Гиро п. Частная и общественная жизнь римлян

Вид материала

Документы

Содержание Глава VI. ОДЕЖДА И ПИЩА 2. Туалет римской матроны в I веке по Р. X. 3. Косметические средства 4. Частные бани 5. Принятие пищи 7. Скромный обед 8. Забавный пир

Подобный материал:

• Статья 24 Конституции РФ "Частная жизнь", 129.74kb.
• Предмет: Послання до Римлян Викладач: Капустін, 53.19kb.
• Частная гостиница "Катрин" Частная гостиница "Катрин", 52.71kb.
• Религия, частная жизнь, 207.05kb.
• Билет36 Общественная жизнь России во второй половине 19 века, 159.75kb.
• План работы: История термина «религия». Возникновение и развитие религоведения, 423.8kb.
• О. Э. Мандельштам в московской (вдоль Загородного проспекта), Литейной и Рождественской, 611.19kb.
• Лицензионный договор г. Москва 2012 года Общероссийская общественная организация «Российская, 47.03kb.
• План что такое частная жизнь и частное право. Понятие «гражданское общество», 81.01kb.
• Н. Г. Чернышевского Л. Н. Чернова повседневная и частная жизнь горожан в XIV-XVI веках, 1605.19kb.

^

Глава VI. ОДЕЖДА И ПИЩА

1. Одежда римлян

Одежда римлян разделялась на два разряда: верхняя (amictus) и нижняя (indutus). Главную верхнюю одежду составляла тога. Она была отличительным признаком гражданина; ввиду этого во времена империи изгнанникам запрещали ее одевать; точно так же иностранец не смел облекаться в тогу. С другой стороны, подвергался порицанию и гражданин, который вздумал бы нарядиться в иностранное платье. В последний век республики стал входить в моду греческий pallium, но Август запретил носить его, по крайней мере, на форуме и в цирке. Впоследствии тогу продолжали носить лишь высшие классы; ее надевали также клиенты, когда являлись получать свой подарок (sportula) от патрона. Тога была также обязательным костюмом в театре, на общественных играх, в суде, во время официальных церемоний и при дворе.

Растянутая на плоскости тога имела вид ромба с закругленными вершинами: таким образом она представляла собой овальный кусок материи. В длину она была по крайней мере в три раза больше человеческого роста, не считая головы; в ширину она была на одну треть меньше. Бесполезно было бы объяснять, каким образом ее одевали, гораздо важнее показать, какой был внешний вид уже одетой тоги, а для этого достаточно взглянуть на помещаемое здесь изображение. Первоначально тога довольно плотно облегала тело, позднее ее стали носить гораздо свободнее.

179

Тога, которую носили дети, была окаймлена пурпурной полосой, отсюда название toga praetexta [1]. Тога мужчины, которую надевал юноша, достигший совершеннолетия, была совсем белой и без каймы. Претекста являлась также отличительным одеянием некоторых магистратов и жрецов.

Paenula представляла собой плащ без рукавов, который покрывал тело до колен; у шеи в нем было сделано круглое отверстие, через которое и надевалась paenula. Она была открыта с обоих боков, но зашита спереди. Это была и мужская, и женская одежда, которую надевали иногда даже поверх тоги; ее делали обыкновенно из шерстяной материи.

Lacerna представляла собой некоторое сходство с греческой хламидой: это было продолговатое и открытое спереди одеяние, которое придерживалось застежкой на плече, а может быть на груди. Она была в большой моде во времена империи; lacerna бывала часто роскошно отделана. Иногда к ней, как и к paenula, приделывался капюшон на случай ветра и дождя.

Плащ воина, называвшийся сначала trabea, а потом patudamentum и sagum, представлял собой точную копию греческой хламиды. Во времена республики patudamentum, — всегда красного цвета, — одевался только главнокомандующим во время войны: при въезде в Рим он снимал его. В эпоху империи такой плащ стал отличительным знаком императорского достоинства.

Главное нижнее одеяние представляла собой туника. Она была легкой и удобной, и ее носили под тогой в те времена, когда тога одевалась лишь при выходе из дому. Туника была похожа на греческий хитон и доходила до икр, но она стягивалась поясом в талии. Сначала она была без рукавов или с короткими рукавами; к концу второго века нашей эры стали носить туники с длинными рукавами. Иногда одевали две, три и даже четыре туники одна на другую.

Laticlauia сенаторов и angusticlavia всадников представляли собой не что иное, как тунику, украшенную двумя полосами пурпура, в первом случае широкими, во втором узкими: полосы эти шли вдоль

__________

[1] Praetexta (подразумевается ригрига) от глагола praetexere — приткать спереди, окаймлять, украшать. — Ред.

180

тела. Тога, которую надевали на tunica laticlaoia, обыкновенно делалась из тонкой и прозрачной материи, так что сквозь нее просвечивали пурпурные полосы туники, это были «стеклянные тоги», как их называли в шутку. Laticlama меньше стягивалась поясом, чем обыкновенная туника; поэтому она более плавно ниспадала вдоль тела и пурпурная полоса шла непрерывной линией от плеча до самого низа.

В точности неизвестно, что такое был synthesis; можно лишь предположить, что его носили обыкновенно за столом ввиду удобства. Возможно, что это был род рубашки, как это видно из одного места Марциала, который осмеивает женоподобного человека, одиннадцать раз переменившего synthesis, который был совсем мокрый от пота.

Женщины также носили тунику: это была плотно облегавшая тело и доходившая до колен рубашка без рукавов и без пояса. На высоте груди помещалась полоса тонкой и мягкой кожи, которая, как наш корсет, поддерживала груди. На тунику набрасывалась stola, которую можно сравнить с длинным хитоном греческих женщин. Выходя из дому, надевали palla — плащ вроде гиматиона. Раньше, когда еще не знали palla, ее заменял ricimum — четырехугольный плащ, более короткий и с меньшим числом складок.

До императорской эпохи вся римская одежда делалась из шерстяных материй или же из холста. С развитием роскоши стали входить в употребление более тонкие, а именно шелковые материи.

Обычный цвет был белый. Только бедные люди, рабы и вольноотпущенники из экономии употребляли коричневую или черную шерсть. Темная тога была одеждой траура и скорби. Во времена империи в моду вошли самые разнообразные оттенки цветов. Так, на одной стенной картине мы видим, что покрывало матери синее, stola — белая, прозрачная, а palla бело-розоватого цвета с синей отделкой; stola молодой девушки также бело-розоватая, palla желтая с каймой бело-синеватого цвета. У замужней женщины stola лиловая

181

с темной отделкой и palla голубая; наконец, у служанок нижняя одежда белая, а верхняя синяя.

Римляне выходили обыкновенно с открытой головой или же довольствовались тем, что приподнимали тогу на голову. Тем не менее у них существовали шапки (pileus и petasus), которые употреблялись не только простонародьем, проводившим большую часть времени на работах под открытым небом, но и людьми из высшего общества. Вместо pileus употреблялся также капюшон (cucullus), который прикреплялся к paenula или же прямо набрасывался на плечи.

Женщины не носили шляп; чтобы прикрыть голову, они подымали свою palla, как это делали мужчины с тогой. Самым лучшим прикрытием им служило покрывало, укрепленное на голове и ниспадавшее складками на затылок и спину. Mitra представляла собой кусок материи, покрывавшей голову в виде чепчика; она обыкновенно доходила лишь до половины головы и оставляла открытыми спереди грациозно положенные волосы. Наконец, римлянки употребляли также и головные сетки (reticulum).

