Geum.ru

Журналистика и медиаобразование-2010 Сборник трудов IV международной научно-практической конференции Белгород, 22-24 сентября 2010 года Белгород 2010

Вид материалаДокументы

Содержание


Интерпретация медиасобытия и медиаобраза
Сентенция, метафора и нарратив в триединстве
Подобный материал:
1   ...   24   25   26   27   28   29   30   31   ...   41

ИНТЕРПРЕТАЦИЯ МЕДИАСОБЫТИЯ И МЕДИАОБРАЗА

(на примере языка вражды)


Черкасова Марина Николаевна

Ростовский государственный

университета путей сообщения


Интерпретация медиасобытия, состоящего из различных образов и представлений, важна, так как в результате «медиаморфоз» реципиент может получить искаженный образ медиасобытия и медиаобраза. Анализ современного языка вражды демонстрирует смещение акцентов в аксиосфере медиатекста.

Ключевые слова: медиасобытие, медиаобраз, язык вражды.


Interpretation of media event consisting of different images is very important. In the result of media morphosis any recipient may receive uncorrect image of media event. Investigation of modern hate speech demonstrates changing of axiosphere stresses.

Key words: mediaevent, mediaimage, hate speech.


Интерпретация медиа события (media event), представленного в имиджах и дискурсах (Землянова 2004: 202), чрезвычайно важна, так как именно под воздействием СМИ могут совершаться различные «медиаморфозы, внушающие зрителям ложные представления о жизненных явлениях и процессах» (там же). При рассмотрении актуальности изучения так называемых «медиаморфоз» предлагаем расширить номинацию «зритель» до понятия «реципиент», т.е. тот, кто вообще воспринимает различные виды медийной продукции (ТВ, радио, печать). Выявление механизма искажения медийного образа становится предметом медиакритики. А.П. Короченский подчеркивает, что «проблемы намеренного или случайного искажения знания об окружающем мире существуют всегда, пока происходит передача информации в обществе. <…> Искажение нарастает на этапе потребления информации под влиянием коммуникационных условий её приема и индивидуальных особенностей восприятия, свойственных получателям медийных посланий» (Короченский 2002: 22). Развитие искажения медиасобытия, а следовательно, и изменение акцентов аксиосферы наглядно демонстрируют примеры описания российско-грузинского конфликта и последующая медийная активность грузинского президента, переросшая в настоящую информационную войну. Об этом свидетельствует мартовская «выходка» Мишико, использовавшего грузинские СМИ1 в борьбе с Россией, которые имитировали реальные боевые действия, инициатором которых стала Россия. Медиасобытие, в этом случае трансляция якобы реального вторжения России на территорию Грузии, стало предметом обсуждения на всех уровнях медийного дискурса, что еще раз подчеркивает громаднейший потенциал средств массовой информации в формировании мировоззренческой установки на то или иное явление.

При этом «лингвистика убеждения» становится неотъемлемой частью публицистического дискурса, наиболее заметной и востребованной в эпоху перемен» (Клушина 2008: 9-10). Н.И. Клушина подчеркивает, что у российского читателя отсутствует рефлексия на массмедийную продукцию, что оставляет широкие возможности для манипуляции (там же: 10), и, как следствие этого, речь может идти об «информационной агрессивности», навязывании определенных стереотипов, мнений, суждений, моделей поведения и т.д. только в одностороннем порядке.

Исследование особенностей деятельности современного журналиста выступает за рамки чистой журналистики или лингвистики, имеющей дело с текстом: речь идет о новых направлениях, течениях и векторах исследования. Как журналистика не может в XXI в. замкнуться только на своем материале, так и лингвистика переходит в эпоху «макролингвистики», периода, когда необходимо рассматривать язык как целостную структуру «в его отношении к различным сферам социальной, материальной и духовной жизни» (Солганик 2005: 13). Таким образом, при рассмотрении современных текстов российской прессы принцип антропоцентризма и макроанализ становятся необходимым и достаточным основанием для рассмотрения лингвистического явления на материале текстов СМИ.

