Перевод с французского Г. А

Вид материала

Документы

Содержание Первая вторая. истина письма, написанного рукой фрейда Инстанция письма в бессознательном Украденное Письмо Зигмунд Фрейд Украденное Письмо Агрессивность в психоанализе

Подобный материал:

• Книга издана при финансовой поддержке министерства иностранных дел французскской республики, 480.41kb.
• Книга издана при финансовой поддержке министерства иностранных дел французскской республики, 4609kb.
• Конкурса на лучший поэтический перевод, 742.25kb.
• Перевод с французского языка с некоторыми сокращениями стеркина г. Я. и Бобкова, 2193.57kb.
• Источник: , 589.2kb.
• Книга: Д. Дидро. "Монахиня. Племянник Рамо. Жак-фаталист и его Хозяин" Перевод с французского, 3481.71kb.
• "книга непрестанности осириса " 177, 7373.41kb.
• Курс французского языка в четырех томах, 4406.86kb.
• Курс французского языка в четырех томах, 4852.89kb.
• Честь израэля гау, 1808.36kb.

^

ПЕРВАЯ ВТОРАЯ. ИСТИНА ПИСЬМА, НАПИСАННОГО РУКОЙ ФРЕЙДА

Семинар с того момента, откуда видно все «без труда» как «при свете дня» провозглашает, что ему доступно разглядеть то, что видит Дюпэн (невидимое другими), разглядеть то, что сам Дю­пэн видит или видит, будучи един в двух лицах одновременно (внутри и вне круга, только напо­ловину «получающая сторона» и сторона, вы­бывшая из игры), (также, в конечном итоге, как и все прочие).

Как в общем-то и Дюпэн, в тот момент, когда, наперекор своему ослеплению «получающей сто­роны», и тому, что о нем говорили «третий, кто из


[716]

этих двоих видит... и т. д.». Как и Дюпэн, Семинар возвращает письмо по назначению, уже устано­вив его место и путь, его закон и судьбу, а именно назначение: прибытие по назначению.

Но Дюпэн, проницательный Дюпэн, смог ока­заться таковым, только войдя в круг, вплоть до за­нятия одного за другим всех мест, в том числе, не ведая того, места Короля и Полиции. Как и все те другие, которых он великолепно дублировал, он оказался вовлечен в движение волею Короле­вы и согласно пакту, подлежащему исполнению с ее стороны. И «показать свое превосходство» для него, пусть даже по отношению ко всем дру­гим мастерам, своим соперникам, близнецам, братьям или коллегам (Атрей/Тиест), означало повторить ловкий маневр, не имея возможности обернуться. Что не обязательно лишало его удо­вольствия в тот момент, когда другой уже держал в руке перо.

Итак, повторение Дюпэна. Имея возможность «сейчас без труда отыскать ключ к шифру при свете дня», Автор Семинара, не будем забывать, устраивает своим коллегам, вероотступникам и нерадивым хранителям, сцену завещания Фрейда. Он желает, по крайней мере, вместе со «взрывом эмоций», признаки которого мы опре­делили, отыскать направление: исправить, вы­прямить, вывести на верную дорогу то, что не востребовано и еще, «вооружившись» «возвраще­нием к Фрейду», «исправить слишком явное от­клонение, чтобы оно не проявилось как таковое на всех поворотах». (О намерении, стр. 366). Он ставит в упрек своим коллегам, как мужчинам, так и женщинам, то, что они, считая себя мастерами («как Дюпэн», смотрите выше), исказили его соб­ственные «термины», термины автора Семинара. Значит, он присваивает их себе, но он это делает

[717]

для того, чтобы вновь вернуть их Фрейду, так как речь здесь идет о том, чтобы восстановить насто­ящее учение, истинную доктрину.⁸ К тому же Дю­пэн, называя себя «сторонником дамы», обязыва­ет Королеву контрактом, подобным тому, что связывает ее с Королем, к тому же здесь еще как бы присутствует пакт между Фрейдом, который, уйдя из жизни слишком рано, как и Король, так ничего и не узнал о последствиях — и автором (место автора) Семинара. Но Король, связан ли он пактом? или покойником? С этим вопросом требуется повременить.

