Н. А. Горбанев вершины русского романа «МЫ» «жизнь арсеньева» «доктор живаго» Учебное пособие

Вид материала

Учебное пособие

Содержание Роман-воспоминанияи и.а. бунина "жизнь арсеньева" Творческая история романа Внешняя сюжетно-композиционная структура

Подобный материал:

• Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго» Учитель русского языка и литературы моу «Бежаницкая, 33.22kb.
• Примерный план анализа стихотворения "Гамлет", 25.65kb.
• Терентьева Марина Вениаминовна учитель русского языка и литературы моу «сош №5», 133.19kb.
• Стихи Юрия Живаго (из романа «Доктор Живаго»). Поэзия Серебряного века (Гумилёв Н.,, 21.31kb.
• Н. А. Горбанев роман-эпопея л н. толстого "война и мир" Учебное пособие, 818.88kb.
• Анализ стихотворения Б. Пастернака «Гамлет» Вромане «Доктор Живаго» (1957) Пастернак, 56.57kb.
• Образы леса и сада в поэтике романа Б. Пастернака «Доктор Живаго», 281.36kb.
• Т52 Современная психология труда: Учебное пособие. — Спб.: Питер, 2005. —479 с: ил., 6713.2kb.
• Новые поступления в библиотеку балтийского русского института, 158.89kb.
• Н. Г. Чернышевского Л. Н. Чернова повседневная и частная жизнь горожан в XIV-XVI веках, 1605.19kb.

РОМАН-ВОСПОМИНАНИЯИ И.А. БУНИНА "ЖИЗНЬ АРСЕНЬЕВА"


В ноябре 1933 года решением Шведской академии Ивану Алексеевичу Бунину - первому из русских писателей - была присуждена Нобелевская премия по литературе. Как было сказано в решении Комитета по премиям - "за правдивый артистический талант, с которым он воссоздал в литературной прозе типичный русский характер".

Премия была присуждена за литературное творчество Бунина в целом, но в первую очередь - за роман "Жизнь Арсеньева", первые четыре книги которого были опубликованы к 1930 году.

В творчестве И.А. Бунина (1870-1953) этот роман - вершинное произведение, в котором нашли отражение все основные мотивы и темы прозы писателя и в котором с наибольшей мощью и красотой проявились главные особенности его таланта.

Творческая история романа вкратце такова. Работа над романом была начата Буниным летом 1927 года во Франции ("в стране, заменившей мне родину", как сказано на первых страницах произведения), где прошли все эмигрантские годы писателя, начиная с 1920 года. В течение 1928-29 годов первые четыре части романа были напечатаны в эмигрантских газетах и журналах. Отдельным изданием роман - в четырех частях - вышел в Париже в 1930 году.

Пятую, заключительную книгу романа Бунин писал позднее. Основная ее часть была опубликована в 1932-1933 годах, а первое отдельное издание вышло в 1939 году под заглавием "Лика".

Первое полное издание романа "Жизнь Арсеньева", включавшее пятую книгу, увидело свет в 1952 году в Нью-Йорке. На родине роман был впервые опубликован в 1961 году в составе однотомника избранных произведений И.А. Бунина.

Первоначально роман имел подзаголовок "Истоки дней", берущий свое начало от рассказа "У истоков дней" (1907), который был одним из подготовленных этюдов к будущему роману (и в 1929 году был напечатан в одной из парижских газет под названием "Зеркало" и с подзаголовком: "Из давних набросков "Жизни Арсеньева").

А одним из подзаголовков книги "Лика" был такой: "Не воспоминания, а роман", в котором выразился взгляд писателя на главную особенность жанра и этой книги, и романа в целом.

Вопрос о жанровой природе "Жизни Арсеньева" до сих пор остается спорным ввиду сложности самой задачи: дать такое ее определение, которое было бы адекватно уникальной и сложной идейно-художественной структуре произведения.