182

Calceus называлась обувь довольно высокая и закрытая, вроде наших башмаков или ботинок. Вместе с тогой она составляла национальный костюм гражданина, который он надевал, отправляясь в город. Показаться в обществе иначе обутым считалось таким же неприличным, как например у нас выйти на улицу в домашних тапочках. Calceus надевали также и женщины, выходя из дому, так как это была обувь общая для обоих полов.

Дух иерархического подчинения, которым было проникнуто римское общество, отражался также и на обуви. Форма, высота и цвет calceus'a. изменялись сообразно общественному положению человека. Так, calceus сенаторов представлял собой очень высокую обувь, доходившую до половины ноги. Она была сделана из черной мягкой кожи, которую римляне называли aluta, так как ее приготовляли при помощи квасцов (alumen). Сенаторский башмак имел четыре ремешка. Люди, принадлежавшие к старинной знати, прикрепляли к башмаку на самом подъеме полумесяц (hind) из слоновой кости, который служил для завязывания. Calceus mulleus был красного цвета, т. е. того цвета, который с древних времен

183

являлся отличительным признаком первых сановников государства. Предание приписывает первое употребление этой обуви царям. Во времена республики она была присвоена курульным магистратом. Из одной надписи видно, что ее носили также триумфаторы. Форма этого башмака в точности неизвестна; во всяком случае, он был на высокой подошве. От mulleus происходит название mule, которым обозначается в настоящее время папская обувь.

Статуи очень часто изображают римскую матрону в закрытой обуви — это так называемый calceus muliebris, род башмака из тонкой кожи самых разнообразных цветов: эти башмаки были красные, светло-желтые, чаще же всего белые.

Solea и crepida представляют собой сандалии, т. е. подошвы из толстой кожи, иногда с небольшим возвышением сзади для защиты пятки. Они отличались между собой, по-видимому, тем, что ремни solea покрывали лишь ступню, а ремни crepida поднимались выше лодыжки.

Pero грубая кожаная обувь, употреблявшаяся главным образом крестьянами.

Наконец, caliga представляла собой обувь воина. Она состояла из толстой подошвы, густо утыканной острыми гвоздями; к подошве пришивался кусок кожи, вырезанный полосами, образуя нечто вроде сетки вокруг пятки и ступни: пальцы оставались открытыми.

(По Guhl et Koner, to Vie antique, II, ch. XI, chez Rothschild; Becker, Gallus, Excursus сцены VIII-ой; Heuzey, Dict. des antiquites, 1, pp. 815 et suiv.; pp. 1242 et suiv.; Saglio, Ibid., p. 849)
^

2. Туалет римской матроны в I веке по Р. X.

Вечером, ложась спать, Сабина покрыла свое лицо, по обычаю того времени, тестом из хлеба, вымоченного в молоке ослицы. За ночь эта мазь высохла и при пробуждении голова Сабины казалась сделанной из гипса и покрытой трещинами и щелями. Прибавьте к этому, что, раздеваясь, она сняла свои брови, волосы и зубы. Вот почему Лукиан мог писать: «Если бы кто-нибудь увидел этих дам в момент пробуждения, то принял бы их за павианов или других обезьян».

Вставши, Сабина тотчас же перешла в уборную, где ее ждали служанки. У этих рабынь, хотя некоторые из них родились в какой-нибудь деревушке Лациума, всегда были греческие имена. Одна из них — Скафион, держа в руках таз, полный еще теплого ослиного молока, осторожно снимала губкой кору, которая покрывала лицо ее госпожи и называлась катаплазмом. Когда лицо было очищено, Фиала стала покрывать его румянами и белилами. Но прежде чем

184

185

приступить к этой операции, она должна была дунуть в металлическое зеркало и передать его Сабине. Эта последняя, понюхавши его, узнавала, была ли слюна рабыни здоровой и благоухающей и жевала ли она все утро ароматические лепешки, как это ей было приказано. Ведь Фиала должна была слюной размочить румяна, которые потом накладывала на щеки своей госпожи. Коробочки с румянами помещались в двух небольших ящиках из слоновой кости и хрусталя, называвшихся греческим именем narthekia и бывших самым драгоценным предметом в уборной матроны. Кроме свинцовых белил, все остальные притирания были продуктом растительного или животного царства. В то время как Фиала была занята разрисовыванием лица, третья рабыня — Стимми — красила брови и веки какой-то жидкостью, похожей на сажу и составленной из свинца, сурьмы и висмута. Мастихея была специально приставлена к зубам. Прежде всего она подала Сабине хиосскую мастику, которую римские дамы жевали каждое утро. У нее был также в золотой чаше пузырек из оникса, наполненный уриной молодого мальчика, в которой была распущена толченая пемза. Этой смеси придавали разнообразную окраску посредством мраморной пыли; она служила для чистки зубов. Искусственные зубы Сабины были вынуты из ларчика, вычищены и вставлены в челюсти из слоновой кости, к которым они прикреплялись посредством золота. Таким образом, Марциал не совсем неправ, говоря: «Галла, ты представляешь собой сплошной обман: в то время как ты живешь в Риме, твои волосы растут на берегах Рейна. Вечером, снимая свои шелковые одежды, ты снимаешь также и зубы; 2/3 твоей особы на ночь запираются в ящики. Твои щеки, твои брови — дело рук твоих рабынь».

Вслед за тем Сабина отдает себя в руки другим рабыням, специальность которых убирать голову. В I веке нашей эры в большой моде были белокурые волосы с огненным отливом. Напрасно Сабина перепробовала всевозможные помады и едкое мыло, чтобы изменить цвет своих волос: ничто не помогало. Она уже почти решилась остричься и напялить на себя парик, как вдруг ее рабыня Напэ открыла у одного галльского парфюмера помаду. Нужно было предварительно вымыть волосы в щелоке, затем намазать их этой помадой и высушить на солнце. Эта новая проба увенчалась блестящим успехом, и волосы Сабины приобрели, наконец, желанный красный цвет. Теперь нужно было постараться убрать их как можно лучше. Каламис при помощи щипцов, нагретых на серебряной лампочке, укладывала их на висках и на лбу прядями и завитками. В то же время Псекас надушила всю прическу нардом и восточными эссенциями, которые она предварительно набирала в рот. «Приблизившись к женщине, — говорил Лукан, — думаешь, что очутился среди благовоний счастливой Аравии». После того как волосы были тщательно расчесаны и несколько пожелтели от благовоний, Кипассис,

186

ловкая негритянка, заплела их сзади в косу и сделала из нее на лбу род венчика, или, как тогда называли, узел, который устраивался на сто различных ладов; наконец, рабыня воткнула в него великолепную золотую булавку. Во все время причесывания никому

187

не приходилось исполнять более трудную работу, чем бедной Латрис. Эта рабыня должна была подставлять Сабине зеркало, то справа, то слева. Древние зеркала делались не из стекла, как наши; это были полированные пластинки из металла. Зеркало Сабины было усыпано вокруг драгоценными камнями: задняя сторона его была чеканного золота, а ручка из слоновой кости покрыта изящными украшениями; с обеих сторон его висели губки, которыми оно вытиралось и чистилось. Латрис держала зеркало в правой руке, а в левой футляр, на котором была изображена мифологическая сцена.