Столь примечательная вспышка ярости, как бы самый коварный «удар ниже пояса», «ярость явно женской природы», направляется против того или той из его коллег, Бонапарт, кото-рый(ая) считал себя, во Франции, в течение дол­гого времени, самым уполномоченным храните­лем, законным наследником авторитета Фрейда, поддерживая с ним не только переписку, но и личные связи, являясь его представителем даже в нашей стране в качестве некоего министра, о чьем предательстве и ослеплении автор Семи­нара уже осведомлен. И она, этот министр, даже вознамерилась в своей книге наложить руку⁹ на

⁸ Более дословно «Фрейдов опыт в его подлинном пони­мании». (^ Инстанция письма в бессознательном, Сочи­нения, стр. 523).

⁹ Вопрос о руке: так называемая держательница Фрейдова послания, Бонапарт оказалась тем самым обречена сносить удары. Причем наносимые неоднократно, спонтанно, с завидным упорством. Заметка внизу стра­ницы, неуважительно отзывающаяся о кухарке, в кото­рой уже более скромно довольствовались пренебреже­нием к кухне, была включена в Сочинения, почти через десять лет после первой публикации Семинара в Психоанализе. Но уже после семинара в Риме, в выступле­нии того же лица пятью годами ранее, против Бонапарт выдвигалось основное обвинение: вторая рука! В ее тек­сты письмо Фрейда не попало из первых рук. А некто, «мало сведущий» во Фрейдовой теории, «потому что он сталкивается с этим благодаря работе Марии Бонапарт, которую он без конца цитирует в качестве эквивалента Фрейдова текста, причем не ставя об этом в известность читателя, возможно, рассчитывая, и не без основания, на его хороший вкус, который не позволит спутать одно с другим, но тем не менее не доказывая этим, что он не видит никаких признаков, что это пришло из вторых рук (Сочинения, стр. 247). И так как одновременно не­обходимо оставить за собой право на то, что исходит из первых рук, и не увлекаться обобщениями по поводу вторых, существует, таким образом, два «уровня», хоро­шей и плохой второй руки. «Хорошая», мы еще убедим­ся в этом, конечно же, подходит к письму с Фрейдовым текстом как «к тексту, проводнику слова, в той мере, в какой оно представляет собой новое явление на свет истины», оно способно «обращаться с ним как с истин­ным словом», и «воспринимать его во всей его подлин­ности» «полновесного слова» (Сочинения, стр. 381); речь идет о тексте Фрейда Упорное стремление отстранить «вторую руку» Бонапарт читалось в нескольких строках перед главой во славу «полновесного слова».-

^ Украденное Письмо. Вначале на письмо, изъятое из обращения, принадлежащее перу Фрейда. Она распорядилась, поместив во главе своей книги о По, неким свидетельством, подписанным ру­кой Фрейда, облеченным в форму некоего пись­ма, которое одновременно скрепляет пакт и пре­дательство (в зависимости, с какого места по­смотреть), одновременно подставляя отца психоанализа на место Короля, Королевы (кото­рой требуется вернуть «ее» письмо, чтобы вос-

[718]

становить пакт, удалить следы предательства и «исправить отклонение») и таинственного дру­га Королевы или заговорщика, подписавшегося под украденным письмом. Как скажут далее об истине (causa sui причина — она же одновремен­но и причина и следствие), Фрейд единственный (и по причине смерти, поскольку он занимает место усопшего (Короля), кто заключает кон­тракт только с самим собой.

