Geum.ru

«Мир наполнен нашими фантомами. И, если мы хотим изменить этот мир, нужно начинать с уничтожения этих фантомов»

Вид материалаДокументы

Содержание


Мысли лечащего врача-психиатра
ИЗ «чёрной тетради», КОТОРАЯ ЛЕЖИТ НА СТОЛЕ СЛЕДОВАТЕЛЯ. И ЧИТАЕТ ВСЁ ЭТО СЕЙЧАС СЛЕДОВАТЕЛЬ убойного отдела.
Подобный материал:
1   2

МЫСЛИ ЛЕЧАЩЕГО ВРАЧА-ПСИХИАТРА


Я совершенно не могу разобраться в том, о чём пишет автор чёрной тетради. С оглядкой на сочувствие, могу сказать, что человек этот болен. Но это удивительный больной! Я вообще не знал, что такие люди бывают! Честное слово! Да, таких людей, в цирке показывать надо! За деньги!

Но! Посмотрите – как удивительно сочетаются в человеке мысли. Ну, Господи, - пишет врач – Господи, я не знаю, что я сделал. За что Ты позволяешь мне так ненавидеть человека! Я не знаю, почему человек этот на свет появился таким. Его вообще на этом свете быть не должно. Он, Господи, жить на этом свете не должен! Ну, Вы только подумайте, что можно ожидать от человека, который ходит с пистолетом. С пистолетом ест, спит и – всё прочее. А ещё меня пугает то, что он очень убедителен. До того убедителен, что способен, раз и навсегда, заразить людей. Люди себе жили где-то тихо, жили… А потом их что-то по голове - тресь! Всё! Надо покупать пистолет! Откуда «тресь»? – есть на земле один сумасшедший. Вы даже не понимаете, сколько неприятностей содержится в его заразе. Куда смотрит правительство? А милиция? А по телевизору одно сплошное убийство и ужасы с наводнениями… О-о-ох! Та пошли они все, куда подальше! Надо покупать себе пистолет! Нет! Это…это…я так не думаю…так думают те, кто заражены этим страшным психическим вирусом. Да какой, скажите мне, дурак, ходит с пистолетом в поисках льва… Да, и на львов, на львов ходят с серьёзными копьями или с ружьями очень конкретными! И не по городу львы ходят, а по Африке ходят. Так возьми ж себе билет на самолёт до Африки. Купи самое большое и красивое ружьё. Нет! Такие гады, по городу ходят, приключения на свою задницу ищут.

И не важно сейчас, что другие вообще думают! Будем человека лечить галлюциногенами. Пусть, он гад, живёт в своём придуманном мире и служит экспонатом. Смотрите, мол! Вот наглядный пример такой-то и такой-то болезни – можно обойтись без ампутации части головного мозга.

Кушай гад, таблеточки с галлюцинациями! В этих галлюцинациях живи, но чтобы кроме тебя никто о них не знал…

Больной поступил с первичным диагнозом – амнезия. Личность сама себя не помнила. Помнила пистолет и «чёрную тетрадь». Без пистолета – рассыпается любое высказанное больным умозаключение. Пистолет, для больного, - основа бытия, главная аксиома, без которой геометрия – не наука, мир – не мир.

Пистолет для него, как сила трения, без которой ничего не было бы. Больной не имел никаких представлений о времени. Истории для него не существовало. Если я скажу, что он не помнил свою мать – это будет правда. У него никогда не было матери. Никого у него не было. Был только пистолет.


Странно вообще, что рассказ в «черной тетради» называется «Пистолет». В рассказе нет реальных людей. Все высосаны из пальца. Какой-то поэт… Аркадий Суров…не слышал никогда о таком… А стихи?

Какие могут быть в рассказе реальные люди, если его автор ничего не помнит о себе и своём прошлом? Пистолет – помнит. Тетрадь – помнит. Помнит стихи, и те, которых в чёрной тетради нет… помнит стихи! Непонятно чьи стихи!


Все психические заболевания передаются воздушно-капельным путём, как вирусы. Только психические вирусы могут долго не обнаруживать себя в организме человека. Во время сильного потрясения создаётся благоприятная для высадки вируса ситуация. Вирус высаживается и … дальше всё зависит от многих факторов…


Информационные вирусы… медиа-вирусы… три-х-х-хины…


Как страшно писать об этом. Как страшно думать.