От волос перешли к ногтям. Кармиона с необычайной бережностью взяла руку своей госпожи и стала чистить и полировать один за другим ее ногти, употребляя при этом маленькие серебряные щипчики и ножик, который заменял в то время наши ножницы. Правильные, хорошо выровненные, розоватого цвета ногти считались необходимым условием красоты руки. Уход за ногтями тем более был тщателен, что в те времена не носили перчаток. С необычайной заботливостью старались исправить маленькие недостатки ногтя разными водами и порошками из растительных или минеральных веществ. За ногтями на ногах уход был такой же, как и за теми, что на руках. Это объясняется тем, что женщины, даже самые нарядные, никогда не носили чулок, так что ступня у них всегда была открыта: подошва сандалий прикреплялась лишь ремнями.

Гардероб Сабины помещался в красивых ящиках, которые в образцовом порядке стояли вдоль стен, на каждом из них был ярлычок. Сабина выбрала себе костюм, в который она хотела нарядиться в этот день, и рабыни тотчас бросились доставать его. Прежде всего Кармиона обула ее в башмаки из белой кожи. Одежда древних, благодаря своему покрою, одевалась очень легко. Сабина, приступая к своему туалету, надела нижнюю тунику, соответствующую нашей рубашке, которая была сделана из очень тонкой бумажной материи с рукавами, едва покрывавшими верхнюю часть руки. Все время, пока продолжался туалет, туника была подпоясана ниже грудей.

Кипассис развязала этот пояс и надела на грудь своей госпожи узкую повязку из пурпура, заменявшую корсет, затем она поднесла ей верхнюю тунику. Эта одежда была сделана из милетской шерсти и была ослепительной белизны. Рукава ее были короткие с разрезом спереди во всю длину и скреплялись только золотыми застежками.

На вырезе на груди была пурпурная кайма в два пальца шириной; подол туники был такого же цвета. Кипассис стянула ее белым поясом, позаботившись, чтобы туника ниспадала изящными складками и чтобы из-под нее виднелся только кончик ноги. Оставалось только набросить и расположить красивыми складками на левом плече Сабины и на руке большой белый плащ.

Из ларца были вынуты: ожерелье из тройной нитки жемчуга, серьги, золотые браслеты с розетками и чеканными листьями и

188

шестнадцать колец (по два на каждый палец за исключением двух средних). Надевши на себя все эти драгоценности, Сабина была готова для выхода. Она поместилась в своих носилках, окруженная толпой служанок и рабов, рядом с ней идет Кипассис с веером из африканских перьев. С левой стороны Напэ несет разноцветный зонтик на палке из индийского бамбука, готовая по первому знаку своей госпожи закрывать ее от солнца. Чтобы освежать руки, Сабина захватила с собой круглый кусок горного хрусталя; древние считали этот хрусталь льдом, застывшим от страшного холода и никогда не тающим. Наконец, на груди она поместила маленькую ручную змею из породы тех, которые назывались змеями Эпидавра.[1]

(По Вottiger, Sabine, ou la matinee d'une dame romaine).
__________

[1] Адельфазия: «Кто хочет взвалить себе на плечи множество забот, пусть только возьмет жену. Нет ничего, что могло бы причинить столько затруднений. И никогда эти затруднения не могут быть устранены и никакая попытка устранить их не удовлетворит жены. Я говорю это потому, что знаю по опыту. С самой зари и до настоящей минуты мы с сестрой только и знали, что мылись, терлись, вытирались, убирались, чистились, снова чистились, румянились, белились и наряжались; и кроме того еще каждой из нас служанки помогали совершать туалет и чиститься, да к тому же двое мужчин утомились до изнеможения, таская для нас воду. И не говорите! Боги, сколько хлопот с одной женщиной! А две, я в этом уверена, могли бы занять собой целый народ, как бы он ни был многочислен. И день и ночь беспрестанно, ежеминутно они наряжаются, моются, вытираются, наводят лоск на кожу. И в конце концов женщина не знает никакой меры и уж раз начнет мыться и притираться, то этому не будет конца. Ведь недостаточно, чтобы женщина держала себя в безукоризненной чистоте: если в ее телосложении есть какая-нибудь неправильность, она не чиста и не может нравиться...

Антерастила: Прибавь еще к этому, сестра, что к нам относятся, как к какой-нибудь соленой рыбе, которая неприятна и противна, пока ее не вымочат хорошенько в воде: иначе у нее неприятный едкий вкус, к ней нельзя притронуться. То же самое и с нами. У женщин уж такое свойство, что если им не наряжаться с большими издержками, то они не будут иметь никакой прелести».

(Плавт. Карфагенянин, 210 и след.).
^

3. Косметические средства

Римляне не только употребляли духи, но даже злоупотребляли ими, особенно с тех пор, когда нравы стали приходить в упадок; праздник был не праздник без разных благовоний, которые получили большое значение в римском быту.

Духи изготовлялись преимущественно из разных веществ, привозимых из Египта, Аравии и Индии; впрочем, употреблялись также и растения, произрастающие на почве Италии: лилия, ирис, нарцисс, майоран; пестумские розы пользовались всемирной славой

189

почти так же знамениты были розы фазелийские. Из пахучего тростника изготовлялись самые обыкновенные и дешевые духи.

Кроме духов, которые добывались прямо из растений, существовало еще много сложных составов благовоний. Самыми изысканными считались: megalium, telinum (из Телоса), malobathrum из Сидона, nardum (особенно персидский нард), opobalsamum и др. Состав этих благовоний неизвестен, так как держался в секрете теми, кто их приготовлял. Каждый парфюмер, кроме того, имел свои особые составы. Niceros, например, дал имя ницероциану. Был парфюмер, носивший имя Cosmus; от имени Фолии получил название Foliatum, разновидность персидского нарда. Духи держали в алебастровых флаконах (alabastra) или в сосудах из оникса; сохранялись они в масле, и их окрашивали в красный цвет киноварью или лакмусовым ягелем.

Ванны часто бывали надушены, комнаты и постели Опрыскивались духами. Перед представлением воздух в театре также освежался благоуханиями из шафрана, корицы и кинамона. Духи клались даже в наиболее ценные вина. Их подливали в светильное масло. Наконец, их лили на костры, на которых сжигались покойники.

Косметические средства для волос были чрезвычайно разнообразны. Волосы чернили дикой лебедой, чечевицей, миртовым вином, кипарисовыми листьями, лесным шалфеем, отваренной кожицей порея. Чтобы волосы не седели, их мазали смесью масла и пепла земляного червяка. Для ращения волос употреблялся медвежий жир, а также пепел кожи гиппопотама, содранный с левой стороны лба. Чтобы сделать волосы белокурыми, употребляли уксусные дрожжи, масло из мастикового дерева, сок айвы, смешанный с соком бирючины. Курчавыми их делали при помощи спондилиона; чтобы волосы завивались, их мазали кровью молодой совы.

Парики и фальшивые волосы были очень распространены. Одна молодая девушка, у которой были каштановые волосы, испортила их, желая сделать черными; Овидий утешал ее, говоря: «Германия пришлет тебе волосы рабынь, подвластное племя позаботится о твоей прическе». Марциал часто упоминает о фальшивых или крашеных волосах и обращается с эпиграммами к тем, которые прибегают к этим средствам для исправления природных недостатков. Женщины чернили себе брови муравьиными яйцами или же более простым способом — иголкой, закопченной в дыму.

