Темы исследования. Динамика современного развития такова, что все чаще звучит вопрос о «цене прогресса»

Вид материала

Документы

Содержание В первой главе были определены основные структурные элементы, определившие «синтетический характер» идей Жозефа де Местра

Подобный материал:

• «Освенцим», 20.32kb.
• Вступительный реферат в аспирантуру обоснование выбора темы и цели диссертационного, 594.83kb.
• Изучение исторических источников как средство развития познавательной деятельности, 344.76kb.
• Содержании или смысле нашей жизни такова задача этой философской науки, 1857.58kb.
• Впоследнее время для характеристики современного этапа общественного развития все чаще, 199.79kb.
• Подготовила и провела, 49.07kb.
• I. общая характеристика работы актуальность темы исследования, 263.23kb.
• План мероприятий моу новохуторная сош в рамках Всемирного дня Земли., 164.18kb.
• Ломоносов И. М. У 3, 1273.25kb.
• 1. общая характеристика работы актуальность темы исследования, 547.79kb.

глава «Эволюция мировоззрения Ж. де Местра в духовном, культурном и политическом контексте нового времени» посвящена основным вехам биографии мыслителя, однако в ней нет подробного изложения фактов, характерного для исторических исследований. Канва биографических и исторических событий воспроизводится здесь лишь как фон, позволяющий составить представление об обстановке, в которой формировался сложный каркас представлений мыслителя.

В первом параграфе этой главы речь идет о том, как складывались предпочтения Ж. де Местра в интеллектуальной атмосфере предреволюционной Европы. В ней дается обзор пестрой «палитры» политических, идеологических, философских и религиозно-мистических течений, занимавших внимание образованной публики и самого де Местра накануне революции. Отдельный сюжет составили политический опыт философа – его работа в составе савойского корпуса магистратов в обстановке подготовки либеральных реформ, первые опыты в публицистике и – участие в деятельности шамберийской масонской ложи.

Исследование ранних вех биографии мыслителя и его первых малоизвестных произведений позволяет сделать следующие выводы:

– внешняя обстановка, в которую он был вовлечен по долгу службы, оказалась куда более либеральной, чем атмосфера их дома, выдержанная в строго католическом духе. Воспитание под руководством иезуитских педагогов в определенный момент вступило в противоречие с плодами университетского образования, личным политическим опытом и увлечением модной в те годы мистической философией (французских иллюминатов). Однако заложенные в детские годы представления составили ту ценностную основу, которая напомнит о себе, когда новые вкусы подвергнутся испытанию на прочность логикой революционных событий.

– желание же де Местра находиться в курсе самых последних веяний позднее обернется преимуществом: из феерического набора «осколков» самых разных интеллектуальных течений XVIII века он будет складывать сложную мозаику религиозно-политической доктрины но­вого времени.


Второй параграф посвящен политическому и культурному самоопределению Ж. де Местра в годы Французской революции. Революция изменила не только всю жизнь, но и его са­мого. Де Местр пережил ее так остро, что его политическое самоопределение произошло стремительно. В исследовании выделяются основные «вехи» политического самоопределения мыслителя на этом этапе.

Первой – был этический разрыв с либеральной философией Просвещения, с теми, кто был для начинающего писателя интеллектуальны­ми авторитетами, но потерпели «моральное крушение»: Вольтером и Руссо. Основанием для этого послужили террор и казнь королевской семьи. Расставание де Местра с Про­свещением носило политический характер, но в интеллекту­альном отношении он, как и большинство современников, все же, сохранил с ним связь. Идеи энциклопедистов, отдельные логические приемы, сюжеты, войдут в канву философских произведений де Местра, но приобретут уже иную – консер­вативную – интерпретацию, а общий круг чтения сделает понятными ему таких людей, как мадам де Сталь и адмирал Чичагов.

Де Местру не сразу удалось найти свой лагерь, тех, по от­ношению к кому у него возникло чувство политической солидарности. До знакомства с книгой Берка он выглядел одиноко, но он уже был не с ликующим Парижем, и это оп­ределило направление для его дальнейшего политического самоопределения. Второй этап самоопределения де Местра состоялся, благодаря знакомству с «Размышлениями о революции во Франции» Эдмунда Берка.

