Прогулкапоарбат у
| Вид материала | Рассказ |
СодержаниеПериодическая система Январь, тринадцатого День рождение Ускользающая память В принадлежащем ему вещмешке обнаружено самодельное взрывное устройство большой мощности |
ПЕРИОДИЧЕСКАЯ СИСТЕМА
Как я понимаю, тупиковых ситуаций в жизни практически, не бывает. Они лишь сами по себе возникают в головах у людей. Иногда неосознанно, а иногда лукаво-умышлено.
Служба в рядах Советской Армии явилась едва ли не самым странным из необычных эпизодов случившихся в моей жизни.
Наслушавшись рассказов о кошмарных буднях молодых солдат, все призывные годы, а это время с 18 до 27 лет, я с содроганием думал о предстоящей возможности отдания своего гражданского долга.
Но, по жизни, как-то так, само собой складывалось, что текущая учеба в институте и другие не менее серьёзные дела отодвигали осуществление священного действа. А учащимся высших учебных заведений по законам того времени давали отсрочку от службы.
Вот так я и дожил до двадцати шести с хвостиком лет. И если бы только не безумная влюбленность в некую девицу - не видать родной армии такого, как я, классного пацана.
В общем, за десять дней до своего полного, «в чистую», освобождения от армии, я пришел наголо стриженный в райвоенкомат. Сдался от назойливой любви под крышу "Непобедимой и легендарной". Почти римейк известного эпизода из фильма «Я шагаю по Москве».
Задним числом замечу, что девушка попалась весьма настойчивая, предприимчивая и напористая. Достала таки меня и в армии. Но, проставленный, таким образом, штамп в паспорте оказался впоследствии недолговечным.
Так вот и начались мои военные деньки. Пошли суровые воинские будни штудирования «курса молодого бойца» в «солнечном» городе Уфе.
Для ротного начальства я оставался явным переростком, как по росту, так и по образованию.
Известное высказывание анекдотичного старшины - "люминий, значит люминий" - здесь воплощалось на каждом шагу в жизнь. Поэтому, если у человека обнаруживались чуть более трёх извилин в голове, то приходилось ему не сладко.
Но в армию я прихватил гитару. Потому, волей-неволей, оказался со своими песнями в центре внимания, как сержантов, так и офицеров. Вследствие этого, ни один дружеский междусобойчик в начальствующем кругу без меня не обходился. Мои вокальные и музыкальные способности давали некоторую защиту, как от нарождающейся дедовщины, так и от строевых, и маршевых занятий. В те времена офицеры культуру всё-таки берегли.
Первый год моей армейской службы прошёл в бесконечных мероприятиях художественной самодеятельности актива райкома комсомола. За что, как сам исполнитель, так и его рота неоднократно награждались всякими призами и памятными знаками…
…Поговаривают, что будто небезызвестная периодическая система элементов, впрочем, так же, как и формула водки, снились Дмитрию Ивановичу исключительно ночью.
Так ли это, не мне судить. Но из собственных сновидений более всего всю жизнь поражаюсь звучащими во сне в музыкальном сопровождении стихами. Правда они довольно примитивные, а зачастую и просто невнятные.
Поэтому, отчего бы химику Менделееву не приснилась однажды система элементов?
Впрочем, слава Богу, что она ему всё-таки приснилась. А далее, вам станет ясно, отчего я вспомнил о ней.
…Второй год воинской службы прошел на аэродроме под Брянском. В местечке Сеща.
Это был именно тот аэродром, о котором снят нашумевший в свое время фильм "Вызываю огонь на себя". О борьбе брянских партизан с немцами. И даже в начале 70х - время моей службы - вдоль взлетных полос еще валялась взорванная немецкая техника, а в песчаном грунте солдаты отыскивали всевозможное русское и германское оружие.
Сама солдатская наука меня интересовала постольку - поскольку. Взрослому человеку играть в такие игры явно не хотелось.
И, зачастую, во время учений инспекционная комиссия отлавливала бравого солдата в каком-нибудь ближайшем овраге. Поскольку на мне, не было то ли противогаза, то ли химкомплекта, а может ещё чего для бойца важного и обязательного. Затем радостно вела на дезактивацию, как предположительно зараженного.