Существовали различные снадобья для сохранения цвета лица и нежности кожи. Среди этих средств ценилось более всего ослиное молоко, а также пена разных напитков, сделанных из хлебных злаков. Для того чтобы сделать кожу блестящей, употребляли маслянистый сок, который добывался из овечьей шерсти; чтобы заглушить неприятный запах этой мази, ее смешивали с духами. «Маленькие улитки, — говорит Плиний Старший, — высушенные на

190

солнце на черепицах, затем истолченные в порошок и разведенные отваром из бобов, представляют собой превосходное косметическое средство, которое делает кожу белой и нежной». Самое знаменитое мыло приготовлялось в Галлии; оно было двух сортов — мягкое и жидкое, и делалось из козьего жира и буковой золы. У поэтов на каждом шагу встречается упоминание о румянах и белилах; последние приготовлялись также и из мела; в качестве румян употреблялся кармин, а также особые составы, изготовляемые из крокодиловых экскрементов и даже из бычьего навоза. Марциал не особенно любезно обращается к одной женщине со следующими словами: «В то время когда ты сидишь дома, -твои волосы отсутствуют — их завивают в лавочке в су бурском квартале; ночью ты снимаешь свои зубы так же легко, как и свое шелковое платье; твое лицо, составные части которого помещаются в сотне баночек с помадой, не спит с тобой». В другом месте он говорит: «Ликорис чернее тутовой ягоды, упавшей с дерева, и чувствует себя хорошо только тогда, когда намажется белилами». Петроний для выражения подобной же мысли прибегает к образному сравнению: «По ее челу, покрытому потом, текут ручьи румян и белил, а в морщинах ее щек так много мела, что их можно принять за старую полуразвалившуюся стену, изборожденную дождем».

Овидий составил целую поэму, посвященную косметикам [1]; от нее сохранился только фрагмент приблизительно в 100 стихов. Вот взятый оттуда рецепт одного снадобья для улучшения цвета лица: чищеного ячменя 2 фунта, чечевичной муки 2 фун., оленьего рога 1/6 ф., камеди 2 унции, тосканской полбы 2 унции, меду 18 унций, 10 яиц, 12 толченых луковиц нарцисса. Он приводит еще два других очень сложных рецепта, один для выведения пятен с лица, другой для окраски лица. Этот отрывок заканчивается следующими двумя стихами: «Я видел женщину, которая макала мак в холодную воду, толкла его и мазала им щеки».

«У Таис черные зубы, — говорит Марциал, — а у Лекании белые. А почему? Потому что у первой собственные зубы, а у второй — покупные». «Ты купила себе волосы и зубы, Лелия, но как быть с глазами? Их ведь не продают». «Эглея воображает, что у нее есть зубы, потому что она носит челюсть из золота и из слоновой кости». Законы Двенадцати таблиц, относящиеся к пятому веку до Р. X., запрещают класть с мертвыми золото; исключение допускалось лишь для золотой спайки зубов. Катулл упоминает об оригинальном средстве для чистки зубов, которое употреблялось в Испании: «Жители Кельтиберии трут себе каждое утро зубы и десна своей уриной; чем
___________

[1] Об уходе за лицом. — Ред.

191

более у кого-нибудь из них зубы красивы и блестящи, тем, значит, усерднее их обладатель прибегает к этому средству».

Писатели очень часто упоминают о выщипывании волос. Их выщипывали на теле, под мышками, на руках и на ногах. По словам Марциала, изящным человеком называется тот, кто красиво причесывается, пахнет лучшими духами, напевает египетские или испанские песенки и умеет красиво округлять свои руки, на которых выщипаны волосы. Существовали лавочки специалистов, выдергивавших волосы, так же как и лавочки брадобреев; для выведения волос, кроме щипчиков, употребляли также различные снадобья: .кровь и мозг летучей мыши, смолу, желчь и пепел ежа, пемзу. Иногда ограничивались бритьем.

(Rouyer, Etudes medicates sur l'ancienne Rome, pp. 100 et suiv., chez Delagrave).
^

4. Частные бани

Римляне первых веков не знали ежедневного принятия ванн, даже в более поздние времена они ограничивались тем, что каждое утро мыли руки и ноги, а остальное тело — раз в неделю. Комната, в которой происходило омовение, называлась lauatrina и помещалась по соседству с кухней, чтобы иметь всегда под руками горячую воду. Впрочем, у Сципиона Африканского была особая баня в его литернской вилле, но какой убогой казалась она во времена империи! По словам Сенеки, это было голое помещение, «узкое, темное, освещенное не окнами, а какими-то бойницами; вода в ней не фильтровалась, так что после сильных дождей она должна была быть мутная».

В Риме, в доме Ливии, на Палатине, была баня, состоявшая всего из двух маленьких комнаток, в одной из которых помещалась печь.

С течением времени в этом отношении, как и в других, стала развиваться роскошь. Сергий Ората, живший в начале I века до Р. X. и прославившийся утонченностью и роскошью своей жизни, построил себе баню над гипокавстом, т. е. подвалом, наполненным горячим воздухом. Эта выдумка впоследствии была усовершенствована проведением тепла по стенам, так что оно распределялось равномерно по всем частям комнаты. При Августе Меценат первый устроил у себя бассейн с теплой водой, в котором можно было плавать. В эту же эпоху по всей Италии было уже распространено знакомство с греческими банями {laconicum). Август потел перед огнем, и затем его обливали водой, согретой на солнце. Попарившись, одни обливали себе водой, горячей или холодной, голову и все тело, другие немедленно после этого погружались в бассейн или же без всякого промежутка переходили от горячей бани к ледяной воде.

192

Холодная вода введена была в моду врачом Асклепиадом, жившим во времена Помпея, потом при Августе — Антонием Музой, при Нероне — Хармидом из Массилии, который советовал пользоваться холодной водой даже среди зимы. С другой стороны, были люди, которые принимали ванны очень горячие.

Обычное и полное омовение состояло в Риме, как и в Греции, из трех отдельных этапов: бани, холодной ванны и теплой ванны; к этому следует прибавить и четвертый, почти столь же существенный этап — умащение, которое предшествовало первым трем действиям или следовало за ними.

Этому соответствовало и устройство помещения даже частных бань. В каждой из них была одна комната, в которой парились (caldarium), другая для холодной ванны (frigidarium) и между ними третья с умеренной температурой (tepidarium); в этой последней обыкновенно не было ни ванны, ни бассейна. Когда моющиеся приходили в эту комнату в первый раз, они оставались в ней на некоторое время, прежде чем войти в caldarium, чтобы, слегка вспотев, подготовить свое тело к высокой температуре теплой бани. Затем они оставались в ней вторично по выходе из caldarium'а., чтобы переход из него в frigidarium не был очень резким.

Такое расположение частей бани было и в одном прекрасном помпейском доме, известном под именем виллы Диомеда. В ней баня представляет собой небольшую отдельную постройку. Сразу за входом (1) помещался треугольный двор, с двух сторон которого шла крытая галерея (2). У стены, которая образует третью сторону двора, устроен бассейн (piscina) в 2 метра 17 сантиметров ширины и 2 метра 85 сантиметров длины, обмазанный цементом, с барьером, который выложен мраморными плитами; спускались в этот бассейн (4) по ступенькам. Стена была украшена живописью, а посередине ее помещалась маска, через которую лилась вода в бассейн, вытекавшая из него через особую трубу. Иногда предпочитали воду, собранную в бассейне под открытым небом. В вилле Диомеда моющийся был защищен от солнечных лучей крышей. Цифра 3 обозначает то место, где находился поставец перед очагом, на котором согревались напитки и кушанья, употреблявшиеся во время бани. Комната под цифрой

193

5 служила, вероятно, раздевальной; там же, может быть, сохранялись масло, духи и разные туалетные принадлежности. За ней находился frigidarium (6), откуда можно было пройти в tepidarium (7) и наконец в caldarium (8). Все приспособления для топки (9) помещались вне этой последней комнаты. Цифрой 10 обозначена лестница. Чтобы caldarium со всех сторон нагревался горячим воздухом, в толще стен, также как и в подвале (hypocaustum) проходили глиняные трубы, сообщавшиеся с очагом. Tepidarium нагревался не трубами, а просто жаровней, наполненной углем.

