Прогулкапоарбат у
| Вид материала | Рассказ |
Вымахавшая в пояс, мокрая трава, существенно замедляла мои шаги, но я упрямо шел вперед к намеченной цели.
Ржавые обломки. Всё что осталось от английского истребителя «Харрикейна» - увидел примерно в полукилометре от ограды пионерлагеря.
^Лето 1954 года случилось дождливым и потому немного грустным. Наше детское учреждение находилось под Рузой.
Это был эпицентр зимних боев за Москву 1941-1942 годов и ребята почти ежедневно притаскивали из леса , пробитые русские и немецкие каски, россыпью зеленые окислившиеся патроны. Но, когда пошли ржавые мины и гранаты, начальство переполошилось и запретило индивидуальные прогулки по лесу.
Таинственным и «страшным» историям было несть числа. Многие обрастали легендами и передавались детьми из смены в смену. Из года в год. Деревенские жители подпитывали естественный мальчишеский интерес к военным эпизодам своими байками и рассказами.
Первое, что меня удивило по прибытию в пионерлагерь, был маленький разведывательный английский танк «Валентайн», стоящий без башни и гусениц посередине деревни, и превращенный местной молодежью в какое-то подобие завалинки для посиделок. На нём, днём высиживала вся местная детвора, а к вечеру молодёжь постарше, отчего бока танка были до блеска отполированы сидельцами.
В те времена о помощи «союзников» во время войны говорить было не принято, поэтому-то мне и подумалось, что немцы, скорее всего использовали трофейное британское вооружение против нас.
И только спустя годы я узнал, что Великобритания активно помогала нам во время войны оружием и техникой, причем, в самое тяжелое для Советского Союза время 1941 года.
А забраться в лес на поиски самолета меня подтолкнуло появление в руках у мальчишек нашего отряда алюминиевой панели с выдавленной на ней английской надписью.
Знатоков английского среди нас не было. И это подливало масло в костёр детской интриги, давало пищу для всевозможных домыслов и догадок.
Ну, конечно, и мне захотелось заполучить что-то такое на память. К сожалению, ничего подходящего при ознакомлении с кучей металла торчащей из травы, я не обнаружил.
Но зато вокруг было море спелой земляники. Вот это меня заинтересовало.
Я стал без устали закидывать её в рот, пока не насытился. Земляника не убывала и, сняв с головы шестигранную расписную вельветовую тюбетейку – «модный» тогда головной убор мальчишек, стал уже в неё собирать ягоды.
Это занятие всё более и более отдаляло меня от самолета, уводя в неизвестном направлении.
Наверное, метрах в ста, или немногим более, ползая на корточках среди травы, я чуть было не уперся лбом в какое-то сооружение, изготовленное из расслоившейся голубой фанеры и деревянных досок.
Подняв голову, я тотчас определил, что передо мной солдатская пирамидка на могиле погибшего русского воина. Обойдя её с противоположной стороны, увидел и прибитую гвоздями рамку с вылинявшей фотографией русоволосого молодого парня в лётном обмундировании.
Внизу виднелась наполовину смытая надпись 1912 –194…Дальше цифры обрывались. Ни имени, ни других каких-либо надписей не существовало. Наверное, это был погибший летчик с того самого самолета.
Вся могила пряталась за огромными листьями папоротника и крапивы, из под которых выступала лишь бледно-розовая от времени и дождей, красноармейская звездочка.
Никаких тропинок к могиле уже не вело. И лишь оставался весёлый, почти размытый временем, взгляд белобрысого паренька…
Прошло несколько десятков лет.
…Занималось раннее августовское утро, когда я приехал на «Соломенку».
^Соломенское кладбище в Киеве, находившееся вблизи улицы Леси Украинки рядом с Высшей школой милиции. В настоящее время, по моим сведениям, больше не существующее.
^Огромные, трёхсотлетние деревья, уходили своими мощными стволами в небо, создавая почти что сказочную, ирреальную картину вечности.
Сквозь сплетенные ветви, сквозь неумолчный вороний грай уже начали проглядывать ранние лучи ещё не жаркого солнца.
Вокруг раскинулся огромный, пустынный, заброшенный, находящийся почти, что в самом центре Киева, старинный погост. Существует запах запустения жилых помещений, запах подземелий, покинутых производственных зданий. Но это был совершенно необычный запах, оставленного людьми, места векового упокоения.
Поржавевшие, разбросанные тут и там остатки могильных оград. Замшелые поваленные то ли временем, то ли людьми серо-черные памятники и кресты.
Почти заросшая главная аллея спускалась куда-то вниз, к железнодорожной колее. Откуда время от времени доносились сигналы маневровых тепловозов.
Я остановился.
Было видно, что кладбище людьми почти не посещается. Правда, у самых входных ворот, вне территории, были установлены сравнительно новые памятники павшим воинам – освободителям Киева. Но эти надгробия, как ни странно, скорее являлись границей, нежели мостиком между миром живых и мертвых.