Но, повторюсь, что такое время провождение было явно не для меня.
Понимая состояние тонкой поэтической натуры и озабоченный, чем бы нужным меня занять, командир эскадрильи придумал замечательную работенку.
В соседнем поселке находилась подшефная средняя школа. Наш же, комэска был более чем в приятельских отношениях с её директором, у которого в новом году, как раз открывался кабинет химии, а соответствующей доски с химическими элементами не было.
Так, что приказ о переводе меня в новое состояние вольного художника-химика, не заставил себя долго ждать. И я принялся за этот титанический труд.
А ведь, действительно, в некотором роде титанический, если учесть размеры доски, прислоненной к одной из стенок нашей огромной "Ленинской комнаты". Я думаю, что сейчас такие места называются солдатскими клубами.
Как бы там ни было, а ключи от комнаты у меня поселились в кармане. И началась творческая работа.
Известно, что периодическая система содержит сто с лишним знаков. И тут уж заработала солдатская смекалка.
Если каждый день наносить в расчерченный квадратик по одному знаку, то это и будет примерная дата моего увольнения. То есть - ДЕМБЕЛЬ.
Работа пошла. Правда, с точки зрения замполита, весьма медленно. Но, что можно было поставить мне в укор, когда все значки элементов выходили один к одному произведением высокого графического искусства.
Сами проверяющие от командования, посещавшие время от времени мою художественную мастерскую, как-то недоуменно - досадливо косились на дело моих рук. И хмыкали. Но ничего поделать с таким прекрасным художником не могли.
График работ был прост, как солдатская, правда.
До обеда - каллиграфическое изображение очередного знака. После обеда - сон.
После этого служба моя пошла на самом высоком уровне солдатского комфорта. К тому же мой высокий рост позволял, по приказу министра обороны, потреблять ежедневно двойную порцию солдатского пайка. Чудеса, а не служба!
Так бы служить каждому.
Однако, по мере заполнения известных клеточек, стало закрадываться сомнение в правильности моих временных расчетов. Соответствия общего количества дней и непосредственно дня увольнения.
И однажды я понял, что, как говорится, просчитался. Не вписываюсь.
То есть работа, как не тяни, будет выполнена все равно на месяц раньше предполагаемого срока.
Что же делать?
Меня спасла вечная любовь к книгам, и солдатская библиотека.
В те досточтимые времена выходил славный такой журнальчик под названием "Наука и Жизнь". О чем там только не писалось. И, конечно же, мне посчастливилось. Что называется открыть нужный номер, на нужной странице.
Читаю совершенно бредовую информацию о том, как некий шведский профессор сделал в научных кругах сообщение о возможности открытия новых элементов, зеркально копирующих ныне существующие. Были приведены и предполагаемые названия. Что-то типа эко-тантал, эко-бром и так далее. В общем, я был спасен.
Творческий процесс продолжился.
Велико было изумление директора школы, когда мы с командиром эскадрильи, с прапорщиком и старшиной – вчетвером, повезшие торжественно вручать эту невообразимую махину, вначале затащили её в актовый зал школы на презентацию.
Директор, пораженный количеством дотоле неведомых ему химических элементов, просто лишился дара речи. Но, воспользовавшись образовавшейся паузой, я ознакомил его с последними достижениями скандинавской химической мысли.
Он недоверчиво меня выслушал. И тут, неожиданно, ко мне пришла помощь вмешавшегося в дискуссию командира.
Он то, знал точно, что в «Директорской» уже давно был накрыт замечательный, подобающий объему проделанной работы, банкетный стол.
К тому же, необходимо пояснить, что наш прапорщик славился на весь авиаполк изготовлением великолепного брянского первача, пятилитровую канистру которого мы также, подстраховавшись, на всякий случай прихватили с собой.
Комэск заверил директора, что все работы по изготовлению таблицы велись под неусыпным и бдительным контролем замполита. Большого химического спеца.
А этот хитрый ход, как я тут же сообразил, убивал сразу двух зайцев. Снимал с полковника всяческую ответственность. И подставлял, на всякий случай, под удар надоевшего всем своими мелочными придирками замполита.