Какое же потрясение лежит в основе болезни? Ведь этот человек, до того как сюда попал, где-то жил, кого-то любил? И его любили! Иначе, как бы он смог на свете жить? Может, над ним кто-то проводил опыты? Какая-то могущественная организация? Тогда это мания преследования! И мания преследования у меня… Господи, без участия людей, настолько сойти с ума нельзя! И, если, Господи, до такого состояния довели уже кого-то, то почему следующим, после него, не стану я? Меня через этого больного с ума потихоньку сведут.

Стоп! Стоп! Я в истории болезни пишу! О больном пишу! При чём здесь я? Нужно вырвать страницу! Я думаю или пишу? Стоп! Мне подменили таблетки! В моём флакончике заменили все таблетки и я не заметил. Взялись, сволочи, за меня всерьёз. С ума сводят. Я раньше кого-то другого убью! Убью этого гада!


ИЗ «чёрной тетради», КОТОРАЯ ЛЕЖИТ НА СТОЛЕ СЛЕДОВАТЕЛЯ. И ЧИТАЕТ ВСЁ ЭТО СЕЙЧАС СЛЕДОВАТЕЛЬ убойного отдела.


Нет. Нет. Я как автор не согласен с таким развитием сюжета.

Я не согласен. Главный герой не согласен. Врач не согласен.

Но надо писать так-то и так-то, чтобы книга хорошо продавалась.

Так как надо, никто не делает, потому что хоть на капельку хочется быть свободнее, чем положено. А свобода без ошибок не бывает. И без боли. И однажды, всё-таки сделав свой шаг на встречу свободе, вы споткнулись. И то, как вы упали, пришлось назвать как-то. «Война и Мир», например. Или «Пистолет».

Конечно же, не спотыкался я. Я просто попытался сделать ясным ощущение того, что значит вообще – быть другим человеком. Другим больным человеком. Витей, Мишей, генералом, пациентом, врачом… всеми по очереди…или одновременно двумя из них. Иногда мы раздваиваемся и в нас одновременно живут двое. Один, например, - поступает, другой - критикует. Но и тот, кто поступает, и тот, кто критикует – разновидности наших Я. Стать другим, или, хотя бы, почувствовать себя другим – это совместить в себе два полюса, две крайности, это сделать невозможное возможным. С одной стороны личности, наблюдаем пациента, достойного жалости окружающих. Пациент хочет быть писателем, но мысли в нём скачут, как блохи, – со спины на брюхо и назад, на спину. И не сладко ему приходится из-за своих мыслей, которые в порядок привести невозможно. А с другой – врач-психиатр, живой памятник нормальности, настоящий образец стопроцентного доверия. Но, - читатель об этом не знает, - ни тот, ни другой не хотят до конца выполнять свою миссию согласно с пожеланиями читающей публики. Они – есть и это главное, что им хочется. Они просто хотят быть. Они хотят просто быть, а мир требует от них ещё каких-то действий. Мир, как мальчик, который время от времени протыкает червячка и не может понять, почему тот так извивается.

Читатель хочет, чтоб было действие. Маркетинговые ассы уже знают, что действие необходимо, и я, поскольку теоретически, могу получать за свой труд деньги, именно действие обязан описсывать! А я ничего писать о нужном кому-то действии я не буду! Не буду, потому что на своём личном глобусе хочу иметь белые пятна. Не буду, потому что в жизни любого из нас может произойти такое действие, которое не будет зависеть от кем-либо принятых решений. По неизвестной мне причине врач поменялся местами с пациентом. Поменялся местами и внешне и внутренне. И когда один потеряв себя, вместе с памятью, остался в живых, второй – ушел из жизни, встретившись с собой, в себе заблудившись.


Врач ушёл оттого, что слишком серьёзно, да ещё в изменённом состоянии, относился к мыслям.

Я хочу, чтоб хоть однажды, все услышали то, о чем думает автор, когда пишет свои книги. И не важно, какие это книги! Просто он – знает о том, что то, что он делает каждый день – серьёзно, знает – и пишет. Со всей душой пишет. Только, почему-то, те, кто читают, понять ничего не могут. Не могут! Что на это скажут маркетологи?