Выбор «своего лагеря» поставил де Местра в ряды политических эмигрантов. В параграфе дается обзор основных событий, заставивших де Местра покинуть Савойю, сопровождавших публикацию первой его значительной книги «Рассуждения о Франции» и послуживших его политическому продвижению при дворе Сардинских королей.


Третий параграф содержит обзор дипломатической, политической и религиозной миссий Ж. де Местра в России в статусе посланника Сардинского короля.

По приезде в Петербург де Местр застал в русском об­ществе оживление, вызванное деятельностью Негласного комитета и началом государственных реформ, и довольно быстро оказался в авангарде сразу двух направлений: недовольной намеченными реформами «старой гвардии» и обеспокоенного возможностью установления контроля над его образовательными центрами со стороны университетов ордена иезуитов. Оба они имели целью смещение главного идеолога реформ – М.М. Сперанского.

В параграфе воспроизводится разветвленная, чрезвычайно пестрая по составу картина связей де Местра в русском высшем обществе, дается обзор его дипломатической и политической деятельности. Основными тезисами являются следующие:

– дипломатическая миссия де Местра, представлявшаяся весьма скромной некоторым представителям высшего света (А. Стурдзе), была значительной для Сардинского дома: приехав в Петербург представителем «короля без королевства», де Местр смог добиться предоставления финансовой и военной помощи Сардинии;

– тот вес, который де Местр приобрел в салонах, став одним из «законодателей» мнений света, а так же успех его работы «Четыре главы о России», оказали влияние на отставку М.М. Сперанского;

– помощь де Местра иезуитам, составившая, по существу, вторую дипломатическую миссию, которую ему никто не поручал, однажды воз­будила против него подозрения и стала причиной того, что его стали считать persona non grata.

В этой части работы представлен и обзор основных событий биографии де Местра в последние годы его творчества, позволяющий судить о том, что завершение самых непримиримых в политическом отношении его книг, не помешала ему быть объективным и весьма проницательным политическим комментатором.

^ В первой главе были определены основные структурные элементы, определившие «синтетический характер» идей Жозефа де Местра. Это – католическая догматика, галликанство, мистическая философия Л.К. Сен-Мартена, философия Просвещения, интегральный абсолютизм Ж.Б. Боссюэ и консерватизм Э. Берка. Их соотношение и механизм формирования собственного стиля мышления де Местра составили главный предмет анализа в последующих двух главах работы.


Вторая глава «Религиозно-мистическая философия Ж. де Местра и источники ее формирования» посвящена исследованию христианских оснований его философии, традиционно вызывающих самую острую критику и со стороны защитников либераль­ных ценностей, и со стороны приверженцев традиционного порядка.

В первом параграфе характеристика духовной атмосферы предреволюционной Европы, свидетельства о личном отношении де Местра к вере в обстановке тех лет, позволяют прийти к заключению о том, что религиозные чувства философа были вполне искренними. В те­чение всей жизни его не покидало чувство «ведóмости» свы­ше. Ощущением тайны путей Провидения, ожиданием чуда, счастливого разрешения событий отмечены не только его книги, но и вся его жизнь. Чувство «избранничества» заставляло де Местра браться за самые рискованные проекты. Вся жизнь де Местра свидетельствует о том, что ему было присуще же­лание быть исполнителем Божественной воли, хотя трудно не заметить, что его вера отличалась несколько наивной гор­достью, требующей «подтверждения всемогущества Бога» в исполнении его честолюбивых желаний. Возможно, эта осо­бенность была вызвана духом времени, одержимого жаждой свершений, романтических подвигов и исполнения великих предназначений. Когда события опровергали какое-нибудь из его «пророчеств», де Местр мучился оттого, что Великий покровитель, чей замысел он старался угадать, ускользал от него, и тогда «пророк» уступал место растерянному челове­ку, робеющему перед Божественной тайной.


Во втором параграфе исследуется просветительское «обрамление» религиозной концепции революции в «Рассуждениях о Франции». Кроме свидетельства веры, с первых страниц «Рассужде­ний» читателей де Местра удивляла необычность его стиля, напоминавшего острый и современный язык просветителей. Близкий читателям, говорящий с публикой на одном языке, де Местр подхватывал метафоры Вольтера, но только для того, чтобы на протяжении последующих глав подвергнуть критике прису­щий Мари-Аруэ рационалистический взгляд на мир. В «Рассужде­ниях» отношение к видимой, открытой для человека стороне Божественных творений будет изменено с точностью до наоборот. Для Вольтера очевидно: о сущности можно судить по ви­димости. Мир, устройство которого рационально, подчиня­ется общим законам, выражением которых служат формулы и точные исчисления. Для де Местра разумность внешней стороны мира также позволяет судить о Высшей причине, но не допускает ни полного постижения Ее воли, ни тем более подражания Ей с помощью выведенных математическими способами закономерностей, общих для видимого и невиди­мого мира.

