Лексикология. Фразеология

Вид материалаДокументы

Содержание


Концептуализация добра и зла: универсальное и национально-специфическое
Добро и зло
Первоначальный этап
Подобный материал:
1   ...   20   21   22   23   24   25   26   27   28

^ КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИЯ ДОБРА И ЗЛА: УНИВЕРСАЛЬНОЕ И НАЦИОНАЛЬНО-СПЕЦИФИЧЕСКОЕ

Валентина Аврамова

Болгария


Противопоставление добра и зла играло важную роль в архаических дуалистических мифах, где каждый из персонажей и символов относится либо к положительному ряду как носитель добра, либо к отрицательному как воплощение злого начала. Противопоставление добра и зла свойственно дуалистическим мифологиям и позднейших эпох: Древнего Египта, в древнеиранской традиции (“Авеста”), в Китае, в гомеровском эпосе, в кумранских текстах (конец 1-ого тысячелетия до н.э.). В сравнении с древними текстами ранняя евангелическая литература отличается крайне слабой выраженностью дуалистических воззрений. В развитых религиозно-философских системах добро и зло характеризуются как нравственные категории, определяющие поведение человека, не связанные с воздействием на него различных мифологических сил, хотя и в этот период в средневековых дуалистических эресях (например, в манихействе, у богомилов) наряду с воплощением доброго начала (богом) предполагается также и наличие отдельного воплощения зла (сатаны, Люцифера, Лукавия и т.п.).

Предпосылки возникновения дуалистической системы коренятся и в особенностях человеческой психики; деление мира на противоположные категории прослеживается в фактах детской психологии. Таким образом, устройство мира, описываемое с помощью противопоставленных друг другу пар признаков (солнце-луна, небо-земля, мужской-женский, правый-левый, правда-кривда), имеет очень древнее происхождение.

Философский словарь определяет добро как высшую моральную ценность. Добро не является “добром по отношению к чему-нибудь”; оно не есть “высшее благо”, нечто сравнительное, а простая позитивность. Личность не является ни доброй, ни злой, ее этическая сущность состоит скорее в том, чтобы быть одинаково способной на добро и зло. Этически ценным (“добрым”) является поступок того, кто предпочитает добро злу в любой конкретной ситуации. “Добром не является ни идеальное бытие ценностей или их понятия, ни даже просто реальное существование ценного, а единственно телеология ценностей (злом – телеология антиценностей) в реальном мире” [Hartmann 1935] ... Добрым или злым является лишь человек как целенаправленно действующее существо, имеющее в своем распоряжении телеологию, т.е. человек в его отношении к ценностям” [Краткая философская энциклопедия 1994: 140]. Зло – это “1) противоположность добра; от понимании зла зависит также и определение понятия добра ... 2) то, что воспринимается как препятствующее жизни, уничтожающее ее или обеспечивающее некоторую ценность, то, что вызывает дисгармонию” [там же: 166].

Главные философские вопросы, касающиеся добра и зла, синтезированы в пословицах. Добро и зло – это две стороны противоречивой человеческой сущности (Няма зло без добро, нито добро без зло, Нет худа без добра), сущность каждого качества может быть выявлена только при наличии своего антипода (Доброто без зло не се отличава), наконец, проблема первичности/вторичности добра и зла решается категорически: Злото е по-старо от света. Добро и зло определяют круговорот жизни: Добро и зло, началото и края - / събрал ги бих в една-едничка дума. (П.Яворов)

