Инвективы-композиты в системно-функциональном аспекте (на материале немецкого, русского и татарского языкоВ)
| Вид материала | Автореферат |
- Системно-функциональное описание факультативности как языкового феномена: на материале, 2598.53kb.
- Проблемы лексикографического описания фразеологических единиц (на материале английского,, 1870.73kb.
- Пособие построено на материале переводов с немецкого, английского, французского, отчасти, 5817.76kb.
- Учебно-методический комплекс сравнительная типология немецкого и русского языков для, 271.6kb.
- Грамматические типы текстов деловой письменной речи (на материале английского, немецкого, 441.77kb.
- Диссертация на соискание ученой степени, 3090.57kb.
- Структурно-типологический подход к сопоставительному исследованию фразеологии (на материале, 864.67kb.
- Учебно-методический комплекс сравнительная типология немецкого и русского языков для, 322.48kb.
- «концептосфера нарушенности» (на материале немецкого языка), 517.21kb.
- Социальный аспект семантики немецких глаголов (на материале коллоквиальных глаголов, 535.12kb.
– в русском языке их 10: жиртрест, салохранилище, толстобрюхий, толстозадый, толстомордый, толстомясый, толстопуз, толсторожий, толсторылый, толстожопый;
– в татарском языке – 11: бәрәңге корсак, дуңгыз түшкәсе, капкорсак, май баскан, май кисмәге, мичкә корсак, ит бүкәне, кышлау умарта, апара чиләге, буаз сыер, сыра мичкәсе и др.
Все приведенные примеры в сопоставляемых языках без исключения содержат отрицательную оценку, но немецкая, русская и татарская языковая картина мира «рисует» в своем языковом сознании различные образы «толстяков».
Второй класс составляют антонимичные лексические единицы к первому классу, т.е. «худой». Второй класс гораздо скромнее, чем первый, но в то же время тяготеет к выражению разнообразной отрицательной оценки. Например, в немецком языке: Knochengerüst (скелет), Klappergestell (вешалка), Gartenzwerg (чучело), Storchbein (журавль), Vogelscheuche (пугало огородное);
– в русском языке: кожа да кости, страхолюд, страхоморда;
– в татарском языке: как агач (досл. высохшее дерево), коры сөяк (досл. голые кости), шыр сөяк (досл. одни кости), кипкән таракан (досл. высохший таракан), кием элгече (досл. вешалка), бакча карачкысы (досл. пугало огородное), салам сыйрак (досл. соломенные ноги), торна сыйрак (досл. журавль), челән аяк (досл. цапля).
Из приведенных примеров следует, что немецкое и татарское языковое сознание одинаково презрительно пренебрежительно именует худых людей.
2. Рост. Объему тела человека и его росту другим человеком в основном дается только оценка отрицательная, данные показатели не являются объектом брани, ругательства, поэтому инвективная лексика, характеризующая рост человека, крайне малочисленна. В то же время во всех нами исследованных сопоставляемых языках наблюдается пренебрежительное отношение, как к низкорослым, так и чересчур высоким людям. Например, в немецком языке: Dreikäsehoch (от горшка три вершка), Meterprügel (метр с кепкой) – Hopfenstange (каланча), Schreckschraube; в русском языке: от горшка три вершка, недомерок, маломерок, мелкокалиберный – долговязый, в татарском языке: бот буе (досл. до пояса), җирдән бер карыш (досл. вершок от земли), орчык буе (досл. высотой с веретено) – колга баганасы (каланча), торна сыйрак (журавль).
В процессе взаимодействия с окружающей действительностью человек, как правило, подвергается, таким образом, оценочным классификациям не только со стороны социума, а также собственной самооценке.
Вышеизложенное позволяет заключить, что большинство инвективных композитов содержат отрицательную оценку, придают слову неодобрительный оттенок значения, ибо инвективы всегда экспрессивны и связаны с выражением эмоций.
В XXI веке, когда в мире много говорится о когнитивной революции, новым является качественное смещение парадигмы современного языкознания в сторону антропоцентризма, или ментальной семантики. А в когнитивистике, прежде всего, внимание должно уделяться познанию человека, его внутреннего мироощущения и внутреннего представления.
Внутренний мир человека – это уникальный объект познания. Будучи фрагментом языковой картины мира, языковой образ внутреннего человека имеет все присущие ей существенные отличия от традиционных, научных, философских, религиозных и других концептуальных моделей мира, выработанных в процессе познавательной деятельности человека.
В лингвистической литературе встречается мнение, что образу внутреннего человека, подобно другим фрагментам языковой картины мира, присущи относительная устойчивость и стереотипность. Однако, как показывают наши исследования, образ внутреннего человека как функционально-речевое явление демонстрирует свою изменчивость, гибкую приспособляемость. Языковые средства, имеющиеся в распоряжении носителей языка, активны по отношению к речевому замыслу, могут заполняться самым разнообразным содержанием, получать ту или иную своеобразную прагматическую и стилистическую нагрузку, в том числе и негативную, сниженно-обсценную.
Изучение опыта отечественной лингвоантропологии позволяет выделить основные аспекты наименования внутреннего человека. Языковая картина внутреннего мира человека может быть представлена следующими лексико-семантическими полями:
1) «анатомия» и «физиология» человека;
2) симптомы внутренних состояний;
3) черты ментальности народа.