Открыв книгу «вольтерианским» пассажем, де Местр не­заметно ведет читателя в круг совершенно иных представ­лений. В параграфе выделены несколько «источников», послуживших де Местру прообразом для его собственной религиозной концепции: французский иллюминизм (Луи-Клода Сен-Мартена), с характерным для него агностицизмом, учение о «чуде» Св. Блаженного и теологический взгляд на всеобщую историю известного католического автора Ж.-Б. Боссюэ.

Религиозные главы «Рассуждений» были буквально построены на цитатах, но де Местр не позволял читателю утомляться, его книга была написана, как художественное произведение, затейливая игра смыслов – заметна только подготовленной части публики.

Аппликация к современным событиям учения Св. Августина позволила де Местру размышлять о ней как о событии, приостанавливающем действие «вторичных причин» – законов природы и откры­вающем действие «первопричины», и одновременно была усилена мартинист­ским прорывом к неизвестному. В то же время, оригинальность концепции де Местра заключалась в том, что он развил мысли Боссюэ с помощью тезиса о воспитании человечес­ких обществ Провидением во имя спасения. Такой взгляд составлял противоположность просвети­тельской вере в Прогресс на основе неких универсальных идеалов. Де Местр убежден, что на свете нет и не может быть ничего усредненного и общезначимого. Этим и обусловлено появление взгляда на Французскую революцию с точки зрения коллизий в развитии исторической индивидуальности, предопределенной Высшим промыслом.

Если бы в «Рассуждениях о Франции» был только один план, это произведение, возможно, могло бы войти в анто­логию христианской мысли нового времени, но цельность предложенной де Местром концепции разбивает печально известная третья глава «О насильственном уничтожении рода человеческого».


Третий параграф посвящен влиянию мистической философии Л.-К. Сен-Мартена на онтологическую и гносеологическую составляющие религиозной философии де Местра. Первые две главы книги были сюжетной за­вязкой, в третьей де Местр перешел в открытое наступление на идеи Просвещения, поставив вопрос: не является ли представление о Прогрессе человечества, обязанное популярностью просветителям, обыкновенным заблуждением?

Этот раздел диссертации важен с точки зрения по­нимания механизма консервативных построений. Взгляд де Местра на всеобщую историю подтверждает то, о чем пишет Карл Манхейм в работе «Консер­вативная мысль»¹⁵. Возникший как ответ на мыслительную культуру Просвещения, консерватизм заимствует темы и даже понятийный аппарат из арсенала противника, но рас­сматривает их в соответствии с собственной системой ценнос­тей. Если де Местр и признает прогресс, то лишь в ограни­ченной сфере технических изобретений: методы истребления век от века становятся все более совершенными, а, что каса­ется судьбы человечества в целом, прогресс возможен лишь в страданиях. Рассуждения о мировой истории де Местра созвучны и антипрогрессистским идеям Берка, и взглядам немецких романтиков, особенно Шлегеля. Уже позднее, на страницах «Санкт-петербургских вечеров», де Местр поз­волит себе более обстоятельное изложение этого взгляда. В «Вечерах» история будет представлена им как непрерывный откат от состояния первозданного совершенства, запечат­ленного в мифологии разных народов как память о своем «золотом веке». Но все эти сюжеты философ оставит для будущего; во время работы над «Рас­суждениями о Франции» его задачей было скорее разрушить стереотипы Просвещения, чем дать ответ на вопрос о причи­нах человеческих страданий.

Для данного раздела работы важным является заключение о том, что непривычные для XVIII века рассуждения о характере мировой истории произвели не­сколько неожиданный эффект: де Местр атаковал Просвеще­ние с позиции верующего человека, но вызвал беспокойство и у тех, кто не нуждался в иных источниках христианского вероучения, кроме Евангелия и святоотеческого наследия. Для христианского взгляда довольно сомнительной ока­залась сама коннотация рассуждений де Местра о насилии в мире.