Это свидетельство, подписанное рукой Фрей­да, необходимо привести полностью. Ради раз­влечения, но также чтобы соизмерить то, как бы Король действительно расценил тот факт, что, унося с собой последнее перо первой рукой, он активизирует народ после своей смерти, дожи­даясь его восстановления, и даже реставрации. В положении безвременно умершего, a priori, он никогда не смог бы сделать предисловия к Семи­нару, который возложил на себя эту обязанность добровольно и справлялся с ней неоднократно. Но можно только в мечтах представить себе как бы выглядело предисловие Фрейда к Семинару. Чтобы воодушевить мечтательность, вот то, что он подписал, своей собственной рукой, самой первой, для единственной Бонапарт (после пуб­ликации Предлогов теория факторов приводится здесь лишь в целях сохранения последователь­ности):

«Мой друг и ученица Мария Бонапарт в своей книге пролила свет психоанализа на жизнь и твор­чество великого писателя с патологическими на­клонностями».

«Благодаря ее интерпретационной работе, те­перь становится понятным, сколько характеров произведения были обусловлены личностью чело­века, и можно даже увидеть, что эта личность была

[720]

сгустком мощных аффективных фиксаций и тягост­ных событий, имевших место в его раннем отроче­стве. Подобные исследования не претендуют на объяснение гения творческой личности, но они по­казывают, какие факторы побудили ее к творчеству и какой предмет для изучения был предложен ему судьбой. Нет более притягательной задачи, нежели постигать.законы человеческой психики на инди­видуальностях, не вписывающихся в общепринятые представления».

^ Зигмунд Фрейд

Данное посвящение появляется сначала в пере­воде Бонапарт, отметим это без каких-либо подо­зрений в неточности, но ради того только, чтобы констатировать, что оно выходит в свет, не обла­дая подлинностью абсолютно первой руки.

В тот самый момент, когда оно прерывает отождествление с Дюпэном «получающей сторо­ной», чтобы сохранить только другого; когда оно расшифровывает «истинную стратегию» послед­него, в тот момент, когда он будто бы встает из-за стола; когда, «да, без сомнения», оно извлекает на свет божий истинный смысл «украденного пись­ма», так вот, именно в этот момент аналитик (ка­кой? другой) больше всего напоминает Дюпэна (какого? другого), когда цепь отождествлений вынуждает его обойти, в обратном порядке, весь крут, непроизвольно изобразить — Министра, Королеву, Короля (Полицию). Каждый, в тот или иной момент, занимает место Короля, по край­ней мере существуют четыре короля (продолже­ние следует) в этой игре.

^ Украденное Письмо убедительным образом до­казывает, хотя этот факт остается без внимания, разрушительный рефлекс повторения. Именно эту точку зрения наследники Фрейда, кухарка или

[721]

мастер истины¹⁰, повторяют с завидным постоян­ством. Как и Лакан, Бонапарт излагает весь свой анализ под названием Wiederpolungszwang. Она приводит в нем свои соображения в пользу оправ­дания монотонности моносемической истины. Фрейд тоже в какой-то мере извиняется в своем анализе Шребера: «Я не несу ответственности за монотонность решений, которые привносит пси­хоанализ: солнце, в следствие того, что было ска­зано, не сможет стать ничем другим, кроме как сублимированным символом отца». Бонапарт: «Прежде, чем продолжить этот угрюмый парад поэтических героинь, мне необходимо извинить­ся за монотонность темы... Здесь невозможно отыскать на протяжении пяти или шести сказок чего-нибудь иного. Листая их страницы, читате­лем, без сомнения, овладеет усталость. Однако я не в силах избавить его от этой пресыщенности [...], этой монотонности темы, так как ее выявле­ние позволяет прочувствовать разрушающий ре­флекс повторениям (II, стр. 283).

Эта неизменная монотонность, по крайней ме-

¹⁰ «Мы играем роль регистратуры, беря на себя фундамен­тальную функцию, во всем символическом изменении, отобрать то, что do kamo, человек, в своей подлинной сущности, называет словом, которое длится». «Свидетель, укоряемый за искренность темы, храни­тель протокола собственной речи, залог своей достовер­ности гарант своей прямоты, хранитель своего завеща­ния, письмоводитель своих приписок к завещанию, аналитик сродни переписчику».