К тому же, как в дальнейшем выяснилось, директор школы еще меньше нашего командира разбирался в премудростях химии.
Посему, не откладывая хорошего дела, мы радостно переместились в директорский кабинет, из которого смогли выйти лишь на третьи сутки.
Да и то, только после вмешательства жены командира. Женщины крикливой, надменной и властной. И уж совсем не разбирающейся в тонкостях и законах современной химии.
А через неделю пришел в часть долгожданный приказ. И я покинул благословенную эскадрилью.
***
^ ЯНВАРЬ, ТРИНАДЦАТОГО
В голове что-то булькало и переливалось, как будто из пустого в порожнее. Хотелось стать маленьким - маленьким и попасть в темный-темный уголок, где сидеть бы тихо-тихо. Совсем тихо, пережидая это безнадежное состояние.
Но предстоящий рабочий день не оставлял никаких надежд на реализацию таких утопических, хотя и великолепных идей.
Ясно, до последних мелочей, вспомнился весь вчерашний день-воскресенье, тринадцатого января, старый Новый год. С утра он был супругой своей направлен в ближайший универсам за солью. И пусть холодильник набит до отказа, как известно, без соли в хозяйстве не обойтись.
«И все же соль», -
Зашевелились неясные предчувствия. Конфуз не замедлил себя ждать. Стоя в очереди в кассу, он с ужасом убедился, что и гривенника нет на оплату покупки, а всего лишь семь копеек наличности.
Все возможные варианты выхода из щекотливого положения пронеслись молниеносно. Но из всех был выбран почему-то самый некрасивый, хотя и компенсирующий несчастливую поездку в универсам.
Перейдя из очереди в укромный уголок, он отсыпал некоторое количество продукта в бумажный кулек. После чего, засунул его в карман куртки...
И вот в кармане-то, конечно же, обнаружились недостающие медяки.
В очередной раз похолодев, побледнев, а затем и густо покраснев, вновь направился к бакалейным лоткам за пакетиком.
«Да, тринадцатое».
Вот так начался этот злосчастный день. И дальше пошло-поехало. Безо всяких видимых причин ссорился с женой вплоть до прихода гостей.
А к вечеру принимались гости. Весь праздник был для хозяина дома подобен триумфальному восхождению на Олимп. И с Олимпа-то на нынешнюю Голгофу.
Осуждающий, бескомпромиссный взгляд жены указывал, что в этом направлении поддержки ждать не придётся, а даже скорее совсем наоборот.
Некоторую надежду правда вселяла банка с рассолом маринованных помидор. Но, испив из нее, он понял, что и здесь просчитался. Вместо желанного исцеления, в голову ударили вчерашние дрожжи. В ней зазвенело колоколом и головокружение многократно увеличилось.
«Работа вестибулярного аппарата была нарушена окончательно. Какой ужас! Какой кошмар».
А ведь так чудесно всё начиналось. Такая дефицитная закуска! Такие пикантные анекдоты. Чего только стоит домашний квасок с хреном! И все коту под хвост.
И все из-за проклятого яблочного. Нужно было соседу приносить канистру такого пойла!
«Вот тебе и домашнее!»
И было же на столе всего достаточно: и водочка лимонная из морозильника, и шампанское импортное, и еще что-то, что сейчас напоминало о себе характерным брожением в желудке.
Однако, с удивлением отметил, где-то в глубине своего состояния искрой мелькнувшую мысль.
- «А ведь стояли-то насмерть. Ничего не оставили. Но сейчас ведь так гадко, так гнусно!»
Молчаливо-укоризненный уход на работу жены подтверждал эти мысли, принявшие направления благие и горькие.
Вспомнилось, сколько уже раз он давал себе слово держаться в узде, не переходить грань, когда семейное плавное застолье превращалось в неуправляемую разнузданную стихию пьянки.
Где эта железная воля, могущая все остановить.
И как решился Суворов ступить на Чертов мост, а Наполеон войти в пустую Москву?!»
Пока же ближайшая задача вырисовывалась предельно четко и ясно. Мысль о предстоящей дороге в «час пик», в вагонах московского метро отозвалась новым приступом колокольного звона в голове.