Тем не менее два основных элемента этой структуры - биографическая, автобиографическая основа и романная свобода в использовании и интерпретации фактов биографии - к настоящему времени признаны в качестве определяющих. Двуединство автобиографии и романа как жанровая особенность "Жизни Арсеньева" констатируется исследователями в таких определениях, как "вымышленная автобиография" или "автобиография вымышленного лица" (дано В. Ходасевичем еще в 1933 году), "художественная автобиография" (А. Саакянц), художественное произведение автобиографического характера (О. Михайлов и др.).

Вместе с тем - с учетом особой роли категорий памяти и времени в их философском и эстетическом содержании - в художественной структуре "Жизни Арсеньева", произведение можно характеризовать как роман-воспоминания, а в пределе - и как роман феноменологический (Л. Колобаева), в котором совершается переход от романа идей к роману жизни, потока жизни, в котором приоритетами являются не идеологичность и социальность, а фундаментальные ценности бытия.

В любом случае для понимания "Жизни Арсеньева" как особого жанрового образования необходимо иметь в виду и то, что основные моменты в жизни главного героя - Алексея Арсеньева, образы его матери и отца, братьев и сестер, учителей и возлюбленных имели вполне реальную прототипическую основу, и то, что образ каждого из реальных лиц художественно преображен в романе, - как изменены в нем и многие обстоятельства места и особенно времени. Упомянутый выше подзаголовок: "Не воспоминания, а роман" писатель не случайно употребил по отношению к "Лике", этой повести о любви, венчающей произведение: ее героиня имела мало общего со своим реальным прототипом - Варваррй Владимировной Пащенко (которая не умерла после разрыва с возлюбленным, как в романе, а вышла замуж за его друга и прожила еще много лет).

В меньшей степени, но также подверглись художественной трансформации и отдельные события из жизни молодого Бунина, и самый его духовный и идейный мир (о чем свидетельствуют известные факты биографии и дневники). То же можно сказать об отце и братьях Бунина, обрисованных в романе не такими (или не совсем такими), какими они были в жизни.

Сам писатель многократно подчеркивал, что "Жизнь Арсеньева" - это в первую очередь художественное произведение, созданное по законам свободного творчества, хотя и имеющее биографическую основу.

По его словам, литературная критика должна обсуждать его произведение как "Жизнь Арсеньева", а не как жизнь Бунина: "Может быть, в "Жизни Арсеньева" и впрямь есть много автобиографического. Но говорить об этом никак есть дело критики художественной". "Вот думают, что история Арсеньева - моя собственная жизнь. А ведь это не так... Выдумал я и мою героиню" (имеется в виду Лика из пятой книги).

В сжатом виде точка зрения писателя была выражена в словах В.Н. Муромцевой-Буниной о том, что "Жизнь Арсеньева" не есть жизнь Бунина, что это не автобиография, а роман, написанный на биографическом материале, но, конечно, многое изменено"¹.

Внешняя сюжетно-композиционная структура романа носит линейный характер.

В центре ее - последовательное воссоздание разных этапов жизни Алексея Арсеньева, разных ступеней его физического взросления и духовного развития на протяжении 20 лет, включая становление его как поэта, художника.

Можно сказать, что пять книг романа - это пять этапов внешней жизни и внутреннего становления и развития героя.

В книге первой это период от первых вспышек сознания до поступления в гимназию. Усадьба в Каменке, дом и родители, окружающая природа и книги, общение с учителем Баскаковым и потрясение от смертей мальчика - пастуха Сеньки и сестры Нади, пробуждение религиозного чувства - таков здесь основной круг явлений и событий в жизни Алеши.

Вначале жизнь эта сосредоточена в доме и во дворе усадьбы, "а затем, постепенно смелея, мы узнали скотный двор, конюшню, каретный сарай, гумно, провал Выселки. Мир расширялся перед нами..." (кн. 1, гл. 6).

В основе композиции романа лежит принцип не только последовательного изображения жизни героя во времени, но принцип все большего расширения пространства, внешнего мира, окружающего героя.

В книге второй Алеша Арсеньев превращается из мальчика в подростка. Местом действия становится провинциальный город, где он проведет четыре печальных года в гимназии, и усадьба бабушки Батурино. С арестом брата Георгия круг представлений героя об окружающей жизни еще более расширяется.