Рассуждая об основе структурирования мира в русском языковом сознании, исследователи выявляют оппозиции, определяющие этическое сознание русских: “теоретический (идейно-ценностный” : практический (утилитарный), абсолютный : относительный, внутренний : внешний, абстрактный : конкретный [Булыгина, Шмелев 1997: 481, 484]. Такие же оппозиции можно наблюдать и в болгарском языковом сознании. Русский и болгарский образ мышления унаследовал с древнейшего времени противопоставление добра и зла как противопоставление всего положительного, хорошего в нравственном отношении всему плохому, дурному, вредному: бороться со злом, добро торжествует над злом, желать добра кому-либо, корень зла; боря се със злото, борба между доброто и злото, изкоренявам злото, мисля доброто на някого, отвръщам на злото със зло. Добро и зло идут следом, утешение и оптимизм являются частью национальной философии русских и болгар – Нет худа без добра – Всяко зло за добро, Всички добрини на едно място не се събират. Добро и зло обладают признаками вневременности и абсолютности [см. Берестнев 1999: 109], они не подлежат градации, в данном случае степени сравнения не снимают наличие качества, зло есть зло в любой степени: Из двух зол выбирай меньшее, Ела зло, че без тебе по- зло.

Лексические средства, представляющие в обоих языках различные виды добра и зла, разнообразны; они отличаются семантической спецификой лексем, участвующих в различных оппозициях “хорошей” и “плохой” зоны. Средствами выражения идей добра и зла являются слова с корнями добр-, хорош-, благ-, гад, дурн-, дрян-, зл-, лих-, мерз-, плох-, скверн-, худ- и др. в русском языке [см. Берестнев 1999: 107] и слова с корнями добр-, хуб-, благ, зл-, лош-, лют-, лукав-, ковар-, подл-, веролом-, долн- и др. в болгарском языке.

Являясь универсалией, оппозиция добра и зла вызывает стереотипные реакции в русской и болгарской ментальности. Общество принимает доброго человека (душа-человек, добряк, блага душа) и отвергает злого (злой/подлый/коварный человек, коварен/лукав/подъл/зъл човек) человека, вплоть до его полного неприятия, ср. Който връща зло за зло, не го смятай за човек, Влезе ли ти в къщи, изкопай и пръстта, дето е стъпил, та и нея хвърли, Его копейка нищему руку прожжет, Добрый пес лучше злого человека. Зло как будто превалирует над добром (Добрая слава на печке лежит, а худая по дорожке бежит, Добра реч надалеч, лоша – още по-далеч, Злото лесно идва, мъчно си отива), хорошее легко забывается, а плохое и после ухода оставляет о себе знать, ср. Лихое споро – не умрет скоро, Лоша рана зараства, лоша дума не се забравя.

^ Добро и зло воспринимаются в обеих лингвокультурах как “овеществленные”, конкретные действия: хорошее, доброе дело, хороший поступок, совершенный в пользу другим противопоставляется поступкам, действиям, причиняющим вред, неприятность, несчастье кому-либо (помнить добро, делать добро, хорошее легко забывается, причинять зло, из двух зол выбирать меньшее; правя добро, забравям доброто, с добро се прави повече, прави зло някому, отвръщам със зло, Добро се забравя, а зло никога). В болгарском языке дериваты добрина и злина подчеркивают конкретный объект действительности, благодаря суффиксу –ина (ср. существительное доброта, обозначающее только абстрактное понятие); в русском языке производные с абстрактным значением доброта, добрина имеют значение “прочность, достоинство вещи; качество выработки, отделки, качество самого припаса” [Даль І: 444]. Добро и зло актуализируются в ряде аспектов. Добрыми или злыми могут быть живые существа и их действия, явления природы, некоторые вещества, ср. злой как черт, зъл като рис/куче, проклет в червата, коварен поглед, коварный план, лукава усмивка, лукавый взгляд, коварная болезнь; лютые холода, лют студ, злой/лютый табак, хрен, злая горчица, лют пипер, коварно вино; благие намерения, доброе/дурное слово, злая шутка, добри намерения, блага приказка, лоша дума, подлое убийство, подла страст.