Сенека говорит о великолепии, с каким частные лица устраивали иногда свои бани в I веке нашей эры. «Кто согласился бы в наши дни мыться так же скромно, как мылся Сципион? У нас человек считает себя бедным и свое жилище плохим, если стены его бани не блещут украшениями, обилие которых равняется их великолепию, если нумидийский мрамор не инкрустирован в мраморе александрийском, если вокруг не змеятся мозаичные узоры такой чудесной работы, что они соперничают с живописью, если потолки не покрыты стеклом, если тазосский мрамор, когда-то употреблявшийся только на храмы, не устилает бассейнов, в которые мы окунаем наши тела, размякшие от усиленного потения, если серебряные рты не извергают потоков воды. Сколько статуй, сколько колонн, которые ничего не поддерживают и стоят в виде украшения, лишь бы было на что потратить деньги! Какая масса воды с шумом низвергается в виде водопада! Мы избаловались до такой степени, что можем попирать ногами только драгоценные камни. Мы называем гнездом мокрицы баню, которая не расположена таким образом, что в ее широкие окна льется свет во всякое время дня, и купающийся может видеть через эти окна отдаленную деревню и море».

(Saglio, Dict. des antiq., I, pp. 651 et suiv, chez Hachette).
^

5. Принятие пищи

Первоначально у римлян был завтрак (jentaculum), обед (cena) и скромный ужин (vesperna). Впоследствии стали устраивать первый завтрак (jentacutum), второй завтрак (prandium или merenda) и обед (cena), после которого у богатых, делающих приемы, был еще и ужин (comissatio).

Первый завтрак был около третьего или четвертого часа, т. е. между 7 и 9 утра, смотря по времени года. Он состоял лишь из хлеба, обмоченного в вино или сдобренного медом, из фиников, олив, печений и сыра.

Большой завтрак бывал около шестого или седьмого часа (между 11 и полуднем), иногда раньше. Те, кто не имел первого завтрака

194

или обладал очень большим аппетитом, торопились с prandium`ом. Кушанья подавались при этом или горячие, или холодные. Плавт упоминает о разных видах свинины; в это время ели также овощи свежие или сухие, рыбу, яйца, грибы и фрукты; часто ограничивались тем, что оставалось от вчерашнего; из напитков подавалось вино чистое или с медом.

Слово merenda, которым обозначалась преимущественно вечерняя трапеза рабов, стало впоследствии применяться ко всякому принятию пищи без особых приготовлений в противоположность cena и prandium'y в собственном смысле.

Обед или сепа был в конце дня, в римском смысле этого слова, т. е. между 2 и 3 часами пополудни, так как деловой день кончался в час, после чего принимали ванну и обедали. Более ранний обед считался неприличным. В хороших домах, с тех пор как в Риме стала распространяться роскошь, обед затягивался на весь остаток дня; бывали даже оргии, продолжавшиеся до следующего утра. Нерон, например, начинал обед в полдень, а кончал в полночь. На Плиния Старшего указывали не без удивления, как на образец правильной жизни, потому что он вставал из-за стола летом с наступлением вечера, а зимой около первого часа ночи, следовательно, проводил за обедом всего три часа. Мы будем меньше удивляться тому, что римляне тратили так много времени на обед, если вспомним, что для них обед был временем отдыха после трудового дня и притом отдыха, также не лишенного занятий. Люди просвещенные проводили это время в поучительных разговорах, некоторые заставляли читать себе вслух произведения великих писателей или рассказывать новости. К таким людям принадлежал и Катон Старший. Спуринна умел занять своих гостей до позднего часа. У других во время обеда появлялись музыканты, певцы, комедианты, танцовщики и устраивались разные другие увеселения.

Столовая называлась triclinium, из чего видно, что за столом возлежали. Первоначально ели в атриуме, сидя у очага. Только отец имел право возлежать; мать сидела в ногах его ложа, а дети размещались на скамейках, иногда за особым столом, на который им подавались небольшие порции, притом не от всех блюд; рабы находились в той же комнате на деревянных скамейках или же ели вокруг очага; так делалось в особенности в деревне. Позднее стали устраивать особые залы для званых обедов, в которых мало-помалу приняли участие и жены с детьми. С тех пор они стали вмешиваться в разговоры мужчин, им даже было позволено есть лежа. В богатых домах бывало по несколько столовых для разных времен года. Зимний triclinium помещался обыкновенно в нижнем этаже; на лето столовая переносилась в верхний этаж, или же обеденное ложе ставилось под velum в беседке, под навесом из зелени, во дворе или в саду.

195

Обычное число возлежащих за столом было 9, ввиду чего устройство столовой получало неизменный, определенный характер. Существеннейшую часть мебели составляли в ней большой четырехугольный стол посередине, и с трех сторон стола в форме подковы три ложа; четвертая сторона стола оставалась открытой для того, чтобы удобнее было подавать кушанья и вообще прислуживать за столом. Каждое ложе представляло собой деревянные или каменные подмостки с уклоном в сторону, противоположную от стола; на них расстилались матрасы (tori) и одеяла (stragulae). Все три ложа были одинаковой длины и имели каждое три места. Места отделялись друг от друга подушкой или набитым чем-нибудь изголовьем (puluinus); более высокий край ложа, примыкавший к столу, немного возвышался над его уровнем. Возлежавшие ложились на свое место наискось, опираясь верхней частью туловища на левый локоть и изголовье, а ноги протягивая к правой стороне. Такое положение не раз менялось в течение продолжительной трапезы.

Среднее ложе (medius) считалось самым почетным, за ним следовало левое (summus) и потом уже правое (imus). Два первых ложа предназначались для гостей, третье для членов семьи. Самым почетным местом на каждом ложе было левое, за исключением среднего ложа, где первым местом считалось правое, которое приходилось рядом с местом хозяина. В классическую эпоху неизменным числом возлежащих за столом было девять, хотя иногда это традиционное число и изменялось, если кто-нибудь приводил с собой неожиданного гостя (свою тень, как тогда говорили); это число могло быть и меньше. С другой стороны, случалось, что в одной и той же столовой устраивалось несколько triclinia. Цицерон говорит о виллах Верреса, где в столовых стояло по тридцать лож с роскошными покрывалами. Во всяком случае, придерживались правила не класть на одно и то же ложе более трех человек, а нередко бывало и по два.

К концу республики стали входить в употребление круглые и овальные столы. Вокруг такого стола стали устраивать одно ложе в виде полукруга, называвшееся по-латыни sigma, потому что первоначальная форма греческой S была С. На таком ложе помещалось пять, шесть и даже восемь человек. Места на нем не отделялись подушками. Из современных памятников видно, что вокруг всей сигмы шла одна подушка в виде валика, на который и опирались все возлежавшие. Само ложе по-прежнему устилалось коврами.