^ 1. «Анатомия» и «физиология» человека. Внутренний человек моделируется «по образу и подобию» человека внешнего. Причем этот принцип предполагает не визуальное подобие, а схожесть устройства и функционирования целого. «Анатомическую» интерпретацию концептов психики можно обнаружить в следующих инвективах: нем. Dreckseele (досл. Dreck – грязь, Seele – душа) – рус. подлец – тат. эт җан (досл. эт – собака, җан – душа); нем. Hasenherz (досл. Hase – заяц, Herz – сердце) – рус. трус – тат. куян йөрәк (досл. куян – заяц, йөрәк – сердце) ; нем. Herzdieb (досл. Herz – сердце, Dieb – вор) – рус. сердцеед – тат. чуар йөрәк (досл. чуар – пестрый, йөрәк – сердце); нем. Seelenklo (Seele – душа, Klo – туалет, отхожее место) – рус. человек, терпеливо выслушивающий чьи-то душевные излияния – тат. моң-зар җыючы (досл. моң-зар – печаль, горе, җыючы – собиратель); нем. Gehirnkasten (Gehirn – мозг, Kasten – ящик) – рус. «котелок» – тат. ми чүлмәге (ми – мозг, чүлмәк – горшок), где «Seele – душа – җан», «Herz – сердце – йөрәк», «Gehirn – мозг – ми» представлены в виде органов, функционирующих внутри человека и, подобно обычным органам тела, отвечающих за определенные качества и способности человека.
Устройство «внутреннего человека», таким образом, включает концепты такие как душа, дух, сердце, ум (разум, рассудок), память, совесть, фантазия, воля, способности, мозг, инстинкт, печень и грудь.
Наиболее распространенная классификация органов “душевной” жизни строится с учетом их природы. Одни концепты, например сердце, печень, мозг, относятся к материальным, реально существующим органам, которым сознание приписывает дополнительные, имеющие отношение к психике человека функции: тат. кара йөрәк (досл. кара – черный, йөрәк – сердце) –зложелатель, злопыхатель; туң йөрәк (досл. туң – мерзлый, застывший, йөрәк – сердце) – хладнокровный, бесчувственный; чуар йөрәк (досл. чуар – пестрый, разный, йөрәк – сердце) – непостоянный, любвеобильный, сердцеед; каты бәгырьле (досл. каты – твердый, крепкий, жесткий, бәгырь – печень) – жестокий, бессердечный; черек ми (досл. черек – гнилой, ми – мозг) – безмозглый.
Другие же концепты душа, дух, ум и др. могут быть причислены к нематериальным, «представляемым» органам психики. В предлагаемых примерах из татарского языка акылга сай, акылга зәгыйфь (досл. акыл – ум, сай – неглубокий, зәгыйфь – слабый, бессильный, немощный) – придурковатый, недалекий; вак җанлы (досл. вак – мелкий, җан – душа) – бесчеловечный, нечестный; кара җан (досл. кара – черный, җан – душа) – зложелатель; кара эчле (досл. кара – черный, эч – живот, нутро) – злой, завистник, завистливый; куркак җан (досл. куркак – трусливый, җан – душа) – трус; тар эчле (досл. тар – узкий, эч – нутро) – злой, недоброжелательный; из немецкого языка Quälgeist (досл. quälen – мучить, Geist – дух) – мучитель все эти номинации обладают всеми признаками типичного органа человека. Ум имеет два признака, душа – четыре, а дух – один признак.
Вместе с тем следует отметить, что исследуемые языки по-разному «реагируют» на все негативное: бесчеловечность, нечестность, недоброжелательность и др., в чем и проявляется ментальность народов. Как показывают инвективные наименования нашего исследования, в своем менталитете татарский народ более критичен к внутреннему миру человека, чем русские и немцы.
^ 2. Симптомы внутренних состояний. Внешние проявления внутренних состояний и качеств человека, которые формируют наивную языковую картину мира, заложены
– в поступках человека: тат. кире беткән (досл. кире – обратный, в обратную сторону, беткән – гл. законченный) – упрямый, несговорчивый, своенравный; җиңел акыллы (досл. җиңел – легкий, акыл – ум) – легкомысленный, несерьзный; нем. Haarspalter (досл. Haar – волос, spalten – делить) – рус. крохобор;
– в его мимике: тат. караңгы чырай (досл. караңгы – темный, чырай – лицо) – угрюмый, неприветливый; нем. Nervenwrack (досл. Nerven – нервы, Wrack – обломки, развалина) – комок нервов, нервный; Röntgenblick (досл. Röntgen – рентген, Blick – взгляд) – остроглазый;
– в жестах, позе: ата күркә (досл. ата – самец, күркә – индюк) – высокомерный;
– в движениях: авыр аяк (досл. авыр – тяжелый, аяк – нога) – медлительный; речи: буш сүзле (буш – пустой, сүз – слово) – пустомеля; агач тел (агач – дерево, тел – язык) – невежливый; нем. Kopfhänger (Kopf – голова, hängen – вешать) – пессимист, нытик, Leichtfuss (leicht – легкий, Fuss – нога) – легкомысленный, пустой и т.п.
^ 3. Черты ментальности народа. Ментальная деятельность является основным параметром характеристики человека.
Словарь концептов русской культуры Ю.С. Степанова определяет, что ментальность – это миросозерцание в категориях и формах родного языка, которые соединяют в себе интеллектуальные, духовные и волевые качества
Язык и мышление, духовная и материальная культура, разные типы поведения и мировоззрение, выражающиеся в знаниях, убеждениях, идеалах, философии, религии, присущи всем людям на Земле. Все это и отражает общечеловеческую и частную ментальность, которые присутствуют во всех языках, в том числе, и в сравниваемых немецком, русском и татарском языках.