Сознанию неизбежности страданий в христианстве всегда сопутствует надежда на освобождение и помощь. Де Местр же иногда слишком явно переходит границу смире­ния и стремится к долженствованию. Даже поклонники творчества де Местра обращают вни­мание на то, что фатализм преобладает у него над надеж­дой, жертва – над милостью. Одно название третьей главы «Рассужде­ний» – «О насильственном уничтожении рода человеческо­го» – способно поставить под сомнение связь философии де Местра с христианским вероучением, ведь Евангелие – это благовествование Спасения, обращенное ко всему челове­честву.

Специфическая резкость языка Жозефа де Местра, блеск, афористичность, парадоксы, умес­тные в работах на политические темы, в контексте религиоз­ных рассуждений оказались чреватыми отступлением от духа Слова. Примером тому может служить знаменитый афоризм де Местра: «Война божественна!» (La guerre est divine!) В свернутой логической цепочке заключена идея, как будто со­гласующаяся с христианским представлением, согласно ко­торому несчастья постигают человеческий род как наказание за грехи, но высказанная в форме парадокса, она претерпе­вает и смысловое изменение, поскольку при его построении сознательно опускается слово «наказание» и речь ведется уже о «богоугодности» и «естественности» самой войны. Де Местр намеренно заостряет смыслы для того, чтобы продемонстрировать несоответствие Божественного и человеческого разума. Это было связано с желанием по­ложить конец просветительскому обожествлению Разума и с увлечением де Местра мартинизмом, подчеркивающим недоступность Божественного – человеческому пониманию. Но порой кажется, что мистический трепет перед Тайной значит для де Местра больше, чем этика Любви Нового За­вета.

Влияние мистичес­кого масонства прослеживается и в его философии войны. Его Ангел-истребитель (l’Ange exterminateur), появляющий­ся то здесь, то там, и вечно сеющий смерть от эпидемий и войн, напоминает не столько об Ангеле из Ветхого Завета и «Апокалипсиса», сколько Рок или «спиритическое сущест­во» «трансцендентного мира» Сен-Мартена.

Но, как бы то ни было, книга де Местра о Французской революции обязана своим успехом именно главам, посвя­щенным Провидению. Интригующие, содержащие множес­тво недомолвок, они задавали направление салонных бесед. До выхода «Санкт-петербургских вечеров» де Местр предо­ставил читателю самому догадываться о причинах плачев­ного состояния человечества. Прошли годы, прежде чем его комментарии позволили проникнуть в смысл более ранних суждений о тотальной «обреченности человечества страда­нию» и вызвали новую череду вопросов.


В четвертом параграфе рассматривается «преломление» святоотеческой классики в этической части религиозной философии де Местра. На страницах «Санкт-петербургских вечеров» де Местр вновь обратился к теме, связанной с земным уделом чело­вечества, но уже в несколько ином аспекте, начав с распро­страненного вопроса только обратившихся к вере людей – о причинах «очевидной несправедливости» – повсеместном страдании праведных и благоденствии грешных. Критикуя писателя-иезуита Бертье за упрощенную трактовку вопроса о «распределении земных благ и страданий», сам де Местр пытается предложить такую, которая была бы более близка к канонической, свя­тоотеческой. Его представления были своеобразной вариацией на темы поучений Василия Великого, Григория Богослова и ближайшего к ним из современных им богословов Иоанна Златоуста. Де Местр выступает именно как популяризатор учения святых отцов, однако последующее направление его мысли составляет удивительный контраст их «оптимистическому стоицизму». Главной для де Мест­ра становится тема «возмездия за грехи».

В наставлениях святителей Григория Богослова и Иоанна Златоуста надежде, ожиданию встречи с Христом, уподоб­лению Ему в добровольном несении страданий, сопутству­ет ощущение немощи, бессилия зла; у де Местра, напротив, – сознание силы зла служит поводом для размышлений о «законном обречении страданию». Неизбежность бедствий, выпадающих на долю людей, де Местр связывает с изменением человеческой природы, от­падением человечества от состояния первозданного совер­шенства. Философ напоминает о том, что после эдемского грехопадения человечество приобрело и общую подвержен­ность недугам и различным бедам. А отсюда следует вывод о том, что страдания невинных связаны с тем, что человек несет на себе черты родового состояния – «первородной болезни». При более внимательном прочтении можно заметить, что цепь рассуждений де Местра заключает в себе паралогизм – непреднамеренную логическую ошибку. Ход его мысли таков: поскольку человеческая праведность не отменяет первородного греха, различие между праведным и грешным незначительно, а следовательно, праведник страдает так же законно, как грешник. Доведенная до предела мысль святых отцов у де Местра приобретает противоположный каноническому смысл: по де Местру, всеобщая подверженность страданиям является следствием всеобщей неискоренимой испорченности.