Нельзя не согласиться с Т.Г. Добросклонской, что «роль СМИ как каналов активного языкового взаимодействия проявляется также в использовании и распространении определенных информационно-вещательных стилей» (Добросклонская 2008: 17), сталкиваются различные способы и средства формирования у читателя определенного, выгодного данному печатному органу образа медийного события, при этом оправданным становится все, что завоевывает читателя. Подчеркиваем тот факт, что происходит встреча различных способов и средств завоевания читателя и создания образа события. Но в разных источниках по-разному трактуется одно и то же, причем нередко приводятся противоположные точки зрения, коммуникативный фон события различен, как различны и языковые средства презентации медиасобытия или медиаобраза. Не случайно в ХХI веке оформляются такие научные направления, как медиалингвистика, предлагающая «системный комплексный подход к изучению языка СМИ» (там же: 44), и медиакритика, одним из направлений исследования которой является изучение процесса восприятия медийных произведений, «в ходе которого у аудитории формируется обобщенный образ действительности» (Короченский 2002: 25), призванные выявить как механизм формирования и возможные интерпретации, так и последствия медийного события. Взаимодействие этих направлений чрезвычайно важно, так как: 1) речь не идет уже в современном информационном пространстве просто о публицистическом тексте: «уровень массовой коммуникации придает понятию «текст» новые смысловые оттенки, обусловленные медийными свойствами того или иного средства массовой информации (Добросклонская, 2008: 47), 2) возможно прогнозирование, диагностирование и предотвращение отрицательного медиаэффекта.

Язык вражды стал предметом исследования сравнительно недавно1. Толерантность, интолерантность, манипуляция, речевая агрессия, криминальная ксенофобия, hate speech, словесный экстремизм – одни из самых обсуждаемых тем медийного дискурса. Анализ современных медиатекстов демонстрирует и смещение акцентов в аксиосфере, системе ценностей, медиатекста. И.В. Ерофеева «аксиосферу медиатекста» характеризует как «искусственно созданное духовное бытие», являющееся относительно самостоятельной виртуальной территорией, аккумулирующей духовные ценности (Ерофеева 2009: 251).

Действительно, в отличие от аксиосферы культуры, аксиосфера медиатекста создается и моделируется уже на базе существующей системы ценностей, при этом происходит взаимодействие и взаимовлияние этих двух сущностей. В результате формируются новые понятия и стиль мировосприятия, трансформируется коллективное мышление. Происходит смещение акцентов в аксиосфере медиатекста. Базовыми аксиологическими компонентами являются понятия хорошо/плохо, свой/чужой, друг/враг. Таким образом, речь идет о противоположных явлениях, употребляемых со знаком плюс и минус. Проследим путь трансформации явления (смещение акцентов) на одном примере из языка вражды.

