Прогулкапоарбат у
| Вид материала | Рассказ |
ВЕРА В СИМВОЛЫ
Вспомогательный материал
«Число тринадцать». Вследствие присутствия на Тайной Вечере двенадцати апостолов и Христа Церковь считала, что если в трапезе участвуют тринадцать человек, то один из них обязательно в течение года умрёт.
^ Число четыре воспроизводит составное тринадцать, является само по себя странным числом. (Каиро. Книга о судьбе и счастье).
«Черная кошка». (Перебегающая дорогу.) Считается, что кошка прибыла на Землю прямо из космоса, чем объясняются её неопровержимые возможности предчувствовать, предугадывать, предупреждать человека. Черный цвет кошки совершенно точно указывает на проявление сил черной магии.
«Огонь». Горящая свеча служит для изгнания из астрального тела, или его окружения, всевозможной нечисти. Сжигание на кострах инквизиции ведьм и всяких супротивников христианства очищало род человеческий. Действие огня - прохождение через пламя - имеет под собой аспект уничтожения одного сущего ради благоденствия другого.
«Спираль». Кривая, закручивающаяся вокруг точки на плоскости,
или вокруг оси. И если осью является человеческая жизнь, то спираль- обстоятельства этой жизни. Так, или иначе, каждый из нас по законам развития спирали, рано или поздно обязательно
возвращается в пройденную ранее точку, только на более высоком
уровне. И, уже на новом витке.
Пики. Масть «Пик». Дама пик. Всем известна лихая популярность этой масти, определяемая народной квинтэссенцией о Пиковом интересе.
Шестёрка пик. Несчастливая дальняя дорога
В едва уловимом соприкосновении, соединении и разъединении двух незнакомых людей противоположного пола мистическое значение имеет выражение глаз первого мгновения встречи. Оно остается в памяти до момента расставания, но бывает, что и навсегда.
Небольшая косинка, чуть полуулыбка, особенная складочка в уголках губ. А все вместе - ощущение разгадывания волнующей тайны. Тайны женщины, если, конечно, вы мужчина.
С Милочкой я познакомился в 1969 году, в Кудепсте, на танцплощадке санатория ВВС (на самом деле типичная кэгэбэшная крыша), туда нас с моим приятелем Толиком занесла нелегкая шальной студенческой миграции на юга.
Двое высоких, одетых в стройотрядовскую форму, загорелых молодых человека, мы быстро и без особых усилий разобрались с интересующим нас женским персоналом "танцкласса". И эта интересная троица в углу освещенного квадрата сразу же была нами отмечена.
Туда мы и направились.
Оказалось - москвички.
Оказав им внимание, и потанцевав по очереди с каждой, я остановил свой выбор на симпатичной плотной брюнетке, студентке 4-го курса института иностранных языков.
Это был обычный южный роман, который, то, затухая, то, разгораясь, как ни странно, продолжился в Москве.
Она жила у Никитских ворот в старом доме, прямо за овощным магазином. Поэтому Суворовский, Гоголевский и Тверской бульвары стали одним из постоянных мест наших встреч и прогулок.
Милочкина голосовая интонация –(may hone) - отзвуком тех дней - до сих пор у меня на слуху.
Наступил выпуск ее курса.
Лето. Арбат. «Метла» (кафе «Метелица»).
Решаем наш принципиально вопрос. Так и не решили. И Милочка, в статусе заведующей посольской библиотеки и, как я впоследствии понял не без участия КГБ, уезжает в Найроби. В Кению.
Каждую неделю два года подряд я получал от нее толстый почтовый конверт из джутовой бумаги. Помимо нежного и ласкового текста там обязательно была вложена открытка с видами природы. Фотографиями животных. Пейзажи страны.
В последний конверт, пришедший из Найроби, она почему-то (А я «естественно» ее забыл об этом спросить) вложила карту - шестерку пик.
Два года пролетело в моей институтской круговерти довольно быстро, собрав несколько больших пачек ее писем.
Она вернулась в 1972 году.
Лето. Арбат. Мы снова в Метле и тот же разговор.
