Geum.ru

Вропу, с которой, после долгого разобщения, ей пришлось в XVIII веке сближаться, нельзя, конечно, ожидать, чтобы паука права развивалась в России самостоятельно

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава iii.
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   14




ГЛАВА III.

Введение судебных уставов 1864 года является крупным событием в юридическом быту России, имевшим огромное влияние на общественное правосознание. Прежнее секретное делопроизводство сменяется гласным процессом, в котором каждый довод подвергается общей критики со стороны его верности и убедительности. Теперь всякий знал, что если только право на его стороне, то дело будет решено в его пользу. Такая уверенность, основанная на организации новых судебных учреждений, a еще более на том духе, тех ожиданиях, которые сопутствовали реформе, способствовала развитию в обществе чувства законности. Наиболее забитый крестьянин понимает в настоящее время, что для успешного исхода дела не надо идти к судье с поклоном и подношением, a нужно найти хорошего адвоката, если сам не твердо знаешь законы.

Такое положение дела вызвало в обществе запрос на образованных юристов. Талантливому человеку открывалась полная возможность проявления своих способностей и знаний. Требование подготовленных юридически судей, прокуроров, адвокатов, наполнило университеты массою молодежи, которая ожидала приготовления ее к новой общественной деятельности. Предложить этим молодым людям вместо знания современного законодательства, усвоения принципов права, одно только знакомство, хотя бы самое детальное, с происхождением и содержанием Русской Правды, значило бы дать им камень вместо хлеба. Приготовить этих молодых людей к судебной деятельности, дать им теоретическое понимание права и основательное знакомство с действующим законодательством, создать из них не простых законников, но образованных юристов, способных стать на высоте новой общественной деятельности—такова благородная задача, открывшаяся для университетской науки. Если y практики явилась потребность в теории, то последняя уже не имела права зарываться в археологические древности, отговариваясь индифферентизмом общества к науке. Конечно, старым профессорам было несколько трудно изменить свой прежний взгляд на изолированность науки, на ее священные задачи, не имеющие ничего общего с мирскою суетою, но пример молодых преподавателей, которые пошли на встречу запросам жизни, заставил и их, если не составлять систематические курсы, то по крайней мере приняться за комментирование новых законов. Таким образом постепенно преподавание и литература права изменили свое историческое направление на догматическое.

Прежняя рознь между теорией и практикою, под давлением времени, переходит в общение: теория начинает задаваться практическими целями, a потому и практика охотно обращается к ней с требованием советов и указаний. Мы видели, что в предшествовавшую эпоху Мейер отстаивал необходимость практического изучения права и указывал на совершенную бесполезность одного изучения теории. Эта идея Мейера твердо укрепилась в родном ему казанском университете и ни переход его в Петербург, ни смерть, не заставили его преемников бросить начатого им дела. В 1860 году юридический факультет представил на утверждение министерства народного просвещения проект учреждения юридической консультации или, по выражению Мейера, юридической клиники[1]. Сущность проекта заключалась в том, чтобы дать возможность студентам при изучении догматики права ознакомляться с практическим применением законов. С этою целью профессора и приглашаемые для этого юристы-практики должен были в присутствии студентов давать советы всем обращающимся к ним за даровою консультациею. Консультация назначалась раз в неделю от 6—8 вечера. На студентов возлагалась обязанность делопроизводства, составления бумаг. В ноябре 1860 года московская гражданская палата объявила в полицейских ведомостях, что к ней могут обращаться все, имеющие надобность в советах по делам и желающие воспользоваться этими советами[2]. Для этого назначался особый день—суббота 11 и 12 час. Студентам университета разрешено было присутствовать при этих консультациях, причем в более важных и запутанных случаях они получали объяснения от товарища председателя, который знакомил их вообще с делопроизводством, с внешнею стороною совершения различных актов, предлагал им под его руководством вести дела (против последнего сильно восставал Мейер). Мысль такого соединения университетского и практического изучения права принадлежала преподавателю университета Победоносцеву и председателю палаты Оболенскому. Общение между теориею и практикою обнаруживается также в учреждении при университетах юридических обществ, московского в 1863 и петербургского в 1876, в которых должны были встретиться взгляды науки и житейской опытности провинциальные юридические общества возникли в семидесятых годах. Вследствие новой потребности в образованных юристах, возникшей в обществе со времени судебных уставов, поднимаются голоса против прежней системы преподавания и направления юридической литературы, выставляются требования о догматической разработке отечественного права в видах подготовления достойных деятелей. «Нам нужвы, заявляет г. Муллов накануне реформы, крайне нужны юристы-практики, юристы-чиновники, образованные адвокаты и именно в настоящее время более настоятельна эта потребность, чем была прежде. Нам нужно вывести, по возможности, дух кляузничества, ябеды, сутяжничества,—для этого нам необходимо иметь как можно более честных, образованных и знающих юридическое дело адвокатов, ходатаев по делам»[3]. Поэтому он требует, чтобы университетские науки, оставив историческую почву, занялись теоретическою и практическою подготовкою молодых юристов.