Моя прабабушка, как и мой прадедушка, скончались ещё в девятнадцатом веке и были здесь похоронены.
Как отыскать их могилы?
В начале десятого утра, в канторе кладбища появился первый заспанный сотрудник. Неопределенного возраста мужичок, в старомодном, измятом сером костюме.
Сквозь непрерывную зевоту, досадливо вывалил мне на стол несколько старых замусоленных амбарных книг.
Скучающе, видно это ему приходилось делать не в первый раз, поведал историю.
Оказывается, что при отступлении и окружении наших войск в 1941 году под Киевом, по какой-то непонятной команде тогдашнего НКВД (хотя и известно, что перед самым уходом, они успели расстрелять и похоронить здесь, всех узников гепеушного изолятора), кладбищенские регистрационные книги актов захоронений были сожжены.
И теперь самые поздние записи отмечены лишь концом 1943 года. Что уж тут говорить о могилах девятнадцатого века…
Я медленно шел по огромному пространству царства мёртвых. Ни одной живой души за исключением всё тех же бойких огромных ворон, где-то там, высоко вверху в поднебесье, обсуждающих странное появление блуждавшего внизу человека.
Купленный загодя букет я положил у подножия огромного дуба. Как, ни как, а всё же реальный свидетель похорон моих близких. Впрочем, как и людской печали иных времен…
…А лет за десять - пятнадцать до этого, сдав в Ленинграде сессию за второй курс института, чудесным тёплым июньским утром возвращаюсь на поезде домой в Москву.
И тут мама с порога огорошила.
«Хорошо, что успел. Сегодня похороны Вячеслава Николаевича»…
Вячеслав Николаевич Щеглов не был великим литератором. Он принадлежал, как тогда говорили, к когорте советских детских писателей. Им было написано несколько небольших книжек-брошюр о пионерской организации, и о преодолении проблемы беспризорничества в двадцатые годы.
Он был близко знаком с Макаренко. И, будучи правой рукой Фадеева, являлся довольно влиятельной административной фигурой в весьма значимом писательском закулисье того времени.
В быту человек абсолютно ничего делать не умеющий, и к повседневной жизни совершенно не приспособленный, всецело полагавшийся на свою жену, Зинаиду Павловну – приятельницу моей мамы.
Зинаида Павловна, души в нём не чаявшая, исполняла любую его домашнюю прихоть. Как-то, отдыхая у нас на даче, он целый день оставался голодным, притом, что холодильник ломился от съестного.
Просто некому было его приготовить.
Человек, однако, сам по себе предобрейший, встретил появление вечером своей жены, приехавшей на дачу после трудового дня на электричке, диким громовым голодным криком.
-Зинаида!!! Зинаида!!!-
При этом он страшно пучил глаза и надувал щеки.
–Я голодный.-
Жена тут же принималась за готовку ужина для него и двух кошек, которые прибыли вместе с хозяином. И, которые также испытывали муки сильнейшего голода, о чем и доказывали непрестанным, оглашавшим всю округу, противным и громким мяуканьем, подтверждавшим справедливые требование хозяина.
Вот такой эпизод нашего знакомства, почему-то пришел мне на память, когда мама объявила о предстоящем, печальном событии.
Щегловы жили в огромной сталинской высотке у Красных Ворот. Балкон их квартиры выходил прямо на памятник Лермонтову. Внизу располагался ювелирный магазин. День был очень жарким. Столы на поминках ломились от обильной снеди.
Одной из странностей умершего было то, что при жизни в своей огромной трёхкомнатной квартире он установил некое подобие телефонного коммутатора, с помощью которого обеспечивалась одновременная связь со всеми комнатами, туалетом, ванной и кухней.
Сегодня, когда мобильные телефоны заполонили всё вокруг, моё повествование звучит, возможно, и странно, но в те времена, в Москве с телефонными аппаратами была настоящая проблема. И наличие стольких телефонов, сосредоточенных в одной квартире, было большой диковинкой.
Итак. Не стало Вячеслава Николаевича.
Гроб с телом покойного был установлен в Малом зале Союза Писателей на Большой Никитской.
Когда я туда приехал, застал своего папу, стоящего в почетном карауле у гроба покойного. Встал за ним, положа руку на плечо, заставил обратить на себя внимание.
И он, насколько это возможно было в той обстановке, обрадовался моему приезду, отдал траурную повязку, которую я тут же надел на свой рукав.
Был разгар лета. В помещении было душно и жарко. Заморозка, сделанная покойнику по видимому уже давно прекратила своё действие,. По залу начал струиться сначала лёгкий, а затем и сильный запах тлена.