Та же дилемма. Или ехать вдвоем с ней на правах жениха по купленным путевкам в уже знакомый санаторий ВВС, в Кудепсту. Или же, приняв предложение Центрального Телевидения, отправиться на съемки кинофильма «Кавказский заповедник» для Интервидения.
Я выбрал последнее - командировку вместе с киногруппой в Майкоп.
Мила улетела в санаторий одна…
…До Останкино - место сбора группы – меня провожал на автомобиле папа. При выезде со двора под колеса бросился огромный черный кот.
- Папа, дави его! –
Папа тормозит. Видно, пожалел кота.
Но и это еще не все.
Случился некий эпизод, вспомнившийся мне много позже и легший на мою совесть странным необъяснимым грузом.
Произошло же следующее.
После наших безуспешных переговоров в Метле встала проблема ликвидации стопок её кенийских писем.
Что было делать с ними? Порвать и бросить в помойку её искренние чувства я не мог.
Как же избавиться от них? И я придумал нечто, как мне тогда показалось, благородное и торжественное.
В ближайший свой выезд на дачу я забрал их с собой. Разжег камин и стал одно за другим бросать письма в огонь.
Но странное дело - письма не горели.
То ли африканская джутовая бумага плохо разгоралась, то ли, что еще. Ускорить процесс сжигания пришлось с помощью банки бензина и кочерги…
…Все Кавказское побережье от Анапы до Очамчира было исхожено, истоптано, изучено мною еще в раннем детстве.
А вот горы! Два месяца гор!
За собой каждый тащит навьюченную киноаппаратурой лошадь. И ежедневно необыкновенные приключения, зачастую весьма опасные.
Не с того, не сего понеслась лошадь, да свалилась в овраг. До сих пор перед глазами открытый перелом ноги сопровождавшего нашу киногруппу егеря. Из окровавленной штанины брюк торчит белая переломленная кость, а до ближайшего врача километров пятьдесят…
Идем маршрутом дивизии СС «Эдельвейс». Треугольные огромные зарубки на вековых деревьях, остатки ржавой немецкой техники. Мог ли я тогда предположить, что в 1993 году проведу ночь в их казарме, в Люнебурге.
Рассказы лесников. Охота на запретных для отстрела заповедных оленей. В горных речках форель и все это копченое, вареное, жареное на нашем столе.
Ночью в ущельях вой волков, мы учились им подражать. Волки откликались.
Через Красную поляну спускаемся на другую сторону хребта. К морю.
И тринадцатого октября нас, заросших бородами киношников, на машине забрасывают в Хосту.
В тот же вечер, укрепившись бутылками, бегом на пляж.
Вечер. Пляж. Народу немного. Рядом с нами расположилась какая - то компания. Слышу обрывки разговора.
- - Сначала был взрыв, потом вспышка. Вот тот кран – указующий жест в сторону причала - вчера пригнали с Атлантики. Каждое утро выходит в Адлеровскую бухту, что-то вытаскивает. –
Стало ясно: погиб самолет. Морская вода сделалась какой-то липкой, мутной. Радость долгожданного свидания с морем померкла.
Тем же рейсом, что и самолет, то есть в 19.30, на тринадцатый день после авиакатастрофы, мы возвращались в Москву.
Взрыв произошел через четыре минуты после взлета, и, глядя на свои часы, несказанно нервируя этим окружающих, я увидал это место в море.
Прямо под нами стоял морской кран, его стрела неестественно-удлиненным прощанием была вытянута прямо в багряное небо...
...Приближались октябрьские праздники. Нужно было решать с кем их встречать. Сидим с Толиком у меня на квартире, обзваниваем знакомых.
Звоню Милочке. К телефону подходит ее мать.
- -Простите. Можно попросить Милу?-
- -Ее нет.-
- -Скажите, когда она будет, я перезвоню.-
- -А кто со мной разговаривает? -
- -Это Саша.-
-Саханов?-
-Да-
- -И вы ничего не знаете?-
- -Нет-
- -Она была в том самом самолете.-
Толик потом мне рассказывал, что мои волосы поднялись. Я этого, конечно, не видел, но головой ощутил холодное и морозное прикосновение смерти.