Одновременно с реформою судебных учреждений имелось в виду переработать материальное гражданское право, создать гражданское уложение. В виду этих слухов, неоднократно обманывавших ожидания русского общества, известный своими историческими исследованиями Калачов приглашает русских юристов к догматическому изучению отечественного законодательства. «В виду предстоящей государственной работы составления гражданского уложения, которого необходимость не раз представлялась и государственному совету, заявлявшему однако в то же время, что перемены в отдельных статьях свода гражданских законов невозможны без полного систематического пересмотра коренных начал нашего законодательства, не обязаны ли мы все, насколько имеем способностей и средств, готовиться к участию в этом важном деле. Станем же изучать и комментировать те отделы гражданских законов, которые каждому из нас наиболее доступны; будем стараться выяснить их применение на практике и таким образом приготовим надежный материал для начертания русского гражданского устава по мысли Карамзина»[4].

Особенно энергично и резко выступил против университетского преподавания и направления юридической литературы Думашевский в своей статье «Наше правоведение, что оно и чем оно должно быть», помещенной в журнале министерства юстиции за 1867 год. «Будущий историк культуры русского народа, говорит он, обследив все относящиеся сюда документы и дошедший в своем исследовании до того дня, в который мы написали эти строки, т. е. anno domino 1866 сентября 10, будет поражен следующим странным фактом в нашей культурной жизни. В описываемую нами эпоху он найдет наше отечество могущественным государством с громадною территориею и 7-миллионным населением, с академиями, университетами и учеными обществами, с журналами, газетами и разнообразною литературою по всем отраслям человеческого знания. Словом, в рассматриваемый нами момент, будущий историк нашей культуры найдет наше отечество государством со всеми признаками богатой культурной жизни. Одного только не найдет он y нас: он не найдет y нас ни одного учебника или руководства по действовавшим y нас в эту эпоху гражданскому праву и процессу» (т. XXXI, стр. 3). «Еще более: во всей нашей юридической литературе данной эпохи будущий исследователь нашей культуры не найдет почти ни одной монографии, ни одного исследования из области нашего положительного действующего гражданского права и процесса; он не найдет ни одного исследования, которое бы заслужило название того, что y немцев называется eine juristische Abhandlung» (т. XXXI, стр. 4). Находя оправдание историческому направлению в прошедшем русского государственного быта, Думашевский возмущается таким игнорированием со стороны науки запросов действительной жизни, углублением в исследование бесполезных исторических древностей в то время, когда все общество призывается к реформе своего юридического быта. «Мы думаем, что правоведению нашему теперь особенно необходимо изменить свое современное направление; к этому призывают его самые насущные, самые святые интересы нашего отечества — успех ваших новых судебных реформ и зависящие от него нравственное развитие и материальное благосостояние нашего народа» (т. XXXI, стр. 32).

