Geum.ru

Вропу, с которой, после долгого разобщения, ей пришлось в XVIII веке сближаться, нельзя, конечно, ожидать, чтобы паука права развивалась в России самостоятельно

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   14
. Наиболее ценным Морошкин считает первый том, который он называет «знатным приобретением науки» (стр. 35). Профессор Станиславский в своем увлечении трудом Неволина доходит до признания его «монументальным произведением, которое бесспорно составляет венец всей юридической деятельности нашего времени». Если бы юридическая литература нашего времени не произвела ничего более, кроме сочинения профессора Неволина, то и тогда уже она имела бы неоспоримое право на признательность потомства[22]». Так как слухи о подготовляющемся труде Неволина проникли в общество прежде издания книги, то появление ее ожидалось уже заранее. «Сочинение профессора Неволина — труд, молва о котором далеко опередила выход его в свет и которого с нетерпением ждал каждый из тех, кому не чужды успехи науки в нашем отечестве. Мы убеждены, что как сочинение это было плодом долгих и долгих трудов, так польза и необходимость оного будет сознана вполне не вдруг; но за то, чем дольше будут им пользоваться и теоретики и практики, чем больше будут в него вчитываться, тем яснее будут сознавать его огромное влияние на дальнейшее развитие нашего права[23]». Не прошли молчанием сочинения Неволина и общие журналы, как Современник (т. XXIX, отд. V, стр. 26). Императорская Академия Наук на основании отзыва профессора Морошкина, увенчала сочинение Неволина полною Демидовскою премиею.

Такое внимание общества к юридическому труду, не-обычное в русской литературе, объясняется, как мы указывали, совпадением его с господством исторического направления в юриспруденции, a с другой стороны возраставшим в то время интересом вообще к русской истории. Сочинение Неволина было встречено именно, как высшее выражение этого направления. «Появление книги г. Неволина, говорит профессор Мирошкин, соответствует настоящей эпохе юридического образования в России. Господство исторической методы изучения законодательств в землях римского права отозвалось и в нашем отечестве» (21 прис. дем. наград, стр. 27). «В новейшее время общею методою преподавания наук юридических есть метода историко-догматическая. Каждая часть законодательства, прежде ее догматического изложения, объясняется путем исторического развития — это самый надежный путь юридических исследований, спасающий нас от жалких философских заблуждений. Далекие от философских умозрений и исследований в области права, мы, путем исторических исследований, уясняем себе порядок развития жизни государственной и частной нашего дорогого отечества. Итак, при юной, еще недавно возникшей юридической литературе, каждое сочинение, знакомящее нас, путем исторических исследований, с развитием отечественного законодательства, заслуживает полной благодарности современников и потомства» (Михайлов, Библ. для чтения, стр. 15). «Константин Алексеевич Неволин, говорит один из позднейших его критиков, был одним из первых и лучших представителей нового, начавшегося в тридцатых годах, направления нашей юридической литературы. Он трудился неутомимо и добросовестно; его деятельность не ограничивалась одною кафедрою; сочинения его способствовали распространению правильных понятий об основных началах законоведения и положили прочное основание историческим исследованиям о русском праве»[24].

Нельзя не заметить, что при полном сочувствии сочинению Неволина, современники сознавали один существенный его недостаток—это ограничение своей задачи фактическою стороною, без указания того внутреннего процесса, по которому развивалось русское гражданское право. Морошкин выразил сожаление, что Неволин «отказался от изложения истории гражданских законов в форме движения идеи закона, которую предназначено русскому народу раскрыть в своих законах, в связи с целою народною жизнью, в. связи со всеми обстоятельствами, имевшими влияние на сию жизнь» (21 прис. дем. наград, стр. 31). «При повсеместном, неудержимом стремлении непризванных умов к будущему, говорит Морошкин, не бесполезно было бы слышать голос человека глубокомысленного, спокойного духом, философски умеренного в жизни, слышать голос о всемирно-историческом значении и призвании русского законодательства» (стр. 33). Особенно подробно останавливается на этой стороне произведения Неволина другой его критик, профессор Михайлов[25].