Язык не только отражает действительность, но и интерпретирует ее, создавая особую реальность, в которой живет человек. Поскольку культура неотделима от закрепленной в языке картины мира, отражающей мировоззрение человека, то информация о культуре находит отражение в структуре языковых номинаций, подчас и негативных, как результаты когнитивной деятельности и ментальных представлений определенной лингвокультурной общности о вербализуемом объекте.
Среди всех субстанций, локализованных внутри человека, особое место занимают душа, дух и сердце.
Концепт җан непосредственно связан с миром эмоций: җан көеге (җан – душа, көек – огарок) – жалкое существо, обуза. Җан – своего рода орган внутренней жизни человека, не связанный непосредственно с физиологической стороной. С ним связан внутренний мир человека, его чувства и переживания: җан җәфасы (досл. җан – душа, җәфа – мучение, страдание) – мучитель; явыз җан (досл. явыз – злой, җан – душа) – злодей, душегуб; пошмас жан (досл. пошмас – неторопливый, җан – душа) – беспечная душа, эт җан (досл. эт – собака, җан – душа) – жестокий, бессердечный.
Как видно из приведенных примеров, в татарском языке множество инвектив-наименований, которые несут в своем составе компонент җан, что свидетельствует о его чрезвычайно важной роли для характеристики внутреннего человека в татарской языковой картине мира.
Для обозначения концепта душа, а также внутреннего, духовного мира человека в татарском языке существует особая лексема кунел. Этот концепт не имеет точного эквивалента как в русском, так и в немецком языках, и безусловно, относится к области безэквивалентной лексики.
Концепт күңел представляется местом внутри человека, которое скрыто от посторонних глаз, это – источник человеческих чувств, переживаний, это – сфера эмоций и настроения. Например: төшенке күңел (досл. төшенке – пониженная, подавленная, күңел – душа) – пессимист. В данном примере представлено вертикальное измерение, где отрицательные эмоции связаны с движением вниз, положительные – вверх, которые прямо характеризуют человека. Күңел в татарском языке может иметь и другие измерения, или свойства, например:
– внутренний объем или внутреннее пространство человека, пространство внутреннего мира: тар күңелле (досл. тар – узкий, күңел – душа, сердце) – неуживчивый, бездушный;
– физические характеристики: каты күңелле (досл. каты – твердый, жесткий, күңел – душа, сердце) – жестокий, бессердечный;
– чистоту: кара күңелле (досл. кара – черный, күңел – душа) – грязная душа;
– целостность / может быть поломан: китек күңел (досл. китек – отломанный, отколотый, күңел – сердце) – разбитое сердце.
Исключительно важную роль в языковой картине мира сопоставляемых в данной работе языках в качестве средоточия духовной жизни человека, источника и вместилища чувств и эмоций играет концепт сердце.
Е.В. Урысон отмечает, что в русской языковой картине мира концепт «сердце» – невидимый орган добрых чувств» [Урысон 2003: 27]. Сердце – это внутренний мир человека, душа, память, но оно становится видимым и познаваемым опосредованно через поступки человека – его обладателя. Например, нем. Herzdieb (досл. Herz – сердце, Dieb – вор) – рус. сердцеед, донжуан – тат. чуар йөрәк (досл. чуар – пестрый, разный, йөрәк – сердце) – сердцеед, любвеобильный; нем. Hasenherz (досл. Hase – заяц, Herz – сердце) – рус. «заячья душа», трус – тат. куян йөрәк (досл. куян – заяц, йөрәк – сердце) – трус. В зависимости от человека, если он не способен испытывать сильные, глубокие чувства, сердце может быть разным. Например, в татарском языке, таш йөрәк (досл. таш – камень, йөрәк – сердце) – жестокий, бессердечный; туң йөрәк (досл. туң – мерзлый, йөрәк – сердце) – бездушный, бессердечный.
Как видим, татарский язык свидетельствует о высоком уровне эмоциональности, сентиментальности народа – его носителя, что находит свое выражение в существовании особых концептов, соотносимых с миром эмоций человека. Как показывают рассмотренные концепты, национальный менталитет, остается величиной относительно постоянной.
Что касается немецкого языка, то к типичным характеристикам немецкого менталитета относятся, как отмечает большинство исследователей, любовь к порядку и трудолюбие. И это утверждение мыслится в немецком общественном сознании в широком диапазоне: в строгом соблюдении норм закона, уважительном отношении к приказу, неприязни к расхлябанности, уважение к пунктуальности, точности, аккуратности, целеустремленности, основательности. Исследования показывают, что концепты, характеризующие немецкий менталитет меньше всего отражают внутреннего человека. Русская ментальность меньше всего отражается в инвективах-композитах – наименованиях человека в силу меньшей «дееспособности» русского языка к композитообразованию.
В третьей главе раскрываются причины, способствующие развитию интереса к ненормативному пласту языка, нарушающему в массовой коммуникации нормы общественной морали. В данной главе автором дается определение так называемой «ненормативной лексике» и объясняются причины использования в речи бранной, инвективной лексики. В этой главе определенное место отводится и тем функциям, которые выполняют инвективы-композиты. Инвективы представляют интерес также как вариантность образной номинации концепта «человек».