Г. Кожевникова, проводящая мониторинг СМИ, отмечает 28 объектов языка вражды2: чернокожие; американцы; западные европейцы; евреи; украинцы; русские; цыгане; таджики; китайцы; вьетнамцы; чеченцы; армяне; азербайджанцы; иракцы; арабы (кроме иракцев); турки-месхетинцы; иные народы Кавказа и Закавказья (не чеченцы, армяне или азербайджанцы); кавказцы как целое; народы Азии (вне или внутри СНГ кроме явно перечисленных); иные этнические категории (то есть более или менее конкретные объекты помимо уже перечисленных); общая этническая ксенофобия (то есть без указания конкретного объекта); православные; мусульмане; католики (и униаты); новые и малочисленные религиозные группы; иные религиозные категории; общая религиозная ксенофобия («не православные», «не христиане», «не мусульмане» и т.д.); мигранты (Кожевникова 2008). Эти выводы подтверждаются и многочисленными примерами из прессы, когда неосторожное употребление слова, затрагивающего тот или иной этнос, конфессию, приводит к политическим, этническим и межрелигиозным конфликтам: Глава вайнахской диаспоры Махмет Матиев считает, что местные власти сознательно выдавливают кавказцев из республики. На их стороне и общественное мнение, и пресса: - Почему все время подчеркивают, что мы чеченцы? Мы граждане России! (КП. 31.08.07). Отметим, что в русском языке такие слова, как кавказцы, чукчи, вакхаббиты и т.д. (судя по газетным публикациям) чаще всего употребляются с негативной окраской и для описания негативных действий: И тогда люди вышли на улицы громить магазины и ларьки, принадлежащие кавказцам. Отведя душу, кондопожцы собрали народный сход, который определил требования к властям. Первым пунктом стояло «выселить из города в 24 часа всех кавказцев. (КП. 31.08.07). В Дагестане объявлены вне закона ваххабиты – последователи радикального течения в исламе. (НТВ. 16.09.99); Убитый ваххабит поможет на переговорах с боевиками… Судя по всему, крупный полевой командир. Его убили во время вчерашнего боя под Аргуном. И надеются обменять на любого нашего солдата – мертвого или живого. (КП. 08.12.99); Патрульно-постовые повязали всех, кого догнали. В СИЗО угодили шестеро граждан Таджикистана и Азербайджана. – Таджики были посредниками, а покупателями – азербайджанцы… (о криминале на Черкизовском рынке). (КП. 12.02.10). И совсем нелепый журналистский изыск в ростовской вкладке «КП» за 26.03.10: Такого наглого нападения средь бела дня в Ростове давно не было. Около полудня 24 марты в ювелирный салон «Яшма-золото», расположенный на улице Зорге, рядом с рынком «Привоз», зашел молодой человек южной внешности. До этого журналисты усиленно использовали оборот «лицо кавказской национальности», сейчас же речь о «человеке южной внешности», при том, что Ростов – южный город, столица Северного Кавказа, следовательно, в нем живут южане, а не северяне или сибиряки. Такой оборот можно назвать журналистской некомпетентностью, недальнозоркостью, неэтичностью, некорректностью. Даже можно говорить об абсурдизации материала, тем более что далее в статье повествуется о случайном прохожем по имени Абдурахман Рашкуев (фамилия отнюдь не русская), который попытался задержать грабителя и оказался им же и ранен. Стереотип мышления отразился, на наш взгляд, в профессиональной компетентности, точнее, некомпетентности журналиста, употребившего выражение «человек южной внешности».

В вышеприведенном списке объектов языка вражды нет позиции «гастарбайтер», хотя тексты СМИ свидетельствуют об обратном. Например, статья под заголовком «Глава Следственного комитета Александр Бастрыкин предложил снять отпечатки у всех гастарбайтеров» (КП.12.02.10) уже маркирует гастарбайтеров, причем знаком минус. На наш взгляд, заголовок некорректен, так как сразу же отменяется презумпция невиновности, ставится знак равенства между гастарбайтерами и преступниками, тем более что в тексте приводятся дальше сведения отнюдь нелицеприятного характера: По словам Бастрыкина, за 2009 год число преступлений, совершенных иностранцами, выросло на 8% (всего около 60 000). – Каждое второе преступление совершается мигрантами в Москве, а каждое третье в Московской области… (там же). Но опять-таки центральная газета видит проблемы, образно выражаясь, не дальше Садового кольца. А именно центральная печать, ТВ формируют тот или иной медиаобраз.

Причем при описании гастарбайтеров в провинции тональность публикаций этой же газеты меняется: Сколько наемников в колхозе, точно знает только бухгалтерия. Но, говорят, что что-то в районе двух сотен, то есть большинство. И нравится это кому-то или нет, за то, что «Шелковской» жив и вносит свою большую лепту в прокорм Рязанской области, спасибо нужно говорить именно гастарбайтерам. (КП. 20.03.10).

Броское слово «гастарбайтер», приобретающее отрицательную окраску благодаря СМИ, также стало предметом судебного разбирательства между Б. Алибасовым и владельцем Интернет-портала, в публикации которого продюсера называют «гастарбайтером» (РИАНОВОСТИ)1. Статья так и тянет на сенсацию из-за своего заголовка «Бари Алибасов отсудил 1,1 млн. рублей за гастарбайтера». Конечно, все лексические единицы заголовка притягивают внимание реципиента, тем более обозначена такая большая сумма за оскорбление (1,1 млн рублей). Отметим, что Ксения Собчак выплатила 20 тысяч рублей в качестве морального ущерба за оскорбление Ольги Родионовой: Суду понадобилось шесть месяцев, чтобы разобраться в данной ситуации. Все претензии по скандалу в итоге свелись к одной фразе Ксении в адрес Ольги: «Обос…ли – обтекай»! (Интернет газета ДНИ. РУ. 21.01.10). Другой же Интернет-источник приводит материал уже под таким заголовком «Бари Алибасов отсудил 1,1 млн у портала, обозвавшего его «чуркой»2. Таким образом, СМИ ставят знак равенства между гастарбайтером и чуркой, забывая, что гастарбайтеры – это наемная трудовая сила, иностранные рабочие. Сам же обиженный Б.Алибасов вообще говорит о фразе «татаро-казахский гастарбайтер». Таким образом, речь идет о том, что слово, первоначально обозначавшее только наемного рабочего или служащего, прибывшего в европейскую страну из-за границы с целью заработка (Комлев 1999: 84), становится ругательным, оскорбительным или употребляется для описания криминальных или негативных явлений.