Выразителем того же исторического направления в русской юридической литературе является труд (магистерская диссертация) профессора демидовского лицея, потом одесского и наконец петербургского университета, Дювернуа, «Источники права и суд в древней России», 1869. Сочинение это вышло уже в то время, когда к правоведению жизнь предъявила иные требования, но по духу своему оно, как и магистерская диссертация г. Цитовича, появившаяся в следующем (1870) году, примыкает к рассматриваемому теперь периоду. «Один из элементарных и, при теперешнем состоянии науки, весьма любопытных исторических вопросов, говорит г. Дювернуа, составляет вопрос о том, как слагалось право в то время, когда народная жизнь текла свободно, предоставленная самой себе, своим силам, своим средствам. Обыкновенный и очень простой ответ, который давала на это старая доктрина, заключается в том, что люди блуждали во тьме до тех пор, пока не явились мудрые законодатели, которые вывели на свет темных людей и указали им пути, которым надо следовать. Мы готовы с решительностью отвернуться от этого младенческого взгляда на право, между тем далеко не всегда мы сами свободны от этой точки зрения, хотя в принципе очень охотно ее отрицаем. Заслуги правильных воззрений на историю права принадлежат, главным образом, исторической школе в Германии, и чем менее отступают позднейшие ученые от завещанных ею уроков, тем осязательнее плоды их трудов в процессе развития исторических (?) знаний» (стр. 3). Судя по последним словам, мы могли бы ожидать, что г. Дювернуа окажется строгим сторонником начал исторической школы и отнесется отрицательно к таким новаторам, как Иеринг. Между тем, напротив, г. Дювернуа постоянно прибегает к авторитету Иеринга, проникается его идеями и, к пользе своего труда, употребляет приемы германского ученого при исследовании древнего юридического быта России. Очевидно г. Дювернуа смотрел на Иеринга, известного в то время по его Geist des Römischen Recht, как на одного из приверженцев школы Савиньи. Впоследствии впрочем профессор Дювернуа, как мы это увидим дальше, сознал свою ошибку и совершенно иначе отнесся к Иерингу. Во всяком случае следует признать, что сочинение г. Дювернуа представляет собою весьма интересное, написанное живым языком, исследование путей, по которым развивалось древнее русское гражданское право. Автор прибегает к сравнительному приему, уясняет себе движение русского права по сравнению с римским и германским. В результате такого сопоставления является напр. тот вывод, что процесс образования юридической догмы в русском и германском праве существенно разнится от римского в лучшую эпоху его развития. «В римском праве, прежде чем известное отношение приобретало характер юридического, необходимо должна была сложиться исковая формула; вследствие этого свойства отвлечения догма права развивалась там сознательнее, юридический элемент лучше выделялся, непосредственный переход от фактического к юридическому состоянию был невозможен. В русском и немецком праве объективное право получает свое определяющееся выражение в сделке; при отсутствии отвлечения от условий данного случая, процесс образования юридической догмы не может быть ни столь правильным ни столь обособленным».

Мы видели, что господство исторической школы вызвало значительное количество исследований по истории гражданского права. Гораздо беднее эта эпоха работами по догме гражданского права. Впрочем это явление весьма понятно, если принять во внимание условия времени. До судебной реформы 1864 года теоретическая и практическая юриспруденция шли совершенно обособленно. С одной стороны теоретическая юриспруденция, предавшаяся сначала естественному праву, a потом глубокой старине, не могла иметь никакого значения для практики. С другой стороны судебная организация, не требовавшая от судей специального юридического образования, довольствующаяся одним практическим навыком, избегающая гласности, которая всегда вызывает потребность в твердом юридическом обосновании своих требований, вместо хождения по квартирам судей, и прибегания к средствам убеждения, не имеющим ничего общего с юридическими доказательствами,—такая организация старых судебных учреждений была мало способна вызвать в судьях интерес к научному правоведению. Работы по юридической догматике предполагают непременно возможность приложения их результатов к жизни, в противном случае догматика имеет так же мало основания для своего существования, как и лишенные возможности применения медицина или механика. Такое полное разъединение теории и практики отражалось вредно на той и другой. За все это время мы почти вовсе не встречаем монографий по догме гражданского права. Если мы имеем от этого времени курсы лекций Морошкива и Мейера, то этим мы обязаны не самим авторам, которые считали излишним сообщить обществу свои университетские чтения, a их благодарным ученикам. Сочинения Кранихфельда и Проскурякова представляют не столько научные труды, сколько учебники, предназначенные для практических целей—облегчения труда учащихся.

Воспоминанием об имени профессора Морошкина, как догматика, является его «Гражданское право по началам российского законодательства», которое представляет собою лекции, читанные им в 1842 году в Московском университете и изданные Калачовым только в 1861 году в Юридическом Вестнике. К сожалению, мы не имеем полного курса, a только общую часть, но этого отрывка вполне достаточно, чтобы убедиться, что русская наука много потеряла от того, что сам автор не издал полностью своих лекций. Систематичность, ясность и живость изложения сближают лекции Морошкина с почтенным курсом Мейера, a юмор, которым одарен автор, свидетельствует о блестящем таланте лектора, напоминающем его товарища по службе, Н. И. Крылова.

Под именем гражданских законов Морошкин понимает не только материальное право, но и формальное—«законы, которыми определяются гражданские права и обязанности, и законы, которыми охраняются гражданские права и обязанности» (Юрид. Вестн. 1860—1861, вып. XV, стр. 2, вып. XVI, стр. 8),—взгляд, исправленный Неволиным. Содержание гражданского права составляют, по мнению Морошкина, как имущественные отношения, так и семейственные (там же). Как часть гражданского права, заключающая в себе особые гражданские законы, представляется Морошкину торговое право. По его мнению, в России «решительно образовалось особое торговое право», обязанное своим происхождением Судебнику Иоанна III, статья которого «о суде купеческом», послужила будто бы исходным моментом (вып. XV, стр. 5 и 6).

Господствующее историческое воззрение отразилось во взгляде Морошкина на науку гражданского права. «В университетах, где каждая приготовительная или вспомогательная наука преподается отдельно, преподавание должно соединять в себе две главные методы, историческую и догматическую. По исторической методе гражданские законы излагаются в постепенном их развитии от первоначального их появления в государстве до окончательного образования. Догматическая метода предлагает гражданские законы настоящего времени в систематическом порядке, исходя от начал к дальнейшим их последствиям. При изучении римского права в средние века употреблялась метода экзегетическая, состоящая в изъяснении текста права или источников по правилам критики и герменевтики; в настоящее время она употребляется, как метода вспомогательная при исторической и догматической. При настоящем состоянии русского законодательства главный интерес преподавания заключается в методе исторической. Нам должно употреблять все усилия к открытию начал законодательства, a начала скрываются в истории и объясняются историею. Без исторической методы ученое преподавание гражданских законов почти невозможно: ибо действующее законодательство еще далеко не созрело до систематической, ученой формы» (вып. XVI, стр. 4—5).