Лексика любого языка, как известно, представляет собой сложную систему, элементы которой выполняют разные функции и обслуживают различные сферы человеческой коммуникации. Перед языковыми личностями – носителями языка предстает огромное количество языковых средств, которые обеспечивают их взаимодействие с окружающим миром.
В языковой системе присутствует огромный пласт лексем, который потенциально может служить средством выражения негативной оценки в отношении к другому человеку, т.е. ненормативная лексика, ругательства.
На наш взгляд, есть две причины, способствующие развитию интереса к ненормативному пласту языка. Первая из них социальная. Демократические процессы, идущие в обществе, повлекли за собой снятие многих ограничений в употреблении слов и «спровоцировали» истинный бум в ненормативной лексике. С демократизацией языка связана вторая причина, являющаяся ее порождением: изменение отношения к ненорме. Отклонения от нормы нужно рассматривать не как лишнее, ненужное или запретное в языке, а параллельно с нормой. Этот поток брани, нецензурных, «грязных» и грубых слов в различных языках в наши дни объяснить трудно. Нет сомнений, что это отражение социокультурных изменений в обществе, как в российском, так и за рубежом.
Этот лексический слой в языковом сознании на ранних стадиях языковой личности соседствует с элементами табуированной лексики. Уже в самом начале своего формирования языковая личность, наряду с просторечными словами, узнает слова бранные и матерные. В ходе языковой эволюции личности эта речевая стихия закрепляется за ситуациями конфликтного общения, отражающего запретно-запредельную сферу инвективно-конфликтного социального взаимодействия людей [Седов 2004: 232]. Потому что коммуникативный процесс, основанный на понимании, таким образом, не всегда такой, каким закладывает его коммуникант, и содержит конфликтный потенциал.
Элементы человеческого общения, которые потенциально ведут к созданию напряжений и к конфликту, нарушают конвенцию общения, приводят к несоблюдению коммуникативного кодекса и к коммуникативной неудаче, к конфликту общения. Конфликтогенный экстремизм языка заложен в его низкооценочном, пейоративном потенциале, зафиксированном в бóльшей части словаря и реализуется в инвективных речевых актах. Конфликтными элементами человеческого общения являются намеки на недостатки и неуспехи, брань, употребление вульгаризмов, непонятного сленга, оскорблений, ругательства.
Употребление этих слов по отношению к конкретному человеку в конкретной коммуникативной ситуации противоречит нормам общественной морали. Вполне «литературные» слова, как например, «корова», «козел» в русском языке: «Kuh –корова», «Schwein – свинья» в немецком языке; «кәҗә тәкәсе – козел», «алаша – лошадь», «дуңгыз – свинья» в татарском языке звучат как ругательства, значительно расширяя состав ненормативной лексики. Понятие ненормативности выражает несоответствие того или иного слова нормам литературного языка.
Однако ненормативная лексика – это часть словарного состава языка, кроме того “...в языке ничего нельзя разрешать или запрещать, он живет и развивается по своим законам. Безусловно, употребление данной лексики речь не украшает, однако урезывать, умалчивать отдельные факты живого языка филолог не имеет права” [Русский мат, Антология 1994: 5]. Именно в защиту «неприличных» слов великий языковед И. А. Бодуэн де Куртенэ писал: «Та же полная лексикографическая объективность требует внесения в серьезный словарь «живого языка» так называемых «неприличных» слов, «сквернословий», «ругательств», «мерзостей площадного жаргона» и т.д. Лексикограф не имеет право урезывать и кастрировать «живой язык» Мы не вправе переделывать русский язык, мы не вправе скрывать из него то, что в нем действительно есть, и, что в нем бьется интенсивной жизнью» [Бодуэн де Куртенэ 1912: 10 – 11].
Специалисты придерживаются мнения, что ругательства несут значимую социальную функцию. Они играют роль социального сглаживания, вносят долю иронии и сомнения в вопрос о правильности устоев и непогрешимости богов и вождей, которые, на наш взгляд, необходимы любому здоровому обществу.
Данное исследование рассматривает термин «инвектива» в качестве синонима слова «оскорбление» для сравниваемых в работе языков. Сопоставление немецкого, русского и татарского языков оправдано тем, что, во-первых, по определению В.И. Жельвиса «речевая инвектива представляет собой своеобразную культурную универсалию для всего человечества» [Жельвис 1991: 9]. Во-вторых, в ней предпринимается попытка найти связь исследуемых языковых явлений с явлениями окружающего мира. Для достижения этой цели необходимо было подобрать наиболее убедительный материал, что можно найти в разносистемных языках.
С юридической точки зрения, инвективная лексика – это слова и выражения, заключающие в своей семантике, экспрессивной окраске и оценочном компоненте интенцию (намерение) говорящего или пишущего унизить, оскорбить, обесчестить, опозорить адресата речи или третье лицо, обычно сопровождаемое намерением сделать это как можно в более резкой и циничной форме.
С лингвистической точки зрения различают два вида инвективы: агрессивную и эксплетивную. Эксплетивная инвектива представляет собой своеобразную «междометную инвективу», которая обозначает использование табуированной лексики для выражения особого отношения к описываемой ситуации. При этом «неприличное выражение» теряет свое прямое лексическое значение, сохраняя лишь коннотативное, необходимое для передачи тех или иных эмоций. Следует отметить, что эксплетивная инвективная лексика в последнее время развивается наиболее активно, чем агрессивная.
