Geum.ru

Хочу написать то, что в жизни случилось видеть и испытать, насколько все это сохранилось в памяти. Успею ли? Мне скоро минет 65 лет

Вид материалаДокументы

Содержание


Текст воспроизведен по изданию: Воспоминания Григория Ивановича Филипсона // Русский архив, № 2. 1884
Подобный материал:
1   ...   18   19   20   21   22   23   24   25   26
[361]

В начале 1845 г. был назначен на Кавказ главнокомандующим и наместником граф М. С. Воронцов. 31 год тому назад он одержал победу над Наполеоном, при Красине, за что получил Георгия 2 степени. После того он был 21 год Новороссийским генерал-губернатором и имел репутацию либерального вельможи. Его назначение на Кавказ всех обрадовало. Ожидали многого. К сожалению во многом ошиблись.

Начальником главного штаба армии был назначен ген.-лейт. Гурко. Если бы он удовольствовался кабинетною работою, как его предместник, то избегнул бы дурной славы за свои вмешательства в военные действия. На его место никто не был назначен. Наказный атаман Черноморского казачьего войска, г.-лейт. Заводовский, как старший, принял титул временно-командующего войсками Кавказской Линии и Черномория. Вскоре после того я был произведен в генерал-майоры (30 Апреля) с назначением начальником штаба войск Кавказской Линии. Эта высочайшая милость была исходатайствована графом Воронцовым и многим в Ставрополе и Тифлисе не понравилась.

Пришлось оставить Береговую Линию и добрых товарищей, с которыми делил я труды, радость и горе. Семилетняя служба на Береговой Линии оставила мне самые живые и приятные воспоминания. Штабные захотели проститься со мною за хлебом-солью. На обеде был г. Будберг и до 40 офицеров всех ведомств. Были тосты и спичи. Когда Будберг ушел, прощание обратилось в шумный кутеж на распашку. Не было конца тостам и речам, которые были только искренни, а нам казались тогда и умными, и красноречивыми. Мы разошлись далеко за полночь и не совсем верными шагами. С того времени прошло 36 лет (1881 г.); но и теперь, 73-летний старик, я с тем же удовольствием вспоминаю молодое, искреннее чувство, с которым мы расстались. Со многими из тогдашних товарищей мне не пришлось встретиться. Майер женился на Софье Андреевне Дамберг, имел двух сыновей-близнецов, из которых одного, Григория, я крестил. В 1846 году Майер умер. Вдова его долго была директрисой Кушниковского института девиц (в Керчи). Мы с нею встречались друзьями и в Керчи, и в Петербурге, где она жила с Раевской.... Сыновья ее воспитывались в горном институте и вышли хорошими горными инженерами.

Сальстет тоже женился на вдове лекаря Свентоховского, в доме которого он долго квартировал. Это был поступок, какого следовало ожидать от честного Шведа, но он едва ли ему доставил много семейного счастья. С ним мы опять встретились в 1855 г. [362] Он был полковником генерального штаба и назначен, по моему представлению, градоначальником г. Ейска. В этой должности он пробыл несколько лет, честно трудился, произведен в г.-майоры, овдовел и там умер, оставя двум дочерям только небольшой садик, в котором сам работал. До последней минуты жизни он сохранил детскую доброту и прямодушие, которое не все умели ценить.