Через два года Толик, к тому времени работавший уже в АПН, остался во время служебной командировки в Японии, став невозвращенцем.
По «Голосу Америки» передали его интервью.
С тех пор я его не видал. Говорят, вроде бы, закончил киношколу в Лос-Анджелесе. Но до 1995 года в титрах его фамилию ни разу не встречал. И вдруг, «Убийцы» («Assassins»). Третья роль после Сталлоне и Бандераса.
Затем мне стали попадаться и другие фильмы с его участием. Я за него искренне порадовался.
Его жена, Лена Чернышева через два года уехала к нему в Штаты, но там они быстро разошлись. Сейчас она главный балетмейстер Стаатц Оперы в Вене.
По слухам, собирается вновь вернуться в Маринку.
Квартира Толика и Лены на Обводном канале в Питере. Бесконечные ночные бдения, разговоры. «Трындели», как говорила Лена до утра.
Ватрушка - их угловой диванчик, на котором я иногда ночевал. И почти каждый вечер, Миша Шемякин, по-зимнему в меховом треухе и тулупе. Всегда жизнерадостный и разговорчивый до изнеможения. И всё так быстро закончилось…
… Из Кении Милочка привезла с собой двадцать четыре английских парика - они тогда входили в моду. Потом их распродали. Продали также и всю привезённую аудио-видео аппаратуру.
Всё ушло на возведение памятника на немецком кладбище недалеко от могилы Аллы Константиновны Тарасовой. И рядом с семейным склепом мхатовских актёров Болдуман.
А тогда, через час я уже был у Никитских ворот в Милочкиной квартире. Ее мама достала свидетельство о смерти.
«Тупое ранение, с расчленением частей тела"…
…Осенний Тверской бульвар.
Мягкая замшевая куртка. Коричневый крупной вязки свитер.
Ласковый бархатный взгляд её карих глаз.
И обволакивающе – теплое.
«My Hоnе».
***
^ Санкт - Петербургу с любовью
Ленинградские истории
1.
Дебют
За время эпохи «развитого социализма» в "близкие" взаимоотношения с советской милицией вступал всего три раза.
Два из них в Москве, и как ни странно, оба в «Полтиннике». В пятидесятом отделении милиции города Москвы.
В шестнадцать лет, при очередной облаве на Плешке (жаргонное название площадки перед кинотеатром «Стереокино», стоявшем напротив «Метрополя» со стороны гостиницы «Москва», давно уже не существующем), меня замели за обмен югославскими киножурналами.
Правда, через тридцать минут из отделения выгнали, предварительно вызвав отца. Папа потом не ругал, а только как-то странно искоса посмотрел на меня.
И второй раз через двадцать лет, когда в переулке прямо за Петровкой38 – штаб-квартиры столичной милиции из моего автомобиля стащили новый замшевый пиджак со всей зарплатой.
И опять «Полтинник». Опер долго уговаривал и уговорил таки забрать моё заявление, напирая на его полную бесполезность и ненужность для текущей работы районного органа внутренних дел.
Здесь же речь пойдет о третьем случае.
Десятое ноября. День Советской милиции. Ленинград. Театр оперы и балета имени С.М. Кирова, а по-старому, и по простому - Мариинка.
Партер, ложи, амфитеатры, галерка - все сине-синее от мундиров блюстителей порядка. Это был последний год ношения синей формы и день моего театрального дебюта.
Вечно голодному студенту дополнительный заработок карман не оттягивал. Помимо молодых, как и я, ребят в группе миманса были также уважаемые «старички» - для которых здешняя работа являлась основным видом заработка. Но приходили они, всё же, из чисто театрального фанатизма.
Итак, десятое ноября. День Советской милиции. Опера «Князь Игорь». Мой дебют.
По молодости очень захотелось отличиться. Ох, и отличился!
Весь театральный миманс Маринки поделен на два отряда. Самые высокие – воины первого отряда - мужчины под два метра ростом. Копья - три метра. Плащи из мешковины расписанные яблоками, завязаны тесемочками у горла. Борода лопатой. На голове из папье-маше шлем ратника, в ножнах деревянный меч, веревочная кольчуга. Вот неполный перечень нашего одеяния.