В.И. Жельвис признает наличие двух принципиальных трактовок термина «инвектива»: «В широком смысле инвектива – любое словесно выраженное проявление агрессивного отношения к оппоненту … инвективу в узком смысле слова можно определить как способ существования словесной агрессии, воспринимаемый в данной социальной (под) группе как резкий или табуированный. В несколько ином ракурсе инвективой можно назвать вербальное (словесное) нарушение этического табу, осуществленное некодифицированными (запрещенными) средствами» [Жельвис 2001: 13].
Отечественные инвектологи В.И. Жельвис, И.А. Стернин, С. Г. Воркачев, А.Ю. Позолотин, Г.В. Кусов в своих трудах доказывают и экспериментально подтверждают, что инвектива – это намеренное воздействие на речь слушающего.
А.Ю. Позолотин предлагает называть инвективой ругательство, употребленное в функции оскорбления [Позолотин 2005: 17]. Таким образом, можно дать следующую дефиницию, что инвектива – это любое грубое, вульгарное, некодифицированное, табуированное обозначение человека с оценочной семантикой, которое своей формой или значением может оскорбить объект оценки.
А.А. Леонтьев признает в качестве инвективной лексики следующую классификацию:
– обсценную, ругательную, матерную лексику: нем. «Arschlecker» –рус. «жополиз» – тат. «буклы күт» (в нашей работе матерная лексика встречается крайне редко; в дальнейшем все примеры подобраны нами – автор);
– диалектную, жаргонную, просторечную лексику (напр. рус. “стрекозел”, “блохолов”, “шут гороховый”; в тат. “аракы колы” – алкоголик, “гөрс-мәрс” – большой человек, “исерекбаш, салметдин” – пропойца; нем. “Angsthase“ – трус, “Disko-Torte“ – телка, “герла”);
– грубо просторечную лексику разговорного литературного языка (напр. рус. “рыловорот”, “мокрохвостка”; тат. “урам эте” – лоботряс);
– лексику, констатирующую номинации лица, обозначающие негативную с точки зрения интересов общества деятельность, занятие, поступки, поведение (напр. в тат. “уйнашчы хатын” – прелюбодейка, “җан кыючы” – душегуб, “юлбасар” – разбойник);
– слова и словосочетания, в семантике которых содержится негативная оценка деятельности, занятий, поведения кого-либо, сопровождаемая экспрессивной окраской публицистического характера: напр. в тат. “алладан җәяүләп качкан” (досл. от бога пешком удрал) – безбожник, антихрист, “сатлык җан” (досл. продажная душа) – предатель, изменник, “олы баш” (досл. большая голова) – большой начальник;
– нейтральные номинации лица по его профессии, роду занятий, которые в переносных значениях приобретают негативную оценку, обычно сопровождаемую экспрессией неодобрения, презрения: напр. в тат. “икейөзле” (досл. двуличный) – лицемер, “кәгазь корты”(досл. бумажный червь) – бюрократ, “күз буяучы” (досл. пускающий в глаза краски) – крючкотвор;
– зоосемантические метафоры, содержащие негативные оценки адресата речи и грубую экспрессию неодобрения, презрения и пренебрежения, например в татарском языке: “өер айгыры” – жеребец, кобель; “котырган эт” – стервец; “ сукыр тавык” – слепая курица;
– слова, обозначающие действия или качества, свойства кого-либо или чего-либо, например: “Gebissschlosser” – “сантехник зубной”, т.е. стоматолог; “теш алучы” – тот, кто вырывает зубы, т.е. стоматолог; “кеше яручы” – тот, кто “режет” людей, т.е. патологоанатом [Леонтьев 1997: 3 – 4].
Вышеизложенные понимания инвективы позволяют нам относить к инвективной лексике следующие разряды слов в трех сопоставляемых языках:
– обсценную, ругательную лексику в форме номинаций человека;
– зоосемантические метафоры и метонимии, содержащие негативные оценки адресата речи и грубую экспрессию неодобрения, презрения и пренебрежения.
Просторечные, жаргонные или диалектные номинации таковыми становятся в литературном языке. В своем нормальном окружении эти слова выполняют функцию средств номинации, оставаясь при этом нормативными.
Установление имени всегда индивидуально. Искусство создания имени связано, прежде всего, с подражанием сущности. Правильное создание имен предполагает опору на имеющиеся языковые средства. Образование новых имен на материале старых для называния новых свойств вещей, требует сравнения; а это значит, что метафорические переносы есть основа творчества, метафора есть способ образования наименования концепта «человек».
Метафоры в ряду других тропов относятся к единицам вторичной косвенной номинации и являются доминантным способом образования инвектив, что обусловлено наличием в ее структуре также образно-ценностного компонента.
Инвективные метафоры отражают в своей семантике достаточно пеструю картину человеческих недостатков, так или иначе причастных к нарушению нормы в широком смысле слова. Примечательно, что часть из них номинирует объективные пороки людей, например, глупость: Dusselkopf – дурак, болван, остолоп; кабак баш – дурень, лень: Schlaffmütze – соня; эт ялкавы – лодырь; распущенность: Marktweib – базарная баба; азгын күңел – прелюбодейка; нечистоплотность: Dreckeimer – грязнуля, замарашка; дегет чиләге – помойное ведро; другие же представляют слова, обозначающие всевозможные физические недостатки человека: Klumpfuss – косолапый – камыт аяк, чалыш аяк; хромоножка – чатан тәре. Инвективы-композиты в своей семантике указыают на наиболее осуждаемые качества человека, так что анализ их значений определяет национальную специфику.