196

Гелиогабал вздумал уничтожить ложа и располагать матрасы прямо на полу вокруг столовой доски, но эта новая мода не удержалась. На сигме порядок мест был иной, чем на триклинии. Почетными местами были крайние; первое место было на правом краю, второе — на левом; остальные места считались слева направо. Женщины и неожиданные гости садились на стульях или табуретах.

Столовое белье состояло сначала из одних только полотенец, которые были тем более необходимы, что римляне ели почти все руками. Позднее вошли в употребление салфетки, часто очень красивые, которыми покрывали грудь. Скатерти долгое время оставались неизвестными: ограничивались тем, что после каждой трапезы вытирали стол тряпкой. Лишь при Домициане начали покрывать столы скатертями. Салфетки доставлялись хозяином, но нередко случалось, что гость приносил с собой свою салфетку: он пользовался этой салфеткой для того, чтобы увязать в нее подарки, которые обыкновенно делались после пира, а также остатки кушаний, а то и целые блюда. Сервировка была очень простая. На дошедших до нас изображениях мы видим лишь блюда и сосуды для питья. Нож и вилка употреблялись лишь вне стола, для разрезания мяса, которое подавалось к столу; впрочем, жидкие кушанья ели ложкой.

Каждая перемена (ferculuni) подавалась на деревянном или серебряном блюде, иногда на круглом поставце, на котором помещалось несколько блюд одно над другим. Особый раб должен был придавать кушанью на блюде возможно более изящный вид. За столом каждый по очереди брал себе кушанье, протягивая руку к блюду. Мясо подавалось иногда цельным куском, и в таких случаях особый раб — кравчий — разрезал его на глазах пирующих в то время, как другие слуги распределяли куски. Хлеб, вода и вино разносились прислугой. Участвующие в пире по приходе в столовую располагались как можно удобнее; они снимали свою тогу и башмаки и облачались в более

197

легкое платье и сандалии; эту перемену нес раб, сопровождавший своего господина на пир. Перед пиром и затем между отдельными блюдами разносилась вода для омовения рук.

Прислуживанием за столом заведовал управляющий; у него под началом был целый штат рабов, разделявшихся на structores, которые накрывали на стол, scissores, которые разрезали кушанья, pocillatores, pincernae, разносивших напитки, и т. д. Перед хозяином лежало меню пира, и он охотно объяснял свойства каждого блюда, его способ приготовления и достоинства.

Римская cena состояла обыкновенно из трех частей: gustatio, собственно cena и десерт или secundae mensae.

Gustatio, называвшееся также promulsis, представляло собой закуску — кушанья, предназначенные для возбуждения аппетита. Это были яйца, всевозможный салат, овощи вроде капусты, артишоков, спаржи, тыквы, дыни с приправой из перца или уксуса, огурцов, мальвы, порея, отваренного в масле или в вине; консервов из репы и брюквы, олив, грибов, трюфелей, соленой или маринованной рыбы, устриц и других моллюсков. К этому присоединялись иногда пироги и жареная птица. При закуске пили сладкое вино (mulsum).

Cena долгое время состояла из двух перемен; позднее нормальное число перемен, по-видимому, дошло до трех; в исключительных случаях оно поднималось до семи и даже больше. Каждая перемена состояла из целого набора кушаний.

В начале трапезы всегда возносились молитвы богам. После сепа водворялось глубокое молчание, которое было необходимо для того, чтобы принесли жертву богам-ларам. На очаг возлагали часть пищи, которая была заблаговременно отложена для ларов, а именно, пироги из поджаренной муки с солью и чаша вина.

После этого подавался десерт, secundae mensae; причем оставались, по-видимому, за тем же столом. До сих пор пили умеренно, считая, что вино мешает вполне насладиться кушаньями. Но за десертом начинали пить весьма усердно.

Вот, со слов Макробия [1], меню одного торжественного пира, происходившего во время республики.

Gustatio. 1) Моллюски: морские ежи, устрицы, морские финики, спондилы. 2) Дрозды. 3) Откормленная курица со спаржей. 4) Миска с вареными устрицами и морскими финиками. 5) Вареные моллюски: морские желуди белые и черные, спондилы, гликомориды, морской кисель. 6) Винноягодники (птица). 7) Филе козу ли и дикого кабана. 8) Паштеты из откормленной птицы. 9) Винноягодники. 10) Моллюски: багрянки.
__________

[1] Макробий — римский грамматик, живший в 1-й половине V-ro века по Р. X. Он написал несколько сочинений, составленных на основании других авторов. — Ред.

198

Cena. 1) Свиное вымя. 2) Кабанья голова. 3) Рыба. 4) Свиное вымя. 5) Утки. 6) Вареные чирята. 7) Зайцы. 8) Жаркое из птицы.

Десерт. Мучной крем и бисквиты.

Марциал приводит меню двух более простых обедов, на которых закуска состояла лишь из солонины с крутыми яйцами, латука, порея и овощей. На десерт подавался в одном случае виноград, в другом — яблоки.

Чтобы иметь возможность поглотить такую массу пищи, многие принимали рвотное, одни — до, другие — после обеда; к тому же употребление этого средства рекомендовалось врачами.

Тотчас же после обеда, во время десерта или немного погодя — вечером, следовала попойка, во время которой пили, беседовали и развлекались (comissatio). На нее являлись иногда гости, не бывшие на обеде. Случалось, что кто-нибудь, пообедавши дома или у приятеля, отправлялся к другому знакомому на comissatio. О таких попойках часто упоминается со времен Плавта. Обычай этот, по-видимому, стал распространяться вместе с греческим влиянием. На подобных собраниях усвоены были все греческие приемы: участвующие в нем душились, увенчивали себя цветами, выбирали из своей среды председателя пира, для чего иногда метали игральные кости. Председатель выбирал вина, определял количество воды, которой разбавлялось вино, решал вопрос, сколько нужно выпить, и давал знак наполнять чаши. Во время обеда каждый по желанию разбавлял свое вино и мог требовать сколько угодно горячей и холодной воды. На comissatio же вино заранее разбавлялось в кратерах. Каждый обязан был выпить определенное количество вина, которое доходило иногда до полулитра (около бутылки). Способы пить были различные: пили вкруговую или же вызывали одного из членов компании и, после того как он выпьет кубок, наполняли последний снова вином и передавали ему с разными пожеланиями. Пили за здоровье друг друга и провозглашали тосты; причем вливали в кубок столько циатов (4 ? центилитра) вина, сколько было букв в имени того, за чье здоровье пили. Во времена империи на всех попойках частных и публичных предлагался тост за здоровье императора; не забывали также и войско. При каждом тосте необходимо было опорожнить кубок и, по возможности, залпом.

Эти попойки очень скоро приобрели характер грубых оргий. Редко кто из участников ее развлекался серьезной беседой. Обыкновенно на таком пиру очень скоро являлись певцы, певицы и всякого рода музыканты. Иногда хозяин читал свои стихи или просил прочесть стихи собственного сочинения кого-нибудь из гостей. Для увеселения собравшихся призывались комедианты, мимы, шуты, фокусники, танцовщицы и даже гладиаторы; играли также в кости.

Женщины и дети не раз бывали свидетелями непристойных сцен во время пирушек. Женщины состязались с мужчинами в пьянстве,

199

дети часто видели, как рабы уносили их отца — мертвецки пьяного.

(Ch. Morel, Dictdesantiq., I, pp. 1226—1282 и 1373—1374, chez Hachette.)

6. Гурман

— Откуда и куда идешь, Катий?