Нат, как я уже сказал, женился на его падчерице. Она была красавица, добрая жена и мать, и хорошая хозяйка. С Натом мы встретились опять в 1855 г. Я был тогда наказным атаманом Черноморского казачьего войска, а Нату поручено было составить и выполнить проект заграждения входа из Черного моря в Азовское. Государю угодно было поручить мне наблюдение за этими работами. Этого поручения с меня не сняли и в то время, когда я был назначен командующим войсками правого крыла. Конечно работал один Нат; я редко мог приезжать в Керчь и в Ставрополе утверждал только подписанные Натом отчеты по этому миллионному делу. Я имел к нему неограниченное доверие и конечно не имел причины в том раскаиваться. Кончив работы, Нат, произведенный в г.-майоры, назначен состоять при Инженерном Департаменте. Там он прожил несколько лет в тени и при скудном содержании. Нат был отличный инженер и человек хорошо образованный. Его скромность доходила до излишества. Немногие умели его ценить, и в числе этих немногих был Тотлебен, его товарищ по Инженерному Училищу. После смерти Ната он позаботился, чтобы похоронить его на счет казны и по возможности устроить положение его вдовы и четырех детей, которым отец не оставил ничего, кроме честного имени. Слава Богу, что, хоть редко, но еще являются такие чудаки! Платон Александрович Антонович оставался на Береговой Линии до ее упразднения в 1854 г. Он много и разумно работал, но в тень не прятался. Крымская война застала его полковником. По заключении мира, он покинул военное поприще, и я встретил его уже в Петербурге в 1865 г., когда он, уже г.-лейтенант, назначен попечителем Киевского учебного округа. Надобно было ему иметь особенную гибкость, практический смысл и твердость воли, чтобы 14 лет оставаться в этой должности, при всех переменах лиц, систем и взглядов в Министерстве Народного Просвещения.

^ Текст воспроизведен по изданию: Воспоминания Григория Ивановича Филипсона // Русский архив, № 2. 1884

Нареченный мой братец, Александр Иванович Панфилов, тоже пережил Береговую Линию и в 1854 г. на военных судах увозил гарнизоны и жег укрепления, которые при нем занимались [363] и строились. В Синопском сражении он принимал деятельное участие и получил Св. Георгия 3 степени. В защите Севастополя он был начальником отделения обороны и провел 11 месяцев на 4-м бастионе. Его беззаветная, не шумливая храбрость и энергия доставили ему общее уважение. По заключении мира, он был некоторое время последним главным начальником Черноморского Флота и портов и видел уничтожение этого славного и до сих пор не замененного учреждения. Я встретил Панфилова в Петербурге членом Адмиралтейств-Совета и адмиралом. Он нисколько не изменился. Это был моряк одного типа с Лазаревым, и ему недоставало только способностей и образования сего последнего. Я его похоронил в 1870 г. После него остались вдова и две дочери, да честное имя. Это был тоже, слава Богу, чудак. Мир душе его!

Михаил Аргирьевич Цакни тоже пережил Береговую Линию, на которой начал службу в линейном батальоне. Я его снова встретил в 1855 г. в Екатеринодаре. По назначении меня командующим войсками, я взял его дежурным штаб-офицером. Он был мне верным и полезным сотрудником в поле и в кабинете. Когда я был назначен (1860 г.) начальником главного штаба армии, он был помощником командующего войсками и за атамана управлял Черноморским казачьим войском. Преемник мой, Карцев, хотел было, по моему совету, назначить его г.-интендантом вместо Колосовского. Это назначение не состоялось. Цакни более года жил в Крыму без дела и потом был назначен помощником к тому же Колосовскому. Еще год ходил Цакни аккуратно каждый день в интендантство, читал газеты и журналы. Ив. Григ. Колосовский хорошо понял, что Цакни не будет помогать ему в его делах.... Через год, когда Цакни выслужил срок к полному пенсиону, он вышел в бессрочный отпуск и поселился в Керчи, где я его встретил в 1880 году, мирным гражданином, членом клуба, старым холостяком и дядей нескольких племянниц. Тоже чудак своего рода!...

Судьба многих других. моих сослуживцев на Береговой Линии мне неизвестна. Могу сказать только, что все они были люди честные, добросовестные работники и вероятно кончили очень скромно свою служебную карьеру. Прощаясь здесь с ними, я не могу не сказать несколько слов о нашем общем начальнике А. И. Будберге. Он оставил Береговую Линию, кажется, в 1852 г., и на место его был назначен вице-адмирал Серебряков, умный и хитрый Армянин, со всеми отличительными чертами своей национальности. Будберг, генерал-адъютант и генерал от кавалерии, не имел [364] постоянного назначения, а исполнял иногда дипломатические поручения по указанию Государя. В одном из этих поручений, в Молдавии, он, кажется, не удержал живости своего характера, и тем обратил на себя негодование канцлера князя Горчакова. Он женился на дочери министра финансов Царства Польского, Фурмана, нажил множество детей и умер в Петербурге, где я его довольно часто видел. Он жил скромно на Васильевском острову, в четвертом этаже, и оставил детям ничтожное состояние. Тоже, слава Богу, чудак!