Наши исследования свидетельствуют о том, что любая область лексики способна дать интересный материал для образования метафорических инвективных наименований человека.
Изучение инвективной лексики позволило выявить, во-первых, культурно обусловленный компонент языковых значений и, во-вторых, рассмотреть когнитивные механизмы формирования важнейших стереотипов в языковом сознании. Функционируя как средство хранения и передачи народного опыта, инвективные единицы обнаруживают органическую связь с концептами как культурно-специфическими вариантами понятий, которые составляют когнитивный базис национальной языковой картины мира. Несмотря на различные мнения по вопросу сосуществования вариантов, считается, что отказ от вариантов неминуемо приведет к обеднению речи. Нереально устранить из литературного языка все колебания и все грамматические и лексические дублеты. Это и нецелесообразно, так как, с одной стороны, стремление к стабилизации литературного языка не должно приводить к устранению необходимого функционального стилистического разнообразия литературного языка.
^ Четвертая глава посвящена сравнительно-типологическому исследованию семантико-стилистических особенностей инвективных композитов в разноструктурных языках.
Типология рассматриваемых инвектив-композитов может быть построена по признакам структуры (формы), содержания и функций. К наиболее значимым для сравнительного анализа содержательным признакам мы отнесли структурные и семантические особенности, а также функциональные и тематические характеристики исследуемой лексики.
Композит как интеграция двух и более полнозначных слов с точки зрения композиции и номинации представляет собой иную по семантическим и структурным признакам единицу. Сложность его структуры уже предполагает сложность его содержания. В творческом акте номинации – композиции объединяются результаты различных когнитивных операций и структур, поэтому инвективный композит-наименование выступает как целостная характеристика человека (физическая, интеллектуальная, психическая): тат. сыра мичкәсе (досл. пивная бочка) “пьяница” – рус. богодул “пропойца” – нем. Bierfräse (досл. пивная кружка) “пропойца”.
Представители когнитивного направления в языкознании исходят из того, что при формировании семантической структуры любой языковой единицы между когнитивными конструктами устанавливаются многочисленные связи (пространственные, временные, причинно-следственные и др.). По теории концептуальной интеграции в результате слияния ментальных пространств, возникают интегрированные пространства, которые, наследуя роли и свойства от нескольких исходных пространств, приобретают собственную структуру и новые свойства [Геляева 2002: 172]. По мнению американских лингвистов – представителей теории концептуальной интеграции, вышеприведенные примеры Betthase, козел отпущения, тәре баласы представляют собой «концептуальные коктейли».
В качестве иллюстрации проведем анализ сложного инвективного наименования человека – номинанта “җирбит” – “бессовестный” в татарском языке.
– “Көн аралаш Гайфи абыйны шул сыйлый бит хәзер! Кичә дә ... Тагын күбендереп чыгып китте, җирбит”! – Он же сейчас через день угощает Моего Гайфи абый. Вчера тоже. … Опять напоил его, рыловорот!» [Гилязев 2002: 243].
В данном случае интегрированное пространство – семантическая структура слова “җирбит” (досл. земля, лицо) – представляет собой результат объединения нескольких пространств: природы (абстрактное пространство), цвета (признаковое пространство) и части тела человека (предметное пространство). Эти пространства совокупности составляют когнитивное пространство «лицо, испачканное землей» или «лицо земляного цвета». Возникшее таким образом новое интегрированное пространство «бессовестный» выдвигает на первый план абсолютно другие свойства, нежели свойства исходных пространств, т.е. человека, потерявшего свое «лицо» – свою совесть.
В словарной системе все единицы находятся в разнообразных отношениях друг к другу, определенным образом взаимодействуют между собой, образуя разнообразные лексико-семантические объединения.
Путь к изучению словарного состава с точки зрения смысловых связей должен лежать через выявление этих связей между дискретными единицами в составе всего целого.
Классификация инвектив-композитов концепта «человек» демонстрирует тот аспект системной организации инвективной лексики, который связан с синонимией и антонимией.
Синонимические ряды обнаруживают большое разнообразие и многочленность. Сравним для примера синонимический ряд инвектив-апеллятивов концепта «человек» с семантическим посредником метафоризации «дурак»:
– в немецком языке: Affenarsch, Blödarsch, Blödhammel, Blödmann, Doofkopf, Doofnase, Dummkopf, Dusselkopf, Hansguckindiewelt, Hansnarr, Hanswurst, Hohlkopf, Holzkopf, Kalbskopf, Klapsmann, Kleindoofi, Klotzkopf, Knallkopp, Knallkopf, Mondkalb, Nachgeburt, Pfeifenheini, Pfeifenkopf, Schafskopf, Schafsnase, Schifferscheiße, Spätmerker, Spätzünder, Strohkopf, Wasserkopf – 30 наименований;
– в русском языке: твердолобый, дуролом, дуропляс, дуралей, дурошлеп, Иванушка-дурачок, шут гороховый, межеумок, дубина стоеросовая, туподрын, тупорылый, долболоб, долбоклюй, долболом, дуботол, дурак-дураком, дурак набитый, дуролень – 18 наименований;
– в татарском языке: акылга җиңел, акылга зәгыйфь, акылга таман, акылга сай, акылга тулмаган, акылдан язган, алты-биш, аңгыра баш, аңгыра бәрән, аңгыра сарык, аңгыра тавык, җитми туган, иләк баш, ишәк колагы, кабак баш, кабык баш, кибәк баш, мие черегән, миңгерәү баш, мәкинә баш, надан баш, потка тулмаган, тавык баш, тавык мие ашаган, таш маңгай, тилебәрән орлыгы ашаган, тиле кәккүк, тиле тәре, тиле торна, тишек баш, туң баш, туң тумран, уйсыз баш, унга бер тулмаган, туксан тугызлы, черек баш, черек ми, чүбек баш, чүпрәк баш – 40 наименований.