И тут я вспомнил рассказ самого Вячеслава Николаевича, когда расспрашивал его об обстоятельствах гибели и последующем перезахоронении Аркадия Гайдара.
В то время эта информация, как и многое другое, была засекречена и окутана мистической тайной всего большевистского правления…
…Сразу же после войны, по личному распоряжению Сталина была создана правительственная комиссия по перезахоронению тела погибшего писателя.
От Союза Писателей в неё по указанию Фадеева вошел Вячеслав Николаевич.
-Погиб он нелепо. Когда немцы в начале войны, из-за упрямства Сталина, окружили под Киевом сразу два наших фронта, а это почти два миллиона солдат, Гайдар со своей фронтовой редакцией отступал вдоль железной дороги Киев-Коростень.
Будучи человеком своенравным, любившем с гражданской войны самому командовать и руководить, не слушая предостережений, направился вперед лишь с одним солдатом сопровождения, на разведку.
И эта вылазка закончилась плачевно. Писатель скончался на руках подоспевших к нему бойцов прикрытия, разрезанный пополам очередью немецкого автоматчика.
Положение вокруг было настолько тяжелым, что его успели лишь слегка прикопать возле той же железнодорожной насыпи.
-Саша. Представь себе. Гроб с останками Гайдара нужно было пронести метров пятьсот до переезда, где дожидался бортовой траурный грузовик.
И всё в торжественной обстановке, под Шопена. Но, как же воняло из гроба (о черных герметичных пластиковых мешках тогда ещё и не подозревали). Ты не представляешь!-
Эта фраза, спустя годы, мне припомнилась, у последнего рубежа Вячеслава Николаевича. Гроба, установленного в Доме Писателей.
И, вскоре, мы с папой пронесли останки нашего друга на улицу, к катафалку…
…Вице адмирал Тимур Аркадьевич Гайдар был человеком гостеприимным сверх всякой меры. Друзей любил встречать и потчевать обильным столом, а паче чаяния и хорошей выпивкой.
При нём постоянно находился адъютант в форме и при чине капитана второго ранга. Одной из главных его задач было доставления совершенно необыкновенной водки, которую хозяин называл «Морская волна». Где и кем она изготавливалась? Я поинтересовался, но хозяин уклонился от прямого ответа.
И действительно, по цвету, эта жидкость определенно напоминала волну моря. А вкусовые качества напитка были превыше всяких похвал. Водка, попадая в рот, таяла там в буквальном смысле слова. Посему напиться в доме сына легендарного краскома было задачей совершенно пустячной.
Сижу в огромной зале адмиральской квартиры на девятом этаже писательском доме по улице Черняховского. Напротив меня пылающий камин.
Как выяснилось. Поскольку квартира находилась на верхнем этаже, Тимуру Аркадьевичу всеми правдами и неправдами удалось уговорить местных пожарных дать разрешение на строительство камина в обычном жилом доме, с выводом дымоходной трубы на крышу. В те времена это была большая проблема.
На стене, вокруг развешаны линялые, тронутые временем и молью реликвии гражданской войны. Палаши, ятаганы, нагайки, ржавые шашки, сабли, наганы и тому подобная ценная военная рухлядь той дикой и незабываемой кровавой драмы нашего народа.
Сидим с хозяином. Мирно беседуем о чем-то отвлеченном, попиваем «Морскую волну», а на ум мне опять приходят слова Щеглова.
«Ох, и воняло же из гроба. Еле донес до грузовика»…
Тимур Аркадьевич, будучи членом КПСС, долгое время своей жизни отдал советской журналистике. В полном смысле и значении этих слов.
Другое дело Егор Тимурович. Сын адмирала, ставший первым премьером Новой России, как тогда в эйфории демократических побед именовалось государство. Но время по прежнему всё ставит на свои места.
И запах тления - торжество всё уничтожающего времени. Прогремели и ушли в историю десятки эпох с их «великими», а нынче ставшими смешными амбициями.
Где вы непримиримые враги? Погосты радушно приняли и тех и других.
Среброносный девятнадцатый, кровавый и опустошительный двадцатый.
Что же несет обобранной, разоренной, нищей духом России двадцать первый? Гибель или подъем? Запустение и окончательное уничтожение, или же восхождение к сияющим вершинам мудрости и народного счастья?
Но, где же та мудрость прячется? Вы её, случайно, не встречали?…
***
^ СГОРЕВШАЯ ВЕСНА
Памяти моего папы - полковника артиллерии
и замечательного художника
Колонна из десяти «Студебеккеров» вышла затемно из Дебрецена на север по направлению к Токаю.
«Впереди страна Болгария, позади река Дунай…»
Было что-то около пяти утра.
Из - за частых налетов германской авиации движение на прифронтовых дорогах было затруднено. Особенно в дневное время.
Рессоры большегрузных автомашин прогнулись почти до рам. Большие и тяжелые, зеленые ящики со снарядами к крупнокалиберным орудиям упирались в брезент, и металлические дуги тентов.