Это обстоятельство не мешает однако Морошкину указать систему, которой он будет держаться в своих лекциях. Предполагаемая им система—германская, которая перешла в русские университеты под прикрытием исторической школы. Всю систему он делит на общую и особенную часть. Общая часть должна заключать в себе истины, права, содержащиеся в каждом отдельном положении законодательства, a особенная часть—приложение истин общих к событиям человеческой жизни, рассматриваемым по отношению к праву или к законам гражданским» (вып. XVI, стр. 6). Общая часть состоит из учения a) o субъекте, b) об объекте права, с) о праве, как форме отношений между субъектом и объектом (?). Особенная часть имеет в виду или 1) отношение человека к внешней природе или 2) отношение человека к подобным себе человекам. Первое отношение выражается в форме вещного, второе—в форме обязательственного права. «Если это обязательство простирается на одни внешние действия человека, то оно имеет значение обязательства имущественного, если же оно простирается и на внутреннее состояние духа, на целость существа человеческого, то оно имеет значение обязательства семейственного». Может быть, такое сопоставление обязательственного и семейственного права представляется не вполне научным, но, если принять во внимание соотношение между ними, установляемое знаменитым пандектистом Виндшейдом (Pandekten, B. II S. 1), то мы найдем достаточно оправданий для Морошкина.

Если по времени своей общественной деятельности Морошкин относится к периоду господства исторической школы, то по времени первоначального образования он помнит учение о естественном праве и не может отрешиться от его влияния. «Право, по его происхождению, говорит он, есть право всеобщее, или так называемое право естественное, право разума, дарованное человекам непосредственно самою природою, или право положительное, образовавшееся в известном народе из исторических его событий в форме обычая или в форме закона» (вып. XVI, стр. 8). Морошкин убежден, что естественное право имеет большое практическое применение и не может быть изгнано из гражданского общества. Действие его в современную ему эпоху он видит в следующих случаях. Законодательство связывает с политическою смертью лишение правоспособности, a между тем «в пределах Сибири политически мертвые приписываются к торговым разрядам и к ремесленным цехам, приобретают собственность и владеют (?) собственностью, вступают в договоры и даже в союз супружеский, употребляют родительскую власть и т. д. Что ж это значит? Какие законы определяют их права и обязанности и какие законы охраняют эти права и обязанности? Естественное право, отвечает Морошкин, потому что «человека можно лишить гражданских прав, но разчеловечить нельзя» (вып. XV, стр. 14—15). Такое же применение естественного права он видит в юридическом положении крепостных, приложение того же естественного права составляет решение в общих судах случаев, не предусмотренных законом и особенно в третейских и совестных судах. «Из сего явствует, что право совести, естественная справедливость или так называемое право не совсем изгнано из русских судебных мест и приемлется иногда за источник российского гражданского права» (вып. XV, стр. 18).

В 1843 году профессор Императорского училища правоведения, учрежденного в 1835 году, Кранихфельд, издал «Начертание российского гражданского права в историческом его развитии». Сочинение это не может иметь претензии на научный характер, но оно представляет собою прекрасное руководство, написанное кратко, ясно, даже изящно. Изложение посвящено исключительно русскому праву с точки зрения его истории и действующего законодательства, сравнительный элемент совершенно отсутствует, нет даже экскурсий в область римского права. Система изложения та же, что и в своде законов, так что все недостатки последнего отражаются и на сочинении Кранихфельда. Это особенно заметно в общей части обязательственного права, которая в изложении автора страдает такою же бедностью как и в т. X, ч. 1. После небольшого введения, в котором рассматриваются источники древнего и действующего права, изложение касается прав и обязанностей семейственных (кн. I), прав по имуществам (кн. II), способов приобретения и укрепления прав на имущества в особенности (кн. III), куда входит и все наследственное право, право по обязательствам, как способы приобретения прав на имущества (кн. IV). Кранихфельд уделяет значительное внимание историческому элементу, но при этом нужно заметить, что история y него носит чисто внешний характер. Автор не излагает постепенного развития института, a только дает картину постепенного наслоения постановлений, составляющих в совокупности действующее право. История каждого более или менее значительного, отдела делится в изложении Кранихфельда на 3 периода: 1) древнее право (до Уложения), 2) новое право (с Уложения), 3) действующее право.

Кранихфельд следующим образом указывает на содержание гражданского права или, лучше сказать, гражданских законов свода. «Гражданские законы имеют предметом: 1) личные отношения человека, как члена семейства, или отношения человека к его семейству; 2) вещественные отношения человека или отношения его к имуществу; 3) действия или отношения человека к другим лицам или к чужим имуществам, т. е. союзы или обязательства с другими лицами, относительно имущества или личных действий заключаемых» (стр. 9). Очевидно Кранихфельд весьма свободно обошелся с римскою системою. Собственно личное право им исключено, a причиною тому несомненно т. X, ч. 1, перемена же actiones в обязательства представляется, конечно, произвольною, но она находит себе оправдание в примере западной литературы.