- День ответственный, не ударьте лицом в грязь.-
Напутствовали нас, и спектакль, медленно набирая скорость, поплыл по своему сюжетному течению.
Во втором действии, в начале первого акта есть всем известный момент солнечного затмения, когда князь начинает петь известную арию «Вперед на половцев».
Естественно, я быстренько оказался прямо за ним со своим трехметровым копьем при полной боевой амуниции.
Заканчивается знаменитая ария. Вот Игорь выхватывает из ножен грозный меч, и с пафосом провозглашая.
«Вперед на половцев!»
Но в конце фразы хрипит на весь зал.
Находясь в полуметре у него за спиной, я не мог ничего понять. В следующее же мгновение князь Игорь повернулся ко мне, и, держа свой меч над моей головой, на чисто русском трехэтажном мате произнёс пару иносказательных сакраментальных фраз.
Осознать суть ситуации в тот момент было просто невозможно. К счастью князь говорил весьма доходчиво, я быстро понял, что от меня требуется всего-навсего убраться с полы длинного княжьего плаща. Что я быстро, и с превеликим удовольствием сделал.
- Ур-р-ра! –
И я уже бегу вдоль сцены за занавес, сопровождаемый лингвистическими изысками и упражнениями буйного князя Игоря. Он ведь знал, что акустика зала позволяет ему спокойно материться в просцениум. И орать, что угодно.
Аида - Галина Карева. Ее выход.
Я начинаю сзади слегка щекотать её оголенную спину. Галина косится своим прекрасным глазом, но понять, от кого из окружающей её толпы исходит эта проказа, не может.
Но злодейка-судьба мне тут же и отплатила.
- Как только начнёте принимать присягу на верность фараону, по команде становитесь на левое колено.-
наставляли нас за кулисами.
И, конечно же, я стал на правое. Тут же сообразил о своём промахе. Но пришлось встать сначала на оба, а затем уже на левое.
Все мои передвижения были замечены в первых рядах партера, чем вызвали естественное оживление.
Идет опера «Садко». Исполняется партия «Варяжского гостя».
Её исполнитель слева. В это время, его боевой соратник-варяг рубит справа огромным мечом, стоящий на бугре исполинский пень, показывая тем самым свою недюжинную силушку.
И почему-то, именно эта половинка пня сваливается мне на голову. Так, как стоял я, конечно же, под тем самым бугром. Сознание померкло, к счастью, только на несколько секунд. Но в зале такой казус был встречен с некоторым недоумением.
С детства патологически не люблю ничего связанного с русским коммунизмом. Еще в школе, на уроках истории всю их аббревиатуру КПССГПУКГБНКВДКВЖД и т.д. и т.п. я в нужный момент произносил на едином дыхании, вызывая искреннее недоумение нашей исторички.
Для меня же это был элемент неосознанной борьбы с существующей властью.
Поэтому в опере Хренникова «Октябрь», являясь по ходу действия разоруженным восставшим народом юнкером, я влепил во время паузы на общей тишине в зале по главному герою - рабочему - из трехлинейки, благо винтовки были настоящие, только патроны холостые.
После этого случая меня за хулиганство на некоторое время отстранили от спектаклей.
Конечно, в театре курьезных ситуаций хватало с избытком.
Но свой дебют, синий от милицейских мундиров зал и сокрушительный мат князя Игоря мне не забыть.
***
2.
КРЕМАТОРИЙ
Ее звали Элеонорой.
Красивая длинноволосая, длинноногая блондинка лет тридцати. Директор крематория на Пискаревском кладбище.
Я не помню момента нашего знакомства. Очевидно, это произошло где-то в кабинетах администрации ленинградской Пискаревки. Но, соединившись, наши темпераменты высекли искру двухнедельного пламени бессонных ночей, кутежей по всем известным питерским ресторанам.
Тогда же в первый и последний раз я слушал в «Астории» Аркашу Северного.
Я не спрашивал Элеонору, чем было вызвано её неслыханное финансовое процветание, понимая, что должность обязывает. Но все же, как здорово было врываться в любое время в любой кабак, не заботясь о кошельке, когда он был бездонным.