Наиболее частотные из синонимических рядов инвективных номинаций относятся к характеристике человека со стороны его разных признаков и свойств, причем эти признаки и свойства, как показывают примеры, выступают во всех сопоставляемых языках в виде метафорических номинаций существительных, в которых категория характеристики явно превалирует над категорией предметности.
Это позволяет изложить основную идею данного диссертационного исследования, которая заключается в показе как собственно значения слов, так и эмоционального восприятия и уместность их употребления. Ознакомление и сопоставительное изучение инвективной лексики дает возможность прочувствовать, «насколько способ выражения мыслей, включая самые вульгарные, у людей близок» [Московцев 2004: 15] .
В соответствии с поставленными задачами данное диссертационное исследование преследовало цель проанализировать инвективную лексику – наименования человека татарского языка и ее оссобенностей, лексику, ранее не подвергавшуюся изучению, выявить ее национально-культурную специфику.
Для реализации поставленных целей мы решили, прежде всего, обратиться в мифологию татарского народа. Мифотворчество рассматривается как важнейшее явление в культурной истории человечества.
Главными предпосылками своеобразной мифологии является то, что первобытный человек не выделял себя из окружающей среды. Следствием этого явилось наивное очеловечивание окружающей природной среды и вытекающая отсюда всеобщая персонификация в мифах и широкое «метафорическое» сопоставление природных и культурных (социальных) объектов. Человек переносил природные объекты на свои собственные свойства, приписывал им жизнь, человеческие чувства, и это порождало причудливую мифологическую фантастику.
Сюжетам татарской мифологии присущи частые упоминания низших духов таких как бичура, шурале, убыр, духи (хозяева жилища) – өй иясе, йорт иясе, дух воды (хозяин воды) – су иясе, чудовищная змея – юха елан, привидение – оряк, олицетворение болезней – улят и др., которые не только не встречаются в русской и немецкой мифологии, но и многие персонажи низшей мифологии татар даже не известны большинству других тюркоязычных народов.
Инвективные наименования в татарском языке отражают нетерпение к другой вере и ее символам, т.е. нетерпение “к чужому”. В большей степени это нетерпение относится к христианской вере и кресту, как ее символу: “тәре баганасы” (тәре – крест, багана – столб), “тәре баласы”(тәре – крест, бала – ребенок), “кире тәре”(кире – упрямый, тәре – крест), “тәре тукмагы”(тәре – крест, тукмак – деревянная колотушка), “тәре крис”(тәре – крест, крис – крест в татарском искаженном произношении). Данные примеры иллюстрируют, что самое отрицательное у татар связано с крестом – символом хрстианской “чужой” веры.
Исследования показали, что среди инвективной лексики, служащей для номинаций человека и его действий, выделяется самая большая группа лексических единиц, описывающих человека и его действия через сравнение с характеристиками животных и действиями человека, направленными на представителей животного мира. Это связано также и с тем, что представители фауны нередко обладают не единичными, а целым комплексом качеств, которые легко проецировать на людей.
Причиной возникновения зоовокативов в наших сопоставляемых языках является ассоциативная связь, устанавливаемая языковым коллективом между представлением о животных и представлением о типах человеческой личности и типах поведения.
Это говорит о том, что приписываемые человеку семы животных отражают общие тенденции переноса значения, т.е. человеческое сознание выделяет одно свойство, которое кажется определяющим.
Зоонимическая характеристика, адресуясь человеку, выпячивает его облик, поведение и поступок красочно и ярко.
Исследованный материал на первый взгляд показывает, что характеристики в сравниваемых языках примерно одинаковы. Как представляется, это обусловлено тем, что отрицательное, негативное, выходящее за пределы нормы, что есть в человеке, вызывает определеннную эмоциональную реакцию индивида и получает соответствующее выражение в любом языке. В то же время из примеров явствует, что у немцев и татар с отрицательными качествами различных животных ассоциируются, прежде всего, злость, глупость, нечистоплотность и непорядочность. Однако, в пяти характеристиках из девяти татарские инвективы-зоовокативы преобладают над русским и немецким языками. Это является показателем того, что татарский народ в силу своего религиозного воспитания старается меньше использовать обсценную бранную лексику сексуальной тематики, чаще прибегая в своих ругательствах и оскорблениях к зоовокативам, компенсируя тем самым обсценизмы.
Речь является продуктом социальной жизни человека и, речь, как социальное явление, детерминирована социальными правилами, следование которым приводит к достижению того результата, к которому стремится адресат при выборе речевых ходов. Таким образом, успешность достижения коммуникативного результата зависит от соблюдения порядка следования социальным конвенциям. Отказ от соблюдения социальных правил в речевых конвенциях свидетельствует о том, что адресант имеет не столько коммуникативные цели для передачи информации адресату, сколько использует ситуацию коммуникативного контакта в особых прагматических целях.
