Geum.ru

Предисловие к русскому изданию

Вид материалаБиография
Подобный материал:
1   ...   19   20   21   22   23   24   25   26   ...   45

3




В отношении множества человеческих чувств -- надежды,

мешающей заснуть, роскошного ее исполнения, несмотря на снег в

тени, тревог тщеславия и тишины достигнутой цели -- полвека

моих приключений с бабочками, и ловитвенных и лабораторных,

стоит у меня на почетнейшем месте. Если в качестве

сочинителя единственную отраду нахожу в личных молниях и

посильном их запечатлении, а славой не занимаюсь, то --

признаюсь -- вскипаю непонятным волнением, когда перебираю в

уме свои энтомологические открытия -- изнурительные труды,

изменения, внесенные мной в систематику, революцию с казнями

коллег в светлом кругу микроскопа, образ и вибрацию во мне всех

редкостных бабочек, которых я сам и поймал и описал, и свою

отныне бессмертную фамилью за придуманным мною латинским

названием или ее же, но с малой буквы, и с окончанием на

латинское "i" в обозначении бабочек, названных в мою честь. И

как бы на горизонте этой гордыни, сияют у меня в памяти все те

необыкновенные, баснословные места -- северные трясины, южные

степи, горы в четырнадцать тысяч футов вышины,-- которые с

кисейным сачком в руке я исходил и стройным ребенком в

соломенной шляпе, и молодым человеком на веревочных подошвах, и

пятидесятилетним толстяком в трусиках.

Я рано понял то, что так хорошо поняла мать в отношении

подберезовиков: что в таких случаях надо быть одному. В течение

всего моего детства и отрочества я маниакально боялся

спутников, и конечно ничто в мире, кроме дождя, не могло

помешать моей утренней пятичасовой прогулке. Мать предупреждала

гувернеров и гувернанток, что утро принадлежит мне всецело,-- и

они благоразумно держались в стороне. По этому поводу

вспоминаю: был у меня в Тенишевском Училище трогательный

товарищ, мешковатый заика с длинным бледным лицом; другие

дразнили его, а мне, с моими крепкими кулаками, нравилось

защищать его из спортивного щегольства. Как-то летом, поздно

вечером, весь в пыли, с разбитым коленом, он неожиданно явился

к нам в Выру. Его отец недавно умер, семья была разорена, и, за

недостатком денег на железнодорожный билет, бедняжка проделал

верст сорок на велосипеде. На другое утро, встав спозаранку, я

сделал все возможное, чтоб покинуть дом без его ведома.

Отчаянно тихо я собрал свои охотничьи принадлежности -- сачок,

зеленую жестянку на ремне, конвертики и коробочки для поимок --

и через окно классной выбрался наружу. Углубившись в чащу, я

почувствовал, что спасен, но все продолжал быстро шагать, с

дрожью в икрах, со слезами в глазах, и сквозь жгучую призму

стыда представлял себе кроткого гостя с его большим бледным

носом и траурным галстуком, валандающимся в саду, треплющим от

нечего делать пыхтящих от зноя собак -- и старающимся

как-нибудь оправдать мое жестокое отсутствие.

Кажется, только родители понижали мою безумную, угрюмую

страсть. Бывало, мой столь невозмутимый отец вдруг с искаженным

лицом врывался ко мне в комнату с веранды, хватал сачок и

кидался обратно в сад, чтоб минут десять спустя вернуться с

продолжительным стоном на "Аааа" -- упустил дивного

эль-альбума! Потому ли, что "чистая наука" только томит или

смешит интеллигентного обывателя, но, исключив родителей,

вспоминаю по отношению к моим бабочкам только непонимание,

раздражение и глум. Если даже такой записной любитель природы,

как Аксаков, мог в бездарнейшем "Собирании бабочек" (приложение

к студенческим "Воспоминаниям") уснастить свою благонамеренную

болтовню всякими нелепицами (не знаю, был ли он более сведущ

насчет всяких славянофильских чирков и язей), можно себе

представить темноту рядового образованного человека в этом

вопросе. До сих пор вспоминаю с беспомощной досадой, как наш

сельский врач, милейший доктор Розанов, которому, как человеку

ученому, я, доверчивый десятилетний мальчик, оставил на

попечение драгоценные синеватые куколки редкой совки (боялся

взять их с собой в заграничное путешествие), преспокойно

написал мне в Биарриц, что они отлично вылупились,-- но на

самом деле их вероятно пожрала мышь, ибо по моем возвращении

обманщик торжественно преподнес мне каких-то потертых

крапивниц, почему-то обложенных ватой, которых крестьянские

ребята верно наловили ему в его же саду. Мне рано открылось и

другое обстоятельство, а именно то, что энтомолог, смиренно

занимающийся своим делом, непременно возбуждает что-то странное

в своих ближних. Бывало, собираемся на пикник с кузенами, и я,

памятуя, что рядом с избранной рощей есть замечательный

заповедничек, тихо, никому не мешая, но уже чувствуя, что

Действую домашним на нервы, заранее несу свои скромные

принадлежности в шарабан, отдающий дегтем, или красный

автомобиль, отдающий чаем (так пах бензин в 1910 году), и

какая-нибудь пожилая родственница или чужая гувернантка с усами

говорит: "Vraiment Volodya (Право, Володя

(франц.))оставил бы сетку дома хоть этот раз. Ведь

будете играть в каш-каш и казаки-разбойники -- при чем тут

бабочки? Неужели тебе нравится портить всем удовольствие?". У

придорожного знака "Nach Bodenlaube"("К Боденлаубе"

(нем..)) в Бад Киссингене (Бавария), только что я догнал

вышедших на прогулку отца и монументального бледнолицего

Муромцева, недавнего председателя Первой Думы, как он обратил

кo мне свою мраморную голову и важно проговорил: "Смотри,

мальчик, только не гоняться за бабочками: это портит ритм

прогулки". На тесной от душистых кустов тропинке, спускавшейся

из Гаспры (Крым) к морю ранней весной 1918 года, какой-то

большевицкий часовой, колченогий дурень с серьгой в одном ухе,

хотел меня арестовать за то, что, дескать, сигнализирую сачком

английским судам. Летом 1929 года, когда я собирал бабочек в

Восточных Пиренеях, не было кажется случая, чтобы, шагая с

сачком через деревушку, я оглянулся и не увидел каменеющих по

мере моего прохождения поселян, точно я был Содом, а они жены

Лота, Еще через десять лет, в Приморских Альпах, я однажды

заметил, как за мной извилисто-тихо, по-змеиному, зыблется

трава, и, пойдя назад, наступил на жирного полевого жандарма,

который полз на животе, уверенный, что я беззаконно ловлю

певчих птиц для продажи. Америка выказала пожалуй еще больше

нездорового интереса по отношению ко мне. Угрюмые фермеры

молчаливым жестом указывали мне на надпись "Удить

воспрещается"; из проносившихся по шоссе автомобилей доносился

издевательский рев; сонные собаки, равнодушные к зловоннейшему

бродяге, настораживались и, рыча, шли на меня; малютки надрывно

спрашивали -- что же это такое? у своих озадаченных мам; старые

опытные туристы хотели знать, не рыболов ли я,

собирающий кузнечиков для насадки; журнал "Лайф" звонил,

спрашивая, не хочу ли я быть снятым в красках, преследующим

популярных бабочек, с популярным объяснительным текстом; и

однажды, в пустыне, где-то в Новой Мексике, среди .высоких юкк

в лилейном цвету и натуженных кактусов, за мною шла в

продолжение двух-трех миль огромная вороная кобыла.