Шла середина семидесятых. Съемки были закрытыми, и по ходу фильма шла речь о неопознанных трупах.
Приехала труповозка. Ее бригада - трое совершенно съехавших, сбрендивших субъекта.
Старший - мужик лет сорока пяти, бывший летчик. Странный, прихихикающий говор, дрожащие пальцы и вечный, неистребимый запах тройного одеколона, вперемежку с чесноком. Весь рот усеян золотыми фиксами.
И все же общаться с этими ребятами было почему-то интересно. Пьем портвейн и слушаем рассказы о различных происшествиях с покойниками. Один необычайнее другого. Отношение к людским телам, как к предметам.
Случается, за день набивают свой видавший виды автобус ПАЗик до крыши. Санитары города. И тоже при деньгах.
В начале Измайловского проспекта в Питере стоит белый храм, а рядом, во дворе, морг. Ноябрьские праздники мы отчего-то встречаем не в ресторане, а на втором этаже морга.
Компания - Элеонора, ее подруга, Дима -директор картины, и я. Пьем спирт. С алкоголем тогда было туговато.
За окном метель. Огромные хлопья снега.
Конечно, сейчас трудно объяснить, почему именно в морге. Возможно, это сексуально будоражило, возможно нечто иное.
Ближе к полуночи раздался тяжелый стук во входную дверь, которую мы предварительно закрыли. Ведь в морге, помимо покойников, мы были одни. Спускаюсь вниз.
Труповозка. Старые знакомые.
У них запарка - праздники. Отборный мат.
Оказывается, вход в подвал, где ледник, завален ранее привезенными трупами. Вышли и ахнули - гора трупов. Их накидали другие городские труповозки, обнаружив закрытые двери. Вот так увлеклись!
Подруга Элеоноры, дежурная по моргу, взмолилась.
-Мужики! Выручайте! -
утром ей достанется от начальства.
Пришлось нам с Димой срочно переключаться с бурного застолья на менее веселую работу по эвакуации человеческой плоти в подвал. Спас алкоголь.
Через пару дней, в нашем номере гостиницы «Москва», что напротив Лавры, состоялся прием по случаю начала съемок.
В числе приглашенных гостей был и начальник ленинградского уголовного розыска, веселый полковник, с которым за дни совместной работы мы сдружились. Его шофер - организатор продовольственной базы всех застолий, добавил к праздничному столу несколько пакетов деликатесов от директоров ближайших ресторанов.
Веселье закружилось. Вот уже наш полковник с приглашенными дамами отплясывает гопака.
Режиссер волнуется за состояние киногруппы. Ведь завтра нужно не сорвать ответственные съемки. На Ленфильме уже заказаны «Икарусы» с массовкой.
Наконец к трем часам, проводив последних гостей, возвращаюсь в номер. Димы нигде нет. Открываю дверь туалета. Дима, стоя спит на ней, и, в момент открытия плашмя падает на пушистый палас номера.
Беспокоить упавшего не стал, оставив его отдыхать на полу. Собственных сил уже не осталось.
Наутро, оглянувшись, я не заметил на соседней кровати своего приятеля, хотя всю ночь тот героически продвигался к ней, но взобраться и лечь на кровать не смог. А почивал он рядом на полу, замотав покрывалом голову.
Но съемки не отменить. Массовка у ворот Ленфильма, и мы, изрядно подуставшие за ночь, оставив Диму в гостинице, едем на Пискаревское кладбище.
По тем временам Пискаревский крематорий являлся самым передовым в стране. В нём были установлены несколько купленных в Англии печей сжигания.
Помню цифры: сорок три в день по плану, с перевыполнением - семьдесят четыре. На всю жизнь запомнился тяжелый, липкий запах кондитерской фабрики в момент варки шоколада, наложенный на запах свиного хлева.
И еще.
В столовой для обслуги каждый день было одно и то же блюдо - треска с тушеной капустой.
Итак, мы у ворот крематория.