Фронт готовился к решительному наступлению. И, словно гигантское животное, втягивал в своё ненасытное чрево огромное количество смертельной пищи, чтобы однажды, в день «Х» выплюнуть всё это в сторону врага.
И чем больше будет накоплено и заготовлено, тем меньше солдат и офицеров останутся лежать в чужой земле. И больше родных и близких будут радостно встречать возвратившихся с этой треклятой войны.
Понимал это и начальник артснабжения полка молоденький инженер-капитан, руководивший движением колоны, сидевший в кабине третьей от головы колонны «американки».
К своим обязанностям Миша - в недавнем прошлом выпускник московской артиллерийской академии имени Ф.Э.Дзержинского - относился с чрезвычайным вниманием и серьёзностью.
Правда, ему в последнее время стал сильно досаждать их полковой особист, майор Серёгин.
Очень, видите ли, тому было странно, что Мишины папа с мамой попали в Славянске под немецкую оккупацию.
Какие тут могут быть объяснения, когда, отступая, пол-России в сорок первом отдали германцу.
Пока немцы утверждались в городе, папа и мама прятались две недели в огромной трубе, что проходила под железнодорожной насыпью недалеко от вокзала.
А Миша, кстати. такой же коммунист, как и Серёгин. Не лучше и не хуже. И нечего к нему приставать с дурацкими расспросами…
Весна, в тот год случилась ранней. Днем яркое, жаркое солнце нещадно палило, прогревая оттаявшую землю, и даже сейчас, утром от неё шла теплая испарина, подымавшаяся к небу сизым туманом. И совсем неожиданно, всего за несколько дней, нежным, бело-розовым цветом зацвели яблони.
Уже рассвело, и теперь машины двигались по шоссе с двух сторон окружённые душистым розоватым морем.
На фоне такой красоты было совсем неправдоподобно, что в мире, вот уже который год, идет страшная, не на жизнь, а на смерть бойня, в которой люди сотнями тысяч ежедневно уничтожают друг друга.
Миша вспомнил о небольшом конверте, который получил только вчера вечером. Долгожданное письмецо из Москвы, гревшее внутренний карман его гимнастерки.
С Иришей он познакомился в Москве на автозаводе ЗИС, куда был направлен за получением материальной части для дивизиона.
В парткоме завода ему выдали розоватый билетик на мероприятие в заводском Доме Культуры, где этим же вечером должна была состояться встреча коллектива завода со съемочной группой знаменитого режиссера Пырьева, снимающего фильм об артиллеристах.
После встречи состоятся танцы.
Несмотря на военное время, огромный зал был заполнен до отказа.
Пырьев казался больным, но долго, и, как Мише показалось с излишним пафосом и несколько длинно, сиплым, простуженным голосом рассказывал залу о перипетиях в съёмках фильма.
Как всегда, на сцене был организован президиум, где в два ряда за столами под красной материей сидели актеры и актрисы, участвовавшие в создании картины.
Слева от режиссера парторг завода, справа актриса Ладынина. Кинокартины с её участием всегда нравились Мише.
За ней, в коричневом костюме с орденом Ленина на лацкане пиджака, серьёзный Евгений Самойлов, всегда игравший мужественных и храбрых командиров Красной Армии.
Он также выступил с кратким приветственным словом, и, вдруг обратился к залу, где военные находились вперемежку с гражданскими, с неожиданной просьбой.
«Товарищи, если есть в зале артиллеристы, то я попрошу их подняться».
Миша не сразу понял, что обращаются именно к нему. Лишь после того, как сидевшие рядом люди заулыбались, глядя на его скрещенные в черных петлицах пушечки, он сообразил, что нужно встать. Засмущался и покраснел, оттого, что в большом зале оказался единственным представителем этого рода войск.
«Простите, как вас зовут, товарищ капитан?»
«Михаилом, товарищ Самойлов».
после чего в зале почему-то дурацки засмеялись.
«У меня к вам огромная просьба. Когда со своими фронтовыми друзьями посмотрите фильм, напишите, пожалуйста, нам на студию о своих впечатлениях. Для нас это особенно важно. Спасибо. Присаживайтесь, пожалуйста.»
Но пока шел этот разговор, Миша заметил сидящую рядом с Самойловым красивую совсем юную девушку, очевидно, также актрису, внимательно следившую за происходящим.
Она ободряюще и, как показалось Мише, заинтересовано поглядывала в его сторону.
Вскоре продемонстрировали отрывки из фильма. Ему особенно запомнилась песня об артиллеристах.
«Артиллеристы! Звучит приказ…»
И сейчас, сидя в кабине «Студебеккера», глядя, как водитель Антонов мастеровито крутит темно-зеленую баранку «американца», он про себя напевал запомнившиеся ему строки…
…А тогда начались танцы. Оторвать глаз от той девушки из президиума Миша уже был не в силах. Но, как в дальнейшем выяснилось, не только он один.