Да – плевать, что скажут! Плевать! Я сижу и пишу о той радости, с которой я должен приступать к работе. Время от времени подходит французский бульдог и трогает меня нежно лапой, и заглядывает в монитор…Что он там видит? Что-то очень хорошее, потому что он одновременно и лениво, и радостно спокоен. И я, тоже, должен быть таким же спокойным, потому, что мне нужно сказать человечеству, что-то очень важное. Что-то такое, от чего всем станет хорошо. И я скажу. И все услышат. Но, они все, друг другу ничего не скажут, о том, что услышали, - только улыбнутся в самих себе самим себе, и заглянут туда, в будущее, где я, говоривший стихами, уже давно прав. Туда, где все знают, что я давно прав, но не проверяют насколько и в чём. «Ну, - скажут жители будущего, - немного революционно для своего времени… Ну, как это, - спросят, - одновременно быть и читателем и автором? Мы, спустя столько лет, не понимаем. Бедные современ… Революционно!»


Как это одновременно быть двумя разными? Да так! В нас чудовищно много общего. Мы все привязаны друг к другу смыслами. У нас всё ещё получится, мы полюбим друг друга, потому что у нас есть сердца. Я полюблю своего читателя без стараний маркетологов и издателей, и он, в ответ, полюбит меня. Ведь мы способны тихо любить ближних? Тихо, незаметно любить. Любить и всегда от всего быть немножко в стороне. Смотреть… любить тихо … и – всё. Дальше, за любовью, ничего нет. Есть только наша любовь, и все, ей радуются. Читатели прожили с моей книгой не один день, прочувствовали всё моё, прочувствовали и полюбили меня. И все довольны. Даже книжные магнаты. И я доволен! Только меня давно нет. Моя жизнь улетела вместе с мыслями…


Сложнее всего разобраться в том

- кто говорит

- кому говорит

И

- зачем говорит


Считайте, что на самом деле, ничего этого я говорить вам не стал, - вы сами это всё прочитали в себе, если смогли прочитать. А в это время психиатр думает о том, что верёвка достаточно прочна, для того, чтобы не порваться, даже если висеть будет три его. Эта петля и его тело в ней – символы, ужасающие символы его прошлой жизни. «Я – невылупившийся из яйца человек, который прожил всю жизнь в яйце своих иллюзий. Я ничего в жизни реальной не сделал. И дело совсем не в детях, которых я оставил после себя. Не в домах. Домов настроил я – будь здоров, когда работал в стройотряде! И не в деревьях. Ведь не одно дерево мною посажено. Много деревьев. И люблю я всех. И ради всех работаю. А ради кого ещё? Спасаю людей от самих себя… Но, в жизни, - меня такого, каким я быть хотел, - не было и нет. Я столько лет учился, столько отдал работе, но не вылечил никого… мысли …мысли… куда от них деться? Мысли со смыслом или без? Смысл лечить – если не вылечиваются? Только заражают! Смыслами невылеченными заражают… Заражают друг друга. И меня. Что странного я думаю? Думаю: «лес где-то в Сибири, а Сибирь…» ненавижу! Сам себя ненавижу и живу. Странно как-то: ненавижу, знаю, что ненавижу, но живу… раздвоение какое-то… ненависть – для убийства отдушина, а смерть – последняя шина, которую накладывают всякому человеку необходимые всему, что есть, обстоятельства…»

Всё дело в петле, которая есть в каждой жизни. Главный герой искал на самом деле эту петлю, а не пистолет, и не атомную бомбу. Врач искал петлю, не потому что автор для него её искал, а потому, что в природе вообще есть смерть, потому что каждому из нас рано или поздно приходится возвращаться туда, откуда пришли. Врач забыл о смерти и жизнь, для него, потеряла всякий смысл.


Или – нет! На самом деле ни мне, ни вам не нужен был детектив! Но вам – всё равно. Вы скучаете и не знаете, что скукой своей меня убиваете без пистолета. Убиваете, когда не соглашаетесь с тем, что я должен быть поэтом, потому что поэтом быть скучно. Вы скучаете, и ваша скука делает невозможной поэзию вообще. Скука только и способна на то, чтобы барахтаться в детективах.