Указав, что «современное направление вашего правоведения следует назвать историко-философствующим, что это направление решительно не соответствует ни задачам науки права, ни насущным потребностям нашего отечества», Думашевский требует, чтобы русское правоведение сделалось «по преимуществу догматическим» (т. XXXII, стр. 4). Думашевский дает следующее определение науки гражданского права, которое содержит в то же время указание на задачу университетского преподавания. «Наука гражданского права состоит в познании тех правовых норм, которыми определяются правовые частные имущественные отношения в нашем отечестве (элемент догматический),— познании почерпнутом в наших действующих правовых источниках (элемент народный), опирающемся на историческом уразумении этих последних (элемент исторический)» (т. XXXII, стр. 33, т. XXXIV, стр. 215). Таким образом Думашевский предъявляет к науке гражданского права, выражается ли она в преподавании или в литературе, требование изучения правовых институтов с точки зрения действующего законодательства, но вместе с тем он настаивает на необходимости исторического объяснения их происхождения, сравнения закона с порядком его применения и сверх того еще критики законодательства, указания слабых сторон в его построении и необходимых изменений. В начале семидесятых годов с университетской кафедры раздается голос, решающий вопрос о преподавании в пользу догматического направления. «Было время в истории ваших университетов, говорит г. Малышев в своей вступительной лекции, читанной 11 сентября 1873 года в петербургском университете[5], время важных заслуг их в науке гражданского права, когда в изложении этой науки преобладало направление историческое, когда главною целью университетского образования считалось раскрытие исторических оснований действующего права, как такой стороны его, которая всего удобнее изучается только в университете и не может быть изучена путем судебной практики». «Таков был смысл старого направления университетской науки. Новое время поставило науке другие запросы, выдвинуло на первый план другие потребности и наука успела уже ответить на них. Наше время требует более тесной, более непосредственной связи теории с практикою, и вот почему практический элемент науки получил теперь решительное преобладание, a историческая сторона ее отступила на задний план. Этому новому направлению обязаны своим образованием многие из лучших деятелей нашей современной практики, a теория обязана ему разработкою системы действующего права и судебной юриспруденции. Нельзя не заметить, что при этом направлении наука служит насущным потребностям дня и соответствует отвращению практики от всего того, что отжило свой век и. сдано в архив. Это отвращение весьма понятно. Практику нужно действовать не во времена тиунов или дьяков приказных, не при XII таблицах; он имеет веред собою другой мир, другие дела, другие законы; все его потребности обращены в другую сторону. И чем более наука погрузилась бы в глубину веков давнопрошедших, чем более растерялась бы в историческом разнообразии процесса, тем менее она удовлетворяла бы требованиям современной практики. Юрист практический не может успокоиться на той мысли, что закон всегда будет y него под руками и справки всегда возможны. Судебная практика есть постоянное применение закона, a чтобы применять его, нужно его знать, нужно изучить его предварительно, вдуматься в общий его дух и в логическое соотношение деталей, одним словом—нужно основательное знакомство с теориею закона. В этой теории, как в прочной форме, он нуждается прежде всего, потому что текучее состояние идей, это perpetuum mobile истории, не дает ему никакой надежной опоры; и для целого гражданского быта оно гораздо менее важно, чем твердые формы и неизменимые, для данного времени, начала. В настоящее время y нас только что совершилась судебная реформа и ни один юрист не может желать, чтобы мы вернулись к прежнему порядку вещей, развивавшемуся исторически. Его надо вытеснить из жизни и всю нашу любовь перенести на новые начала, обеспечивающие правосудие. Таково направление вашего времени. Если бы затем нам нужно было выбирать между стремлениями старого и нового времени, то мы не могли бы колебаться в выборе, потому что разумные потребности живого мира во всяком случае ближе к вам, чем интересы истории».