Подойдя, чтобы пригласить её на танец, он оказался всего лишь третьим в очереди.
Но выбор остался за ним.
Его любимая Иришка.
Илонка - так на венгерский манер - он только что придумал для неё ласкательное имя.
Мысли о ней захватили и закружили. Всю её «историю» он уже знал наизусть.
Всего лишь несколько недель до начала войны она расписалась с женихом. Вскоре с фронта пришла похоронка. Так она в девятнадцать лет осталась вдовой, не успев пробыть и месяца замужем.
Окончила школу, поступила на Юридический факультет Московского Университета. При этом успевала учиться в театральной студии театра Вахтангова и сниматься у Пырьева.
Вот такая замечательная девушка – настоящая комсомолка любит его!
И теперь Миша твердо знал, что в следующий свой приезд в Москву на ЗИС за материальной частью он обязательно сделает ей официальное предложение…
В весну 1944 года Советская Армия, перейдя венгерскую границу, несмотря на многочисленные германские танковые клинья и прорывы немцев, быстро развивала наступление вглубь страны.
Поэтическая Мишина душа жадно впитывала в себя все необыкновенные красоты открывающейся вокруг местности, так не похожей ни на русскую, ни на украинскую. Почти не тронутые войной венгерские деревни и хутора. Сказочные замки.
Ещё вчера они ночевали в одном из них, где в сводчатом огромном подвале обнаружилась сказочная коллекция всевозможных местных вин.
Вина находились на стеллажах в бутылках, а также в превеликих дубовых бочках, которые располагались на специально сооруженных деревянных помостах.
Управляющий замком, который принадлежал венгерскому князю Эстерхази, рассказывал офицерам о способах приготовления различных сортов «токайского», щедро наливая для дегустации в серебряные бокалы золотистый, сладковато-терпкий нектар.
До сих пор его божественный вкус сохранялся во рту. Жаль, что появившийся вскоре с армейским начальством майор Серёгин, быстро разогнал их теплую компанию.
Видно и начальству захотелось отведать замечательного винца.
Антонов продолжал крутить баранку.
«Конечно, металлическую кабину «Студебеккера» не сравнишь с деревянной будкой нашего ЗИС5. Да одна только печка чего стоит! Придумают же буржуи!»
По открытому окну ударило сразу несколько яблоневых веток и всю кабину засыпало пахучим бело-розовым цветом.
В голове закрутились строки песни «Жди меня».
«Жди, когда никто не ждёт»…
Его романтическое настроение требовало выхода.
«А чем я хуже Симонова!»
Постепенно в голове сами стали складываться нужные строчки.
"И когда ярким отблеском ночи мне в землянку являешься ты, снова вижу любимые очи, снова вижу родные черты. И вокруг всё вдруг станет теплее»…
«Какая же красота!»
только и успел ещё раз подумать Миша, оглядывая проплывающие за окном сады.
Но дальше стало уже не до стихосложения.
Неожиданно, поверх кромки дальнего леса. Прямиком на колонну, выскочила тройка «Хейнкелей» Они шли на бреющем полете. Поэтому звук от авиационных двигателей донесся до него не сразу.
Начальник артснабжения схватился за локоть шофера, но тот уже и сам, заметив приближающуюся опасность, резко затормозил. Остановились и другие машины.
Миша выскочил на подножку. В металлический рупор, что есть силы, закричал. Сначала в сторону начала колонны, а затем назад.
«Внимание! Быстрее. Четные номера вправо, остальные влево. Рассредоточиться! Мигом!»
Водители, чувствуя смертельную беду, закрутили что есть мочи баранками и «Студебеккеры», ломая яблони, стали перебираться через небольшой кювет, кто влево, а кто вправо от дороги, углубляясь в розоватые заросли.
Но «Хейнкелей» не проведешь. Они тоже знают свою работу - утюжить колонну.
Первым взорвался второй от начала колоны «Студебеккер».
Миша с Антоновым едва успели выскочить из кабины, как по их машине застучали осколки. Они скатились в неглубокий кювет, где уже находилось несколько бойцов, и тут над их головами раскрылся кромешный ад. Землетрясение. Извержение вулкана.
«Чёрт. Не довёз. Теперь не обойтись без нахлобучки».
Мелькнула и тут же растворилась в происходящей вакханалии запоздалая мысль.
Огонь. Дым. Пулеметно-пушечные очереди «Хейнкелей». Один за другим ухали, взрываясь в машинах снаряды, отрывая от земли их тела.
А они пытались за неё ухватиться, зацепиться, удержаться. Теперь земля стала для них единственной надеждой на выживание.