5-го Мая 1845 года я вступил в должность начальника штаба войск Кавказской линии и Черномория. Новая моя резиденция, город Ставрополь, порядочно изменилась с тех пор, как я был там в первый раз, десять лет тому назад. Город очень расширился, особенно в нагорной части. Огромный пустырь, за домом командующего войсками, на половину застроился. Явились большие дома, каменные и деревянные, казенной архитектуры. Губернские присутственные места поместились в новых огромных зданиях, для них построенных. Даже городской острог потерял свою прежнюю патриархальную наружность: его заменило огромное каменное здание, со всем тюремным комфортом и с титулом городской тюрьмы. Вообще видно было, что торговля и промышленность усердно разрабатывали единственный местный источник обогащения — казну. В Ставрополе и прежде не было и теперь почти нет коренных местных жителей, а есть подвижное служащее население или люд, которые кормятся Кавказскою войною. Только им было на руку крайнее усложнение в последнее время администрации военной и гражданской. Впрочем грязь в городе осталась та же самая, да не переменился тоже и характер гражданской администрации.

Для штаба войск утверждены новые обширные штаты; для дежурства выстроены новые дома, для генерального штаба куплен большой дом генерала Петрова. Напрасно бы я стал искать тех двух холодных комнат, в которых помещался в мое время генеральный штаб, и того дома, в котором был свален его архив. Все было чисто, чинно, просторно и роскошно. Все било в глаза и, только осмотревшись, можно было иногда пожалеть о временах старого Вельяминова. Утверждением новых штатов и нынешним устройством штаба обязаны ходатайству Траскина и тому авторитету, который он имел в Военном Министерстве. Довольно неожиданно очутившись в захолустье, он захотел устроить там свое министерство [365] и устроил. Бюрократия, с его времени, страшно развилась, расходы казны упятерились. Но все это капля в море сравнительно с Тифлисской администрацией.

Г.-лейт. Николай Степанович Заводовский встретил меня разумно и приветливо. Он был роста выше среднего, с лицом типически-малороссийским; держал себя совершенно прилично. Ему было за 60 лет. С первого же раза он мне сказал, своим резким хохлацким акцентом, что во всем надеется на меня, потому что сам он временный, простый и не-письменный. Все это была неправда. Титул временно-командующего он носил при мне четыре года. Он был человек неглупый и очень хитрый; образовании не получил, но, что называется, натерся; кой-что читал с пользой и во всяком случае был выше обыденного уровня наших генералов. Он притворялся простаком и не-письменным, а на самом деле был смышлен и в бумажных делах опытен. Его житейская мудрость выработалась в долговременной службе, где он сам должен был пробивать себе дорогу. Он хорошо понимал, что может держаться только безусловною преданностью и угодничеством графу Михаилу Семеновичу, и он эксплуатировал эту преданность во что бы то ни стало и с совершенным отрицанием своей личности. Нравственные правила его образовались в казацкой атмосфере, но наружность была прилична и безупречна. Он с 1828 года был наказным атаманом Черноморского казачьего войска и не попал под суд, что почти беспримерно. Он был горячий патриот своего края, называл (в интимной беседе) Черноморие — угнетенною нациею и заботился о том, чтобы Китайской стеной отделить его от всей России.....

Происхождение Н. С. Заводовского было очень скромное; он этого никому в глаза не совал, но и не скрывал. Однажды я спросил его, почему он пишется Заводовским, тогда как другие пишут эту фамилию Завадовский? — «Нэ, Григорий Иванович, то фамилия графская, а мой отец был овчаром на войсковом овчарном заводе; с того и назвали его Заводовским».