Для удовлетворения тем же практическим целям, в видах разработки догматики русского права появляются специальные юридические журналы, Юридический Вестник (1867), Журнал Гражданского и Торгового (1871), a потом и Уголовного Права (1873), Журнал Министерства Юстиции (1859). «Судебная реформа, объясняет Юридический Вестник свое появление, дала нам новые, более совершенные формы производства суда, но материальное право, как гражданское, так и уголовное, осталось то же, которое было и до введения в действие уставов 20 ноября 1864г.; по сему никогда, быть может, не возникло столько вопросов, требующих разрешения, как в настоящее время. Судебные уставы, в числе других важных улучшений, призвали полезным узаконить, что в случае неполноты, неясности или противоречия законов судебные установления должны основывать свои решения на общем смысле их. Достижение этой цели возможно лишь при полном изучении законов и поверке с общими началами юридической науки материала, предлагаемого новою судебною практикою. Вполне сознавая значение такого способа обработки действующего отечественного законодательства, Московское Юридическое Общество постановило издавать Юридический Вестник». Программа, журнала Гражданского и Уголовного Права обусловливалась намерением, содействовать установлению y нас однообразной и правильной судебной практики и оказывать посильную помощь предстоящим преобразованиям в области гражданских, торговых и уголовных законов (1872, № 5).

На помощь практике первым явился г. Победоносцев, бывший преподавателем гражданского права в московском университете. После нескольких статей по государственному и гражданскому праву, помещенных в Архиве Калачова (Некоторые вопросы, возникающие по духовным завещаниям, 1859, №№ 1 и 2), в журнале Министерства Юстиции (Имение родовое и благоприобретенное, 1861, № 4, Юридические заметки и вопросы по наследственному и завещательному праву, об опеках, 1864, № 11, Однодворческие земли и Начало специального межевания в России, 1863, № 1), в Русском Вестнике (Вещный кредит и закладное право, 1861, № 6), в Юридическом Вестнике (О чрезполосном владении, 1867—1868, № 3), Победоносцев предложил русскому обществу «Курс гражданского права», составленный по лекциям, которые он читал в московском университете. Первый том этого обширного сочинения (по крайней мере для русской литературы, привыкшей к работам небольшого объема, обыкновенно однотомным) появился в 1868 году, следовательно как раз поспел к началу деятельности новых судебных учреждений, второй том—в 1871, a третий только в 1880. Первый том, содержащий вотчинные права, выдержал четыре издания, 1868, 1876, 1883, 1892, второй том, заключающий в себе учение о семейном и наследственном праве, появился вторым изданием в 1875, a третьим в 1891, третий том, посвященный обязательственному праву был издан вторично в 1890 году.

Такая частая повторяемость изданий, столь необычная в русской литературе, в которой редкое сочинение дождется второго издания, лучше всего свидетельствует о значении книги для практики. Действительно курс г. Победоносцева стал необходимым руководством для каждого юриста, имеющего отношение к гражданским делам, стал принадлежностью самой скромной юридической библиотеки. Влияние его обнаруживалось не только на судьях и адвокатах, но и на практике высшей судебной инстанции. Во многих решениях гражданского кассационного департамента, преимущественно семидесятых годов, можно заметить отражение взглядов г. Победоносцева, не редко излагаемых его собственными словами. Сочинение г. Победоносцева стало рядом с курсом Мейера в научном отношении, но в практическом отношении оно стало впереди. При всех теоретических достоинствах курса Мейера, которые во многом ставят его выше курса г. Победоносцева, он представляет собою произведение западной науки, преимущественно римского права, он не касается тех юридических отношений, которые составляют особенность русского быта и потому должны были особенно интересовать судебную практику. Между тем г. Победоносцев, понимая потребности последней, считал своею обязанностью останавливаться с большею подробностью на вопросах «имеющих в эту минуту особливое значение для нашего законодательства и для нашей практики» (пред. к I т. изд. 1868). Поземельные правоотношения складываются оригинально в каждой стране и г. Победоносцев обращает особенное, даже чрезмерное, внимание на поземельное право, стараясь помочь практике в разрешении массы вопросов этого рода, поднявшихся с открытием новых учреждений. Сравнивая курсы Победоносцева и Мейера, талантливый юрист Оршанский говорит следующее. «На обоих этих трудах ясно отразилось различие в общем характере двух эпох в истории нашего правоведения, к которым они относятся. Курс Мейера составлялся в то время, когда, благодаря прежнему судоустройству, полному отсутствию свободы печати и другим общественным условиям, теория права шла совершенно врознь с практикой, самостоятельная наука действующего русского права не существовала и в зародыше и немногие труды по русскому праву не выходили из заколдованного круга допетровского права. Отсюда сильное подчинение теории русского гражданского права иностранной юриспруденции и римскому праву, привычка теоретиков прилагать к вопросам русского права обыкновенные приемы европейской юриспруденции, без серьезного исследования нашего правового быта. Труд г. Победоносцева относится к периоду сближения между теорией и практикой на русской почве, развития самостоятельной догматической доктрины русского права и стремления к изучению особенностей нашего правового строя. Отсюда недоверие к простому пересаживанию иностранных теорий с одной стороны и равнодушное отношение к чисто историческим работам по отечественному праву без практических результатов для права действующего с другой стороны»[6].

