Катарсис семидисятника
| Вид материала | Документы |
постскриптум
-----------------------------------------------------------------------------
2.
Если доехать до метро «Внезапное»193 и пройти вдоль трамвая, сворачивающего направо, то путь лежит зеленый и под гору.
Можно дойти до улицы Алексея Дикого, был такой театральный режиссер. Примерно там меня в ночи как-то в очередной раз грабанула очередная группа юных отморозков.
Пройдя от места ограбления еще столько же, выходишь к Горьковской железной дороге. Если по Владимирке, оставшейся за спиной, гнали колодников в царские времена, то по железке, наверное, туда же шли столыпины194.
Нырнув в подземный переход и пройдя под громыхающий сверху проходящий поезд сквозь строй лотошников, попадаешь в еще одно зеленое место: платформа «Неожидово»195, причем вовсе не то, что вы подумали. Анекдот. Приходит нувораш196 к старому еврею: «Пап, дай взаймы сто баков»… А не баксов, между прочим: back’s – и так множественное число.
Если посчастливится присоединиться к Венечке197, то сначала проедешь мимо города Железнодорожный, где до сих пор центральная магистраль зовется «улица Советская» (вот, уважаю!). Когда-то это была та самая Обираловка, где Анна Каренина бросилась под такси из любви к Евгению Онегину.
А затем, проехав еще примерно столько же, доберешься до Электроуглей. Пройдя вперед, до конца платформы, можно спрыгнуть, перейти встречные пути и выйти на Носовихинское шоссе (если здесь оно еще так называется). Метров за двести до этого места поворот в деревню Кудиново, но указатель гласит, что проехав через нее – всего 13 километров, – попадешь на Богородское кладбище, где лежит моя Данила. Но к нему мы, пожалуй, съездим в другой раз…
Сейчас мы переходим шоссе и приближаемся к автобусной остановке возле бетонного забора, за которым лежит территория какого-то предприятия, кажется, «Керамблока».
Можно дождаться автобуса, автолайна, взять попутку, включая самосвал, можно пойти пешком, всего-то километров пять. Так или иначе – добраться до ХМЗ (Храпуновский механический завод). Здесь можно искупаться в пруду, который местные городо именую «озером», можно двинуть дальше по пыльной или грязной, в зависимости от погоды – прямо как у нас на Чукотке в Угольках – дороге, можно – по шпалам идущей параллельно узкоколейки, можно – кругами, через Центральную, мимо магазина… Короче, можно двинуть прямо и вправо, ко мне на дачу. Можно – прямо и влево – к Данилиной могиле, это километров пять…
А пойду-ка я, все же, налево. Папа с мамой пока живы и благоденствуют там, направо, корпя на огороде. Им обоим уже здорово за восемьдесят, и дай им Господь еще сколько даст. А Данила не дожил и до двадцати четырех… я, пожалуй, двину сейчас к нему.
Дорога чудная. Лес, за которым скрывается военный полигон. Через два километра – поворот направо вокруг огромного указателя «Богородское кладбище 3 км». Потом проходишь странные пространства редколесья, где у деревьев верхушки срезаны, словно огромной бритвой. С другой, левой, стороны дороги в отдалении разбросаны в поле и лесу крутые дачи разной архитектуры, утыканные спутниковыми тарелками.
И вот – последний поворот – налево. Еще метров триста – и кладбище. Здесь – мимо деревянной церкви справа, затем – мимо воинского захоронения слева, уже сегодняшнего – сотни табличек «неизвестному солдату» – затем, у цифры шесть, направо и, не доходя до бака с водой, по левой стороне чуть вглубь – ты. Моя Данила.
Здесь, рядом с тобой я и завершу сие повествование. Я налью тебе, прикрою твой стакан черняшкой. Налью себе и, глядя искоса на небо, махну за тебя. Спи спокойно, земля, пухом, вечная память… Словом, – все, что говорится в таких случаях.
Я помню все – и твою буратинскую улыбку, и хмурый взгляд Пьеро. И как, уходя из гостей, в зависимости от компании, ты говорил «спасибо, что на хуй не послали» или «извините, что без драки». Я помню, каким ты был божественным водилой, даже Лана был в восторге. Если бы за рулем был ты, возможно, ты бы уцелел, и все бы уцелели. Я помню все неслыханные совпадения: твоя последняя водка «Богородская» и название кладбища, где мы сейчас беседуем, в пяти километрах отсюда сейчас копаются в огороде бадедушка, которых в тот день ты туда отвез.
Я помню, как в первом классе, когда учительница сказала, что ей надоело делать тебе замечания, ты ответил: «А вы не делайте».
Я помню, как мы тусовались ночами напролет на автобусной остановке и вы с Сеней пели подряд «Браво», «Битлз», Макса Дунаевского, Клэптона, «Крематорий». Редкие прохожие пытались заплатить, но им в этом неизменно было отказано, а иногда их еще и угощали пивом из стоящего тут же ящика.
Я помню то раскаленное лето 2002 года, начало июля. На твои похороны, на поминки собралось больше сотни людей, не знакомых между собой, но для всех ты оказался потерей. Ко мне столько не придет. Бедный Лана все время был за рулем и выносил всю дурь, исходившую от различных богомолок и только на кладбище не сдержался, причем под горячую руку угодили как ни в чем не повинная Алька, так и вполне с заросшим пухом рыльцем Барба'ра.
Я помню неуютный полумрак предбанника прославленного Говорухиным198 роддома имени Грауэрмана (там, говорят, сейчас что-то другое располагается). Как я сунул мятую трешку в карман не слишком белого халата няни, вынесшей мне сверток, из которого глянули на меня твои голубые глаза.
Без тебя от меня осталась половина. И, может быть, этой книгой я пытался ее как-то оживить…
Так или иначе, кладу ее к твоим ногам. Возможно, пытаясь компенсировать недоданную тебе родительскую любовь.
Прощай, сынуля.
И здравствуй…