Огромная массовка, небольшая съемочная группа. Но где же заказанные цветы? Отвечал за них Дима, который в этот момент купал в шампанском, пришедшую к нему в номер гостиницы возлюбленную. Потом он мне об этом конфиденциально поведал.
Режиссер в панике кидается ко мне.
- Саша. Выручай. Сходи к Элеоноре!-
Но никуда ходить не следовало. Она сама уже спешила ко мне. Как всегда жизнерадостная, слегка под шафэ. В замшевом бордовом костюме. Длинные светлые волосы развеваются. Ноги от плеч впереди тела. Фурия. Колдунья. Ведьма.
Наверное, каждый присутствовал при жесточайшем моменте жизни - уходе из нее самого близкого и дорого человека. Так на моих руках уходил папа. Только после смерти я оценил всю глубину его любви ко мне. Ужас для нас обоих последних мгновений его жизни. Госпиталь Бурденко. Отдельная палата. Пол второго ночи. Его не стало.
Последние часы я, смертельно уставший и предупрежденный врачами о считанных мгновениях, не зная, как поступить, грел, ни на секунду не выпуская из ладоней, его дорогие руки.
Его дыхание становилось всё реже. Я чувствую, что сейчас... Последний глубокий вздох. Сердце остановилось. Дежурный врач развел руками…
В России не уважают живых, не уважают и мертвых.
Помню, как в детстве по нашему арбатскому двору мальчишки гоняли черепушку. Во дворе раньше стояла церковь. Коммунисты ее снесли. И, скорее всего череп был из какой-то могилы, что всегда находились перед храмом.
Меня внутренне ужаснуло. А ребята ничего - гоняли и гоняли.
Кем, или чем устанавливается предел дозволенного?
Но вот Пискаревка. Конец семидесятых.
Элеонора приближается ко мне.
- Давай рубль,-
На местном крематорском жаргоне это означало, что
сейчас мне продемонстрируют нечто сногсшибательное. Схватила за руку, потянула. По дороге я успел передать ей режиссерское пожелание в отношение цветов.
- Не вопрос. Сделаем.-
Прихватив с собой одного из рабочих, отдала
необходимые распоряжения. Рабочий пошел за нами.
Входим в огромное прямоугольное помещение. По стенам черные полки - стеллажи. На них гробы. Это отстойник. Сюда они попадают из траурного зала по транспортеру. Ждут своей очереди на сжигание.
Вижу, нынче запарка - помимо стеллажей, гробами завален весь пол. Видно пьяные рабочие бросали их как попало. Поскольку крышки у некоторых отскочили, и покойники вывалились из них прямо на пол. Помню среди них полковника в форме с орденскими планками и в цветах, похожего на папу.
Рабочий, шедший с нами, быстро набрал охапку свежайших цветов и отнес массовке.
Элеонора хохочет. Крепко держа меня за руку, тащит по узенькой тропинке между гробами.
На секунду, задержавшись перед подрезиненными, как в вагонах метро, дверьми, входим в другой зал, типа банкетного.
Окрашенные в лимонный цвет стены. Посередине вместо стола невысокий постамент. На нём стоит гроб.
Чувствую, что сейчас произойдет нечто из ряда вон.
В гробу лежала совсем молоденькая и очень красивая девушка.
- - Вчера сбило машиной. –
пояснила мне хозяйка.
Верхняя часть тела была одета в синюю кофточку. Ниже бедер марлевое покрывало.
Что, для чего она все это сделала, мне трудно понять и до сих пор. Но моя Элеонора, заливаясь истерическим смехом, буквально подтащила меня ближе к гробу. Срывает марлю.
Я вижу у девушки большой мужской член. Это уже сверх моих сил. Не помню, как вырвавшись, руками расцепил подрезиненные двери. Как оказался на улице…
…В одном из «Икарусов», вместе с массовкой я возвращался в город. Люди прижимали к себе даровые цветы.
Проснувшееся злобное чувство к этим, в сущности безвинным, вылилось в то, что я поведал, откуда они взялись.
Мгновенно автобусы остановились. Цветы были собраны и возложены к подножию монумента Матери Родины.
А с Элеонорой я больше не встречался.
***