«Но, прежде всего, он остается мастером истины, на­стоящая речь о которой является прогрессом. И преж­де всего это именно он, как мы и заявляли, оттеняет и диалектику. И здесь, он призван в качестве судьи на­звать цену этой речи.» (Сочинения, стр. 313).

[722]

ре, позволяет выстроить здесь текстовую сеть, за­ставить повторяться некоторые мотивы, напри­мер, цепочка кастрация — повешение-mantelpiece вне Украденного Письма. Таким образом, письмо, подвешенное под каминным колпаком, имеет свой эквивалент в Двойном Убийстве на улице Морг¹¹. Интерес к этому повторению и определе­нию его местонахождения не является для нас лишь интересом к эмпирическому обогащению, экспериментальной проверке, и иллюстрации повторяемой настойчивости. Он структурен. Он вписывает Украденное Письмо в текстуру, которая выходит за его границы, к которой оно принадле­жит и в которой Семинар практикует так называе­мые обобщенные кадрирование или разрезание. Известно также, что Украденное Письмо принад­лежит тому, что Бодлер назвал «подобием трило­гии», наряду с Двойным Убийством и Тайной Ма­ри Роже. Об этой трилогии Дюпэн, Семинар не упоминает ни словом; он не только выделяет по­вествуемые треугольники («реальную драму»), чтобы сцентрировать повествование и перенести на них весь груз интерпретации (назначение письма), но он также выдергивает треть деяний Дюпэна, из некого целого, опущенного в виде не­обязательного обрамления.

¹¹ «Итак, Розали находится здесь, «тело... совсем теплое», головой вниз, в камине, расположенном в комнате, на­подобие ребенка в материнском генитальном проходе, накануне появления на свет, отправленная туда мощ­ной рукой антропоида. Комната была телом матери, ка­мин, следуя весьма распространенному символизму, — ее влагалищем — или скорее ее клоакой, клоакой, отно­сящейся только к инфантильным сексуальным теори­ям, которые сохраняются в бессознательном» (Эдгар По, т. II, стр. 548-549).

[723]

Что касается эквивалентности подвешеннос-ти и фаллоса, Бонапарт располагает в сети более чем одним текстом и высказывает мысль о том, что здесь точка зрения мужчины не совпадает с точкой зрения женщины, наводя, таким обра­зом, на мысль, что Женственность завуалированная/девуалированная/кастрированная является воплощением истины только для мужчины. В та­ком случае последний будет мастером истины только с этой точки зрения¹².

Когда, следуя Фрейду, она вспоминает, что «кастрация женщины» является «одним из цент­ральных фантазмов маленьких мальчиков», без сомнения Бонапарт отчетливо формулирует эту теорему, через непосредственную символику и довольно спонтанный семантизм, основываясь на биографии По и заодно на реальном наблю­дении изначальной сцены (II, стр. 539). Но случа­ется так, что ее сложный психобиографический подход, ее весьма основательный психоанализ открывает перед ней текстовые структуры, кото­рые остаются закрытыми для Лакана. Таким об­разом, остановимся только на этом признаке, рассмотрим внимательнее бессознательное По (а не намерения автора), постараемся отождест­вить его с той или иной позицией его персона­жей, ведь Бонапарт и сама не упускает из виду позицию рассказчика в Украденном Письме, но даже еще «до» этого, с того момента, когда ус-

¹² См. то, что сказано о «вымысле», где все устроено «с точ­ки зрения самца»: которой Бонапарт, однако, не избега­ет, особенно на этих двух страницах. Она с благодарнос­тью обращается к письму с некоторыми объяснения­ми, которое Фрейд ей доверил, «по поводу Черного Кота, ставшего предметом нашей с ним дискуссии...» (ibid, т. II, стр. 566—568).