В лице г. Победоносцева мы видим совершенно особый тип юриста, не подходящий в большинству русских ученых. Не поддаваясь влиянию западной науки, не связанный выводами предшествовавших русских ученых, г. Победоносцев отличается полною самостоятельностью взглядов на исторические и догматические вопросы русского права. Спокойный и тонкий анализ, бесстрастное изложение[7], упорный консерватизм в вопросах de lege ferenda—таковы отличительные черты г. Победоносцева, как ученого. По складу юридического мышления можно заметить некоторое сходство между г. Победоносцевым и Неволиным, с тою лишь разницею, что последний систематик, тогда как первый—практик в лучшем значении этого слова. Если все сочинение не отличается систематичностью, если в изложении не соблюдены научные требования последовательности, за то в решении отдельных спорных вопросов г. Победоносцев не имеет себе равных. Читателю дается не только самое решение, но перед его глазами восстает весь логический процесс, посредством которого автор пришел к данному выводу. Мы не преувеличим, если сравним г. Победоносцева с римским юристом. Как и последний, г. Победоносцев опасается обобщений, избегает определений, предпочитая описание фактов, но за то поражает логичностью рассуждений, когда дело касается толкования действующего законодательства. Следить за автором в его заключениях и таким путем приобретать способность к самостоятельным юридическим решениям—такова главная польза, которую можно получить при чтении. Если курс Мейера врезывает в памяти читателя систему гражданского права, что имеет несомненное громадное значение для юриста, то курс Победоносцева приучает к цивилистическому мышлению и с этой стороны он является лучшею школою для догматика. Ценности его догматических заключений в области семейного права мешает в значительной степени то обстоятельство, что в его лице, как выразился г. Спасович, «вмещаются две персоны: он прежде всего историк-юрист, одаренный верным чутьем при оценке явлений прошедшего, но он порою бывает и богослов»[8]. Теологическая точка зрения нередко сталкивается с юридическою и отсюда получается непоследовательность. Поэтому семейственное право составляет одну из слабых частей курса Победоносцева, тогда как наиболее выдающимися местами является изложение о родовых имуществах, выделе и приданом (I, стр. 51—102), об укреплении прав на недвижимые имущества (I, стр. 238—275), об отношении вещного права к межевому (I, 671—718), о наследовании по закону (II, стр. 236—444)[9].

В изложении гражданского права г. Победоносцев прибегает к сравнительному приему, догматическому изъяснению русского права предпосылает исторический очерк развития института, обращается к экономическому объяснению постановлений права, возбуждает вопросы de lege ferenda.