Легкость и доступность изложения нередко переходит в поверхностность и обнаруживает недостаточное знакомство автора с научными изысканиями. Так совершенно неправильным является взгляд автора на владение. «Владение представляется или как право, или как факт, неосвященный и не одобренный законом. Как право, представляется, владение, когда оно основано на законном способе приобретения и укрепления и когда владелец, по правам своего звания, может владеть тем предметом, a предмет владения такого рода, что по закону может находиться в частном владении. Такое владение называется законным владением и столь же неприкосновенно, как и право собственности; ибо владелец не может быть лишен оного без приговора и решения суда. Всякое иное владение называется незаконным и признается законами не как право, a как простой факт» (стр. 77). Ясно, что Кранихфельд имел довольно смутное понятие о современном ему спорном вопросе, когда допустил сопоставление владения, как права или как факта, с владением законным и незаконным. Это тем более странно, что всего 3 года до появления сочинения Кранихфельда в «Юридических Записках» Редкина была помещена статья Кавелива «о теориях владения», в которой автор дает обстоятельное изложение различных воззрений на этот вопрос Савиньи, Рудорфа, Ганса, Гушке и др. Сам Кавелин пришел к следующим выводам. «На вопрос что есть владение само в себе, факт или право, мы можем теперь отвечать несомненно, что оно есть право». «Право собственности и юридическое владение суть только две различные формы признания и освящения в государстве одного и того же полного, всецелого обладания человека над вещью». «В развитии вещных прав, право собственности должно предшествовать юридическому владению» (стр. 253).

Можно указать довольно много и других еще теоретических промахов, допущенных Кранихфельдом. Так он относит к ограничениям права собственности безразлично как права участия, общего и частного, так и права угодий (стр. 79), к способам приобретения права собственности относит (стр. 97) договоры[26]. Странное понятие о договоре встречаем y Кранихфельда: «взаимное согласие двух сторон (владельца и приобретателя) относительно какого-либо имущества или действия, во внешнем его проявлении, называется либо договором, по способу заключения, либо контрактом, по образу совершения, либо обязательством, по действию или исполнению» (стр. 220). Договором автор считает лишь словесное соглашение (от разговора или уговора), а, когда соглашение закрепляется в письменную форму, то превращается в контракт, A так как, по взгляду Кранихфельда (стр. 243), все договоры должны быть облечены в письменную форму, то контракт является необходимым результатом каждого договора.

Совершенно иной характер носит другой учебник гражданского права, изданный несколько позднее, в 1854 г. учителем законоведения в с.-петербургской ларинской гимназии, Проскуряковым. Он издал «Руководство к познанию действующих русских государственных, гражданских, уголовных и полицейских законов», второй том которого содержит гражданские законы, определительные и охранительные. Это учебник самого низшего разбора, представляющий собою простую перепечатку законов, в той же системе т. X, ч. 1, без малейшего следа оригинальной мысли автора. Для гимназистов это сочинение слишком подробно и трудно, для юристов оно бесполезно.

Мы должны обратиться теперь к догматическому труду рассматриваемой эпохи, которое резко выделяется из современных ему произведений и сохраняет до сих пор почти то же значение, какое оно имело при своем выходе в свет, так как нет подобного же сочинения, способного заменить его для настоящего времени. Мы говорим о «Русском гражданском праве» профессора казанского, a потом петербургского университета, Дмитрия Ивановича Mейеpa. «Несмотря на все недостатки, присущие лекциям Мейера, говорит г. Муромцев, они все-таки продолжают оставаться лучшим учебным руководством. Ни один из авторов, печатавших свои руководства после Мейера, не превзошел его изяществом и простотою изложения, отчетливостью и стройностью в определениях и ходе мысли»[27]. Глубоко преданный делу науки и ее преподаванию, Мейер посвятил всю свою жизнь исключительно ее служению. В его лице русская наука имеет замечательного ученого и образцового по тонкости анализа цивилиста. Отдавая должную дань господствовавшему в его время историческому направлению, Мейер всегда имел в виду приложение науки к жизни. С этою целью он первый ввел в казанском университете правильные практические занятия по гражданскому праву, так что студенты, получив прекрасную теоретическую подготовку на его лекциях, под его же руководством непосредственно прилагали к жизни свои познания. Равнодушие современников к научной юриспруденции, закулисный порядок судебного производства не в состоянии были смутить почтенного профессора, который своим проницательным взором предвидел многое, что должно было совершиться вскоре после его смерти.