[724]

танавливается его соотношение с Дюпэном.¹³ Следовательно, она удерживает в поле зрения и все проявления раздвоенности: те самые, что ориентируют, затем сбивают с толку и порожда­ют эти вымышленные страсти, Das Unheimliche, похоже, Бонапарт высказывается не больше Ла­кана). Отмечая разделение По на два персонажа, которые в равной степени представлены рас­сказчиком и Дюпэном, Бонапарт оказывается при этом в состоянии заметить тот факт, сам по себе примечательный — обойденный внимани­ем на Семинаре, — что сам рассказчик раздваи­вается (повествующий — повествуемый, то, чего не отмечает Бонапарт), чрезвычайно настаивая на двойственной сущности Дюпэна: Дюпэн — двойствен, он раздваивается и перераздваивает­ся сам. Если Дюпэн является двойником самого себя, и если он двойник двойника (рассказчик), и т. д., тогда возникает опасность внесения сумя­тицы как при разграничении треугольников пресловутой «реальной» «драмы», так и при вы­явлении в ней позиций или взглядов. Более того, как мы это уже видели, в самой «реальной драме», Дюпэн поочередно отождествляется со всеми персонажами, как это делают все те, кто находит письмо в свойственном ему месте и очевидном значении. Семинар безапелляционно отказыва­ет в праве на существование этой проблематики раздвоения и Unheimlichkeit. Без сомнения, ис­ходя из тех соображений, что она зиждется на воображаемом, на двойственности отношений, которые необходимо держать строго в отдале­нии от всего символического и трехстороннего. И, разумеется, именно это разделение между

¹³ Эдгар По, т. II, стр. 518, Украденное Письмо является третьим появлением Дюпэна.

[725]

символическим и воображаемым, в весьма про­блематичном виде, очевидно, и поддерживает, наряду с теорией письма (место нехватки на сво­ем месте и неделимость значимого), любое ре­шение Семинара, в его обращении к истине. Все эти «ужасные» («unheimlich») отношения двой­ственности, безудержное нагромождение кото­рых происходит в двойственной структуре, предстают здесь обойденными вниманием или оттесненными в сторону. Ими интересуются лишь в тот момент, когда их уже считают нейтра­лизованными, задействованными в построении символического треугольника, когда возникает так называемая «истинная» интерсубъектив­ность, та, которая составляет предмет изучения и возвращения к Фрейду. «Таким образом, чтобы доказать нашим слушателям то, что отличает от настоящей интерсубъективности двойственное отношение, включенное в понятие проекции, мы и ранее исходили из соображений, любезно изложенных самим По, в истории, которая явит­ся темой настоящего Семинара, в качестве того, кто наставлял некоего блудного сына на то, что­бы дать ему выиграть больше, чем он со своей стороны мог бы выиграть в игре «чет — нечет» (стр. 57). То, что при этом считается управляе­мым, это ужас, Unheimlichkeit и тревожное смя­тение, которые могут привести, без всякой на­дежды на возврат свойственного, на выработку заключения, поиск истины, к хождению от види­мости к видимости, от двойника к двойнику. Ес­ли ставилась задача любой ценой возвести это в очередной раз в ранг закона, то трилогия Дю­пэна, мы еще вернемся к этому, являет собой пример той самой неуправляемости и срывает любую попытку определения тождеств. Нейтра­лизуя при этом раздвоение, Семинар делает все

[726]

необходимое, чтобы избежать того, что в работе ^ Агрессивность в психоанализе именуется «безот­четным страхом». Страхом перед анализирую­щим, разумеется: «Но только представьте для на­глядности, что произошло бы с пациентом, кото­рый увидел бы в своем аналитике точную копию его самого. Любому очевидно, что избыток агрес­сивного напряжения создает такое сопротивле­ние проявлению трансфера, что его полезный эффект может сказаться только через продолжи­тельное время, что и происходит при некоторых анализах, проводимых в целях обучения. Нетруд­но вообразить, что такая ситуация, воспринимае­мая во всей несуразности, свойственной болезни раздвоения, и явится толчком к возникновению безотчетного страха» (стр. 109).