«Одна надежда на локти, спины, да может быть и головы окружающих москвичей. Не дадут упасть - пропасть земляку. Поддержат, подопрут, а где надо и вынесут из вагона, конечно, если будешь умело сопротивляться разнонаправленным людским течениям».
«И все же, для чего это я так?»
Ему было горько, досадно, неуютно.
Героически подавляя подкатывающийся приступ икоты, он снял с полки шапку, щелкнул замком и, тяжело вздохнув, вышел за дверь.
На свое рабочее место, старший инженер НИИ, явился, как обычно, к 9-00. Несмотря на то, что пещерный зверь общественного транспорта, жевавший в течение часа и брезгливо сплюнувший его неподалеку от родного института, привнес в костюм существенные изменения.
Всё это стало лишь завершающим штрихом в облике несчастного истребителя алкоголя.
Аквариум входа, вахтеры, плакаты, доска почета, слились в одну расфокусированную фотографию.
Не обращая внимания на приветствия встречных, виновато потупив взор, и этак бочком, и несколько воровато, пробрался он к своему столу и затих.
Но и на этом долгожданная точка поставлена не была. Судьба подготовила еще один удар.
Не успел он опомниться и осмотреться, как некое, появившееся в дверях лицо, изрекло в его сторону.
«Александр Михайлович, зайди к шефу - тебя ждут».
Лицо изрекло и исчезло, но произнесенные слова уже сами по себе звучали суровым и окончательным приговором.
«На этот раз – ВСЕ» –
подумалось смелому экспериментатору.
В голове сейчас же наступил полнейший хаос. Он никак не мог сосредоточиться, чтобы понять, где и зачем, собственно, находится?
Как долго продолжался этот новый период, известно одному богу, да, возможно, и внимательным, недоумевающим сослуживцам.
Внезапно зазвонивший на столе телефон вывел его из почти летаргического состояния. Вялыми, ватными пальцами взял трубку и приложил к уху. Непослушный язык издал звук неясный, но для звонившего определенно свидетельствовавший, что его слушают.
Знакомым, до мельчайших нюансов голосом шефа телефонная трубка спокойно, уверенно и строго изрекла вопрос.
- А что, Александр Михайлович, ты в тринадцатой не нуждаешься? Еще в пятницу разобрали, а ты все у нас где-то в эмпиреях блуждаешь. Бухгалтерию подводишь. Понимаешь. Нехорошо получается. –
И трубка разразилась монотонными, все увеличивающимися по громкости сигналами, как будто посланцы одной из внеземных, цивилизаций целенаправленно пробивались к своему заблудшему по разуму собрату.
***
^ ДЕНЬ РОЖДЕНИЕ
Ноябрьские предрассветные сумерки таяли в розоватых всполохах начинающего уже светлеть неба. Вьюжные змейки струились по скованной первым морозцем земле, огибая зеркальца вчерашних луж.
Зябкая неуютность зимнего предчувствия, казалось, мертвой хваткой сжала весь огромный город с его улицами, площадями, переулками.
Из затормозившего на остановке голубого автобуса вышла женщина и худенький мальчик лет семи. Одеты они были непритязательно, как и большинство москвичей того неласкового времени.
Мальчика звали Сашей, женщина была его бабушкой, и направлялись они в детский сад.
Почти у самых детсадовских ворот их нагнал большой черный ЗИС-101. Сбоку двигателя, рядом с запасным колесом засияли хромом трубы-клаксонов.
В зеркальных стеклах мелькнули рыжие вихры.
«Андрюшку привезли»
отметил про себя Саша.
Бесшумно отворившиеся ворота так же бесшумно затворились, впустив огромный автомобиль.
Детский сад, куда бабушка привела Сашу, был не просто сад, а показательное детское учреждение для детей ответственных работников центрального аппарата партии.
Нужно сказать, что ни мама, ни папа, не были ответственными, но мама Саши, будучи просто работником, трудилась вместе с ответственными.
Распрощавшись в прихожей-раздевалке с бабушкой, по расстеленной ковровой дорожке Саша поднялся в игровую комнату.