Николай Степанович участвовал в кампании 1813—1814 г. и был в партизанских отрядах г. Чернышова; после этого командовал атаманским полком в Петербурге до своего назначения наказным атаманом. Когда было утверждено новое положение для Черноморского казачьего войска, составленное Чернышовым (тогда уже военным министром), в Черномории многие были справедливо недовольны этим положением, составленным в кабинете, без серьезного изучения края и его потребностей. В числе недовольных [366] был и Заводовский. Это вероятно узнал князь Чернышов и, когда Заводовский явился в Петербург с депутацией благодарить Государя за дарование войску нового положения, Чернышов, только что возвратившийся с Кавказа, принял его очень сухо. Когда депутация представлялась Государю, Заводовский, по обыкновению, прикинулся простяком, и резким хохлацким выговором доложил Государю, что казаки, по своей простоте, не могли понять благодетельных видов правительства, но князь Александр Иванович открыл им глаза, вразумил их, объяснил, и им остается только повергнуть к стопам Его Императорского Величества всеподданнейшую благодарность за новую высокомонаршую милость. На другой день, Государь благодарил князя, который не только никому ничего не говорил, но и совсем не был в Черномории. Второй прием министром депутации был самый ласковый: князь даже удостоил вспомнить прежнюю службу Заводовского, а этот нашел удобный случай сказать, что считает его светлость своим высоким учителем в военном деле, имев счастье под его начальством участвовать в партизанских действиях в Касселе, Гальберштадте и Люнебурге. Этим он купил особенное расположение князя, которого победным реляциям 1813 г. мало верили. Заводовский и остальные депутаты получили щедрые награды, и Государь сам представил их Императрице. Здесь они разыграли дикарей, усердно помолились перед иконой, при входе в приемный покой, низко поклонились и называли Государыню «матушка-царица». Хохлацкая простота всегда была для Заводовского раковиной улитки, куда он прятался от всякой невзгоды или неловкого положения.

Н. С. Заводовский был два раза женат. Вторая жена его, Анна Павловна, вдова, урожденная Пулло, имела от него двух сыновей и дочь, и от первого брака сына. Жили они в доме Вельяминова (Т. е. в доме командующего войсками на Кавказской линии и в Черномории) скромно, но прилично. По Воскресеньям и большим праздникам у них обедали все власти военные и гражданские, так как Н. С. был в тоже время начальником Кавказской области с правами ген.-губернатора. Дел гражданских он боялся, и на него имел особенное влияние его правитель канцелярии, ст. сов. Мартынов, который прежде был в той же должности у графа Эссена и дал Казаку Луганскому тему для сцены доклада секретаря недремлящему оку. Впрочем не один Мартынов, а и многие другие гражданские лица эксплуатировали неопытность Заводовского в гражданских делах. [367]

Очень скоро я убедился, что после Керченской патриархальной простоты, я попал в город, где есть преосвященный владыко, областной начальник с правами генерал-губернатора, есть его превосходительство гражданский губернатор, их превосходительства управляющие палатами: казенной, судебной и государственных имуществ, губернский жандармский штаб-офицер и проч., и проч., все с женами (конечно кроме архиерея) и с легионом чиновников, с бесконечными интригами, сплетнями и пересудами. Ставропольская губерния тем только и отличается от других губерний, что в ней было менее 120.000 душ жителей, а чиновников было столько, что приходилось по одному на сто душ. Пропорция небольшая для народа! Противувес этому бедствию составляли и здесь: простор, плодородие земли, большею частью девственной, и громадные суммы, которые правительство тратило в этом крае на содержание войск и на войну с горцами.

Кавказская линия состояла (1845 г.) из пяти отдельных частей: 1) Черноморской кордонной линии, 2) правого фланга, 3) центра, 4) Владикавказского округа и 5) левого фланга.

Начальником Черноморской кордонной линии был г.-м. Рашпиль, начальник штаба, исправлявший должность наказного атамана этого войска, человек неглупый и письменный, но очень пьющий. Линия занималась исключительно казаками; наступательные действия состояли в движениях за Кубань два или три раза в год, для снабжения Закубанских укреплений: Афинского и Абинского. Лихих наездов не бывало; но, надобно отдать справедливость, прорывы горцев были редки и обходились им дорого. Самым опасным местом было то, где соединялась эта линия с правым флангом и землею Кавказского линейного войска. Горцы очень искусно пользовались разрозненностью этих двух войск, вторгались в участке одного и бросались на добычу в пределы другого. Эта разрозненность двух войск увеличивалась еще тем, что линейцы были Великороссияне и большею частью раскольники, а Черноморцы — хохлы и православные.