«В изложении главною моею целью было способствовать полнейшему, по возможности, разъяснению понятий о главных предметах гражданского права. С этою целью выбрал я сравнительную методу изложения и старался прежде всего, в начале каждой статьи указывать на основную идею учреждения, потом переходил к объяснению учреждения, в отличительных его чертах, по римскому, французскому и германскому праву. Затем уже, приготовив в уме слушателя или читателя по возможности полный и закругленный образ учреждения, приступал я к изложению его по русскому закону, с предварительным очерком его происхождения и исторического развития на нашей почве» (пред. к I т ). Действительно, автор впервые знакомит русское общество с важнейшими постановлениями французского, итальянского, английского и германских законодательств, предоставляя полную возможность читателю «судить, в чем русский закон учреждения соответствует или не соответствует его общему типу, как он выразился в истории, в экономии и в праве западной Европы» (пред. к т. I). Но все таки главная цель этого сравнительного приема остается все таки мало достигнутою в курсе г. Победоносцева. Автор избегает общих определений, конструкций, a потому «идея учреждения» ускользает от внимания читателя, оставляя ему лишь интересное сопоставление русского и западных законодательств. Такое сравнение не выясняет сущности института, a только выдвигает вопросы законодательной политики, указывая, в чем русское законодательство отстает от западных.

Значительно выше стоит исторический прием г. Победоносцева, который обнаруживает основательное знание и глубокое понимание истории русского гражданского права. Автор, видимо проникся духом прошедшего и выясняет многие черты прошлого, ускользнувшие от внимания историков права. Особенно выдается выяснение истории укрепления прав на имущество.

Автор придает большое значение политической экономии для цивилиста. «Тесная связь предметов гражданского, особливо вотчинного права, с экономией, делает невозможным, в наше время, изучение первого, без изучения последней» (т. I, стр. 744). Однако познания автора в области политической экономии не отличаются основательностью и открывают лишь возможность ссылаться на экономические законы, как препятствующие законодательной реформе.

Высшее достоинство труда г. Победоносцева заключается в догматике. Однако автор не остается на этой, свойственной ему, почве, a переходит, к сожалению, в область законодательной политики. Эта сторона его сочинения представляется наиболее слабою, потому что автор по всем-вопросам крепко придерживается существующего порядка и отрицает всякую полезность каких бы то ни было изменений в гражданском законодательстве. Единственный случай, когда г. Победоносцев отнесся критически к действующему праву в смысле признания нецелесообразности его постановлений и необходимости отмены их это по вопросу о выкупе родовых имуществ (II, стр. 437). Кроме того, в последнее время, автор поднял вопрос о неделимости и неотчуждаемости мелких участков, которому он придает настолько важное значение, что помещает статью о семейных участках, напечатанную впервые в Русском Вестнике, дважды в своем курсе (I, стр. 723—737, II, стр. 346—359). Введение вопросов de lege ferenda положительно портит то приятное впечатление которое производят рассуждения автора de lege lata. Автор высказывает решительное «нет» на все предложения отмены постановлений, явно потерявших всякое значение для современной жизни в глазах всех и даже самого г. Победоносцева. Главным основанием отрицания выставляется соображение о неподготовленности нашего экономического быта, — «позволительно еще усомниться, своевременна ли была бы ныне, и насколько соответствовала бы нынешнему экономическому состоянию наших владений такая перестройка закона»,—вот основное и часто единственное возражение автора. Такое отрицательное отношение г. Победоносцев высказывает по вопросам: об отмене различия между родовыми и благоприобретенными имуществами (I, стр. 63), о дополнении законов о давности (I, стр. 180), о введении y нас (а не на западе) гражданской формы брака (II, стр. 62), о допущении более широких оснований к разводу (II, стр. 88), о секуляризации церковного суда по делам брачным (II, стр. 102), об обязательном народном обучении (II, стр. 161 и 175), об уничтожении закона, требующего крещения в православии ребенка, рожденного в смешанном браке, в котором один из супругов принадлежит к православной вере (II, стр. 169), о введении налога с наследства (II, стр. 411), о введении указной части для ближайших наследников (II, стр. 479), об отмене паспортной системы (III, стр. 400). По поводу рассуждений г. Победоносцева de lege ferenda один из его критиков замечает: «В этих взглядах он является защитником statu quo, идеал его: патриархальный строй семьи и абсолютно вотчинные начала имущественных отношений. Это одна из темных сторон его капитального труда, a потому то нельзя не выразить удовольствия, что взглядам автора de lege ferenda отведено в курсе весьма незначительное место»[10].