На одной из стен привлекала внимание входивших большая картина. На ней седоусый мужчина в полувоенного покроя песочном пиджаке обнимал белокурую девочку, вручающую ему букет цветов.
Седоусый чуть-чуть щурился, чуть-чуть улыбался.
…Всё огромное пространство пола зала занимал большой ковер, по которому ходили, бегали, ползали воспитанники.
После завтрака их старшая группа была в спешном порядке выстроена. Стоявшие друг против друга нянечки, воспитательницы и дети услышали хорошо поставленный голос заведующей. Таким голосом из чёрной тарелки радио ведущие объявляли номера в праздничных концертах.
В руках она держала большой букет гвоздик и говорила об «особенном у нас у всех сегодня дне. Необычном и праздничном». Глаза Саши устремились на говорившую, ведь он вспомнил, каким для него, для Саши, являлся нынешний день.
- Конечно, же. Ведь сегодня день его рождения! –
С утра, в суматохе сборов на работу, родители вручили ему свои подарки. Мать - рубашку в сине-красную клетку, отец - коричневую кобуру от трофейного «Вальтера» и командирский компас. Стрелки компаса засветились зеленоватыми мерцающими в темноте огоньками.
От этих мыслей ему стало необыкновенно тепло и счастливо, ведь именно о нем говорит заведующая, и сейчас его поздравят и пожелают...
И, когда в следующее мгновение он понял, что ошибается, дальнейшее, ему казалось, происходило уже как бы с экрана кинотеатра.
Заведующая радостно протягивала букет рыжему кудрявому мальчику.
«От лица детей, от воспитателей и, от себя лично».
С вручением подарка - деревянного сверкающего зеленым и красным лаком большого паровоза.
Точно такой же паровоз был и у них в группе. Правда, где-то на многострадальных путях, в руках у разных машинистов он успел растерять все свои колеса. Однако сейчас он выглядел добрым, надежным товарищем, на которого Саша мог, смело положиться и рассчитывать.
Между тем игровая комната превратилась в многокилометровую железнодорожную магистраль страны. Полосы на ковре стали путями, а все дети распределились по различным железнодорожным специальностям. Кто дежурным по станции, кто телеграфистом, кто начальником станции, а кто и просто - стрелочником. Но все были подчинены только одному кумиру - владельцу нового зеленого паровоза.
Дежурные выходили на перрон, махали ему флажками. Начальники станций приветствовали его с балконов своих кабинетов. Стрелочники исправно включали зеленый свет и переводили стрелки на самый прямой и короткий путь.
В эту игру и включился Саша со своим стареньким бесколесным ветераном.
«Железнодорожники» неохотно встретили его появление. А красный свет стал преследовать самозванца на всех путях. Дежурные флажками ему не махали. Начальники станций просто отворачивались, не желая замечать самодеятельного машиниста. Стрелочники же делали свое дело, отгоняя Сашин паровоз на запасные пути и пропуская вперед Андрюшин «литерный», как сказал один весьма знающий мальчик.
Незаметно пришло время обеда.
Разгоряченные игрой дети никак не желали успокаиваться, несмотря на настойчивые призывы воспитательниц.
Только Саша был, тих и задумчив. Вопросы без ответов роились в его голове и даже тогда, когда все отправились в спальню. Наступил «мертвый час» - время послеобеденного отдыха.
Окно напротив Сашиной кровати выходило на огромную и необъятную «площадь Восстания», где упрямо и уверенно росли к небу этажи, перекрытия, железные балки строящегося высотного здания.
Вспыхивали и гасли синие звездочки электросварки.
«Интересно, а кто будет жить в этом доме?» -
промелькнуло сквозь подступающий сон.
***
^ УСКОЛЬЗАЮЩАЯ ПАМЯТЬ
Совсем недавно, перебирая записки, и выкидывая из письменного стола все лишнее, наткнулся на несколько завалявшихся клочков бумаги. За ними стояли люди и события.
Конечно, вряд ли они смогут добавить, что-либо нового в представление о тех смутных годах России, но обстоятельства их появления не дают мне права на молчание.
Дело было в конце 60-х начале 70-х годов двадцатого века.
На Арбате еще каким-то чудом встречались квартиры перенесенные сюда из конца 19-го века и сохранившие вместе со своей обстановкой воздух того времени.