Кроме рассмотренного нами выше исторического исследования о древнем русском праве залога (докторской диссертации), Мейер оставил русской литературе еще несколько других работ. Его «Юридические исследования относительно торгового быта Одессы» 1855 года представляют интерес с точки зрения строго научного отличия обычного права от заведенного порядка, способности автора выделить в каждом отношении юридический элемент. Весьма интересным представляется его исследование «о юридических вымыслах и предположениях, о скрытых и притворных действиях», 1854 года, которое представляет собою вполне оригинальное произведение, затронувшее вопросы, мало интересовавшие в то время и западную литературу. В этом последнем сочинении Мейер приходит к отрицательному взгляду на значение фикций в гражданском праве. По его мнению «в римском праве понятие о вымысле явилось первоначально как сообразное духу того права орудие обобщения юридических правил, что поэтому характер вымысла чисто исторический, скрадывающийся однако же под допущенным романистами неуместным приложением вымысла ко всякому обобщению и к облечению отвлеченных юридических понятий в форму, доступную воображению, как силе, наиболее близкой чувственному воззрению» (стр. 30). Поэтому Мейер не может признать законность заимствования, юридического вымысла, как общечеловеческого достояния в любом юридическом быту, «если он (быт) сам собою не дошел до этого понятия и не придал ему практического характера, то оно совершенно лишнее и по ложности, призрачности своей вредное» (стр. 31) Мейер подробно рассматривает случаи фикций, принимаемые романистами, и отвергает их значение и необходимость, в отношении к русскому праву он признает полную неприменимость их. Далее, Мейер рассматривает, какие практические потребности вызывают существование законных предположений (praesumptiones), приводит случаи их применения в римском и русском праве (стр. 43—6с). Такому же исследованию подвергаются скрытые действия (стр. 69) и притворные действия (стр. 85—102). Все эти случаи объединяются одним общим признаком, свойственным им—несоответствием законного определения с тем фактом, который вызывает их применение. По общему правилу «существующие в юридическом быту определения, как бы отвлеченно они ни были выражены, относятся к фактам, так что можно по применению какой либо нормы заключить о существовании соответствующего факта» (стр. 1) Но юридическому быту известны и уклонения от нормального порядка, когда определения, рассчитанные на известные факты, получают силу, хотя последних мы и не усматриваем, это именно в фикциях, предположениях, скрытых и притворных действиях» (стр. 2).

Память о Мейере более всего сохранилась в обществе благодаря не монографиям, a его курсу гражданского права. Сам автор не издал наиболее замечательного из своих научных произведений, потому ли, что не придавал своим лекциям того значения, какое в действительности они заключают в себе и которое было вполне сознано всеми юристами, или потому, что не видел в современниках потребности в таком сочинении. Появлением в печати курса профессора Мейера мы обязаны одному из его учеников, г. Вицыну, который с согласия наследников автора издал его лекции и за которым суд признал исключительное право на издание[28]. Интерес, возбужденный появлением в печати курса гражданского права профессора Мейера, был настолько велик, что распродажа его шла с поразительною быстротою и издание следовало за изданием. Впервые лекции Мейера, под именем «Русское гражданское право», вышли на свет в 1858—1859 году, второе издание оказалось необходимым уже через год, в 1862, третье—в 1863 — 1864, четвертое появилось в 1868, пятое и последнее (с присоединением очерка вексельного права)—в 1873 году[29], a в настоящее время (с конца семидесятых годов) составляет библиографическую редкость. Успех последних изданий объясняется изменившимися общественными условиями, ожиданием и осуществлением судебной реформы, a вместе с тем запросом со стороны практиков на теоретическую юриспруденцию. При таком распространении и влиянии курса Мейера нельзя не удивляться, что журнальная критика прошла почти полным молчанием его появление.

«Русское гражданское право» профессора Мейера представляет собою произведение, которым русская наука имеет полное основание гордиться. Мейер первый дал полное систематическое изложение русского гражданского права с объяснением, толкованием, обнаруживающим замечательную тонкость анализа, столь ценную в цивилисте. Обширное знакомство с римским правом и западною наукой дали возможность автору осветить научным светом русский юридический быт. При изложении каждого института автор не довольствуется исследованием юридической, формальной стороны, но обращается к общественным условиям его существования, дает бытовые оправдания. После известных до того времени руководств, начертаний, учебников, излагавших гражданское право в порядке, установленном т. X,. ч. 1, читателя приятно поражает и увлекает систематичность изложения, заимствованная из западной литературы. Независимо от всех достоинств курса с юридической стороны, в пользу книги много говорит чрезвычайно симпатичное, гуманное отношение автора к явлениям современной ему жизни. Автор решительно высказывается против неравноправности в зависимости от вероисповедания (стр. 79), против сословных различий (стр. 80), горячо протестует против распространенной в его время язвы—взяточничества (стр. 83 и 369), отрицает необходимость и полезность сословной юрисдикции (стр. 623), Мейер был противником крепостничества. Это обстоятельство особенно ценно, если принять во внимание время и условия его преподавания и оно же объясняет тот громадный успех, которым пользовались его чтения не только среди студентов, но и в обществе, до которого доходили слухи о профессоре и наконец среди юристов-практиков, призванных к осуществлению новых идей.

Достоинства сочинения и уважение к автору не устраняют необходимости признания некоторых недостатков курса. Прежде всего бросается в глаза чрезмерное участие римского элемента в курсе русского гражданского права, невольно возникает представление, будто в систему римского права насильственно втиснуты русские законы. Оригинальности русского юридического быта не нашли себе места в курсе Мейера. Поземельному праву, представляющему некоторые юридические особенности и отражающему на себе более всего исторические условия, отведено очень ограниченное пространство. Нельзя не указать на неравномерность в изложении, что составляет важный недостаток в полном курсе. Вещному и обязательственному нраву автор уделяет значительно большее внимание, чем семейственному и особенно наследственному, проходя многие вопросы последнего отдела совершенным молчанием. На вопросе о юридических лицах Мейер останавливается слишком долго, рассматривая его не с главной стороны, не с точки зрения юридической конструкции, a разных неважных подробностей (счета голосов). В сочинении Мейера можно подметить некоторые противоречия, неточность научных выражений, неправильность толкования законов. Но все эти недостатки не в состоянии подорвать несомненного научного значения, которое имеет «Русское гражданское право».