Взвизгнув, словно поросёнок, заверещал рядом Антонов, но вскоре замолк. Мишу почему-то окатило сверху горячим кипятком. Но он не подымал головы, прикрывая её ладонями.
Справа также истошно закричали, кто-то забился в смертельных конвульсиях, но и его голос затерялся в серии рвущихся и разлетающихся во все стороны осколками снарядов.
Через мгновение и сам Миша почувствовал сильный удар в левую ногу, как будто обожгло голенище его нового хромового сапога.
«Видать сапог испортили».
Но в следующее мгновение он понял, что если не предпримет сейчас чего-то сверх необычного, чтобы защититься, то через мгновение придет и его конец.
Смерть, как бы наяву, искала его, нащупывала, протягивая к нему костлявые руки. И тогда, словно по какому-то наитию, он схватился за тело мертвого Антонова и подлез головой под него.
«Прости друг, Антонов».
На какое-то время пришла передышка, или же просто ему так показалось. И в это мгновение перед ним пронеслись самые замечательные мгновения жизни.
Вот огромная толстая красная книга подарочного издания Братьев Вольф «Лермантовъ». Прекрасные графические иллюстрации. На титульном листе папина надпись.
«Любимому сыночку Мишеньке, в день твоего рождения, 25 октября 1912 года».
А вот уже мама подает ему борщ с пампушками. Вынимает из серванта и ставит на стол розоватую конусообразную бутылочку из-под Шустовского коньяка. Это, когда он приезжал домой из Одессы после окончания радиотехникума.
И Иришка с веселым и радостным взглядом напевает ему любимую песню.
«Артиллеристы. Звучит приказ…».
Стало жалко Иришу. Она так и не узнает, что он действительно искренне хотел на ней жениться. И так нелепо погиб.
Ведь даже похоронки не получит. Потому, что формально, они совершенно чужие люди»…
На этой промелькнувшей мысли, словно огромной кувалдой ударило по голове чем-то неизмеримо огромным. Сознание померкло…
…Очнулся он, наверное, через пару часов. Санитары на носилках несли его к брезентовой медсанбатовской полуторке.
Краем глаза заметил, что пространство вокруг изменилось до неузнаваемости.
Никакого яблоневого сада вокруг уже не существовало. Только из черной обугленной земли местами торчали обгорелые головешки деревьев. Гарь, копоть.
Окровавленные лохмотья бывшие еще пару часов назад Сашами, Ванями, Петями, Юрами. Дымящиеся остовы сгоревших «Студиков» и сладковатая, всепроникающая вонь поджаренного человеческого мяса.
И всё же впереди он заметил, что, каким-то чудом, три машины из их колоны остались целы и уже стояли на дороге, ожидая команды к движению. Миша приподнялся на боку и махнул стоявшему рядом старшине дивизиона.
«Давайте!»…
… «Сашуль. Ты не представляешь! Когда мы шли по Венгрии, всё было в цвету. Красота необыкновенная».
Папины глаза при этом теплели и лучились в улыбке приятных и светлых воспоминаний.
Но иногда, где-нибудь на пляже, он с каким-то удивлением, указывал на свою левую ногу, приговаривая.
«А ведь он до сих пор там сидит. Саш. Ты видишь. Смотри! Вот же он, чернеет. Врачи не рекомендуют удалять».
Сквозь розоватую кожу на икре ноги просвечивало что-то неясное, темноватое и одновременно зловеще-грозное.
Впервые его рассказ о Венгрии я услышал в десятилетнем возрасте. В конце пятидесятых.
В облезлом и шелушившемся пересохшей зеленой краской, дощатом вокзальчике подмосковной станции Столбовая.
Мы с папой стоим в станционном буфете в очереди за пивом, прислонясь к высокой и круглой, мраморной столешнице. Ожидаем, пока огромная, краснорожая, с толстыми розовыми руками буфетчица, прилаживала специальный кран - винт к пробке деревянной пивной бочки.
Как я впоследствии понял, здесь была необходима соответствующая сноровка. Нужно умело вскрыть бочку, пролив, как можно меньше пива.
И пока, знатоки из очереди обсуждали возникшую проблему, а заодно и внешние данные исполнительницы, буфетчица, позвав, в помощники, некоего Василия, успешно справилась с трудной задачей. И огромные женские розовые ручищи уже вкручивали кран в бочку.
Между тем, как толпа страждущих весело и удивленно комментировала каждое её движение.
Но вот, и у нас в руках по большой стеклянной кружке янтарного пахучего свежайшего пива. Тарелка с солеными сушками и две толстые, видно, что с икрой, воблы. Отличный приклад.
«На каком фронте воевали?»
Послышался неожиданный вопрос.
Стоявший рядом сухонький старичок хитро улыбнулся, услышав папин ответ.
«У Конева. А вы?»
«А я у Рокоссовского»
« Тогда будем».