— Некогда мне; я спешу записать новые наставления, которые затмят и Пифагора, и жертву Анита [1], и ученого Платона.

— Я, конечно, грешу, расспрашивая тебя в такое неудобное время; но будь добр, прости меня, пожалуйста. Ведь если ты что- нибудь забудешь теперь, то скоро вспомнишь, благодаря ли природной памяти или при помощи искусственных приемов: ты ведь удивительно силен и в том, и в другом.

— Об этом-то я и хлопочу, чтобы все вместе удержать в памяти, так как это вещи тонкие и изложены тонко.

— Назови же имя этого человека (автора наставлений): скажи хоть, римлянин он или приезжий?

— Я воспою, благодарный, лишь одни наставления его, а имя автора пусть останется скрытым. Помни, что продолговатые яйца и на вкус лучше, и белее круглых, так как эти последние заключают в себе желток с мужским зародышем.

Та капуста, которая растет на сухих полях, слаще подгородной: нет ничего более водянистого, чем овощи с орошаемого огорода.

Если вечером к тебе внезапно нагрянет гость, то чтобы жесткая курица не произвела отталкивающего впечатления на его нёбо, знай, что нужно утопить ее живую в воде, подмешивая к ней фалернское: от этого курица сделается нежнее.

Самые лучшие грибы — луговые, остальным же не следует доверять.

Тот проживет долгие годы здоровым, кто будет после завтрака есть черную шелковицу, снятую с дерева до знойного солнца.

Ауфидий примешивал к меду крепкое фалернское, и совершенно напрасно: в пустые жилы можно вводить (натощак можно пить) только (что-нибудь) легкое; лучше всего можешь промыть внутренности легким медом.

В случае засорения желудка помогают мидии (ракушки), простые улитки и низкие стебли щавеля, вместе с белым косским вином.
__________

[1] Жертва Анита — Сократ, в числе обвинителей которого был также софист Анит. — Ред.

200

В новолуние наполняются гладкие устрицы. Но не всякое море обильно раковинами хорошего качества: лукринская раковина лучше байской багрянки; в Цирцеях водятся также хорошие устрицы, в Мизене [1] морские ежи, изнеженный Тарент гордится большими гребенчатыми раковинами.

Пусть никто не заявляет дерзких притязаний на гастрономическое искусство, не овладев предварительно сложным учением о лакомствах. Недостаточно хватать со стола (рыбного торговца) дорогую рыбу, не зная при этом, какая хороша под соусом, а какую нужно зажарить, чтобы обессиленный уже гость снова приподнялся на локоть (т. е. снова принялся за еду).

У того, кто не любит безвкусного мяса, стол гнется под тяжестью умбрийского кабана, вскормленного дубовыми желудями; а лаврентийский, питающийся лишь болотной травой да камышом, плох.

Козы, пасущиеся на виноградниках, не всегда вкусны.

У плодовитого зайца знаток будет выбирать передние лопатки.

Какое влияние на рыб и на птиц оказывают природа и возраст — этот вопрос я первый разрешил своим нёбом.

Есть люди, весь ум которых направлен на изобретение новых пирожков; но ведь недостаточно все свое внимание посвятить лишь одному делу: если бы, например, кто-нибудь старался только о том, чтобы вина не были плохи, и в то же время нисколько не заботился бы о масле, каким надо полить рыбу!

Если ты выставишь массийское вино под открытое небо, то все грубое в нем, а также неприятный запах исчезнет под влиянием ночного воздуха; кроме того, оно потеряет портящий его привкус холста (через который цедили вино).

Тот, кто хитро примешивает к суррентинскому вину осадок фалернского, употребляет при этом голубиное яйцо, чтобы собрать потом эту грязь, так как вращаясь, желток оттянет все постороннее вниз.

Силы ослабевшего собутыльника восстановишь жареными морскими раками или африканской улиткой: латук же только плавает в воспаленном от вина желудке; разгоряченный, он все более и более нуждается для восстановления сил в ветчине и колбасах, так как готов поглотить все горячее, хотя бы оно было принесено из грязной харчевни.

Весьма важно постичь секрет приготовления двух соусов. Простой состоит из хорошего оливкового масла, к которому следует примешать густого вина и рассолу, но непременно такого, который пахнет византийским бочонком. Когда эта смесь прокипит вместе с мелко

__________

[1] Цирцей — прибрежный город в Лациуме. Мизен — у Неаполитанского залива. — Ред.


201

изрубленными травами и корицийским шафраном и потом отстоится, прибавь масла из венафрских оливок.

Тибуртинские яблоки вкусом своим уступают пиценским, хоть и красивее на вид.

Веннункул следует сохранять в горшках, а албанский виноград — в дыму.

Я первый придумал подавать этот виноград вместе с яблоками, а также винные дрожжи, и рыбный рассол, и белый перец с непросеянной черной солью, расставляя все это на чистых тарелочках.

Страшная ошибка — заплатить огромную сумму на рынке за любящую простор рыбу и положить ее на тесное блюдо.

Большое отвращение возбуждается в желудке, если слуга, полакомившийся разными кусочками, грязными руками подает чашу; или если старинный кратер покрыт грязью. Разве большой расход — приобрести дешевую метлу, полотенце и опилки? А между тем небрежные подвергаются большому бесчестью.

— Мудрый Катий! Прошу тебя во имя богов и дружбы: когда ты пойдешь (туда в другой раз), не забудь повести и меня послушать. Хотя ты и все рассказал мне на память, но ведь в передаче это все-таки не то. А прибавь еще лицо, осанку этого человека, которого ты, счастливец, видел и недостаточно ценишь это счастье потому, что оно часто выпадало на твою долю. Я же очень хотел бы дойти до самых отдаленных источников знания, чтобы почерпнуть из них наставления для счастливой жизни.

(Гораций, Сатиры, кн. II, сат. 4).
^

7. Скромный обед

Сегодня, Персий тебе придется испытать, оправдываю ли я на деле те прекрасные слова, которые говорю; или, может быть, я расхваливаю стручковые плоды, а в действительности являюсь тайным гулякой, в присутствии других заказываю слуге кашицу, а на ухо — пироги. Ты обещал ведь сегодня обедать у меня... послушай, какие будут блюда (не на мясном рынке приготовленные): жирный козленок с тибурских полей, самый нежный из всего стада; он не знал еще травы и не решался грызть лозу в низком ивняке, в нем больше молока, чем крови. Затем горная спаржа, которую срезала моя домоправительница, оставивши свое веретено; большие яйца, еще теплые от сена, в котором они были завернуты, а вместе с ними их матери (снесшие их курицы); сбереженный в течение части года виноград, в таком виде, как он был на лозах; и в той же корзине сигнийские и сирийские груши, соперничающие с пиценскими, а также сохранившие свой аромат яблоки: не бойся их

202

есть, так как осенний холод высушил их и смягчил их жесткий вкус...

У меня не будет особого раба, устанавливающего блюда, ни кравчего из школы ученого Трифера, который разрезает тупым ножом и зайца с большим выменем, и вепря, и скифских птиц, и огромного феникоптера. Наш новичок не умеет искусно отрезать кусок козы или бок африканской птицы: он знает только куски жареного мяса. Нам подаст плебейские чаши, купленные за несколько ассов, грубый раб, одежда которого служит только прикрытием от холода; он не фригиец и не ликиец; и не куплен за дорогую цену у торговца невольниками. Если ты потребуешь чего-нибудь, спрашивай по-латыни. У всех у них один вид: стриженые, с прямыми волосами, и только сегодня, ввиду гостей, они причесаны. Один — сын сурового пастуха, другой — воловика; он вздыхает по давно оставленной матери, и по хижине, и по знакомым козам; у юноши благородное лицо и благородная стыдливость, которая была бы так прилична тем, кто носит яркий пурпур... Он даст тебе вина с тех самых холмов, с которых и сам пришел, у подошвы которых играл: одна родина и у вина, и у виночерпия.