Научная самостоятельность автора обнаруживается на первых же страницах его курса, в вопросе о пределах гражданского права. Здесь Мейер высказывает взгляд, противоположный не только обычным до того времени утверждениям русских юристов, но и общепринятому в западной науке воззрению. По его мнению, неправильно видеть содержание гражданского права в семейственных и имущественных отношениях, предмет этой науки должны составлять только последние. «Имущественные права имеют самостоятельный характер, резко отличающий их от других прав, и следовательно должна быть особая самостоятельная наука об имущественных правах, которую мы и называем гражданским правом» (стр. 6). Что касается включаемого обыкновенно в гражданское право учения о семейственных отношениях, о браке, об отношениях между родителями и детьми, о союзе родственном и опеке, то это, по мнению Мейера, объясняется исторически, традициями, перешедшими от римских юристов. Последние, разделяя право на jus publicum и jus privatum, клали в основание этой классификации отличие частных отношений от общественных, причем в сферу частного права должны были войти, конечно, и учреждения семейственные. С разрушением власти римской на Западе, утратило там значение и jus publicum. Ho jus privatum сохранило силу в новых государствах Западной Европы и получило также название jus civile, название означавшее прежде всю систему римского права. Этот аргумент был впоследствии повторен Кавелиным и встретил достойное возражение со стороны г. Муромцева. Исходя из указанного взгляда на содержание гражданского права, Мейер семейственные отношения распределяет между другими науками. «Так брак с точки зрения христианской религии представляется учреждением религиозным: условия заключения брака, самое совершение его и расторжение определяются постановлениями церкви. Потому и место учению о браке—в системе канонического права. Юридическая сторона отношений между родителями и детьми заключается преимущественно в родительской власти и следовательно прилично поместить учение о ней в государственном праве» (стр. 5). Совершенно последовательно Мейер утверждает, что «действие как предмет обязательства, должно быть таково, чтобы его можно было свести к имущественным отношениям», что действие это всегда должно представлять имущественный интерес (стр. 353, 357, 382), что опека может занять место в системе гражданского права лишь настолько, насколько она касается имущественных отношений» (стр. 620). Не смотря на такой теоретический взгляд, Мейер вводит в свой курс и семейственные отношения, делая уступку общепринятому приему и педагогическим соображениям.

Мнение об имущественном характере гражданского права, как известно, встретило сочувствие среди русских юристов. Мы рассмотрим позднее судьбу этого вопроса, поднятого Мейером, когда перейдем к Кавелину. Заметим здесь только, что последний является последовательнее Meйepa, потому что, считая предметом гражданского права имущественные отношения, он не останавливается перед выводами из этого положения и вводит в систему такие отделы, которые никогда ни до него, ни после не включались в состав гражданского права. Мейер же, признав, что гражданское право имеет своим содержанием имущественные отношения, не дает критерия для определения, какие же именно отношения по имуществу входят в гражданское право и какие ему чужды, a между тем в своем изложении он допускает только те, которые обыкновенно входят в систему по своему частному характеру.

Сопоставляя науку гражданского права с естествознанием, Мейер утверждает, что первой присущ тот же неизменный, постоянный характер, как и второму, что принципы, установленные в ней, так же тверды, как ж в естественных науках. В доказательство он приводит следующие соображения. «Имущество служит человеку средством для удовлетворения потребностей, потребности же постоянно присущи природе человека и вложены в него Провидением; следовательно и удовлетворение их должно следовать твердым началам» (стр. 7). Однако Мейер упускает из виду, что неизменным является только обладание потребностями, но характер потребностей и в особенности способы их удовлетворения подлежат чрезвычайной изменяемости во времени и пространстве. Вопрос о соотношении между юридическим принципом и научным законом был поднят позднее в русской литературе и нам придется еще вернуться к нему. Влияние германской исторической школы на Мейера проявилось во многих местах его курса. Это особенно заметно в его взглядах на образование права. «Современные юридические воззрения народа образовались не вдруг; но как современное народонаселение есть только последний результат органической жизни народа, так и современные юридические воззрения его только результат всей предшествовавшей юридической жизни» (стр. 11). Отсюда Мейер делает следующие выводы. Законодательная власть не создает правовых норм, a только закрепляет уже сформулированные в народном сознании, устраняет шаткость в их построении, местные особенности, даже более, она исправляет юридические воззрения народа, но все-таки деятельность общественной власти второстепенная, дополнительная: она примыкает лишь к тем юридическим воззрениям, которые общественная власть застает уже готовыми» (стр. 9). Во вторых, исходя из той же точки зрения, Мейер опровергает взгляд Бентама, будто лучшим законодателем для народа может быть иностранец, потому что он совершенно чужд всяким местным интересам, свободен от местных предрассудков. «Если законодательство, возражает Мейер, особенно гражданское, должно быть воспроизведением и вместе с тем, очисткою народных юридических воззрений, то все лица, совершающие процесс воспроизведения, должны стоять среди народа и быть пропитаны его понятиями, разумеется, очищенными, просветленными» (стр. 10). Влиянием исторической школы объясняется и та чрезмерная сила и значение, какие придает Мейер обычному праву: по его мнению, обычное право способно отменять действие закона (стр. 19, 37). Впрочем, по вопросу о так называемом праве юристов (Juristenrecht), Мейер расходится с главными представителями исторической школы, Савиньи и Пухтою, отвергая за ним значение самостоятельного источника юридических определений (стр. 49). Благодаря германской науке Мейер вводит совершенно новую для русской литературы (если не считать Морошкина) систему права, именно 1) общую часть, и 2) особенную часть, с подразделением последней на а) вещное, b) обязательственное, с) семейное и d) наследственное право. Со времени Мейера эта система утвердилась y нас в литературе и в преподавании.