Болгарскую пословицу Направи добро, па го хвърли в морето, по-видимому, следует воспринимать амбивалентно. Одну ситуацию можно связать с выражением предостережения, ср. в русском языке Не делай добра, не получишь зла (ср. с другой болгарской пословицей Стори добро, да намериш зло), другую ситуацию – с великодушием и добротой, не требующей отплаты. В обеих культурах лексема добрый выделяется энантиосемичностью в текстах, связанных с выражением иронии, ср. Не нашли Бог ворога, а добрые люди найдутся, Намерил си е добри приятели, затова страда, в которых семантика слова добрый имеет отрицательный знак, т.е. речь идет о людях безнравственных, непорядочных.

В обеих лингвокультурных обществах лексемы добро и зло могут быть употреблены метонимически для выражения чувств, мыслей, а также добрых или злых слов: помянуть добром, говорить со зла, зло взяло, зло разбирает; говори за него само добро, зло говоря за някого, Който пее, зло не мисли, а также заимствованное в обеих культурах – За умрелите или добро, или нищо. Для русского и болгарского этического сознания характерно использование метонимического переноса для выражения взаимоотношений между людьми, например, о том, кто плохо относится к кому-либо, говорят злые языки, дурной глаз, зли/лоши езици, лоши уста, гледам с лошо око някого,

В русской и болгарской ментальности выражение к добру, на добро е содержит уверенность в успехе, удаче, а антонимические сочетания не к добру, не е на добро – констатацию о действии того, что угрожает дурными последствиями, предвещает плохое, беду или несчастье. Слово добро употребляется для указания на результат каких-либо действий или событий, не зависящих от намерений человека. Любопытно, что зло отсутствует в данном значении в русском языке и употребляется только в болгарском языке: на зло е.

В паре добро-зло в русском языке развился национально-специфический смысл. Лексема добро употребляется в значении ‘имущество, вещи, пожитки’, сохранившемся в болгарском языке только в диалектах. Дать добро, получить добро – новое образование в русском языке, употребляющееся в значении ‘давать/получать разрешение, согласие на что-либо, одобрение’.

В болгарском языке в оппозиции добро:зло первый член пары имеет значение ‘хорошая, счастливая жизнь, без неприятностей и затруднений; благополучие, счастье’, которое связано прямым образом с основным позитивным значением: за доброто на народа си/на децата си, за твое добро, дано намери добро (пусть у кого-либо жизнь наладится), не от добро (е запил) (не от хорошей жизни), тръгва ми на добро (везти в чем-либо), виждам/не виждам добро (видеть радость/не видеть радости в жизни), а в выражении окото ми все на хубаво бяга содержится значение стремления к лучшему. Второй член оппозиции употребляется в значении ‘плохой, несчастной жизни или будущего, с неприятностями и затруднениями, несчастьями’: плохи мои дела, злыдни (‘тяжкое, бедовое время; година бедствий, нужда, крайность, бедность голод, слезы, печаль, горе, беда’, ‘обида, насилие властей, тягота; нападки, сплетни’) [Даль ІІ: 568], лихолетье (‘лихая година, бедственная пора, голод, мор и проч.’) [Даль ІV: 257-258], что-либо принимает дурной оборот, голямо зло, идва зло на главата, побягнала е от зло, видял е и зло, и добро, тръгва на лошо, върви/отива на зле, не ми е добра работата, зла среща (невезение, неудача), за зла чест (к несчастью).

В болгарской ментальности зло может обозначать также качество с негативной оценкой кого или чего-либо: злото им е голямо, в нея надвива злото, запомням някого със зло. В болгарской ментальности зло воспринимается также метонимически для названия злого человека: и той не е малко зло, голямо зло е.