Нельзя забывать, что именно в языке отражается эпоха, период, событие. Речь идет о явлении “looking glass self” (зеркальное «я») (Бачинин 2005: 89), так как «человек говорящий» (homo eloquens), его коммуникативные действия, коммуникативная среда и коммуникативные намерения становятся предметом исследований, при этом происходит рефлексия действительности в самосознание личности для согласования позиций (там же: 129), и именно средства массовой информации формируют представление о ценностных структурах и способах сохранения этих ценностей.


Литература

  1. Бачинин В.А. Философия. Энциклопедический словарь. – СПб., 2005.
  2. Добросклонская Т.Г. Медиалингвистика: системный подход к изучению языка СМИ: современная английская медиаречь: уч. пособие. – М., 2008.
  3. Ерофеева И.В. Игровая модель аксиосферы медиатекста. Вестник Тюменского государственного университета. – №5. – Тюмень, 2009.
  4. Землянова Л.М. Коммуникативистика и средства информации: англо-русский толковый словарь концепций и терминов. – М., 2004.
  5. Клушина Н.И. Стилистика публицистического текста. – М., 2008.
  6. Кожевникова Г. Язык вражды и выборы: федеральный и региональный уровни. По материалам мониторинга осени-зимы 2007-2008 годов. – М., 2008.
  7. Комлев Н.Г. Словарь иностранных слов. – М., 1999.
  8. Короченский А.П. «Пятая власть»? Феномен медиакритики в контексте информационного рынка. – Ростов н/Д., 2002.
  9. Солганик Г.Я. О структуре и важнейших параметрах публицистической речи (языка СМИ). В сб.: Язык современной публицистики: сб. статей/ сост. Г.Я. Солганик. – М., 2005.



СЕНТЕНЦИЯ, МЕТАФОРА И НАРРАТИВ В ТРИЕДИНСТВЕ

ЗАНИМАТЕЛЬНОСТИ ОЧЕРКОВОГО ТЕКСТА


Харченко Вера Константиновна

Национальный исследовательский

университет «БелГУ»


В статье рассматривается феномен занимательности в журналистских текстах, в пределах которого выделяются три компонента занимательности.

Ключевые слова: феномен занимательности, сентенция, метафора, нарратив.


The article discusses the phenomenon of amuzedness in journalistic texts, in terms of which three components of amuzedness are distinguished.

Key words: phenomenon of amuzedness, sentence, metaphor, narrative.


В сегодняшнее время, характеризующееся интенсивным формированием теории журналистики в свете продолжающегося практического эффекта гласности и свободы слова, исследование занимательности отнюдь не включено в мейнстрим научно-исследовательских проектов. Не только начинающие, но даже опытные авторы скорее на ощупь находят эффектные темы, беспроигрышные приёмы, включают в повествование эпатажную лексику, песенные интертекстемы, придавая тексту занимательность, то есть удерживая как раз то, что удержать весьма и весьма сложно – внимание читателя, потребителя, адресата текста. В отношении тематики массмедийного текста свежие («последние») новости уже занимательны по определению. Новизна притягивает, и не случайно получает всё большее развитие такая область знания, как кайнрастия – изучение феномена новизны. Кроме свежих новостей, занимательными, то есть занимающими, поглощающими всё внимание, не могут не быть сенсации. «Всё внимание» потребителей массмедийного текста легко подчиняется также алармистским, запугивающим прогнозам или, скорее, запугивающим подтекстам информаций о катастрофах, терактах, аномалиях, эпидемиях. Справедливо утверждать, что тематика массмедийных текстов сегодня во многом сама по себе уже обеспечивает требование занимательности изложения.