Методология гражданского права y Мейера представляется интересной и новой для русской науки. «В науке гражданского права должно различать три элемента: исторический, догматический и практический» (стр. 11). «Значение исторического элемента заключается в том, что историею объясняется, как образовались те существующие юридические определения, которые для нашего времени, собственно, уже утратили свой смысл» (стр. 12). Под догматическим элементом гражданского права разумеется изложение самых законов, по которым происходят имущественные явления в юридическом быту. Законы эти или исходят от общественной власти или существуют независимо от нее. Те и другие представляются в действительности отдельными определениями. Но во множестве отдельных определений, относящихся к одному какому либо предмету, лежит одно основное начало, которое и составляет сущность учреждения; отдельные же определения—только логические выводы из основного начала. Раскрыть начала различных учреждений, показать отношение отдельных определений к этим началам и есть дело науки» (стр. 12). Наконец, «элемент практический имеет в виду точку соприкосновения права с действительною жизнью». «Науке приходится относительно каждого учреждения обращать внимание не только на то, каковым представляется оно в положительном законодательстве, или в воззрениях народа, но ей следует определить также, в каком виде представляется учреждение, когда призывается к установлению действительности, сохраняет ли оно свой первоначальный вид или ему приходится измениться, подчиниться влиянию действительности» (стр. 13). Практическому элементу Мейер придавал особенно важное значение, считая, что «назначение права иметь приложение к жизни», и посвятил этому вопросу отдельную статью «О значении практики в системе современного юридического образования», 1855. «При устранении практической стороны в юридическом образовании, говорит здесь Мейер, самая обширная и стройная чисто-теоретическая система обращается в великолепную фантасмагорию, которая именно тем опаснее для дела цивилизации, чем величавее размер системы, ибо с одной стороны кажется, что все сделано, чтобы просветить будущего юриста и создать из него надежное орудие правосудия, деятельного вещателя непреложных юридических истин; с другой стороны усматривают, что все умственные и нравственные сокровища, которыми щедрою рукою наделила его наука в напутствие на практическое поприще, на первых же порах рассыпаются».

Весьма интересным представляется взгляд Мейера на соотношение между различными видами прав в историческом развитии и вероятную судьбу их в будущем. «По объекту права разделяются на три вида: на права власти, права вещные и права обязательственные. Между всеми этими видами прав существует тесная связь, ибо грани, отделяющие один вид прав от другого, не занимают постоянно одного и того же места, a зависят от ступени развития юридического быта, так что на одной ступени развития юридического быта они лежат на одном месте, a на другой передвигаются на другое место. Так на низшей ступени развития юридического быта права на действия почти не существуют: право на действие есть нечто отвлеченное, a отвлеченные понятия недоступны младенчествующим народам, право на действие другого лица им кажется господством над самим лицом и потому вместо прав на действия y них существуют права на людей. Этим объясняется отчасти чрезвычайное развитие рабства в античном мире и y современных восточных народов. Но возьмем более развитый юридический быт: в нем уже сознается право на действие другого лица, хотя и не всеми, но, по крайней мере, понятие о договорах всем доступно. Наконец, в образованном юридическом быту обязательственное право нередко заменяет вещное и значительно стесняет круг его действия: напр. нередко, вместо того, чтобы приобрести право собственности на известную вещь, в развитом юридическом быту лицо вступает в договор имущественного найма относительно вещи, по которому собственник предоставляет ему пользование вещью в течение известного времени; наниматель не господствует над вещью, a имеет только право на действие собственника, на то, чтобы собственник предоставил ему пользование вещью. Но, как бы не менялись грани, отделяющие одно право от другого, отличного по объекту, можно решительно сказать, что деление права по объекту на три вида будет существовать всегда: быть может, нынешние наши вещные права заменятся впоследствии правами на действия, но вещные права все-таки будут существовать всегда, напр. право собственности, в каком бы то ни было виде; быть может многие наши права на лицо заменятся со временем правами на действия» (стр. 185).

