, якобы существуют тексты содержа­тельные и бессодержательные. Только первые являются «носителями» полновесного слова, то есть доподлинно присутствующей истины, одновременно и девуалированной и адекватной или тождественной тому, о чем в нем говорится.

[748]

Причем самому себе («оно говорит само за се­бя») в тот момент, когда оно возвращается к обойденной дыре и контракту, его составляю­щим. Например, что касается текста Фрейда, к которому необходимо вернуться и который нужно вернуть ему самому (о чем говорилось вы­ше): «Не к одному из тех текстов в двух измере­ниях, бесконечно плоских, как говорят матема­тики, обладающих расхожим значением, приме­нимым только в устоявшейся речи, но к тексту как носителю слова, поскольку оно создает пред­посылку для проявления истины в новом свете». Такой текст, настоящая, инаугуральная, учреди­тельная речь, сам отвечает за себя, если подойти к нему с вопросом, как было сказано в Федре о logos, который является ее собственным отцом. В одно и то же время он ставит вопросы и дает ответы. Наша деятельность, активизирующая «все ресурсы нашего толкования» должна только «заставить его ответить на вопросы, которые он ставит нам, и трактовать их в качестве истинно­го слова, мы должны бы сказать, если владеем своими собственными терминами, в их значе­нии трансфера». Наши «собственные термины»: надо понимать те самые термины речи, в отно­шении которых ставятся вопросы и даются отве­ты в речи Фрейда. «Конечно же, само собой разу­меется, что ее интерпретируют. Действительно, существует ли лучший критический метод, чем тот, который придает пониманию послания са­ми принципы понимания, проводником кото­рых он выступает? Это наиболее рациональный способ удостоверить его подлинность.

«Наполненность слова, действительно, опре­деляется своей тождественностью тому, что оно выражает» (стр. 381).

Наполненной речь толкователя становится

[749]

с того момента, когда она берет на себя личную ответственность за «принципы понимания» по­слания другого — в данном случае Фрейда, — в то время как оно «несет в себе» «наполненную речь». И она, поскольку она инаугуральная, и «создает предпосылки для проявления исти­ны в новом свете», и заключает контракт лишь с самой собой: она говорит сама за себя. Это то, что мы называем здесь системой речи или сис­темой истины.

Невозможно определить более строго, более верно «герменевтический круг» со всеми кон­цептуальными частями его системы. Он включа­ет в себя все круги, которые мы узнаем здесь, в их Платоновой, Гегелевой, Хайдеггеровой традици­ях и в самом философском смысле ответствен­ности²⁰: адекватно расквитаться с тем, что задол­жали (обязанность и долг).

²⁰ Такая ответственность определена сразу же после и со времени обмена «наполненной речью» с Фрейдом, в ее «настоящем образовательном значении»: «Так как речь идет не меньше, чем о ее адекватности по отношению к человеку, когда он овладевает речью, что бы он об этом ни думал — которой он призван дать ответ неза­висимо от желания — и за которую, несмотря ни на что, он берет на себя ответственность» (Сочинения, стр. 382). Когда речь идет об «отношении к человеку», не хватает места, чтобы выверить в этой системе основ­ную связь метафизики (некоторые типичные черты ко­торой мы здесь отмечаем) и гуманизма. Эта связь более очевидна или лучше заметна в массе сообщений о «жи­вотном начале», о различии между языком животных и человеческим языком и т. д. Эта речь о животном (в общем смысле), без сомнения, построена толково с перечислением всех категорий и противопоставлений, двойных или тройных подразделений системы. Но это не помешало ей напустить и изрядно тумана. Обраще­ние с животным началом, как и со всем, что находится подчиненным иерархической оппозиции, всегда откры­вает в метафизике (гуманистской и фаллогоцентрич-ной) обскурантистское сопротивление. Естественно, что его интерес исключительно важен.