Правый фланг Кавказской линии простирался от границ Черномории до Каменного Моста на Малке. Это управление состояло из трех главных частей: Кисловодской, Кубанской и Лабинской кордонных линий. Последняя далеко не была доведена до конца и служила предметом частых вторжений больших и малых партий горцев. Впереди и с левой стороны Лабинской линии и даже позади ее было несколько обществ мирных горцев, которые составляли главную язву этого края. Они беспрестанно возмущались и снова [368] покорялись, но постоянно служили укрывателями или участниками в набегах не-мирных. Вторжение этих партий и их успех в наших пределах большею частью были удачны, но самая трудная задача для горцев была при возвращении в свои пределы: тогда весь край был уже в тревоге; казаки скакали на перерез или наседали на отступающего неприятеля. Все зависело от уменья угадать направление горцев и от быстроты движения. Со времен Засса, наши действия приняли характер одинаковый с действиями горцев. Это имело много неудобств, но развило единичную сметливость, ловкость и наездничество линейных казаков. Их лошади были большею частью из горских табунов; их одежда, вооружение, посадка на коне и все приемы были полным подражанием Черкесам.

Кисловодская кордонная линия имела главною целью охранять минеральные воды. Там давно уже не было серьезных вторжений, благодаря прикрытию Кубанской и Лабинской линий с западной стороны, откуда только и можно было ожидать вторжения партий.

Начальником правого фланга был (1845 г.) г. м. Петр Петрович Ковалевский, из семейства, в котором люди посредственные составляют редкое исключение. Он был человек очень хороший, способный, образованный, но, по своей тучности, может быть, немного тяжелый для такой подвижной службы. Он был артиллерист, хорошо учился, в первых чинах состоял при г.-адъют. Шильдере и участвовал во всех его опытах, затеях и изобретениях, так что однажды, при представлении Государю изобретенной Шильдером подводной лодки, едва ли не находился в ней под водой. В нем было много честного, симпатичного и молодого, хотя ему было за 40 лет. Он был и навсегда остался холостяком. Впоследствии времени (1855 г.) он был тяжело ранен при неудачном штурме Карса и умер от раны. При других обстоятельствах он мог быть хорошим боевым генералом. На правом фланге он должен был следовать системе скакания из одного конца в другой, чтобы везде встретить или проводить неприятеля, который, при этой системе обороны края, имел всегда инициативу действий.

Центр Кавказской линии составляла Большая Кабарда и часть линии по Малке и Тереку до Моздока. Это был самый покойный уголок Северного Кавказа. Нельзя догадаться о пользе этого отдела, если только не предположить, что он сделан для симметрии, а все управление учреждено для того, чтобы дать приличное положение князю Владимиру Сергеевичу Голицыну. На Кавказе я его не видел, но хорошо помню, когда в 1824 году, т. е. 21 год тому назад, он посетил в Могилеве на Днепре моих товарищей, [369] Никифоровых, бывших тогда в юнкерской школе и воспитывавшихся в Зубриловке, имении его отца. Это был высокого роста, ловкий, блестящий фл.-адъютант императора Александра I. Он был тогда полковником. Его приезд в главную квартиру 1-й армии наделал много шуму и скандалу. Он обыграл на два миллиона графа Мусина-Пушкина, адъютанта главнокомандующего, и был уволен от службы, а Мусин-Пушкин переведен тем же чином в Финляндию, в Петровский пехотный полк. При этой игре в карты и на билиарде, ставки были и десятками тысяч рублей, и сотнями душ крестьян. Князь Голицын был очень остроумен, прекрасно светски-образован, и об нем рассказывали множество анекдотов, особенно о времени пребывания его с Государем в Париже. Военных способностей он не имел, строгими правилами нравственности не отличался. Долги заставили его вторично вступить на службу. По всему сказанному выше, он попал в свою стихию, в плеяду пройдох, вращавшихся вокруг князя Воронцова, и тем более, что он был как-то родственник или старый друг княгини Воронцовой. Он жил в укр. Нальчике и занимался служебными делами шутя. В последние годы он сделался стар и толст.