Переломный момент в жизни Арсеньева наступает в 16-17 лет, чему посвящена третья книга романа. На этот период, который протекает главным образом в Батурине, приходятся начало литературной деятельности героя и его первые влюбленности - все это на фоне оскудения усадебной жизни, удручающей бедности. Природа и книги наполняют духовную жизнь Алексея содержанием и смыслом, возбуждают юношескую тоску о дальних странствиях.

В четвертой книге пространственные рамки романа еще более расширяются. Последняя осень в Батурине, разорение семейного гнезда, поездки и путешествия (Крым, Донецк, Курск, Путивль), работа в редакции газеты в Орле, переезд к брату в Харьков и знакомство с широким кругом демократической молодежи - все это является важнейшими событиями в жизни молодого Арсеньева и вехами его духовного развития. "С этих пор "Жизнь Арсеньева" собственно перестает быть романом одной жизни, "интимной" повестью и делается картиной жизни России вообще, расширяется до пределов картины национальной"¹.

В замыкающей роман пятой книге продолжается, с одной стороны, дальнейшее расширение пространственного мира героя (путешествия и поездки в Витебск, Смоленск, Петербург, Москву) и развитие темы творчества, а с другой - в роман входит тема любви (в ее трагическом значении, как во всем творчестве позднего Бунина) и вместе с нею - конфликт между любовью и свободой, завершающейся трагическим финалом. Пятая книга выделяется в общей структуре романа: лирико-философский монолог, преобладающий в первых четырех книгах, заменяется здесь повествованием с сюжетом, конфликтом и диалогами; роман замыкает своего рода повесть о счастье творчества и о трагедии любви.

Вся жизнь Арсеньева от младенчества до двадцати лет дана в романе сквозь призму воспоминаний, - в форме воспоминаний, и это - его важнейшая особенность. Из текста романа явствует, что вспоминает человек взрослый, много переживший и передумавший, вспоминает много лет спустя и в другой стране, вспоминает, чтобы воскресить в слове, оживить и одушевить давно пережитое.

Воспоминания в "Жизни Арсеньева" носят, однако, не фактологический, а художественный характер и смысл, что создает известную отстраненность воспоминателя от героя, дистанцию между ними - и не только временную.

Дважды об этом сказано в самом романе. "Какие далекие дни! Я теперь уже с усилием чувствую их собственными при всей близости их ко мне, с которой я все думаю о них за этими записями и все зачем-то пытаюсь воскресить чей-то далекий юный образ. Чей образ? Он как бы некое подобное моего вымышленного младшего брата, уже давно исчезнувшего из мира вместе со всем своим бесконечно далеким временем" (кн. 4, гл. 2).

И в другом месте, где мысль воспоминателя отталкивается от образка, подаренного матерью: он - "наследие рода моей матери, ее благословение мне на жизненный путь, на исход в мир из того подобия иночества, которым было мое детство, отрочество, время первых юных лет, вся та глухая, сокровенная пора моего земного существования, что кажется мне теперь совсем особой порой его, заповедной, сказочной, давностью времени как бы преображенной в некое отдельное, даже мне самому чуждое бытие..." (кн. 5, гл.14).

Для "Жизни Арсеньева" как романа-воспоминания характерен принцип двойного времени, двойного угла зрения на события жизни героя.

О временной дистанции в романе постоянно напоминает слово "помню", которое предваряет рассказ о тех или иных явлениях и событиях ("Помню до сих пор..", "Помню: однажды осенней ночью...", "Помню поездки к обедне..." и т.п., см. особенно кн. 2, гл. 9). Ту же функцию выполняют обороты типа: "Теперь ведь и представить себе невозможно...", "До сих пор не могу понять" и им подобные.

В описании зимнего гимназического бала сама картина принадлежит прошлому, а заключающие ее слова о чувствах героя ("чувствах, которым суждено было впоследствии владеть мною с такою силой") отнесены к настоящему (кн. 2, гл. 10).