Обменявшись понимающими взглядами, отпили по глотку пива…
… После той жуткой бомбежки был полковой медсанбат. Затем на санитарном поезде Мишу доставили в столицу. В госпиталь имени Бурденко. Сделали операцию по извлечению множества застрявших в теле осколков.
Но этот последний в ноге хирург не стал трогать, поскольку побоялся задеть важные нервные центры и оставить Мишу хромать на всю жизнь, а то и вовсе ампутировать ногу.
При первой возможности он позвонил Ирочке, сопроводив звонок огромным количеством дифирамбов по поводу просмотренного им недавно фильма «В шесть часов вечера после войны», где у Иры была роль в нескольких больших эпизодах.
Фильм он увидел уже здесь, в Москве. В клубе госпиталя.
И когда на экране в кадре появилась весело прыгающая и танцующая Ирина, он от восторга переполнявших его эмоций, даже вскочил с кресла, замахал руками. Что-то громко крикнул, чем вызвал раздражение и возмущенное шиканье ничего не понимающих зрителей в зале.
К тому времени он чувствовал себя уже довольно сносно, хотя и был весь перебинтован. Медленно с палочкой передвигался по территории.
Пользуясь хорошей библиотекой госпиталя, частенько засиживался в прямоугольном дворе-колодце. В маленьком цветочном скверике возле журчащего фонтанчика.
Двор был образован госпитальными, красного кирпича зданиями, построенными ещё в эпоху Анны Иоанновны.
Там же, в один из посетительских дней, и нашла его Ира.
Через неделю они расписались. В то время временных очередей в ЗАГС не существовало. Сегодня ты жив, а назавтра, как Богу будет угодно.
Но самое главное было впереди.
После операции Мише нужно было преодолеть последствие контузии. Голова у него неожиданно начинала сама по себе ходить ходуном. Это был тот самый разрыв снаряда, после которого от водителя Антонова не осталось и следа, а самого Мишу, выскребали из его останков.
Хорошо, что в их лечебном корпусе был бассейн, где он под руководством врача-инструктора лечебной физкультуры преодолевал злосчастную контузию. Ведь со времен учебы в одесском радиотехникуме он так страстно любил купание.
Еще через месяц молодая жена провожала с Белорусского вокзала на фронт своего мужа...
Наступала поздняя осень. Русские подразделения завязли в затяжных и кровопролитных, уличных боях за Будапешт.
Однако, ослабевший фронт частью сил всё же, перейдя румынскую границу, смог повернуть внутрь румынского королевства. Мишин полк принял участие в известной Яссы - Кишиневской операции.
Как раз в это время вышло правительственное постановление «О возможном посещении женами своих мужей-фронтовиков на линии фронта».
Ирочка подхватилась и, собрав необходимые документы, провизию и подарки, напутствуемая расстроенной, растревоженной ужасными предчувствиями мамой села на поезд до Кишинева.
Дальше в расположение части пришлось добираться на попутках.
Так она оказалась на румынской территории в небольшом городишке неподалеку от Ясс, где находился штаб армии.
-Только вчера его корпус передислоцировали чуть южнее. –
услышала она.
На утро вместе с почтой её обещали переправить в расположение нужного артиллерийского полка.
Заночевать предложили в доме учительницы - молдаванки, работавшей переводчицей при штабе.
Но, только она заснула, как началась отчаянная пальба из всех видов оружия. Пушки, пулеметы, автоматы, винтовки, казалось, хотели перекричать друг друга.
Когда уже относительно рассвело, и стрельба неожиданно прекратилась, женщины выглянули и тут же отпрянули от окон. По улицам городка лихо проносились немецкие мотоциклисты в длиннополых серых прорезиненных плащах и огромных крабьих очках из под стальных шлемов.
Вокруг грохотали танки и бронемашины с черными крестами и свастиками.
- Ирка, Быстрее в подпол. Там в углу найдешь ведро с углём. Намажь им лицо и затаись. Авось пронесет. Случись чего - ты тифозная родственница из Кишинева. Может и отстанут. –
Молдаванка прекрасно понимала, что сделают немцы с женой командира Красной Армии.
Она подняла крышку подпола и, быстро впихнув туда девушку, прикрыла, бросив сверху половичок. А в дверь уже ломилась германская солдатня.
- Ирочка с измазанным углем лицом просидела три дня в подполе, каждую секунду ожидая для себя жуткой смерти.
- И только, однажды, за три дня хозяйка сумела передать ей бутылку воды и миску мамалыги. Наверху, в комнатах хозяйничали, остановившиеся на постой немецкие автоматчики.
- А ещё через ночь в городок ворвались танки Баграмяна. Ни жива, ни мертва, девушка кинулась на поиски нужного ей артиллерийского полка, но единственное чего она сумела добиться в политотделе фронта, так это отправки обратно в тыл, в Москву.