[750]

Подлинность, полюс адекватности и повтор­ного кругообразного присвоения ради обеспе­чения идеального процесса анализа. Конечно же, речь не идет о грубой корректировке, кото­рая, вероятно, пришла к нам из Америки. Необ­ходимо ограждать себя от подобного смеше­ния. Вне всякого сомнения никто здесь этого не допускает, следует это подчеркнуть. И эта под­линность, вещь очень редкая, прибереженная для исключительных случаев, не относит речь к некоему «я», но к речи другого, и устанавлива­ет некоторое отношение к речи другого. Чтобы достичь этого, психоаналитик должен преодо­леть экран нарциссизма, настроить его на пол­ную откровенность: тогда, вместе с «подлинной речью другого», у него есть шанс уловить ис­точник, происхождение речи и истины в «клят­венной вере». Он может вовлечь свою «раскры­вающую интерпретацию» в кругообразную и повторно присваивающую «истинные слова» цепь, даже если эти слова не содержат в себе ис­тины. Но эти моменты подлинности, как и хай-деггеровской Eigentlichkeit, очень редки в жиз­ни. Например, когда речь идет о «недобросове­стности объекта», через которую требуется отыскать «слово, в котором заложена истина», о которой оно еще и свидетельствует:

«Итак, если аналитику выпадают идеальные усло­вия, когда иллюзии нарциссизма представляются

[751]

ему отчетливо, то это для того, чтобы он сделался восприимчив к подлинному слову другого, и теперь дело лишь за тем, чтобы понять, как его распознать через его речь.

«Конечно же, эта промежуточная речь [речь при «неискренности объекта»], даже содержащая в себе обман и заблуждение, не может не свиде­тельствовать о существовании того слова, в кото­ром заложена истина, за которую речь пытается себя выдать и что, даже не скрывая своей лживос­ти, она еще с большей силой подтверждает суще­ствование такого слова. И если отыскивается, бла­годаря такому феноменологическому подходу к истине, тот ключ, потеря которого ведет позити­вистскую логику к поискам «смысла смысла», не вынуждает ли это также признать в нем концеп­цию концепций, поскольку та проявляется в слове в действии?

«Это слово, которое представляет собой истину для объекта, которая, однако, является для него со­крытой за семью печатями, кроме тех редких мо­ментов своего существования, когда он тщится, но весьма смутно, перехватить ее в клятвенной вере, и сокрытой также тем, что промежуточная речь об­рекает ее на непризнание. Однако оно выявляется отовсюду, где только может прочесться в его естест­ве, то бишь на всех уровнях, где оно его сформиро­вало. Это противоречие является тем самым проти­воречием смысла, которое Фрейд присвоил поня­тию бессознательного.

«Но если такое слово все-таки поддается выявле­нию, это означает, что всякое истинное слово явля­ется всего лишь словом объекта, потому что его не­изменно приходится обосновывать через посредст­во другого объекта, к которому оно прибегает, и что благодаря этому оно готово подключиться к беско­нечной цепочке — но не неопределенной, очевид-

[752]

но, так как она закрывается, — слов, где конкретно, в человеческом сообществе реализуется диалектика признания.

«Именно в той мере, в какой аналитик заставля­ет замолчать промежуточную речь [недовер­чивость], чтобы расположить себя к восприятию цепочки истинных слов, он и оказывается в состо­янии обосновать на этом свою выявляющую ин­терпретацию.

«Поскольку всякий раз он за собой отмечает, что приходится рассматривать в конкретной форме подлинную интерпретацию...» (^ Стандартные ва­рианты лечения, стр. 352—353).