То же самое - в рассказе о том, как много было у Арсеньева по возвращении из Харькова светлых планов, надежд и доверия к судьбе. Он завершается горьким замечанием уже взрослого человека: "...но, как известно, нет ничего опаснее излишнего доверия к ней..." (кн. 4, гл. 17).

Принцип двойного зрения создает в романе временную перспективу, придает изображению объемность и глубину.

Если подходить к роману с точки зрения биографизма, то здесь нет четкого разделения между тем, что думал и ощущал герой тогда, во времена своей юности, и тем, что он мыслит и чувствует теперь, когда пишет свои воспоминания.

В одних случаях суждения и оценки юного Арсеньева совпадают с тем, что нам известно о мыслях молодого Бунина по тому же поводу (так, размышления Арсеньева в третьей книге о высоком назначении поэзии, о том, что, говоря словами В.А. Жуковского, "поэзия есть Бог в святых мечтах земли", почти буквально совпадают с записью в дневнике пятнадцатилетнего Бунина). В других случаях - и таких немало - в уста молодого Арсеньева вкладываются мысли и суждения позднего Бунина, которые противоречат его собственным высказываниям и оценкам молодой поры. Показательный пример - иронический отзыв Арсеньева о Надсоне и его поэзии, о том самом Надсоне, которому юный Бунин посвятил свое первое - и весьма проникновенное и сочувственное стихотворение "Над могилой С.Я. Надсона".

Другие примеры подобного же рода - высказывания Арсеньева о литературе в ее отношении к общественной жизни (типа: "общественность не дело поэта", "никакого долга перед народом я никогда не чувствовал и не чувствую") или неприязненная оценка им в "харьковских" главах новой для него среды демократической молодежи и т.п.

В этих и аналогичных случаях Бунин, по выражению одного из исследователей, "ревизует свои давние демократические симпатии"¹. Все это верно с фактологической точки зрения, т.е. если не принимать во внимание, что "Жизнь Арсеньева" - это роман, свободный жанр, в котором противоречия и несоответствия между биографией вымышленного героя и биографией реального автора художественно мотивированы и оправданы.

Для бунинского героя характерно особое ощущение себя во времени и пространстве, с которым связаны некоторые особенности структуры романа и круга его идей.

В мироощущении Алексея Арсеньева существуют - то сливаясь, то расходясь - два уровня осознания своей пространственно-временной позиции в мире.

"В те дни я часто как бы останавливался и с резким удивлением молодости спрашивал себя: все-таки что же такое моя жизнь в этом непонятном, вечном и огромном мире, окружающем меня, в беспредельности прошлого и будущего и вместе с тем в каком-то Батурине, в ограниченности лично мне данного пространства и времени?" (кн. 4, гл. 5).

Два этих уровня ощущения себя в окружающем мире заостренно-полемически противопоставлены в двух записях, где речь идет о времени и месте рождения героя.

Первая глава книги первой открывается словами: "Я родился полвека тому назад, в средней России, в деревне, в отцовской усадьбе". А в книге пятой читаем: "Я родился там-то и тогда-то..." Но, боже, как это сухо, ничтожно и неверно! Я ведь чувствую совсем не то! Это стыдно, неловко сказать, но это так: я родился во вселенной, в бесконечности времени и пространства..." (гл. 13).

Возникшее еще у Арсеньева-мальчика, выросшего в одинокой усадьбе среди бескрайних просторов, это острейшее ощущение "зова пространства" и "бега времени" (кн. 1, гл. 2) трансформируется позднее в чувство родства с людьми других исторических эпох и других стран.

В соответствии со сказанным можно выделить два уровня и масштаба проблемно-тематического содержания романа.

Условно их можно обозначить как национально-исторический и бытийный. Оба связаны с личностью Алексея Арсеньева, с разными обстоятельствами его жизни, с разными сторонами его мироощущения и мировидения.