Идея добра и зла находит воплощение также в описании внешнего вида человека, его физического состояния и умственных возможностей. Наблюдается специфика в распределении и употреблении лексем с различными корнями в русском и болгарском языках в упомянутых трех рубриках. Для описания внешнего вида в русском языке используются лексемы с корнями дурн-, плох-, худ-: дурен лицом, дурнушка, худоба, в болгарском языке – хубавец, хубавица, хубав, нося се добре (хорошо, со вкусом одеваться). В обеих культурах зло мыслится как болезненное состояние, физическое недомогание, и это значение содержится не во всех корнях с общим значением зла, ср. лихорадка, мне плохо, он плох (при смерти), дурнота (тошнота, кружение головы, рвота), больному худо (при смерти), зле ми е, зле съм (плохо себя чувствовать, нездоровится). В сфере “физическое состояние человека” идея добра представлена весьма ограниченно, ср. мне хорошо, добре съм, добре ми е. Отсутствует разнообразие в выразительных средствах и в представлении значения ‘состояние умственных возможностей человека’. Зло связывается с утратой рассудка, результатом этого состояния являются безрассудные, глупые слова и поступки, ср. в русском языке дурак, дурь, дурость и в болгарском языке – не е добре с главата някой; очевидно, что в болгарском языке данное значение не связано с рассматриваемыми морфемами, кроме добр-, но только при отрицании глагола.

Позитивные послания слова и понятия добро нашли применение в обеих рассматриваемых культурах в этикетных формулах общения. Интуитивно почувствовав магическое воздействие слова, человек вложил в этих формулах свои добрые пожелания на различные случаи жизни. В этой сфере наблюдается больше сходств, чем различий. И русские, и болгары желают отъезжающим и при расставании Счастливого/доброго пути!, В добрый час!, Всего доброго – На добър път!, благодарят за хорошие слова: Спасибо тебе на добром слове! – Сполай ти за добрата дума!, приветствуют друг друга, используя стандартные приветствия Доброе утро! – Добро утро!, Добрый день! – Добър ден!, Добрый вечер! – Добър вечер!

В болгарском узусе используются и некоторые другие формулы речевото этикета, содержащие в своей семантике идею доброго пожелания, например, Добър апетит!, Добра среща! (Здравствуй/те!) и Добра сполука! (Большой удачи!) и Добра стига! (здороваются с человеком, кого догоняют) - последние три приветствия с пометой “народное”.

Следует отметить энантиосемичность лексем, выражающих идею добра и зла в некоторых устойчивых сочетаниях, имеющих разговорный характер и подчеркнутую экспрессивность. В русском узусе таким устойчивым сочетанием является Хорошенькое дело! и его эквивалент в болгарском узусе – Хубава работа! В сочетаниях Добре/хубаво се наредих!, Добре се нагласих!, Добре/хубаво я наредих! выражается чувство досады в результате оплошности. Значение ‘устраивать неприятность кому-либо, крепко отделывать/ раздраконивать кого-либо’ характеризует сочетание Хубаво нареждам/ нареждам добре някого. Нека ми е зле, нека ми е лошо употребляется в значении ‘жаловаться не приходится, не жалуюсь’ со специфическим оттенком удовлетворенности и превосходства.

Наблюдения над реализацией оппозиции добро:зло свидетельствуют об общем и различном в восприятии данных этических понятий представителями русского и болгарского лингвокультурологических обществ.


Литература

Берестнев Г.И. Иконичность добра и зла. // Вопросы языкознания, 1999, № 4.

Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики). Москва: Школа “Языки русской культуры”, 1997.

Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т.т. І-ІV. Москва: Русский язык, 1978.

Краткая философская энциклопедия. Москва: “Прогресс”-“Энциклопедия”, 1994.

Hartmann N. Ethik. 1935.