Может быть, сейчас станет яснее, вследствие чего, оба, руководствуясь Фрейдом и опираясь на некий внутренний строй украденного пись­ма, и Бонапарт и Лакан, исходят в своем толкова­нии из одного и того же скрытого значения: кас­трация матери как наивысший смысл и собст­венное место письма. Но оба они перескакивают через текст по-своему. При этом показательна разница в стиле и высоте прыжка. Одна, идя на известный риск и влекомая обычной догматиче­ской безоглядностью, по приземлении неизбеж­но наталкивается на бессознательное автора. Другой же, с ни с чем не сравнимой философ­ской бдительностью, — на истину. И не только на истину текста, но на саму истину. Итак, скажем об этом более точно. «Истина, сбрасывающая с себя покров от прикосновения Фрейдовой мысли», «Истина, заметим это, которая делает возможным само существование вымысла», «ре­гистр истины», который «располагается совер­шенно в другом месте, а именно, в обосновании

[727]

интерсубъективности», «истинной интерсубъек­тивности (в другом месте «подлинной»), «истин­ный сюжет сказки», «путь, который ей свойст­вен», «истинная стратегия Дюпэна», «решение при свете дня» и т. д., значение истины сплачива­ет весь Семинар. Оно позволяет четко сформу­лировать все прочие понятия с того момента, как ее находят на собственном месте значимого. На месте наличия отсутствия, которое, в конеч­ном итоге, имеет лишь одну цель — распростра­нять — и пребывает здесь, собственно, всегда, свойственное, ставшее отношением наличия от­сутствия к нему самому, в свойственном месте собственного тела. «Свойственное», «истинное», «подлинное» приходят на смену значению исти­ны, исходя из необходимости, которую мы бу­дем анализировать.

Итак, что же можно сказать об истине по Ла-кану? Существует ли некая доктрина, Лаканова доктрина истины? Две причины могут заставить нас сомневаться в этом. Первая — общего харак­тера и связана с границами вопроса. Структур­ная невозможность чисто однородной система­тики предстала перед нами в другом месте. Вто­рая же касается подвижности, непостоянности речи, которая нас здесь интересует. В публика­циях, последовавших за Сочинениями, в том, на что они указывают в осуществляемом устном обучении, чувствуется некоторый откат, приглу­шающий заклинания над aletheia, logos, речью, словом устным и письменным и т. д. Происходит еще более ощутимое стирание коннотаций, если не самих понятий экзистенциализма послевоен­ного периода. Так получилось, что лишь опреде­ленная категория высказываний об истине, за­явила о себе, распространилась в определенный момент, оформившись в систему, заключая в се-

[728]

бе все необходимые для этого черты. Поскольку и Семинар принадлежит к этой системе (такова, по крайней мере, моя гипотеза), также как неко­торое число других очерков, на которые я соби­раюсь сослаться (чтобы, в свою очередь, не за­мыкать Сочинения на Семинаре), необходимо выделить его для того, чтобы вникнуть в тракто­вание Украденного Письма. Можно и необходи­мо сделать это, даже если, после 1966 года, в пре­образованном теоретическом поле, Лаканову речь об истине, тексте или литературе подверга­ли некоторым корректировкам, различающимся по своим размерам и значимости, что, впрочем, недостаточно подтверждено.¹⁴ Отслеживание в хронологическом и теоретическом отноше­нии таких корректировок к тому же вызвало бы сомнения из-за отдаленности отголосков таких публикаций.

Что бы ни случилось после 1965—66 годов, все тексты, датированные или, если быть более точными, опубликованные между 1953 г. (пре­словутая речь в Риме) и I960 г., вероятно, при-

¹⁴ Доктрина истины как причина {Ursache), также удачно как выражение «проявления истины», сможет вписать­ся в систему, которую мы собираемся рассмотреть. Проявления истины есть проявления самой истины и, как уже было сказано в Руководстве ходом лечения (где ставится вопрос об «ориентировании объекта на напол­ненную речь», во всяком случае о том, чтобы предоста­вить ему возможность «самому на нее переключиться». Сочинения, стр. 641), «речь идет об истине, единствен­ной, об истине проявлений истины» (Сочинения, стр. 640). Круговорот будет постоянно происходить во­круг истины: к истине. В этом и заключается причина и следствие круга, causa sui, собственный путь и судьба письма.