- Поскольку «полк вашего мужа опять перенаправили в Венгрию. И вам его уже не догнать. Лучше от греха, езжайте домой. Ждите его там».
- А Миша в это время уже добивал врага в его логове. В Германии...
…В семидесятые-восьмидесятые, под личной опекой Брежнева, Парк культуры и отдыха имени Горького в Москве становился на девятое мая центральным местом встречи фронтовиков.
Красные полотнища с названиями фронтов, стоявшие вдоль гранитного парапета набережной, притягивали к себе бывших солдат и офицеров….
…В это время у папы появились внучки. Он стал дедушкой и вместе с бабушкой Ирой в прогулочной коляске возил младшенькую Машу. Старшая Ксюша, помогая деду, держалась за одну из ручек коляски, и семенила рядом.
Мы останавливались возле солдатских кухонь, где происходил обязательный ритуал поедания гречневой каши с тушенкой, который соблюдался неукоснительно каждый год. Затем направлялись в одну из бесчисленных кафешек, где каждому полагался огромный кусок куры гриль, запиваемый пивком, наливаемым из алюминиевых чешских бочонков «Праздрой».
… Пройдет всего лишь несколько лет и всё это великолепие закончится.
Не будет уже ни представителей фронтов, корпусов и армий, отдельных дивизионов и других войсковых команд и формирований. Останутся лишь редкие островки бывших солдат, скрывающихся за кустами сирени на скамейках парка.
Но, вскоре исчезнут и они.
Всех поглотит неумолимое время…
…Прошло уже шестнадцать лет, как не стало папы.
Он твёрдой солдатской походкой бывшего фронтовика ушел на очередной курс диспансеризации в тот самый госпиталь Бурденко и, назад не вернулся. Словно ушел в разведку через линию фронта и не вернулся.
По жизни ему не пришлось быть дряхлым, болезненным стариком.
Через несколько дней после операции, я, с разрешения врачей, в прогулочном кресле вывез его в парк госпиталя подышать свежим воздухом.
Стояло начало сентября.
Мы объехали знакомый двор-колодец. Старые госпитальные, красно - кирпичные стены корпусов тех, фронтовых времен стояли на ремонте.
Заржавленный, заброшенный фонтанчик видно давно уже не работал. Даже скамеек вокруг него не осталось.
Папа расстроился. Пожелал, чтобы я его подвёз поближе к бассейну. И поскольку к самим окнам подобраться мы не смогли, он попросил меня туда заглянуть.
«Как там, всё в порядке? Работает бассейн?»
Я посмотрел в окно. Внутри был полный разгром. Судя по всему затянувшийся ремонт. В чаше бассейна валялся строительный хлам и мусор. Говорить об этом отцу не стал.
-Водичка голубая плещется, но никого нет.-
-Да, наверное, только что отремонтировали. Поэтому еще не действует. –
заключил папа.
Смерть приняла его молодым, и если не телом то, наверняка душой.
Лечащий его хирург, поставил меня перед ужасной дилеммой.
«Для вас есть два пути. Или ваш отец будет умирать мучительно, но зато в полном сознании и вы сможете с ним напоследок пообщаться. По человечески проститься.
Или же будем вводить ему обезболивающие медикаменты. Он будет в сладкой эйфории, ему будет легко, но он не сможет до конца быть в сознании, а потому общаться с вами. И уж тогда не сможет с вами проститься».
Выбор оставался за мной и ничего более ужасного в жизни я не претерпевал.
Выбрал второе.
Но папа, всё равно, почувствовал момент приближения смерти. Он понимал, что я рядом, сжимаю и грею его руку. Он был сильным.
И, превозмогая мощь наркотических медикаментов, в последнее мгновение попытался что-то мне сказать, передать.
Это движение шло от бога, но оно было выше его человеческих возможностей.
Правильно ли я поступил, оградив любимого человека от одной боли, навязав ему другую? Что было важнее для него самого, а что главнее?
Теперь это уже моя боль, перешедшая от него ко мне. Боль моей совести, моей души. И она навсегда останется со мной.
Каждый год, на Пасху мы приезжаем на кладбище в Люблино, где рядом с могилками моих бабушек и мамы лежит папа.
Скромная закуска - бутерброды, бутылка вина, бутылка водки. Традиционный стаканчик папе под кусочком черного хлеба…
«Папа. Ты знаешь. Я никогда не говорил ни тебе, никому бы то ни было об этом чувстве. Но память того страшного кровавого боя в яблоневом венгерском саду, каким-то образом, возможно, по крови, проникла в меня.
С нею передалась вся безысходность того фронтового дня. Весь твой ужас перед происходившим вокруг кошмаром и адом.
И я молю провидение, чтобы никогда ни мои дети, ни дети их детей не пережили, не испытали того, что может принести весна, сгоревшая в пламени всё пожирающей войны».
***