У Мейера можно найти не мало неточностей, противоречий, даже прямо ошибочных положений. Однако существование их оправдывается тем обстоятельством, что курс издан не самим автором, a другими, прямо по запискам может быть ошибочно передавшим мысли профессора. Так напр. вместе с прекрасным и точным определением вещного права, как такого, которому «соответствует обязательство всех и каждого и притом обязательство отрицательное—обязательство не препятствовать субъекту права в его осуществлении» (стр. 184, см. поправку Thon'a, Rechtsnorm und subjectives Recht, стр. 166), встречаем мысль: «господство лица над вещью существует само по себе, независимо от отношений между лицами» (стр. 3). Утверждая, что «в настоящее время найдется уже немного юристов, которые будут признавать владение правом» (стр. 253), Мейер постоянно говорит о праве владения. Признавая, что каждое право имеет известный объект, Мейер вводит категорию «безобъектных прав», т. е. таких, которые непосредственно вытекают из личности гражданина, как право на жизнь, на употребление членов тела, умственных сил, право на вступление в брак, на совершение сделок (стр. 183). Мейер дает такое определение понятия о вещи, которое подрывает его же собственное определение вещных прав, Понятие о вещи «обнимает не только вещи физические, но и действия других лиц, служащие заменою физических вещей или орудием к достижению господства над ними; в этом обширном смысле вещь то же, что имущество» (стр. 4). Повторяем, что для нас остается не решенным, на кого должна падать ответственность за все эти и другие недоразумения, на Мейера или его издателя. Во всяком случае, если даже приписать их самому профессору, они не могут ослабить несомненных достоинств прекрасного курса, остающегося до сих пор, не смотря на устарелость законодательного материала, лучшим теоретическим руководством в этой науке.

Из догматических трудов этого периода мы можем указать только на сочинения Вицына и Варадинова. Сочинение Bицына, преемника Мейера в Казани по преподаванию гражданского права, «Третейский суд по русскому праву», 1856 года, посвящено памяти умершего в этом году профессора Мейера. Автор имел в виду «проследить развитие третейского труда от древнейших времен до ваших дней и показать на основании его, как народного суда, отношение юридических воззрений народа к определениям положительного законодательства». Но за отсутствием каких либо данных, указаний в сохранившихся памятниках древнего быта, автору осталось ограничиться фактическою разработкою (см. предисловие). Г. Вицын проводит взгляд, что третейский суд— первобытная форма суда, общая многим пародам, хотя доказательств этого положении в его сочинении не находится. Автор выражает также сомнение в будущности третейского суда. Сравнительно лучшею работою г. Вицына представляется «Договор морского страхования по русскому праву», 1865 года. Здесь автор прибегает постоянно к сравнительному приему, что и неизбежно в морском праве. Самый анализ договора и его составных элементов делает довольно интересным последнее исследование г. Вицына. Что касается сочинения г. Варадинова под заглавием «Исследование об имущественных или вещественных правах по законодательству русскому» 1855 года, то оно не имеет большого значения, хотя оно не лишено претензий на научный характер. Лучшею частью является вторая, посвященная владению, но масса перепутанных теорий, слабость собственной философской мысли автора затрудняют уяснение изложения. Варадинов примыкает к исторической школе и на первой странице буквально повторяет классическое место о происхождении права. Впрочем, приверженность автора к историческому направлению послужила ему только к тому, чтобы оправдать и выставить законность и святость исторически сложившегося неравенства в правах сословий (стр. 2).




[1] Чтения в Императорском Обществе История и Древностей российских при Московском Университете, 1861, кн. IV, стр. 157—158.

[2] Станиславский, О ходе законоведения в России, стр. 60.

[3] Предисловие к Опыту истории Рейца, стр. XIV.

[4] П. С. З. № 8337, § 12.

[5] Неволин, История гражданских законов, изд. 1858, т. I, стр. 23.

[6] Ihering, Geist des Komischen Rechts, B. I, стр. 41, прим. 14.

[7] Журнал Мин. Нар. Просв. 1835, кн. VІ и VII.

[8] См. Ренненкампф, Очерки юридической энциклопедии, 1880, стр. 20.

[9] О ходе законоведения, стр. 9, О происхождения права, стр. 23.

[10] Станиславский, Юридический Сборник Мейера 1855; стр. 154.

[11] Биографический Словарь московских профессоров, т. I, стр. 370.

[12] Биографический Словарь, т. I, стр. 365 и 373. Впоследствии ученая деятельность Кавелина приняла другой характер, о чем мы будем говорить позднее.

[13] Владимирский-Буданов, Обзор истории русского права, вып. II, стр. 217. (перв. изд.).

[14] Отчет о состоянии Императорского Харьковского Университета за 1843/4 академический год, стр. 140—141.

[15] Второе издание в полном собрании его сочинений, 1857—1859.

[16] История университета Св. Владимира, 1884, стр. 131.

[17] Михайлов, Библиотека для Чтения, 1851, т. I, стр. 26.

[18] Неволин только раз прибегает к сравнительному приему, именно для объяснения происхождения права выкупа родового имущества (т. II, стр. 69).

[19] «У нас во всей истории с замечательною последовательностью проведено начало раздельности имуществ между супругами» (Победоносцев, Курс гражданского права, т. II, изд. 1891, стр. 125).

[20] Библиотека для Чтения, 1852, т. III, стр. 25.

[21] 21 присуждение учрежденных Демидовских наград, 1852, стр. 42.

[22] Станиславский, О ходе законоведения в России, 1853, стр. 64—66.

[23] Лакиер, Журн. Мин. Нар. Просв. 1852, т. 73, стр. 12.

[24] Н. С-кий, Журн. Мин. Юстиции, 1859, т. I, стр. 89.

[25] Библиотека для чтения, стр. 27—34.

[26] Критика учения Кранихфельда о способах приобретения собственности cm. y Мейера, Русское гражданское право, стр. 287—293.

[27] Критическое Обозрение 1879 т., № 18.

[28] Критику решения Сената по этому делу см. в моем сочинения «Авторское право на литературные произведения», 1891, стр. 152—153.

[29] По этому последнему изданию мы будем цитировать.