Короче: существует подлинная и выявляющая интерпретация, она предполагает, что недовер­чивость следует заставить замолчать, чтобы до­браться до «слова в действии» и до (искренней) клятвенной²¹ веры, без промежуточной речи, в ясности интерсубъективной диалектики. Это слово, которое изъясняется, если уметь прочесть его в его естестве; и только бессознательное


²¹ Об «отношении с Другим гарантом Искренности», о «явно выраженном присутствии интерсубъективнос­ти», о «путях, которыми следует анализ не только для того, чтобы восстановить там порядок, но и для того, чтобы создать условия для возможности его восстанов­ления», см Инстанция письма в бессознательном, Со­чинения, стр. 525—526, которая только что напомнила, что «цель, ради которой предоставляется человеку от­крытие Фрейда, была определена им, находясь в апогее своей мысли, в следующих волнующих словах: Wo es war, soll Ich Werden. Там, где это случилось, мне необхо­димо случиться.

«Эта цель заключается в реинтеграции и согласии, я бы даже сказал в примирении (Versöhnung)».

[753]

в понимании Фрейда могло бы, таким образом, открыть нам уши.²²

Только одно слово, со своими эффектами

-------

²² Значение присутствия (собственной персоной), близос­ти, наполненности и консистенции будто бы формиру­ют систему подлинности в аналитическом диалоге, в противопоставлении «речи безличного подлежащего». Например: «Что в действительности сообщает нам Фрейд? Он раскрывает нам структурный феномен вся­ческого раскрытия истины в диалоге. Однако существу­ет фундаментальная сложность, которую объект встре­чает в том, что он хочет выразить; самое общее это то, что Фрейд доказал в вытеснении, а именно определен­ное несоответствие между обозначаемым и значимым, это определяется любой цензурой социального проис­хождения».

Такое несоответствие, вызываемое вытеснением, по­требует, может быть, обустройства Сосюровой семи­отики, но в какой-то своей части оно не сможет быть преодолено, а значит носит основной характер. Время обходного пути или отклонения: запас. Тут же аргумент: «Истина, в таком случае, всегда может быть прочтена между строк. Это означает, что тот, кто хочет дать ей прозвучать, всегда в состоянии прибегнуть к способу, который указывает на тождество истины символам, ко­торые ее раскрывают, а именно, помогая достичь своей цели, произвольно вводя в некий текст несоответствия, которые криптографически соответствуют тем, что на­вязаны цензурой.

«Объект истинный, то есть объект бессознательного, не настолько многообразен в языке своих симптомов, чтобы не поддаваться расшифровке аналитиком, к ко­торому обращаются со все большей настоятельностью, что приносит всякий раз заново удовлетворение нашим опытом И действительно, это то, что нашло признание в феномене трансфера.

«То, что говорит объект, который изъясняется, какой бы бессмысленной не выглядела его речь, приобретает тот самый эффект приближения, который исходит от слова, в которое он как бы полностью вкладывает исти­ну, выражаемую его симптомами [...], из этой картины мы воспользовались тем, что слово объекта склоняется к присутствию слушателя.

[В примечании: Здесь можно заметить формулировку, благодаря которой мы вводили в начало наших чтений то, о чем здесь идет речь. Объект, говорили мы, начинает анализ, говоря о себе, но не обращаясь в вам или обраща­ясь к вам без того, чтобы вы говорили о нем. Когда он сможет сказать вам о себе, анализ будет закончен.] «Это присутствие, которое является самым чистым от­ношением, при котором объект способен находиться на месте существа и которое еще более живо ощущает­ся, как таковое, что это существо является для него ме­нее обозначенным, это присутствие на мгновение до предела освобожденное от вуалей, которые его покры­вают и избегают его в общей речи, так как она создает­ся как речь безличного подлежащего, особенно в этой связи, это присутствие отмечается в речи неопределен­ным скандированием, нередко отмечаемым в момент тревоги, как я уже показал вам на примере из своего опыта» (Введение в комментарий Жана Ипполита об «Verneinung» Фрейда, Сочинения, стр. 372—373).