Сама по себе занимательность, воспринимаемая как самоцель, представляет собой тоже инструмент, инструмент воздействия журналистского текста. Престижно быть осведомлённым, быть в курсе происходящего, но, искренне сочувствуя пострадавшим, при новостной информации мы, однако, не рассматриваем своё поведение как объект коррекции. Другое дело «обычный» очерк, когда чья-либо судьба, чей-либо профессионализм, чьё-либо отношение к жизни может существенно повлиять ещё и на самоидентификацию адресата очеркового текста. В своей статье «Феномен интересного», опубликованной на страницах «Литературной газеты» в 1980 г., то есть тридцать лет назад, Юрий Андреев пишет: «Предлагаю возможным исходить из следующей общей предпосылки: интересное для меня есть новизна, обращённая ко мне». Мысль журналиста актуальна и на современном этапе развития массмедийных средств. Этика журнализма – это не только, может быть, и не столько боязнь задеть, оскорбить, сколько возможность на текстовом уровне находить и оформлять образцы поведения в самой сложной стихии – стихии повседневности. В 70–80-х годах такими журналистами были Геннадий Бочаров [Бочаров 1985], Евгений Богат [Богат 1981]. В свете сказанного практическая подготовка журналистов-профессионалов не может не включать работы по усилению занимательности не новостного, не сенсационного, а обычного, скажем, очеркового текста. Личный опыт написания очерковых текстов, на который мы также опираемся сейчас, исследуя феномен занимательности [Харченко 2003: 106–172], позволяет нам выделить три компонента занимательности создаваемого текста, которые вынесены в заголовок статьи.

Самый неудачный по обозначению – это первый компонент: «сентенция». Под термином «сентенция» мы будем понимать актуальную, свежую мысль, выраженную напрямую, вне метафорического ряда. Термин «сентенция» занят афористикой, входя в классификацию типов афоризмов. В очерковом тексте при формулировке сентенций движение мысли приближается к афористике: «Что такое неудачник? Подлинная неудача сопряжена, видимо, не с утратой чего-то, даже бесценного, а с несвершением. Мы не можем видеть неудачника ни в Данте, ни в Рембрандте, потерявших всё: дом, семью, социальное положение» (Е. Богат). «Может быть, ей не верилось, что она такой была. Нам сейчас не верится, что она могла быть иной» (Е. Богат).

Строго говоря, первый компонент занимательности очеркового текста представляет собой прямую, не иносказательную мысль, по «жанру» вбирающую в себя элементы и сентенции, и афоризма, и лозунга. «Вся власть Советам!», «Коммунизм – это советская власть плюс электрификация всей страны», «Пятилетку в четыре года!» – в своё время эти воззвания звучали свежо и эффектно, пока не стали фактом истории (и нередко объектом оттачивания иронии). «Детей надо любить» – с этой, почти лозунговой фразы может начаться интересное повествование и о тех, кого любят, и о тех, кому недостаёт родительского или учительского тепла. Парадоксально, но в настоящее время наблюдается дефицит идей и соответственно дефицит лозунговой информации. При подготовке очерка такая несколько тривиальная мысль просто необходима. Можно было бы её назвать «мыслью» (не «сентенцией»), но тогда получается, что и второй, и третий компоненты механизма занимательности (метафора и нарратив) окажутся вне мысли, станут… «безмозглыми». Очерк может включать (чаще всего «абзацно начинаться») с банального лозунга: «Пьянство вредно», «Книги надо читать», «К старости надо готовиться заранее», «Будем уважать чужой труд» и т.п. – лишь бы далее следовал оригинальный материал в поддержку сказанному.