История физического возмужания и духовного развития Арсеньева раскрывается в романе на фоне и в связи с такими явлениями русской жизни конца века, как оскудение и разорение "дворянских гнезд" (на примере семьи Арсеньевых), обнищание деревни, деятельность торговых людей и интеллигенции, движение демократической и революционной молодежи и толстовства (в первом принимает участие брат героя Георгий, во втором участвует он сам).

Взятые вместе, эти и другие явления русской жизни, воссозданные в романе, создают конкретно-исторический "образ времени". Вместе с тем осмысливаются они во многом с той исторической дистанции, которая отделяет автора воспоминаний от времени молодого Арсеньева. Вот почему в роман входят проблемы, которые или сравнительно мало занимали или вообще не могли интересовать (по обстоятельствам времени) юного героя, но которые неотступно стоят перед автором записок, пытающемся в далеком прошлом найти ключи к их решению. Это проблемы исторических судеб России, революции, национального характера.

"И почему вообще случилось то, что случилось с Россией, погибшей на наших глазах в такой волшебно краткий срок?" (кн. 1, гл. 16) - вот вопрос вопросов для позднего Бунина, подводящего итоги своей жизни и своим многолетним размышлениям.

Ответ на этот вопрос автор ищет и находит - для себя - в исторически, в течение веков сложившихся чертах русского национального характера. Сам вопрос возникает в романе в связи с размышлениями над загадками русской души, над такими ее чертами, которые носят общий характер и в той или иной мере, в той или иной форме присущи всем сословиям - и дворянам, и крестьянам, и торговым людям, и интеллигенции.

"Рос я ... среди крайнего дворянского оскудения, которого опять-таки никогда не понять европейскому человеку, чуждому русской страсти ко всяческому самоистреблению. Эта страсть была присуща не одним дворянам. Почему в самом деле влачил нищее существование российский мужик, все-таки владевший на великих просторах своих, таким богатством, которое и не снилось европейскому мужику, а свое безделье, дрему, мечтательность и всякую неустроенность оправдывавший только тем, что не хотели отнять для него лишнюю пядь земли от соседа помещика, и без того с каждым днем все скудевшего? Почему алчное купеческое стяжание то и дело прерывалось дикими размахами мотовства с проклятиями этому стяжанию, с горькими пьяными слезами о своем окаянстве и горячечными мечтами по своей собственной воле стать Новом, бродягой, босяком, юродом?" (кн. 2, гл.16).

Наряду со страстью к самоистреблению, к самосожженчеству автором отмечается и художественно исследуется и такая черта национального характера, как стремление к праздной и праздничной жизни в ее самых разнообразных формах и проявлениях - от отцовского "веселие Руси есть пити" (приведшего семью к разорению и нищете) до участия в революционном "подполье" (которое оценивается тоже как своеобразная форма праздности).

"Ах, эта вечная русская потребность праздника! Как чувственны мы, как жаждем упоения жизнью, - не просто наслаждения, а именно упоения, - как тянет нас к непрестанному хмелю, к запою, как скучны нам будни и планомерный труд!.. и что такое вообще русский протестант, бунтовщик, революционер, всегда до нелепости отрешенный от действительности и ее презирающий, ни в малейшей мере не хотящий подчиниться рассудку, расчету, деятельности невидной, несмешной, серой? Как? Служить в канцелярии губернатора, вносить в общественное дело какую-то жалкую лепту? Да ни за что - "карету мне, карету!" (кн. 2, гл. 12).

Подводя итог своим наблюдениям над русским национальным характером, автор видит в некоторых его чертах и одну из причин революции, которая повлекла за собой погибель России: "Россия в мои годы жила жизнью необыкновенно широкой и деятельной, число людей работающих, здоровых, крепких все возрастало в ней. Однако разве не исконная мечта о молочных реках, о воле без удержу, о празднике была одной из главнейших причин русской революционности?" (там же).