Разумеется, сейчас последует то, что «говорит нам Фрейд»: «самое чистое отношение», «присутствие», привносит в некое «существо» и чувствуется еще более «живо», чем это «существо» (то, что является объек­том), которое является «менее обозначенным», то есть, естественно, более неопределенным. Присутствие су­щества является тем более чистым, чем меньше онтоло­гическое определение Это имеет место, лишь «на мгно­вение», сразу за безличным подлежащим, и в «тревоге». Неопределенность существа (здесь в виде субъекта-пси­хоаналитика) девуалирует пустое место (несуществую­щее полностью) как истину присутствия. Что «нам го­ворит Фрейд», выглядело бы в буквальном смысле: «Что такое метафизика?»


[754]

присутствия в действии и подлинной жизни, мо­жет сохранить «клятвенную веру», которая свя­зывает с желанием другого. Если «фаллос являет­ся привилегированным значимым этого знака, где часть логоса объединяется с приходом жела­ния» (Значение фаллоса, стр. 692), привилегиро­ванное место этого привилегированного значи­мого, таким образом, его письмо, является голо­сом: письмо — проводник — слово. Оно одно, как только соединительное звено обозначаемо-

[755]

го обеспечивает ему его повторяемую идентич­ность, несет в себе идеальность или власть идеа­лизации, необходимые для сохранения (в любом случае, это то, что оно в себе содержит) недели­мой целостности, особенно, живой, не отдели­мой от фаллоса, привилегированного значимо­го, которому она дает место. Трансценденталь­ная позиция фаллоса (в цепи значимых, к которой она принадлежит, делая ее возмож­ной²³) имела бы, таким образом, свое собствен-

-------

²³ Это узкое определение трансцендентальной позиции: привилегия одного термина в целом ряде терминов, ко­торым он создает предпосылку и которые исходят из его наличия. Таким образом, категория именуется трансцендентальной (транскатегориальной), когда ее «нельзя отнести ни к одному жанру» (transcendit omne genus), то есть перечень категорий, частью которых она все-таки является, отдавая себе в этом отчет. Такова роль фаллоса в логике значимого. В этом также заклю­чается и роль дыры и наличия отсутствия в их опреде­ляемом контуре: «...фаллосу его матери, либо этому во­пиющему отсутствию того, чему надлежит быть, в чем Фрейд выявил привилегированное значимое» (Инстан­ция письма в бессознательном, Сочинения, стр. 522). Трансцендентальное превосходство этой привилегии, таким образом, поднять в дальнейшем на высоту, начи­ная с замешанного на ужасе восприятия ребенка — ес­ли быть более точным, то восприятия маленького маль­чика и его сексуальной теории.

Эта вездесущность условия возможности, эта перма­нентная причастность, в каждом значимом «значимого значимых» (^ Направление лечения, стр. 630), «значимо­го, не имеющего себе равных» (стр. 642) в качестве эле­мента присутствия может иметь только среду идеаль­ности: откуда превосходство трансцендентального пре­восходства, которое в качестве эффекта хранит присутствие, а именно phone. Именно это делало воз­можной и необходимой, занимаясь некоторым обуст­ройством, интеграцию Фрейдова фаллоцентризма в Сосюрову семио-лингвистику, являющуюся глубоко фоно-центричной. «Алгоритмическая» трансформация, как мне кажется, не нарушает этой связи. Вот лучшее опре­деление трансцендентального фаллоса, с точки зрения которого все протесты антитрансцендентализма (см. стр. 365) сохраняют значение отрицания: «Итак, фаллос является значимым, значимым, чья функция, в интра-субъективной экономии анализа, быть может припод­нимает вуаль того, что он держал в тайне Так как это значимое, предназначенное обозначать, во всей их сово­купности, проявления обозначаемого, в том виде, в ка­ком значимое обусловливает их своим присутствием в качестве значимого» (Значение фаллоса, Сочинения, стр. 690).

[756]

ное место — в Лакановых выражениях его пись­мо, избавленное от всякого деления, — в фоне­матической структуре языка. Никакой протест против метаязыка не противопоставляется это­му фаллогоцентричному трансцендентализму.