Второй компонент в механизме занимательности очеркового текста – метафора. Сжатая или развёрнутая, будто бы примелькавшаяся («стёртая») или оригинальная, метафора делает текст многослойным, объёмным, блистательным, то есть ярким. «Я всё более понимала: детский сад – это не учреждение, это сад…» (Е. Богат). «Женщина в погонах всегда завораживает, и не тем, конечно же, что умеет палить из пистолета Макарова, а тем, что легко несёт свою ношу, что преисполнена любви ко всему, за что непосредственно отвечает, завораживает она светом в глазах, знающим – не по детективам – самые тёмные углы жизни и парадоксально сохраняющим при этом и свет, и любовь» (Белгородская правда. – 2001. – 7 марта).

Третий компонент – нарратив, то есть повествовательность, рассказ. Очень важно, что в очерковом тексте нарратив настолько близок к повседневности, что становится незаметным. Из рассказа методиста: Собирали ночную группу в детском саду. Думали, не наберём. Так от родителей отбоя не было: хотят «сдать» ребёнка в понедельник, а получить в пятницу. Кандидат наук вспоминает, как с женой на руках переносили, спасали Ботанический сад в Кишинёве. Профессор-патологоанатом рассказывает о своём увлечении живописью и о написании трёх детективных романов и тут же – о необходимости восстанавливать механизм интуитивного контроля [Харченко 2003: 145, 154, 121]. Такие нарративы, точнее элементы нарратива, бывают исключительно интересными (занимательными) уже потому, что больший запас осмысливаемых, или хотя бы просто зафиксированных фактов необходим не только истории, о чём пишет академик Р.М. Фрумкина, но и современности с её «информационной насыщенностью». В этом плане уникальный, не побоимся этого слова – великий архив фактов, отобранных и запечатлённых в СМИ, требует изучения, систематизации и своего рода рекламы.

Писать очерки трудно. Но трудно не только потому, что создаётся законченный текст, жанрово близкий к рассказу, то есть к художественному дискурсу, текст, характеризующийся всеми признаками литературного слога, но главное, потому, что как отражение правды жизни и её позитива очерк требует солидного запаса тех самых компонентов, на которых и держится его занимательность. Это запас тривиальных истин (И.А. Бунин писал, что с возрастом всё больше ценил прелесть банальных истин!), и нетривиальных, свежих идей. Это запас образных ассоциаций. Наконец, это запас нарративов: небольших повествований, прошитых подчас весьма значимыми идеями. На таких мининарративах строится, например, очерк Т. Касаткиной о женском монастыре, где монахиням дают на воспитание девочек со страшными диагнозами и искалеченным младенчеством и детством [Касаткина 2008: 140-143]. Нарратив может стать моделью самокоррекции адресата текста. Это отчасти вызвано невостребованностью такого жанра, как притча. Притча о человеке, носившем воду через пустыню, чтобы полить воткнутую палку, а потом вдруг увидевшего на месте палки прекрасный сад, ценна тем, что напоминает: не каждый результат можно просчитать заранее, трудись, не печалься о результате: всё придёт в своё время.

Писать очерк трудно, потому что в момент написания очерка такой тройственный запас не создашь. Вот почему профессиональный журнализм нацеливает на накопление всего того, что, возможно, потребуется даже не завтра, а послезавтра, через неделю, через год в творческом процессе. Разумеется, «всё» записывать, собирать, перечитывать (для удовольствия и для запоминания!) невозможно. Было бы наивно и призывать к этому. Но как раз то малое, что записано, оно-то понадобится всенепременно. Ни одна деталь не пропадёт всуе, а любовь к объекту описания (Без любви даже лапти не плетут) поможет памяти и извлечь сентенцию ли, метафору, нарратив и позаботиться об их соединении, вазаимоиндукции во славу создаваемого вами текста.


Литература

1. Бочаров Геннадий. Человек – не остров // ЛГ. – 1985. – 14 авг.; Бочаров Геннадий. Поле жизни. – 1985. – 9 янв. И др.

2. Богат Евгений. Неинтересный человек. – ЛГ. – 1978. – № 2.; Богат Евгений. Опыт несвершения // ЛГ. – 1981. – 22 июля и др.

3. Касаткина Т. Колонка для живой воды. Монастырские впечатления живого человека: попытка понимания // Новый мир. – 2008. – № 2. – С. 136-144.

4. Харченко В.К. «Стихи о том, что старость – форма счастья…». Книга стихов и очерков: Белгород, Изд-во Белгородск. гос. ун-та, 2003. – 176 с.