В ряду черт национального характера отмечена в романе и особого рода "национальная гордость великоросса", особенно ярко - в связи с образом мещанина Ростовцева ("Гордость чем? Тем, конечно, что мы, Ростовцевы, русские, подлинные русские, что мы живем той совсем особой, простой, с виду скромной жизнью, которая и есть настоящая русская жизнь и лучше которой нет и не может быть, ибо ведь скромна-то она только с виду, а на деле обильна, как нигде, есть исконное порожденье исконного духа России, а Россия богаче, сильней, праведней и славней всех стран в мире", кн. 2, гл. 4).

"Куда она девалась позже, когда Россия гибла? Как не отстояли мы всего того, что так гордо называли мы русским, в силе и правде чего мы, казалось, так были уверены?" - Мнимо смиренными были речи, мнимой оказалась и гордость, более похожая на гордыню.

(Многие из наблюдений над русским национальным характером были сделаны Буниным еще в дореволюционные годы в ряде рассказов и в повестях "Деревня" и "Суходол"¹, а затем - уже в годы революции и гражданской войны - в дневнике "Окаянные дни", когда ему открылась "такая несказанно страшная правда о человеке". Все основные заключения писателя об "амбивалентных" чертах национального характера, которые были высказаны в дневнике в памфлетной форме, в более смягченном виде вошли в "Жизнь Арсеньева"; не было в дневнике разве суждений о гордости, от которой к тому времени не осталось и следа, если не считать лжи военных лет о патриотическом подъеме¹. Не вошли в роман и поразившие автора дневника суждения историка Ключевского о чрезвычайной "повторяемости" русской истории, повторяемости в малом и большом²).

Как уже говорилось, бунинский герой живет не только интересами и тревогами своего времени, но и размышляет над проблемами высшего порядка, бытийного масштаба и уровня.

Глубокий драматизм и напряженность духовной жизни Арсеньева во многом связаны с противоречием между ощущением себя в бесконечном времени и пространстве и острым сознанием конечности, краткости земного бытия.

С первых же страниц в романе возникает мотив смерти, который является в нем сквозным, проходящим через все книги и особенно мощно звучащим в финалах книг четвертой и пятой. В романе описано много смертей (мальчика-пастушонка Сеньки, сестры Нади, бабушки, соседа помещика Писарева). О смерти и похоронах великого князя Николая Николаевича повествуется на последних страницах четвертой книги, смертью героини завершается пятая книга "Лика" и роман в целом.

Через весь роман проходит мысль о трагической краткости человеческой жизни, с которой неразрывно связывается и другая мысль - о божественной красоте и радости бытия, приобщаясь к которым душа конечного человека проникается бесконечным содержанием и смыслом, обретает бессмертие.

"Люди совсем неодинаково чувствительны к смерти. Есть люди, что весь век живут под ее знаком, с младенчества имеют обостренное чувство смерти (чаще всего в силу столь же обостренного чувства жизни)... Так вот к подобным людям принадлежу и я" (кн. 1, гл. 10).

Две эти силы - страх смерти и любовь к жизни направляют душу и мысль Арсеньева к Богу и через него - приводят к идее бессмертия души. "Бог - в небе, в непостижимой высоте и силе, в том непонятном, синем, что вверху над нами, безгранично далеко от земли: это вошло в меня с самых первых дней моих, ровно как и то, что, невзирая на смерть, у каждого из нас есть где-то в груди душа и что эта душа бессмертна" (там же).

Любовь к жизни, обостренное чувство жизни проявляется у Арсеньева прежде всего в благоговейном отношении к природе, которое вместе с феноменальной силой и чуткостью всех органов чувств ("зрение, например, у меня было такое, что я видел все семь звезд в Плеядах, слухом за версту слышал свист сурка в вечернем поле, пьянел, обоняя запах ландыша...", кн. 2, гл. 15) явились предпосылкой тех изумительных по красоте, конкретности, изобразительной мощи и светоносности пейзажей, которые образуют особый пласт в идейно-художественной структуре романа. Сквозь многочисленные картины природы в романе просвечивает мысль о божественной гармонии и красоте мира, который дарит человеку подлинные и высшие ценности и радости земного бытия.

Контрастное сопряжение мотивов смерти и обостренного чувства жизни создает в романе особого рода катарсис, очищающий и возвышающий душу.

Поразительные по своей поэтичности и чувственной конкретности пейзажи романа "Жизнь Арсеньева" созданы ведь в другой стране и в другое время, отделенное от времени действия десятилетиями. А впечатление от них такое, будто они написаны художником с натуры, здесь и сейчас. Происходит это благодаря особенному у Бунина чувству природы и особенным свойствам его памяти.

"Одною с природой он жизнью дышал", - можно сказать о нем словами Баратынского и найти тому подтверждение на многих страницах романа.

В споре с Ликой Алексей "пускался доказывать, что нет никакой отдельной от нас природы, что каждое малейшее движение воздуха есть движение нашей собственной жизни" (кн. 5, гл. 8).

В описании сада в Батурине читаем: "Небо и старые деревья, у каждого из которых всегда есть свое выражение, свои очертания, своя душа, своя дума - можно ли наглядеться на это?" (кн. 2, гл. 13).

В той же второй книге есть описание перелома, расцвета, который произошел в душе героя, во всем его существе. Для того, чтобы передать его сложность и поэтичность, Бунин сравнивает его с цветением дерева весной: "Удивителен весенний расцвет дерева" и т.д. - следует яркое описание, которое завершается словами: "Нечто подобное произошло и со мной в то время" (гл. 15).

Бунин не только с детства "чувствовал это божественное великолепие мира и Бога, над ним царящего и его создавшего", не только жил чувством единства с природой, но и благодаря особенностям своей памяти мог воскрешать явления прошлого такими, какими они предстали перед ним в первый раз, и с теми же самыми чувствами. Отсюда - это уникальное ощущение первозаданности, свежести и чистоты бунинских пейзажей.

"Тысячи верст отделяют великий город, где мне суждено писать эти строки, от тех русских полей, где я родился, рос. И обычно у меня такое чувство, что поля эти где-то бесконечно далеко, а дни, которые считаются моими первыми днями, были бесконечно давно. Но стоит мне хоть немного напрячь мысль, как время и пространство начинают таять, сокращаться... И так ведь и было всегда.

Не раз испытывал я нечто поистине чудесное. Не раз случалось: я возвращаюсь из какого-нибудь далекого путешествия, возвращаюсь на те степи, на те дороги, где я был ребенком, мальчиком, - и вдруг, взглянув кругом, чувствую, что долгих и многих лет, прожитых мною, как не бывало. Я чувствую, что это совсем не воспоминание прошлого: нет, просто я опять прежний, опять в том же отношении к этим полям и дорогам, к этому полевому воздуху, к этому тамбовскому небу, в том же самом восприятии и их и всего мира, как это было вот здесь, вот на этом проселке в дни моего детства, отрочества... Нет слов передать всю боль и радость этих минут, все горькое счастье, всю печаль и нежность их!"¹, - писал Бунин в "Книге моей жизни" осенью 1921 года, на подступах к роману.

"Я до сих пор вижу и чувствую эти неподвижные темные будни в одном малорусском городе" (кн. 5, гл. 29), - этот акт одновременного существования героя в двух временах, одновременного видения и чувствования тогда и теперь отмечен в романе неоднократно.

"Я весь дрожал..., глядя на ту дивную, переходящую в лиловое, синеву неба, которая сквозит в жаркий день против солнца в верхушках деревьев, как бы купающихся в этой синеве, - и навсегда проникая глубочайшим чувством истинно божественного смысла и значения земных и небесных красок. Подводя итоги того, что дала мне жизнь, я вижу, что это один из важнейших итогов. Эту лиловую синеву, сквозящую в ветвях и листве, я и умирая вспомню..." (кн. 1, гл. 12).

Нечто подобное Бунин испытывал и по отношению к литературе, к поэзии. Один из знакомых писателя, парижский литератор А.В. Бахрах сохранил такой диалог с ним незадолго до его кончины:

- "Иван Алексеевич, помните вы ту главу, где ночью, на станции, в снегу, Вронский неожиданно подходит к Анне и впервые говорит о своей любви?

Бунин приподнялся на кровати и сердито взглянул на меня:

- Помню ли я? Да что вы самом деле? За кого вы меня принимаете? Кто же может это забыть? Да я умирать буду, и то повторю вам всю главу слово в слово. А вы спрашиваете, помню ли я!"².

Природа не просто как часть объективного мира, литература не просто как чтение, а как важнейшие составляющие самой жизни героя определяют особый интерес автора к пейзажу и кругу чтения Арсеньева - рождающегося на наших глазах поэта".

Это слияние природы и литературы в их значении для формирования юного Арсеньева и пробуждения в нем поэта, отчетливо зафиксировано в размышлениях о Пушкине и пушкинской лирике природы.

"Пушкин был для меня в ту пору подлинной частью моей жизни.... Я слышал о нем с младенчества... Да он и писал все только "наше", для нас и с нашими чувствами. Буря, что в его стихах мглой крыла небо, "вихрем снежные крутя", была та самая, что бушевала в зимние вечера вокруг ... Что же до моей юности, то она вся прошла с Пушкиным". И дальше - рассказ о том, как, глядя сквозь "магический кристалл" пушкинской поэзии на зимнее утро, снежную метель, золотую осень и т.д., герой постигал одновременно и прелесть, "чудесные образы" лирики поэта, и красоту самой природы (кн. 3, гл. 8).

В ряду поэтов и писателей, которые оказали огромное влияние на формирование Арсеньева как человека и поэта, названы - помимо Пушкина -также Лермонтов и Гоголь.

В связи с заключительной строфой лермонтовского стихотворения "Памяти А.И. Одоевского" в романе сказано: "Какой дивной юношеской тоске о далеких странствиях, какой страстной мечте о далеком и прекрасном и какому заветному душевному звуку отвечали эти строки, образуя мою душу!" (там же).

Как под влиянием литературы формировалось нравственное чувство героя, проникновенно сказано на страницах, посвященных повестям Гоголя "Старосветские помещики" и "Страшная месть": "Как дивно они звучат для меня и до сих пор, с детства войдя в меня без возврата, тоже оказавшись в числе того самого, из чего образовался мой, как выражался Гоголь, "жизненный состав". В связи с повестью "Страшная месть" говорится о том этическом содержании, которое несла литература, воспитывая в душе героя способность различать, угадывать, что хорошо и что дурно. "Страшная месть" пробудила в моей душе то высокое чувство, которое вложено в каждую душу и будет жить вовеки, - чувство священной законности возмездия, священнейшей необходимости конечного торжества добра над злом и предельной беспощадности, с которой в свой срок зло карается. Это чувство есть несомненная жажда Бога, есть вера в него" (кн. 1, гл. 15).

"Жизнь Арсеньева" - роман XX века не только по времени написания, но и по некоторым чертам своей жанровой структуры и поэтики.

Продолжив в нем традиции русской классической литературы в жанре художественной биографии (С. Аксаков, Л. Толстой, М. Салтыков-Щедрин и др.), в развертывании целостной философии природы (близкой по своему типу к тургеневской и толстовской), в осмыслении современности как звена в длинной цели исторического развития (в романе есть прямая перекличка с рассказом Чехова "Студент"), Бунин вместе с тем углубил и обогатил и самый жанр романа-биографии, и его проблематику и поэтику, совершив - вместе с некоторыми другими художниками XX века - "переход от романа идей к роману жизни, потока жизни" и разработав целую систему художественных средств для изображения бытия в его величии, красоте и самоценности и в его значении для человека. Постановкой "бытийных, "вселенских" проблем - роли времени и вечности в человеческом существовании, преодоления времени в памяти, смерти и "освобождения" от нее, вопросов о месте природы в сознании современного человека"¹ и т.п. - роман Бунина находился в русле исканий и открытий литературы XX века, в частности тех, которые нашли свое выражение в романе М. Пруста "В поисках утраченного времени" (сам Бунин говорил о "прустовских" местах в некоторых главах "Жизни Арсеньева"²).