1 Классическое деление в русистике на объективную и субъективную модальность, наиболее ярко проступающее в [ Грамматике 1970: 545] и восходящее к концепции В.В. Виноградова, удовлетворяет не всех. Кстати, в работе [Виноградов 1975:268 ] не наблюдается такого резкого разграничения типов модальности, как это предложено вышеупомянутой академической Грамматикой. Термин внутрисинтакические модальные отношения [Золотова 1973:151] подчеркивает формальную, конструктивную сторону проблемы. В этом плане терминологическое решение вопроса далеко от своего завершения. В лингвистической литературе встречаются и другие термины, мало что прибавляющие к определениям В.В.Виноградова и Г.А.Золотовой в теоретическом плане - внутренняя модальность, вторичная модальность, лексическая модальность и т.п. Автору этих строк представляется наиболее удачной формулировка А.В.Исаченко: лексико-синтаксически выражаемая форма предикации [ Исаченко 1960 : 470], сочетающая в себе не только формальный компонент, но и сущностный.



2 См. подробнее [Витгенштейн 1977]

3 Т.е. пародирование драматургических ремарок и режиссерских «видений», известной «системы Станиславского» (пародия пародии). Любопытно, что в этой игре показано смешение всех формальнологических и прагматических критериев: « истина/ложь», «искренность/ неискренность», «серьезность/несерьезность». Булгаков сам был великолепным актером.


44Работа выполнена при поддержке Совета по грантам Президента РФ (МК-2621.2005.6).

5 «Три свидания» (Москва – Лондон – Египет. 1862 – 1875 – 1876). (Соловьев, 1994, 404)

6 Вольный и сокращенный перевод Петрарки «Lodi e preghiere». Сохранена стихотворная форма итальянской пьесы. Стиль перевода подчинен образцам русской литургики.

7* Автор выражает благодарность руководству Отдела поддержки международных научных проектов за оказание помощи в осуществлении данного проекта (Per. № UDP - 832/19072006).

 ^ Первоначальный этап эмиграции относится к 1919-ому году. Ядро этой волны составили аристократы, пытавшиеся попасть в западные европейские столицы, преимущественно в Париж, где было учреждено Временное русское правительство. Таким образом, Стамбул оказался для них лишь промежуточным пунктом. Второй этап начался в феврале 1920-го года, после того как большевики заняли Одессу. Массовая эвакуация людей проводилась из Одесского и Новороссийского портов. С этой волной эмигрантов в Стамбул отправился и генерал А. И. Деникин, из-за чего ее прозвали «деникинской». Большинство эмигрантов этой волны принадлежали преимущественно к среднему сословию. Спустя 8 месяцев начался третий этап. Последняя и крупнейшая волна беженцев - «врангелевская» хлынула в Стамбул после овладения Красной Армией 16-го ноября 1920-го года Крымом. Главнокомандующий русской армии генерал барон П. Н. Врангель издал приказ об эвакуации армии и флота (lib.ru/db/raevsky_ na/05.phpl). За военными последовали члены их семей, близкие, а также другие гражданские лица, сумевшие попасть на корабли. Среди гражданских лиц преобладали «интеллигенция, представители буржуазии, коммерсанты, интеллектуальная элита, люди, связанные с придворными кругами и администрацией. В числе последних были некоторые члены, созданного Врангелем в Крыму правительства: П. Струве, Г. Вернадский и Н. Таганцев (dent. info/history.php/). К концу ноября 1920-го года перегруженные людьми 126 судов один за другим бросали якорь в бухте Золотой рог и в Мраморном море. Вот как описывает прибытие беженцев последней волны очевидец П. С. Бобровский: «Чем ближе к Константинополю, тем более пароходов мы нагоняли. Это были почти исключительно беженские пароходы, шедшие из Крыма... Около 10 часов утра мы пришли в Константинополь и остановились в бухте Мода. Как я после узнал, бухта Мода была специально назначена для стоянки беженских судов. Мы застали их тут многие десятки всех сортов и величин, начиная с громад, вроде "Вальдека Руссо", кончая совсем утлыми суденышками. Все суда были набиты пассажирами, толпившимися на палубах... Вот он, как на ладони, беглый Крым! Он весь перед нами, в чужом море, под чужим флагом...» (Бобровский 1924).