«Ясность, определительность и чистота русской речи, говорит г. Победоносцев,—качество необходимое для юриста, правая рука, без которой обойтись ему невозможно» (т. I, стр. 746). Против этого несомненного правила грешит больше всего сам г. Победоносцев. Слог его не может быть назван литературно-русским, склад его речи старинный, a между тем он пишет для современников. «В некоторых местах книги читатель заметит желание заменить, по возможности, русскими словами иные юридические и философские термины. Я позволял себе писать иногда (!) вместо слова субъект—владетель, держатель; вместо объективный—внешний, вместо виндицировать—добывать, вместо индивидуальный—особенный» (т. I, изд. 1868, предисл.). Нельзя не присоединиться к этому стремлению автора ввести русскую терминологию, нельзя не одобрить замены слов в роде сукцессия, ауктор, словами преемство, передатчик, но во-первых необходимо строго держаться раз избранных выражений, a во-вторых не переходить границы, за которыми начинается отрицание иностранных слов уже приучивших к себе наше ухо. Между тем г. Победоносцев не соблюдает строгой терминологии, напр. употребляет слово владение в смысле права собственности, possessio, detentio и пользования. К чему отвергать столь употребительные слова, как объект, факт, которые получили право гражданства в русской речи и заменять их непременно словами предмет, событие, явление. В этом стремлении к чисто русской терминологии г. Победоносцев устраняет слово «вещный» и подставляет вместо него слово «вотчинный». Если первое слово представляется автору «весьма не русским по своей конструкции» (предисл. к I т. изд. 1868), то второе слово в придаваемом ему значении не соответствует своему историческому смыслу, потому что а) приложимо только к недвижимому имуществу и b) обнимает только право собственности. Самое понятие о вотчинном праве y г. Победоносцева не отличается ясностью и точностью. С одной стороны «наследство (право наследования?) в совокупности своей, причисляется к правам вотчинным» (I, стр. 7), с другой — «к благоприобретенному имению причисляется не только право собственности, вотчинное право, но и всякое право вообще, как вещное, так и личное» (I, стр. 81).

Курс г. Победоносцева отличается необыкновенным богатством материала, содержащегося в нем. Автор не ограничился теми нормами, которые заключает в себе т. X, ч. I, но обратился ко всему Своду и всюду отыскивал частноправовые постановления. В этом отношении курс г. Победоносцева представляет полную сводку законодательного материала по гражданскому праву. Принимая во внимание отсутствие в то время сборников, подобных сборнику Гожева и Цветкова мы должны признать в авторе необыкновенное знакомство с русским законодательством, отличающимся своею разбросанностью, которая способна затруднить самого добросовестного исследователя. Г. Победоносцев впервые обратил внимание науки на многие постановления, обходившиеся до сих пор учеными в виду несоответствия их с западными образцами. Автор остановился на крестьянском землевладении, на общине, на вопросе о межевании, на различных формах поземельной собственности, образовавшихся чисто исторически, на основаниях и доказательствах вотчинного права и др. Мало того, автор не ограничивается, законодательным материалом и обращается к обычному праву, раскрывает народные воззрения на тот или другой институт (напр. на брак), указывает уклонение практики от постановлений положительного законодательства. Поэтому нельзя не согласиться, что «в отношении к материалу науки, курс не оставляет желать ничего лучшего»[11]