Лишь сейчас, обнаружив эти пожелтевшие бумажки, которые случайно не выкинул, отчетливо вспомнил тот арбатский переулок. Старый трехэтажный дом. Комнату в коммуналке окнами во двор.
И острое физическое ощущение стыда за то, что мог просто потерять, не исполнив обещания (хотя кому же я его давал?).
А тогда - летний, светлый, пахучий день. Старая квартира. Медленно угасающая, при полном сознании, старушка-докторша рассказывала мне свои бесконечные и печальные земные истории.
В глазах странная вера в меня. Вера в продолжение жизни. Близких родственников у неё не было. Болезненно переживая, что всё выкинут на помойку, просила после смерти забрать из комнаты то, что меня могло бы больше заинтересовать.
И вскоре ее не стало.
Но, из всего услышанного поразила одна история о родных братьев хозяйки квартиры.
Их фотопортрет на атласном розоватом картоне в золотом тиснении орденов и медалей с ликами императоров. Фотография Овчаренко, Тверская, дом Олсуфьева, близ Д. Генерал-губернатора, рядом с магазином Андреева.
Портрет висел над старинным комодом красного дерева.
На меня восторженными гимназическими глазами с той же самой, что и у сестры надеждой, смотрело двое мальчиков...
... Юлий Александрович Сиротин принадлежал к той части русской интеллигенции, которая, не участвуя непосредственно в революции, приняла ее и поддержала. С одной стороны - не видя в смене режима особого ущерба, с другой - надеясь, что новая власть явится для народа более прогрессивной и справедливой.
Будучи людьми служивыми, и оттого небогатыми, Сиротины испокон веков проживавшие в Москве на Арбате, к революции имели лишь свою квартирку в трехэтажном доме.
Правда, в начале 20-х их уплотнили. Оставили две смежные угловые комнаты, в которых проживали сам Юлий Александрович – Юлик. Его мать и сестра, учившаяся на медичку.
Отец - Александр Петрович, участник болгарской компании, пехотный полковник, умер ещё до первой мировой в год кончины Льва Толстого.
Брат - Петр Александрович - после окончания Александровского училища попавший на фронт, пропал без вести где-то в болотах Галиции при очередном безуспешном нашем контрнаступлении.
Обе женщины души не чаяли в своем Юлике, который к тому же являлся их единственным кормильцем, приносившем домой столь необходимые огромные розовые ассигнации с бесчисленным количеством пугающих нулей…
В то воскресение, он, как обычно, отправился на Кузнецкий, к букинистам.
Для ноября утро выдалось славное сухое. Иногда сквозь плотно и низко зависшие облака проглядывало скупое осеннее солнце.
По натуре Сиротин был человеком тихим, скромным, после гимназии закончил Университет. И теперь служил в одном из Наркоматов, в которое после Революции было преобразовано его ведомство. Работа не тяготила, и сослуживцы отмечали старательность и усердие молодого сотрудника.
В семье книги любили, а годы его учебы в гимназии и затем в Университете усилили эту любовь, привив неодолимую тягу к литературе, но более всего к поэзии.
В тайне от домочадцев Юлий Александрович и сам пописывал.
«О, милый Бог, открой предназначенность мою...».
Конечно, времена «кипарисовых ларцов» и уютных гостиных, по всей видимости, канули в лету. Вокруг билось, росло ввысь и вширь что-то новое, красно-кумачовое, неизведанное.
Но он жил ушедшим, не понимая и не принимая того, что происходило.
В тот день, на Кузнецком, случай вывел его на нужного букиниста. Перед ним лежала давно разыскиваемая книга известного поэта акмеиста по слухам недавно расстрелянного в Питере за связь с белыми.
Боязливо оглянувшись, Юлий спешно покинул Кузнецкий, унося купленную книгу за отворотом своего видавшего лучшие времена серенького с бархатным потертым воротничком старомодного пальтеца.
Стал накрапывать дождь, постепенно перешедший в сплошную морось, соединивший в единое целое землю с небом. Он не замечал ни дождя, ни прохожих, целиком поглощенный упоительной радостью своего замечательного приобретения.