(Ювенал. Сатира XI, ст 56—60, 64, 76, 136—155, 159—160).
^

8. Забавный пир

— Как тебе понравился обед счастливца Назидиена? Когда я искал вчера сотрапезника, мне сказали, что ты там с полудня пьешь.

— Я еще никогда в жизни не испытывал ничего лучшего.

— Расскажи, если тебе это нетрудно, какое кушанье первое успокоило ваши раздраженные желудки?

— На первое был луканский кабан, пойманный, как рассказывал хозяин пира, при тихом южном ветре. Вокруг находились для возбуждения усталого желудка острая репа, латук, редька, также сельдерей, рыбный рассол и винные дрожжи от косского вина. Как только эти кушанья были унесены, слуга вытер кленовый стол пурпурным полотенцем, а другой раб убрал все, что лежало бесполезно и могло лишь оскорбить взор присутствующих. Тогда подобно аттической деве с дарами Цереры [1] выступил смуглый Гидасп с цекубским вином, а за ним Алкон с хиосским, не ведавшим моря. Хозяин при этом сказал: «Если тебе, Меценат, албанское или фалер-

__________

[1] В честь Деметры (которую римляне называли Церерой) в Аттике ежегодно весной и осенью происходили празднества, сопровождавшиеся мистериями Во время осеннего праздника (Великие Элевсинии) совершалась торжественная процессия из Афин в Элевсин — Ред.

203

нcкое нравится больше, чем эти вина, поданные на стол, то у нас есть и то, и другое». Жалкий богач!

— Я желал бы знать, Фунданий, с кем ты имел удовольствие пировать?

— На верхнем столе возлежал я, рядом Виск из Туриума и ниже, насколько помню, Варий; затем Сервилий Балатрон и Бибидий, которых Меценат привел с собой в качестве «теней»; наконец, сам хозяин, выше его Нументан, ниже—Порций [1], который для потехи глотал целые пироги. Нументан же был здесь, очевидно, для того, чтобы указывать пальцем, если какое-нибудь кушанье случайно оставалось незамеченным: ведь вся толпа — мы, то есть, — ели, как оказывается, птиц, раковины и рыб, и не подозревая, что они по своему вкусу совершенно отличаются от всего известного нам; это стало ясно, когда он предложил мне внутренности камбалы и ромба, каких я, мол, никогда не едал. Потом он меня научил, что сладкие яблоки делаются красными, если их снимать тогда, когда луна на ущербе; какое это имеет значение — пусть он лучше тебе сам объяснит.

Тут Вибидий сказал Балатрону: «Если мы не напьемся отчаянно, то умрем без отмщения!» — и потребовал больших чаш. При этих словах лицо хозяина покрылось бледностью: ничего он так не боялся, как завзятых пьяниц, потому ли, что они свободнее злословят, или потому, что крепкие вина делают их нежное небо нечувствительным. Вибидий с Балатроном стали выливать целые бутылки в алифские чаши, а за ними последовали и остальные; только на нижнем ложе никто не тронул ни одной бутылки.

Вот приносят на длинном блюде мурену среди плавающих (в подливке) морских раков. При этом хозяин заявляет: «Она поймана с икрой; а когда икру вымечет, то ее мясо станет уже менее вкусным. Состав же соуса такой: надо взять масло из венафрских олив первой выжимки, навар из гиберской рыбы и пятилетнего вина несомненного италийского происхождения; когда все это сварится, прибавить хиосского, — никакое вино не подходит так к этой смеси, как хиосское, — белого перца, немножко уксусу из метимнского вина, затем горького девясила, который я первый стал прибавлять в этот соус, тогда как Куртил кладет немытых эхипов, как будто бы сок, выпускаемый морскими раковинами, лучше...»

В это время вдруг срывается навес и падает на чаши, произведя большое разрушение на столе: поднялось такое облако черной пыли,
__________

[1] О расположении мест на триклинии см в этой же главе статью 5-ю Очевидно, на средней скамье, самой почетной, возлежал Меценат со своими «тенями», на левой от Мецената, так называемой «верхней» скамье, рассказчик, на правой («нижней») — хозяин со своими паразитами, которые, как видно из дальнейшего изложения, не решились даже прикоснуться к вину, боясь прогневить своего покровителя — Ред.

204

какого не поднимает и аквилон * в кампанских полях. Мы все, ожидая худшего, успокоились, когда увидели, что нет никакой опасности; но Руф [1], опустивши голову, принялся плакать так, как будто у него преждевременно скончался сын. Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы мудрый Номентан не успокоил друга следующими словами: «О Фортуна! Есть ли божество более жестокое по отношению к нам, чем ты? Тебе доставляет удовольствие постоянно издеваться над человеческими делами». Барий едва мог удержать смех, закрываясь салфеткой, а Балатрон, поднявши нос и оглядевшись вокруг, сказал: «Таковы условия человеческого существования, и соответственно этому слава твоя никогда не будет равна делам. Смотри: для того чтобы принять меня великолепно, ты мучаешься всевозможными заботами: как бы хлеб не подгорел, как бы соус вышел удачным, а рабы, прислуживающие за столом, были как следует подпоясаны и причесаны, и вдруг какой-нибудь случай: падает навес, или слуга, упав, разбивает ногой чашу! Но таланты устроителя пира, как и таланты вождя, скрытые при счастливых обстоятельствах, обнаруживаются именно в несчастье». На это Назидиен ответил: «Да пошлют тебе боги всего хорошего, чего ты только желаешь! Такой ты хороший человек и вежливый гость», — и потребовал сандалии [2]. Если бы ты видел, какое тут поднялось шушуканье на каждом ложе!

— Вот потеха-то! Я предпочел бы это зрелище всякому другому. Ну, скажи еще, пожалуйста: над чем вы еще после этого смеялись?

— Пока Вибидий расспрашивал рабов, неужели разбилась и бутыль с вином, так как на его требование не несут кубков; пока мы при помощи Балатрона смеялись над случившимся, входит Назидиен с просветленным челом, видимо, собираясь при помощи искусства поправить то, что натворил несчастный случай; вслед за ним рабы вносят на огромном блюде разрезанного на кусочки журавля, густо посыпанного солью и мукой, печень белого гуся, откормленного фигами, и отрезанные от зайца лопатки, так как это, мол, вкуснее, чем целый заяц с ногами. Кроме того, мы увидели, как поставили дроздов с поджаренной грудью, а также диких голубей без гузков, — все вкусные вещи, если бы только хозяин не объяснял при этом их природные свойства и разные обстоятельства, к ним относящиеся. За то мы ему отомстили и убежали, ни к чему не прикоснувшись.

(Гораций, Сатиры, кн. II, сат. VIII)
__________

* Аквилон — северный ветер.

[1] Руф Назидиен, т. е. хозяин пира. — Ред.

[2] Во время возлежания за столом сандалии снимались. В данном случае утешившийся Назидиен надел сандалии, чтобы выйти из-за стола и сделать необходимые хозяйственные распоряжения. — Ред.