К Югу от центра было управление Владикавказского округа, состоявшего из Малой Кабарды, Осетии и части Военно-грузинской дороги к Югу от ст. Николаевской. Должность начальника округа занимал старый друг моей юности, Петр Петрович Нестеров. Я, кажется, имел уже случай говорить о нем. В то время (1845 г.) он был полковником, женат и имел сына Гришу. Это был человек с хорошими военными способностями, большой мастер жить с людьми, плохой и чрезвычайно ленивый администратор. Ему часто приходилось делать военные движения в землю Осетинских обществ, смежных с Чечнею. Эти предприятия не всегда были удачны, часто стоили немало крови, не вели ни к какой положительной цели, но в реляциях являлись с большими украшениями. Это был порок общий всем на Кавказе, от главнокомандующего до последнего офицера. Поэтому я об этом более говорить не буду. Понятно, что где все лгут, новому человеку трудно получить верное понятие о положении края, пока не научится переводить с Кавказского языка на человеческий.

К Востоку от центра и Владикавказского округа был левый фланг Кавказской линии, до Каспийского моря и северного Дагестана, подчиненный уже прямо главнокомандующему. Начальником левого фланга был Роберт Карлович Фрейтаг. Об нем издавна говорили, что он «Немец, каких Русских мало». Князь Гагарин, [370] бывший его товарищем в Киеве, произносил эту фразу иначе, что давало ей другое значение. Мне кажется, и то, и другое не совсем верно. Это был человек умный, предприимчивый, большой мастер жить с людьми, но ленивый и в администрации беззаботный. Он был тогда командиром 2-й бригады 19-й пехотной дивизии, а прежде командовал знаменитым Куринским егерским полком. Его любили все подчиненные и особливо прикомандированные гвардейские офицеры, которые пользовались его открытым гостеприимством, ласковым приветом и готовностью представлять к наградам за дело и без дела. Этот край был театром беспрестанных военных действии против Шамиля и подвластных ему обществ. Я уже, кажется, сказал, что последние неудачные действия Граббе, где мы теряли по 4 и 5 т. человек, придали им размеры Европейской войны; но дела вперед не подвигались, потому что в Тифлисе не знали края и не в состоянии были сделать разумного плана для его покорения. Не знаю, понимал ли это Фрейтаг; кажется, нет; по крайней мере он довольствовался рутинною системою частых набегов и предприятий, которые приобрели ему на Кавказе и в Петербурге большую славу. Однажды, вероятно в минуту откровенности, он сказал, что портер и Шампанское прославили его более, чем его победы. Гвардейские офицеры, в частных письмах, стихами и прозою, воспевали его подвиги, и составили ему в Петербурге какую-то легендарную известность. Вообще надобно сказать, что в эту эпоху, левый фланг и Владикавказский округ были излюбленным краем всех искателей приключений, отличий и наград. Случалось и нередко, что предпринималась какая-нибудь экспедиция, стоившая немало крови, в виде угощения какого-нибудь посетителя. Эти походы доставили Русской литературе несколько блестящих страниц Лермонтова, но успеху общего дела не помогали, а были вредны коренным деятелям, офицерам постоянных войск, часто несшим на своих плечах бремя этой беспощадной войны и большею частию остававшимся в тени. Как бы то ни было, однако же г. Фрейтаг был далеко выдающеюся личностью того времени на Кавказе. В Европейской войне он мог иметь видную роль. Хотя был он так-называемого «Турецкого генерального штаба», но все же несравненно более развит и образован, чем большинство наших генералов. Военные способности его были далеко не дюжинные.

Восточную часть левого фланга составлял Кумыкский округ, которого начальником был командир Кабардинского полка, полковник Викт. М. Козловский. Его резиденция была в укр. Хасав-Юрт. Этот начальник имел свой определенный и довольно