Спеша насладиться им, выбрал укромный уголок в одном из дворовых сквериков, расположенном в квадрате двух -трехэтажных домов частью населенных, а частью пустующих и разваливающихся.
Летом это было премилое место старой патриархальной Москвы, уютное и тихое. Сейчас же листья облетели, и глинистая почва чавкала и растекалась под ногами, являя собой тоскливую картину запустения.
Юлий сел на деревянную скамейку под козырьком дома, не обращая ни малейшего внимания на моросивший дождик.
Но в этот день судьба распорядилась так, что помимо Сиротина посетителями двора оказались еще четверо мужчин, совершенно не имеющих отношения к поэзии. Их душевное состояние можно было бы оценить как высшую степень наэлектризованности, собранности и осторожности.
Бывшие офицеры, а ныне боевики одной тайной организации, исповедующей белый террор, избрали этот полу заброшенный уголок Москвы для конспиративной встречи перед очередной акцией.
В лежащем рядом вещмешке, находилась мина, предназначавшаяся одному из известных большевистских главарей. Появление в такой обстановке странного субъекта заставило их насторожиться. Прекратить обсуждение предстоящей акции и перенести всё своё внимание на Сиротина.
Правда, поначалу хотели разбежаться в разные стороны. Однако, немного понаблюдав, решили, что перед ними скорее всего плохо обученный слежке чекист, с которым недурно было бы свести счеты.
Почувствовав недоброе, Сиротин с трудом оторвался от захватившей его книги и, встретился со взглядами трех, сидевших напротив. Четвертый был к нему спиной.
Между ними - раскисшая площадка сквера.
Постепенно до сознания Юлия стал доходить смысл всего происходящего.
Прямо напротив него сидел черный худощавый с щегольскими усиками кончиками кверху, слева - белобрысый, в английском кепи и полупальто. Третий - рябоватый горбоносый, на голове шляпа пирожком. В фигуре сидевшего спиной, угадывалось что-то неуловимо знакомое, но на раздумье времени уже не оставалось. Всем своим существом он в единое мгновение почувствовал смертельную опасность.
Юлий приподнялся со скамьи, тотчас же поднялись и те четверо. Он видел лишь один выход отсюда, но для этого нужно было бы пройти мимо них. А между тем его стали обходить слева и справа.
Ища спасения, Сиротин суетливо заметался в узком пространстве двора. Заметив выходивших из дальнего подъезда каких-то людей, бросился в их сторону. Но преследователи уже его догнали.
В руке у того, что в кепи, мелькнул длинный, наподобие спицы, предмет.
- «Словно - свинью»
пронзила жуткая мысль.
И тут же острая, ни с чем не сравнимая боль заполнила всё существо.
Юлий упал, сжимая в руке драгоценную книгу.
Последнее, что отметило его уходящее сознание, почему-то было лицо его родного брата Петра, склонившегося над ним.
«Петя?!»
…Из составленного позднее милицейского протокола следовало, что «... задержанный мужчина лет 30-35 утверждающий, что приходится родным братом убитого Сиротина Ю.А.
Сиротин Петр Александрович с места происшествия скрыться не пытался и сопротивления при аресте не оказал.
^ В принадлежащем ему вещмешке обнаружено самодельное взрывное устройство большой мощности»…
На текстильной фабрике, где выступал известный большевистский вождь, диверсии не состоялось…
…К этому рассказу можно добавить, что дедушка хозяйки арбатской комнатушки был управляющий имением Шарапова Охота, и находился в добрых, приятельских отношениях с Тургеневым.
Так оказались у меня на даче комод красного дерева, связка старых фотографий и кресло, в котором сиживал Иван Сергеевич.
Верхняя планка спинки кресла отвалилась и болтается на лоскутке обивки, а починить совершенно не хватает времени.
***
МИСТИКА
Ко многим закономерностям и странностям нашего земного существования относятся периодические явления одних и тех же значимых предметов. Смысл этого на первый взгляд не ясен, но если вдуматься...
Коричневые, хорошей кожи башмаки с детства были предметом моего вожделения, вызывая непреодолимое желание стать их обладателем. Впрочем, добротные прочные ботинки не такое частое явление и сегодня.