Идея «заместительной жертвы», появляющаяся уже ближе к концу его рассуждений, не согласуется с тоном его суждений о человеческой природе вообще. Де Местр, по-видимому, был не готов говорить о праведности, дающей дерзновение молиться за многих. Главной для него оставалась тема непостижимости Божественного Промысла и фатальной обреченности человеческого рода всевозмож­ным бедствиям.

Грехи человечества в глазах де Местра оп­равдывают вечную разъединенность Бога и человека. Де Местр же принципиально не касается темы восста­новления достоинства человека. В его философии мы не встретим рассуждений о том, что в любом состоянии чело­век сохраняет черты образа Божия, даже тогда, когда утра­чивает подобие Создателю. «Великое врачевство против зла – исповедание греха и удаление от него», по определению Григория Богослова, также не вызывает у де Местра инте­реса. С этим связан и тон его рассуждений о лю­дях, отмеченный поразительной безысходностью.

Неудивительно, что читатели де Местра в России в XIX – начале XX вв. обращали внимание на то, что тональность его сочинений составляла заметный контраст учению Церк­ви об искуплении. В представлении де Местра человечество уже ввергнуто во тьму внешнюю, где Рок расточает удары направо и налево.

В данном разделе исследования делается несколько принципиальных выводов:

1. Поднятая мыслителем тема изгнанничества, испытания человечества на земле, не предполагала связи с христианским вероучением в главном. В созданной де Мест­ром безотрадной картине почти ничего не напоминает о том, что Искупление человечества уже совершилось через приход и добровольное распятие Христа. Напрасно было бы искать у философа развития идеи о любви Создателя к каждому из тех, кто был «куплен дорогой ценой».

2. Это, в свою очередь, объясняется тем, что де Местр, вольно или неволь­но, допустил одну небрежность с точки зрения догматики: он упустил смысл, значе­ние крещения для христиан. Бремя первородного греха в его системе представлено буквально как «непреодо­лимое генетическое наследие», «пожизненная печать ис­порченности», в то время как согласно канонической трактовке, с момента крещения человек извлекается из под его безраздельного господства, обретает свободную волю и, благодаря общению с Богом в церковных таинствах – возможность духовного совершенствования, уподобления Христу.

3. Причины, побудившие мыслителя «укрыть человека за завесой родового греха», по-видимому, были связаны не только с увлечением мистицизмом, но и с политическими предпочтениями де Местра. Представления философа о че­ловеческой природе возникли в контексте идеологических споров того времени. Через всю со­циальную философию де Местра проходит тезис о несовершенстве человека и о невозможности на­делить его политическими правами. Индивидуализму либера­лов он противопоставляет холизм, т.е. взгляд на общество как на нераздельное целое. Предмет попечения либералов – «индивид» допускается им к участию в социальной жизни только как надежно управляемое существо, помещенное в строго иерархическую систему. Политические предпочтения имели проекцию и на сферу религиозно-философских идей де Местра: между холизмом в общественно-политической доктрине и подчинением че­ловека «бремени родового греха» есть определенная связь. Мысль о неспособности большинства людей участвовать в политике должна была получить «онтологическое обосно­вание». В этом качестве и была предложена идея о «неис­коренимой наследственной порочности человека» и об его «недостоинстве быть обладателем какой бы то ни было свободы вообще».

В параграфе производится сравнение текстов де Местра и других христианских авторов, что позволяет сделать вывод о том, что в богословском тексте хорошего образца нет никакой фобии перед свободой. Опасения же де Местра в отношении способности челове­ка распоряжаться свободой во благо, по большей части, были вызваны впечатлениями от событий тех лет, хотя сказалось и влияние католической догматики, в которой особое значе­ние приобретают верховенство и иерархия. Так или иначе, темы, затронутые в наследии святых отцов Церкви, в трактовке де Местра приняли отчет­ливо репрессивный оттенок, а его религиозно-мистическая концепция в целом была выдержана в духе политического прагматизма.

Третья