В данном диссертационном исследовании представлена тематическая систематика инвектив, связанных с концептом «человек». Тематическая, как и семантическая, классификация инвективных наименований человека позволяют описать наиболее осуждаемые человеческие недостатки. Такое распределение инвектив-композитов является показателем того, какие пороки и недостатки выделяются у людей в том или ином обществе. В данном исследовании это – недостатки и пороки трех различных народов, говорящих на разноструктурных языках и определение оценочной мотивации различных языков. Нами выделены среди инвективной лексики, образованной путем словосложения, следующие тематические группы:
I. Общие характеристики человека:
1) Гендерная характеристика: в немецком языке – 13 наименований; в русском – 15 наименований; в татарском – 15.
Прежде всего, нечистоплотность и некрасивая внешность, растрепанные волосы женщин подвергаются осуждению со стороны мужчин в немецком и татарском социуме. Во всех сопоставляемых яхыках в наибольшей степени осуждается как женское, так и мужское распутство.
2) Возрастная характеристика: в немецком языке – 21 наименование; в русском – 22 наименования; в татарском языке их 42.
Исходя из составленного нами словаря, можно сказать, что все три языковые картины мира относятся более критично к мальчикам, чем к девочкам. Что касается мальчиков, то прежде всего подвергаются осуждению такие недостатки, как глупость, неопытность, нечистоплотность, неаккуратность, драчливость, а у девочек – неопрятность, плаксивость, взбалмошность, заносчивость.
3) Характеристика человека с точки зрения его этнической принадлежности: в немецком языке – 8 наименований; в русском – 7 наименований; в татарском – 6.
Для национальных, этнических инвектив всех сопоставляемых языков характерно оскорбительность, оценочность, субъективность оценки и ярко выраженная экспрессивность.
4) Профессиональная характеристика человека: в немецком языке – 28 наименований; в русском – 17; в татарском их всего 10.
5) Характеристика умственных способностей человека: в немецком языке – 26 наименований; в русском – 16 наименований; в татарском – 36.
Как показывают примеры, интеллектуальная неполноценность мужчин подвергается осуждению чаще, чем у женщин. Можно утверждать, что общество более снисходительно по отношению к слабому полу, более терпимо относится к данному презираемому у мужчин качеству в женщинах.
Резкое отличие в количественных показателях сопоставляемых языков следует объяснить тем, что немецкий и татарский языки более расположены к композитообразованию чем русский язык.
6) Характеристика материального положения человека: в немецком языке – 6 наименований; в русском – 6 наименований; в татарском – 7.
7) Характеристика человека по поведенческому признаку. в немецком языке – 17 наименований; в русском – 9 наименований; в татарском – 11. Как показали наши исследования, объектом инвективной номинации нередко становится злобный характер мужчин и сварливость женщин, которые можно отнести к поведенческому признаку.
8) Речевая характеристика (чрезмерная разговорчивость, болтливость). в немецком языке – 44 наименования; в русском – 22 наименования; в татарском – 26 наименований. Исследования показывают, что болтливость является наиболее осуждаемым пороком концепта “человек”. В каждом из языков наблюдается широкий диапозон оттенков этого порока. Если по-немецки языком “мелят, болтают, треплются, хвастаются, врут, скандалят, сплетничают”, то по-русски чаще всего не только “пустословят”, но и “сквернословят”, “мозги вправляют” (мозгодуй), наносят клевету (дегтемаз), “будто дегтем мажут”, злословят (злопыхатель) и подлизываются (жополиз, лизоблюд). В татарской языковой картине язык прежде всего подвергается сравнению, сопоставлению с самыми отрицательными явлениями окружающей действительности. Язык – то как крапива, как осот колючий, то как змей ядовитый, то болтает без умолку, так как без костей, то длинный, колкий, скверный, пресный и может оставить “в дураках”, а то и “без гроша”.
II. Вторую группу составляют инвективы, связанные с названиями различных животных.
III. Третью группу составляют инвективы-композиты, компонентами которых являются названия блюд, кушанья и продукты питания.
Проведенное исследование выявило проблему: насколько эквивалентны инвективные наименования человека в разноструктурных языках.
Выявление наряду с языковыми лингвокультурологических и культурологических лакун в инвективах-композитах способствует установлению некоторых конкретных форм корреляции языка и культуры. Рассматриваемые в работе лакуны, аналоги и эквиваленты в самом общем их понимании фиксируют и доказывают то, что есть в одной локальной культуре и чего нет в другой, устанавливая соотношение специфического и универсального в отдельных языках и культурах.
Стремление охватить «речевую полифонию» инвектив-композитов современной инвективной дискурсии в ее наиболее полном объеме привело как к положительным результатам, так и обусловило некоторые перспективы по линии широты / глубины исследования отдельных микропроблем, выдвинутых в работе. На базе картотеки интересных и нестандартных примеров инвектив-композитов создана определенная шкала инвективной лексики в рассматриваемых языках, которые заслуживают дальнейшей лингвистической интерпретации в разноструктурных языках – немецком, русском и татарском.
В заключении подводятся итоги проведенных исследований и, делается вывод о том, что инвективы-композиты являются лингвокультурным концептом, прагматика которых проявляется как в семантическом содержании средств их объективации в лингвокультуре, так и в специфике проявления дискурсивной активности. Межъязыковые сходства и различия детерминированы тем, что многие аспекты инвектив-композитов широко представлены в рассматриваемых языках с точки зрения универсально значимого объекта речи, вербализуясь в субъективном контексте.
Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях: