Geum.ru

Россия в истории мировой цивилизации

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   12   13   14   15   16   17   18   19   ...   24
Глава 2

европа в поисках нового порядка

«Версальская система». Новая система мирных договоров после заключения перемирия создавалась мучительно и долго – их подписание растянулось на несколько лет; дело не раз доходило даже до вооруженных столкновений между заинтересованными сторонами, и это не удивительно: перекраивалась почти вся карта Европы.

После страшной войны для большинства европейцев главной ценностью стал мир – мир любой ценой. Но представления о том, как обеспечить прочный мир, у участников переговоров были порой диаметрально противоположными.

Президент США Вудро Вильсон был убежден, что единственный путь к миру – организовать международные отношения на основе христианских, демократических ценностей и правил. Как цивилизованный человек решает свои разногласия с соседями без помощи кулаков, так и цивилизованные народы должны добровольно отказаться от применения силы, научиться обуздывать свой национальный эгоизм и уважать интересы более слабых. Для мирного, правового разрешения международных споров по настоянию Вильсона была создана Лига Наций, в которую со временем планировалось включить все государства мира. Американский президент верил, что Лига Наций сможет обеспечить выработку и соблюдение честных и справедливых «правил игры» в международных отношениях.

Условия мирных договоров Вильсон также стремился сделать справедливыми, приемлемыми не только для победителей, но и для побежденных. По настоянию США прежние тайные соглашения о разделе военной «добычи» стали считаться утратившими силу. Европейские народы должны были получить право на самоопределение – так, чтобы каждый народ мог образовать свое национальное государство, а население «спорных» территорий – само, голосованием на референдумах решить, к какому государству присоединяться. Другими словами, новые границы в Европе должны были определяться свободным волеизъявлением народов, а не насилием победителей.

Однако европейские партнеры Вильсона не разделяли его «утопических мечтаний» и были категорически против таких «церемоний» с побежденными врагами. Представители Франции доказывали, что может быть только одна гарантия прочного мира в Европе – полное и окончательное уничтожение военной и экономической мощи Германии (а в идеале – ее расчленение на несколько слабых государств). Выражая общественное мнение своей страны, французская делегация настаивала на максимально тяжелых условиях мира для поверженных врагов: «Проигравший платит за все!»

Остальные участники переговоров тоже с трудом поддавались призывам обуздать свой национальный эгоизм. Они проявляли мало интереса к Лиге Наций и выработке общих норм международного права, зато готовы были биться до последнего за каждый спорный клочок территории, за получение того, что было обещано их странам «утратившими силу» тайными договорами. Не поддержали Вильсона и на родине: очередные выборы в Конгресс принесли победу его политическим противникам – республиканцам, которые резко критиковали президента за попытки втянуть США в европейские «свары».

Получившаяся в итоге система послевоенного устройства Европы («Версальская система»176) была плодом множества компромиссов. Крайние требования французов не прошли, но условия мира для всех проигравших (Германии, Австрии, Венгрии, Турции) оказались очень тяжелыми. Право наций на самоопределение на них не распространялось: Эльзас и Лотарингия отошли к Франции без всяких референдумов; Австрии особым пунктом мирного договора запрещалось объединяться с Германией; миллионы немцев оказались гражданами других государств; треть всех венгров также остались за пределами своего сильно урезанного государства.

Условия мирных договоров были навязаны проигравшим в ультимативной форме. В Венгрии они вызвали такое возмущение, что в стране разразился политический кризис: разочаровавшись в Западе, социал-демократы пошли на союз с коммунистами, провозгласили советскую власть и объявили войну Антанте. Большевистская Россия помочь Венгерской советской республике не смогла и та была без труда ликвидирована войсками Антанты (в основном румынскими частями).

Условия мирного договора для Турции вызвали там восстание патриотически настроенных офицеров. Военную помощь им оказала Советская Россия. Их лидер генерал Кемаль сумел в тяжелых боях вытеснить из страны греческие войска Антанты, и в конце концов, добился пересмотра мирного соглашения.

Представителей России на мирной конференции не было – гражданская война еще продолжалась и международно признанного правительства в стране не имелось. Большевистское правительство не признало ни одного из послевоенных «империалистических» договоров. Границы нового Советского государства определились в ходе вооруженной борьбы и были закреплены в двусторонних договорах с соседними странами.

Для поддержания международного порядка в «версальской» Европе нужна была сила. В первые послевоенные годы такой силой были державы-победительницы, но их единства и сплоченности хватило ненадолго. А создать эффективную и авторитетную международную организацию, которая бы отстаивала обязательные для всех нормы международноой жизни, так и не удалось (Лига Наций с этой ролью не справилась).

Европа вышла из войны гораздо более разобщенной и раздробленной, чем прежде. Довоенная свобода передвижения по Европе и «прозрачность» государственных границ так и не вернулась. С распадом империй нарушились традиционные экономические связи, и это больно ударило по миллионам людей. За национальный суверенитет молодым государствам приходилось платить дорого.

На развалинах империй. Революционный лозунг прошедшего столетия – «право наций на самоопределение» – получил после войны международное признание. Версальская мирная конференция утвердила образование новых независимых национальных государств: на карте Европы появились Польша, Чехословакия, Венгрия, Австрия, Королевство сербов, хорватов и словенцев (с 1929 г. – Югославия), Финляндия, Эстония, Латвия, Литва.

«Тюрем народов» на континенте не осталось, но принцип «одно государство – одна нация» осуществить не удалось, – и не только из-за непоследовательности победителей. На большей части Центральной и Южной Европы разные народы были настолько перемешаны, что развести их по отдельным «национальным квартирам» не удалось бы и самым справедливым и искусным политикам. Перекройка границ сопровождалась массовым исходом беженцев – миллионы людей покидали обжитые места, переселяясь в «свои» новые государства, но и после этого более 16 миллионов человек в послевоенной Европе оказались гражданами «чужих» национальных государств. В новых условиях они чувствовали себя обделенными вдвойне.

«Национальный вопрос» особенно остро ощущался в Королевстве сербов, хорватов и словенцев, образованного путем присоединения к Сербии бывших территорий Австро-Венгрии, – создания собственного государства упорно добивались хорваты.

Компактные национальные меньшинства были в Чехословакии (словаки, венгры, судетские немцы, поляки), в Румынии (венгры). В Польше поляки составляли лишь немногим более половины населения (остальные – украинцы, белорусы, немцы).

Почти все государства оказались в той или иной мере «обиженными» условиями национального размежевания; почти все они имели территориальные претензии к соседям. Национализм в послевоенной Европе не угас – наоборот, национальные самолюбия разгорелись еще пуще, чем до войны.


«Век масс». Победители активно способствовали насаждению на континенте демократии. Конституции вновь образуемых государств включались в тексты мирных договоров и получали международное признание. Роль монархов, там, где они сохранились, была сведена к минимуму; вместе с ними отодвинулись в тень и аристократические элиты. Осуществилась цель революционеров XIX века: демократия стала в Европе общепризнанной нормой политического устройства.

Женщины постепенно получили гражданское и политическое равноправие с мужчинами; избирательное право стало всеобщим и равным; кабинеты министров стали формироваться победившими на выборах партиями. Настроения масс, требования «улицы» стали оказывать решающее влияние на политические решения. Резко возросла популярность левых (социал-демократических, лейбористских177) партий. В Великобритании лейбористы вытеснили старую «традиционную» партию либералов на обочину политической жизни, заняв их место в двухпартийной системе. В Германии, Италии и других странах социал-демократы регулярно набирали на выборах больше голосов, чем любая другая партия. Политика перестала быть «спортом для аристократии», в нее повсеместно оказались втянуты широкие массы, больше не желающие пассивно подчиняться обеспеченным и образованным «высшим классам».

В 20-е годы более демократичными стали и общественные порядки, быт, нравы, культура. Уже нельзя было, как прежде, с первого взгляда определить, к какому слою общества принадлежит тот или иной человек. Городские толпы стали на вид почти однородными, гораздо более дешевыми и демократичными стали и одежда, и развлечения. Во многих странах после войны рабочие добились существенного повышения зарплат и законодательно закрепленного 8-часового рабочего дня; постепенно удлинялась продолжительность обязательного для всех детей бесплатного образования. Книгоиздатели, газетчики, владельцы кинотеатров стали работать на широкий, многомиллионный рынок и зависеть от вкусов и предпочтений простых людей – в Европе заговорили о возникновении «массовой культуры».

Случилось то, что так пугало консерваторов прошлого века: «толпы», «массы», «чернь» стали господствовать во всех областях жизни. Последствия такой ситуации обычно рисовались самыми мрачными красками: хаос, анархия, торжество посредственности и пошлости, конец высокой культуры, гибель свободы.

Противники массовой демократии доказывали, что она неизбежно выродится в жесточайшую диктатуру, потому что «чернь» не ценит свободу и охотно пожертвует ею ради сытости и спокойствия. В 20–е годы нашего столетия эти мрачные прогнозы, казалось, начали сбываться с пугающей точностью.


Разочарование в демократии. Как только все, до последнего бездомного бродяги, получили равные политические права, и демократия утвердилась в качестве единственного законного способа управлять государством, привлекательность ее в глазах масс стала быстро падать. Оказалась, что «власть народа» сама по себе народу ничего дать не может – и, более того, предъявляет к нему высокие требования: всеобщая свобода требует от всего населения готовности уважать чужие интересы и решать все разногласия мирно, не прибегая к насилию.

Эта «традиция не убивать друг друга» была довольно прочной в Англии и в государствах Северной Европы. На большей же части континента борьба разных общественных групп за свои интересы и идеалы то и дело выходила далеко за рамки закона. Правительства, зависимые от настроений избирателей, не решались этому препятствовать, – оказавшись под сильным давлением противоположных требований, они буквально шагу не могли ступить, не вызвав чьего-либо недовольства, и поэтому предпочитали уклоняться от решительных действий.

Беспомощные правительства-однодневки, раздираемые партийными разногласиями и при малейших трудностях уходящие в отставку; бесплодные парламентские дебаты; проводимые иногда по нескольку раз в год выборы, от которых ничего не меняется, – так выглядела демократия в большинстве европейских стран. С главным государственным делом – обеспечивать гражданский мир, безопасность жизни и собственности – молодые демократии во многих странах справлялись хуже, чем это делали до них свергнутые короли и императоры. Европейцы 20-х годов винили в этом не себя, а своих избранников и парламентскую систему в целом.

«Сегодня даже трудно себе представить, какую ненависть вызывала в то время фигура депутата, в которой видели концентрированное выражение всей фальши буржуазной политики: он и символ олигархии, прячущейся под маской демократии; и символ подавления под маской закона; и символ коррупции под маской республиканской добродетели. Он являет собой противоположность того, чем должен был бы быть: он не представитель народа, а человек, с помощью которого деньги… подчиняют себе волю народа» (Ф.Фюре, французский историк).

Демократия подвергалась все более жестоким нападкам со всех сторон, а стойких защитников у нее оставалось все меньше. Сохранить к ней уважение могли лишь люди, твердо убежденные в том, что любая иная форма общественного устройства еще хуже демократии, что не существует ничего важнее свободы. Но таких было немного.

Первоначальный триумф демократии в послевоенной Европе очень скоро обернулся «эпидемией» диктатур. Во многих странах стали появляться «сильные личности», готовые «навести порядок» и «водворить спокойствие». Их лозунги, их силовые методы правления, их готовность брать всю ответственность за страну на себя нравились очень многим…

После государственных переворотов диктаторские режимы разной степени жесткости утвердились в 20-е годы в Польше, Югославии, Болгарии, Греции, Венгрии, Испании, Португалии. Парламенты в этих государствах были распущены или урезаны в правах; свобода политических партий – уничтожена или ограничена; вводилась цензура и ограничения избирательных прав; запрещались забастовки. Диктаторами становились обычно выходцы из прошлого – генералы или монархи, которые провозглашали лишь одну цель – наведение порядка, и достигали ее традиционными способами прошлого века. Они питали отвращение к любым «революционным» идеям, не вторгались в частное предпринимательство и в личную жизнь людей, не претендовали на всеобщую любовь и преданность сограждан. Ограничения свобод объявлялись «временными мерами».

От этих консервативных диктатур резко отличался режим, установившийся в 1922 г. в Италии.


Рождение фашизма. Усилия Италии в мировой войне были оценены очень низко, и при заключении мирных договоров она не получила обещаного ей приращения территории (по этой причине Италию называли «побежденной среди победителей»). Такое «вероломное» поведение союзников по Антанте вызвало в стране бурю возмущения – национальное самолюбие было глубоко уязвлено. Одновременно в свое классовое наступление во главе пролетариата пошли левые радикальные партии (коммунисты, социалисты, анархисты). 1920-1921 годы вошли в итальянскую историю как «красное двухлетие» – забастовки, сопровождавшиеся захватами сотен предприятий, парализовали нормальную жизнь в стране. Обещания «сделать, как в России» становились все более угрожающими, а власти проявляли полную беспомощность.

В этой обстановке стали быстро завоевывать сочувствие населения дисциплинированные отряды вооруженных парней, одетых в черные рубашки, которые объявили себя защитниками мирных граждан от «красной угрозы». В эти отряды охотно вступали бывшие фронтовики, им попустительствовала полиция, на них возлагали свои надежды предприниматели, отчаявшиеся справиться с собственными рабочими. Вождь чернорубашечников («дуче») Бенито Муссолини быстро превращался из заурядного редактора газеты во влиятельного политика.

До 1914 года Муссолини был яростным социалистом, но война обратила его в не менее яростного националиста. За агитацию в пользу вступления Италии в войну он был исключен из рядов социал-демократии и в 1919 г. создал новую партию, назвав ее «фашио ди комбаттименто» («союз борьбы»). На первых выборах она с треском провалилась, но «красное двухлетие» открыло Муссолини путь к власти. Фашисты объявили войну «красным» – убивали их, громили и жгли их помещения, редакции газет, изгоняли социалистов из городских советов – и эти действия сделали их в глазах многих итальянцев единственной силой, способной навести в стране порядок.

После того, как фашистам удалось силой и угрозами сорвать начатую социалистами общенациональную забастовку, Муссолини решил, что настал подходящий момент для захвата власти. В октябре 1922 г. колонны чернорубашечников начали «марш на Рим» – и шантаж удался: король не решился направить против них армию; вместо этого он пригласил «дуче» на пост премьер-министра.

Став во главе правительства, Муссолини за несколько лет покончил с демократической «анархией»: разогнал и запретил все политические партии (кроме своей собственной), заменил парламент Большим фашистским советом, создал карательные органы, преследовавшие всех несогласных с фашистскими порядками; цензура заткнула рот средствам массовой информации. Единожды дорвавшихся до власти фашистов отстранить от нее оказалось невозможным – они не только раздавили организованную оппозицию, но и ликвидировали сам механизм смены власти. Профсоюзы были поставлены под контроль фашистской партии, и с забастовками было покончено. Но амбиции Муссолини этим не ограничивались: он считал себя не тираном, а революционером, и намеревался не просто подчинить, но и перевоспитать свою страну. Разъезжая по Италии, он обращался к населению с пламенными речами; фашистские газеты доносили каждое слово «великого дуче» до всей страны; школьные программы переделывались так, чтобы молодое поколение «с младых ногтей» усваивало новые, фашистские идеалы.


Новый идеал: тоталитарное государство. Фашисты провозгласили, что корень всех общественных зол – либеральные идеи, которые ставят человеческую личность выше общества, а государству отводят лишь ограниченную, техническую роль «наемного сторожа», охраняющего права и свободы личности. На самом деле все должно быть наоборот: «не общество для человека, а человек для общества». Права человека – фальшивая выдумка; ценность каждого определяется его вкладом в величие нации, и все частные интересы должны быть подчинены интересам нации и государства. Каждый человек от рождения до могилы должен служить государству, а оно, в свою очередь, должно решать все его проблемы. Любая конкуренция, любая политическая борьба – зло, ведь она подрывает единство нации, ослабляет ее в борьбе с внешними врагами; поэтому возглавлять государство должны не «представители народа», а один сильный и волевой вождь. «Все для государства, ничего против государства, никого вне государства» – таков был новый политический идеал; фашисты назвали его тоталитарным (т.е. «абсолютным», «всеобъемлющим») государством.

На практике фашистская Италия этого идеала не достигла: помешали традиции народа и относительная человечность самого «дуче», который, в отличие от Гитлера и Сталина, искренне любил свой народ и желал ему добра. В свою очередь, большинство итальянцев, включая и многих идейных антифашистов, симпатизировали своему «дуче». Поэтому фашистский режим в Италии пользовался охотнее «пряником», нежели «кнутом»: не было создано истребительных концлагерей – зато организовывались летние оздоровительные лагеря для детей; политическим противникам затыкали рот, но старались их без нужды не убивать; сохранила свое влияние и независимость католическая церковь (хотя идеи фашизма были явно враждебны христианству). Муссолини пытался возбудить в итальянцах чувство национального величия, уверяя их в том, что они – прямые потомки победоносных римлян, завоевателей полумира; однако вражду и ненависть к другим, «низшим» народам и расам в Италии целенаправленно не разжигали. В других странах у Муссолини было гораздо больше поклонников, чем врагов: даже многие убежденные либералы в США и Англии считали дуче великим человеком. К фашизму в мире относились без страха, скорее – с благожелательным любопытством.

Горячим поклонником Муссолини в Германии был почти никому тогда неизвестный Адольф Гитлер.


Национал-социализм в Германии. После проигранной войны в Германии во множестве расплодились мелкие политические группы и движения, которые пополнялись людьми, не смирившимися с поражением и крушением империи. Объединял их национализм, стремление возродить национальную гордость и величие нации. В одну из таких крошечных «партий» армейская контрразведка в 1919 г. в Мюнхене направила своего агента, бывшего ефрейтора Адольфа Гитлера. Вскоре, однако, из осведомителя он превратился в руководителя этой организации, принявшей звучное название – Национал-социалистическая рабочая партия Германии (НСДАП).

Несколько десятков членов за несколько лет сумели привлечь в свои ряды несколько тысяч, после чего их вождь («фюрер») решился на первое серьезное дело. В 1923 г. Гитлер попытался возглавить государственный переворот в Мюнхене, но вышедшие на улицу члены НСДАП были разогнаны полицией178, а сам «фюрер» на год угодил в тюрьму.

Вынужденным досугом Гитлер воспользовался для того, чтобы привести в порядок обуревавшие его идеи и дать своему движению более или менее законченную идеологию и программу действий, – здесь, в тюремной камере он надиктовал книгу, ставшую нацистским «евангелием» – «Майн кампф» («Моя борьба»).

Нацистское мировоззрение во многом совпадало со взглядами итальянских фашистов: та же главная ценность – нация, тот же тоталитарный идеал государства, то же пренебрежение к личности, преклонение перед силой и презрение к любой «слабости». Но Гитлер в своей «революционности» пошел гораздо дальше, чем Муссолини: фальшивой выдумкой он объявил не только свободу, но и саму человеческую совесть, – а значит, всю христианскую культуру и всю европейскую цивилизацию.

Смысл истории, согласно «Майн Кампф», заключается в жестокой борьбе за существование различных человеческих «видов» – рас; и «высшая раса» – арийцы (потомки германских племен) должна подчинить и обратить в рабство все остальные – «низшие», «неполноценные» расы. Главные признаки «высшей расы» – ее жизненная сила и воля к власти, готовность сплоченно и беспощадно сражаться за «жизненное пространство» и истреблять врагов. Жизненная сила расы – не в ее культуре, а в «крови», поэтому необходимо строго охранять «чистоту крови», биологическую «породу»: не допускать смешанных браков (их нацисты называли «расовым преступлением») и «выбраковывать» всех больных, увечных и «неполноценных». Главным внутренним врагом, коварно подрывающим жизненную силу германской расы, Гитлер объявил евреев, которые, по его понятиям, были повинны во всех грехах: это они навязали арийцам и расслабляющее «волю к власти» христианство, и «власть денег» – капитализм, и отрицающий нации коммунизм.

В тогдашней Европе такого рода идеи буквально «витали в воздухе» – ничего оригинального в теориях Гитлера не было. «Майн Кампф» до поры до времени оставалась почти никому не известной, да и НСДАП в 20-е годы не имела успехов на выборах. Коммунисты в Германии были не так сильны, чтобы нацисты могли сыграть на «красной угрозе», как это сделали фашисты в Италии. Однако ситуация в послевоенной Германии позволяла Гитлеру не терять надежд.


«Веймарская» Германия. С анархией, наступившей после военного поражения и отречения императора, удалось относительно быстро покончить. Немецкие социал-демократы, в отличие от русских меньшевиков, решительно объединили усилия с военными и подавили попытки коммунистов установить в Германии «власть Советов». В тихом городке Веймаре, подальше от охваченных беспорядками крупных городов, начал свою работу новый германский парламент179, признанный большинством немцев законной властью. На эту новую власть и легла ответственность за подписание тяжелого и унизительного для Германии Версальского мирного договора.

Германия была объявлена главной виновницей войны и, в качестве таковой, ее обязали возместить победителям нанесенные войной убытки. Большая часть платежей (репараций) предназначалась Франции; сумма же их была абсолютно неподъемной для разоренной не меньше других германской экономики – в обозримом будущем все плоды труда нации должны были служить хозяйственному подъему стран-победительниц. Новая германская республика была ограничена и в своих внутренних делах: ей запрещено было иметь армию свыше 100 тыс. чел., запрещено было вооружать ее современными видами боевой техники, запрещено было держать войска в приграничном с Францией районе (в Рейнской области). Территория страны была надвое разрезана «польским коридором»; довоенные колонии перешли к новым хозяевам.

Германия перестала быть великой державой, что было оскорбительно для многих немцев. Эти многие готовы были верить в то что они по-прежнему (как их учили раньше) выше других народов, а войну проиграли не на фронте, а после «удара в спину» (Ноябрьская революция 1918г.), что Германия пала жертвой некоего тайного заговора других народов, которым выгодно держать немцев в бедности и ничтожестве. Ни один вражеский солдат в течение всей войны не ступил на коренные немецкие земли, немецкое население так и не прочувствовало до конца всей горечи военной катастрофы, не убедилось в ней воочию, – и в массовом сознании «человек с ружьем» по прежнему оставался героем.

Республика, установленная при содействии победителей в послевоенной Германии, страдала всеми «болезнями» молодой демократии. Самая популярная в стране партия – социал-демократы – в 20-е годы набирала больше всех голосов на выборах, но упорно уклонялась от участия в исполнительной власти, боясь связанной с этим ответственности. Правительства, не имея надежной опоры в парламенте, были слабыми и неустойчивыми. Главной опорой государства оставалось довоенное чиновничество, презиравшее парламентскую «расхлябанность» и мечтавшее о восстановлении «порядка». Эти чувства разделяли многие немцы, в сознании которых демократия ассоциировалась с нестабильностью и национальным унижением.

«Веймарские» политики упорно и небезуспешно добивались постепенного смягчения наиболее тяжелых условий Версальского договора, но опасались открыто нарушать его. Эта миролюбивая и осторожная политика не прибавляла им популярности в своей стране, но гарантировала спокойствие всему миру.


Пять лет мира и процветания После того, как удалось справиться с послевоенными экономическими и политическими неурядицами (примерно к 1924 г.), в Европе воцарилось относительное спокойствие. Американские банки выдавали Германии большие кредиты, из которых она выплачивала репарации (возмещение соседям, пострадавшим от войны). Дипломаты прилагали все усилия, чтобы превратить Европу в зону прочного мира, – европейские страны обязывались уважать границы друг друга и отказывались решать международные споры путем войны. С Германией переставали говорить языком ультиматумов, она постепенно становилась равноправной участницей во всех европейских делах; для нее было значительно облегчено бремя репараций. Налаживались дипломатические отношения с изолированным от Европы СССР, и «красная опасность» казалась надежно заблокированной.

Противоречия и неутоленные обиды послевоенного мира до поры до времени сглаживались тем, что в индустриальных странах начались годы бурного экономического подъема и роста уровня жизни населения. К концу 20-х гг. удалось не только восстановить довоенный уровень производства, но и в полтора раза превзойти его. Причем, этот рост сопровождался обновлением техники и технологии во всех отраслях промышленности. Появились, пошли в продажу и стали широко доступными многие новые товары (радиоприемники, телефоны, пылесосы, изделия из пластмасс и т. д., и т. д.). Росли доходы компаний и зарплаты работников. Именно рост внутреннего спроса, появление массового потребителя стали главным стимулом послевоенного экономического роста. Колониальные рынки сбыта потеряли свое былое значение.


США и Европа. «Локомотивом» этого массового производства и потребления выступали США (здесь товаром массового спроса уже в 20–е годы стал автомобиль). Роль этой страны в мире по сравнению с довоенными временами резко возросла, хотя сами американцы, как и прежде, не стремились играть роль великой державы.

Президент США Вудро Вильсон очень активно способствовал послевоенному обустройству Европы, но не получил за это признательности своих соотечественников. После того, как в Советской России были опубликованы тайные договоры Антанты, и американцы узнали, что «их парни» сражались не столько во имя свободы и демократии, сколько за имперские интересы великих держав, общественное мнение в США потребовало прекратить вмешательство в европейские дела.

Большинству американцев европейские дрязги и проблемы были непонятны. Они гордились своей страной, своим разумным и стабильным государственным устройством и своей свободой. Здесь не пользовались ни малейшей популярностью не только коммунисты, но и вообще социалистические идеи, и не только из-за относительно более высокого уровня жизни: мысль о том, что человек может перекладывать свои заботы на государство, не имела шансов на успех на этой земле.

Возможности и финансовые ресурсы, которыми пользовалось федеральное правительство, были жестко ограничены; в строгом соответствии с либеральной доктриной. Государство-«ночной сторож» занималось лишь внешней политикой и поддержанием равных для всех «правил игры». Поэтому здесь раньше всего появились антимонопольные законы, зато социальное законодательство по европейским меркам было очень слабым: в сферу отношений между предпринимателем и наемным работником государство старалось вторгаться как можно меньше.

По американским понятиям, такие общепринятые в Европе вещи, как воинская повинность в мирное время или законодательное определение минимума зарплаты, были недопустимым посягательством на свободу и прямой дорожкой к диктатуре. Верховный суд бдительно следил за тем, чтобы ни федеральные, ни местные власти не переступали строго очерченных конституцией границ их полномочий. США были бастионом либерализма в том самом виде, как он сложился в прошлом веке.

Богатейшая страна мира, производившая в 1918 году больше промышленной продукции, чем все остальные страны, вместе взятые, попыталась вернуться к своему традиционному «изоляционизму». США отказались ратифицировать Версальский договор, не вступили в Лигу наций, однако, как бы ни стремились они удалиться от европейских проблем, ни один из кризисов и конфликтов 20-х годов не решался без их (прежде всего финансового) участия. Вся цепочка выплат репараций и военных долгов начиналась и заканчивалась в американских банках. Именно на щедрых американских кредитах держалось недолгое европейское благополучие. И когда в США разразился невиданный по силе экономический кризис, благополучию пришел конец.

Вопросы и задания
  1. Почему Франция настояла на тяжелых условиях мирного договора для Германии?
  2. Почему в послевоенной Европе усилились националистические настроения?
  3. Почему Лига Наций не смогла стать сильной и авторитетной?
  4. За что в 20-е годы критиковали демократию?
  5. Чем фашистский режим отличается от «традиционной» диктатуры?
  6. Что было общего у итальянского фашизма и немецкого национал-социализма? Чем они различались?