Постепенно в сознании сложилась и их видимая модель. К ней я постоянно стремился. А то, к чему человек стремится, чаще всего и случается.
Временные спирали в нашей жизни иногда «закорачиваются», вызывая пробой во времени. И по Эйнштейну во вчерашний день можно попасть, если устремиться туда со скоростью, превышающей скорость отлетевшего света. Так ли это — не знаю.
Но вот что происходило со мной в детстве. Мы жили на Арбате вдвоем с бабушкой на старенькой узкой Знаменке. В бывшем доходном под № 13 доме, в огромной коммуналке.
Лепной потолок нашей квадратной комнаты по углам состоял из четырех плафонов, и в каждом находилось по две фигурки амуров с луком и стрелами.
Дом был еще тем знаменит, что в первом подъезде на первом этаже до войны проживал писатель-фантаст Беляев, известный своими «Человек Амфибия», «Голова профессора Доуэля» и т.д. В мою бытность Беляева уже не было в живых, но я иногда заходил в его квартиру, где меня встречала пожилая женщина, вдова покойного. Возможно, Беляев в своём творчестве был под влиянием неких сил, помогавших созданию его полу мистических фантазий.
Внезапно. наступило время, когда со мною по ночам начало твориться нечто странное. Для меня этот кошмар всегда начинался одним и тем же.
Сначала во сне мучили и угнетали тяжелые предчувствия. Душа внутренне напрягаясь, безмерно сжималась в виде чудовищной пружины.
Обеспокоенная моими вскриками, безумно меня любившая бабушка, желая облегчить мое состояние и, ничего не подозревая, включала яркую люстру.
И в то же мгновение чувство освобождения и движения с неимоверной силой и скоростью к потолку, в который я буквально влипал рядом с гипсовыми амурчиками. Всеми своими человеческими рецепторами ощущая именно на том месте свое физическое присутствие.
Продолжалось это всего лишь мгновения, и было ужасно своей страшной необъяснимостью. Затем вся арбатская коммуналка оглашалась диким криком, будившим наших добрых соседей.
Вместе с моей бабуленькой, они, как могли, успокаивали меня, отпаивая вкусным клюквенным морсом, или чайным грибом. Я же считал себя совершенно конченым, ненормальным человеком. Не смея даже никому рассказать, что же со мной на самом деле в реальности происходит.
Но в следующий раз все повторялось сначала…
Теперь можно услышать суждение, что пережитое время бесследно не исчезает, а переходит как бы в отрицательную область, где хранится до поры.
Одно ясно, что настоящего, как такового нет, как бы нам ни хотелось его продлить. Оно не реально, вспыхнув, уходит в прошлое, оставив нам горькие или радостные воспоминания.
Но прожитый день существует реально в прошлом, иногда напоминая о себе самым непостижимым образом.
Похороны близких друзей, родственников с годами становятся все более и более привычными, иногда сопровождаясь чем-то необъяснимо таинственным.
В начале 80-х хоронили мать моего близкого друга. Дело было летом на Хованском кладбище. Захоронения в уже существующую могилу в Москве разрешены через 25 лет.
Могила, ожидавшая покойницу, была пристанищем ее дальнего, умершего еще до войны родственника. Мы несли гроб, и, подойдя к свежо - отрытому холмику земли, поставили его для последнего прощания с покойной.
И в этой, как бы образовавшейся паузе, я заметил лежащий рядом с гробом коричневый башмак — предмет моих мечтаний.
Очевидно, что он принадлежал предыдущему хозяину могилы. Сухой песчаный грунт и необходимая температура сохранили его в идеальной целостности. Каучуковая толстая подошва, лакированная вокруг ранта, говорила о том, что при жизни им не пользовались. В следующую минуту вместе с землей ботинок исчез.
Прошло еще десять лет.
1995 год. Начало Перестройки. Вещевой рынок «Коньково». Толкучка.
Передо мной на прилавке лежал тот самый коричневый башмак с Хованского. Еще не осуществленная мечта, а вместе с ней дилемма. Покупать, не покупать?
Немного поразмыслив, я отсчитал деньги и передал их торговцу.
***