8 Первый поток составляли так называемые «мухаджиры» - мусульмане, спасавшиеся от оккупации греками Западной Анатолии и Фракии. К ноябрю 1920-го года их насчитывалось 70 тыс. человек, а с приездом мусульман, эмигрировавших из Крыма, численность «мухаджиров» достигла 120 тыс. человек. Контингент второго потока переселенцев составляли армяне и греки, бросившие свои дома из-за разраставшейся национально-освободительной борьбы в районе Черного моря и Восточной Анатолии.


9 Вследствие оккупации Стамбула иностранными войсками 13-го ноября 1918-го года в городе было размещено «10 тыс. британских, 8 тыс. индийских, 8 тыс. французских, 2 тыс. итальянских солдат и горстка японцев» (Помаренцев 2001).

10 С 12-го января 1921-го года, по приказу генерала Врангеля, начал действовать Эмиграционный совет, деятельность которого заключалась в переселении русских беженцев в другие страны и их финансовая поддержка. Совет также устраивал желающих остаться в Стамбуле «на трудовых началах на земле, в форме организации земледельческих колоний» в окрестностях города. С целью осуществления всех намеченных мер было избрано бюро с председателем С. Н. Ильиным и членами: Г. В. Глинкой, С. Л. Флоком, Е. В. Рагозиным и князем П. Б. Щербатовым (Hb.ru/db/raevsky_na/05.phpl).

11 Помощь беженцам поступала от национальных отделений Международного общества Красного Креста, Русского Белого Креста, Османского Красного Полумесяца, Общества Помощи Ближнего Востока и др. («The Orient News» от 20 октября 1921-го года; C. Claflin Davis 1995, 181-182). Усилиями Международного общества Красного Креста с 1920-го по 1923-ий год было открыто пять больниц, одиннадцать пунктов медицинской помощи, семь стоматологических клиник, одиннадцать родильных домов, четыре аптеки, восемь столовых, множество булочных и чайных (Deleon 2003, 18-19).

12 Все русские фамилии, появившиеся в прессе того времени, приводятся по турецкой транскрипции.

13 См. номера газеты «Тhe Orient News» от 15 марта 1921г., 31 марта 1921г., 12 мая 1921г., 1 июня 1921г., 7 июня 1921г., 16 июня 1921г., 25 октября 1921г.).

14Завоевавший известность как непревзойденный исполнитель горских танцев с кинжалами Михаил Турпаев дожил в Стамбуле до 98 лет и умер в 1978-ом году.


15 Гордов в России был судьей и мэром. По приезду в Стамбул с помощью корреспондентов Гречиной и Шилова начал журналистскую деятельность. Писал статьи для западной прессы, в которых хвалил Стамбул и выражал благодарность «белых» русских Турции.


16 В последнее время в науке утвердилось понимание дискурса с акцентом на динамический, осуществляемый во времени характер языковой деятельности, вписанной в социальный контекст (см. Е.С.Кубрякова, О.В.Александрова. Виды пространств текста и дискурса // Материалы научной конференции. М., 1997).


17 Термин используется в работе Г.Н.Скляревской: Метафора в системе языка. СПб., 1993.

18 Термином пользуются: Н.Д.Арутюнова, П.Рикер, Р.Рорти и др.

19 Сухими называют необразные языковые метафоры, послужившие источником возникновения у слова нового значения (Розенталь, Голуб, Теленкова 2002)

20 См. Л.В.Щерба: Опыт общей теории лексикографии // Языковая система и речевая деятельность. М., 1974, с. 283-284.


21 Здесь и далее перевод на русский язык сделан автором статьи, Ю.Ч.

22 Lakoff, Johnson 1980.

23 Мы исходим из определения концепта как основной единицы существования, обработки, хранения и передачи знаний, «оперативной содержательной единицы памяти, ментального лексикона, концептуальной системы мозга (lingua mentalis), всей картины мира, отраженной в человеческой психике» [Кубрякова 1996: 58].

i