Но во мне есть ещё память о предках. О кобзарях, которые ходили из села в село, чтобы петь песни, без которых мой народ не был бы народом. И простые люди, крестьяне, - понимали это. Простые крестьяне видели смысл в том, что делали нищие певцы и делились с ними и едой, и одеждой, давали какие-то копейки…

Вот такой выходит у нас детектив.


* * *

Не смерти я боюсь, а жизни праздной,

растраченной на мелкие желанья,

боюсь судьбы пустой и безобразной,

и сонного, без мысли прозябанья.


Года летят, а мы с тобой забыли,

что значит скорость и восторг полёта.

Мы потеряли в серых буднях крылья.

Нам «горек хлеб с солёным вкусом пота».


В нас есть от птиц – любовь к небес красе,

но что любовь – с бездонною разлукой,

когда тоска, когда надежды все,

отравлены невыносимой мукой?


…Живу ли я в хоромах суеты

или играю, - сам себя теряя, -

в словах и жестах, в миражах мечты,

в бесплодных поисках утраченного рая?


…Не смерти я боюсь, - всегда со мной –

её глаза…коса…её дыханье…

Не смерти я боюсь, - мой путь земной, -

оплаченное смертью оправданье.


Стихи не прочёл никто! Стихи пропустили! Зачем они нужны, - стишки? Что ещё? О чём мне ещё писать, после этих строк и после тех, которые я не показывал. Понесло меня на детектив, после стишков? Писал бы тихо в стол и не морочил никому голову с плохой прозой.

Погони уже в печёнках сидят у потребителей. Но потребитель терпеливо читает или смотрит произведённое индустрией развлечения из-за такой лени, что и подумать страшно. Всё потому, что человек приходит с работы уставший от себя и других, падает на диван, и делайте с ним, что хотите, какие хотите ему фильмы ставьте, пока он лежит. Пока лежит – он кролик. И пульт управления телевизором никакого отношения к свободе не имеет, потому что свобода нечто большее, чем возможность нажимать на кнопочки.

Читатель прекрасно знает, что нет никаких послов и президентов, нет миллиардеров. В жизни их нет. Они есть только в новостях, книгах и фильмах. А в жизни я никого не знаю из тех, у кого есть собственный самолёт. В жизни миллиардера нет места ни для пистолета, ни для петли, ни для висящего холодного тела. Он, если и захочет из жизни уйти, то уйдёт с таким комфортом, с такой роскошью, что, считайте – в жизни такого нет.

В жизни есть усталость, проблемы, необходимость зарабатывать на хлеб. Стихи хлебом не накормят – рубит меня мать, или жена, или тёща и я, внутри, - вижу себя густым и тёмным океаном, в котором есть кто-то маленький, с длинными ластами. И этот, с ластами, может не дотянуть поверхности, а я, как океан, имеющий сердцевину в маленькой точке, смотрю из этой точки наверх, и в лучах солнца вижу всплывающего человека. Я страшно переживаю за него, но помочь ему никак не могу, и человек умирает без воздуха, так и не дотянув до поверхности. Так и я, – когда плюют на мои ценности. Я и океан, и человек в ластах, и тот, кто читает, и тот, кого нет вообще. От него осталось лишь тело. Обычное тело утопленника, болтающееся без дела по океану, вот уже вторую неделю как.


СЛЕДОВАТЕЛЬ


«Не могу поверить, - думает следователь, - что написанное психом-писателем, убило врача. Может этот псих страшен в общении? Может смесь общения и этой тетради дали такой результат? Об этом даже смешно думать! Псих словами отправил доктора на тот свет.

Так что мне писать? Писать, что налицо факт самоубийства, а псих тут совсем не при чём? А может, нужно поговорить с этим психом? Почему весь персонал клиники твердит о том, что в смерти виноват сумасшедший? Надо идти в клинику. Побеседую с этим психом».

Так думал следователь. Но мы-то с вами, - мы же смотрим на этого следователя. Смотрим на то, как он едет на маршрутке до клиники. Потом встречается с подозреваемым. А подозреваемый этот – я.

Мы со следователем сидим в кабинете у главврача, а санитары огромные стоят за дверью. И нет рядом никого. Только на столе лежит включенный диктофон.

- И что вы думаете? Думаете, что есть какой-то смысл в том, чтобы говорить со мной? Всё, что я вам сейчас скажу – бред! И ничего больше бреда. Потому что меня, на самом деле, на этом свете нет. И пистолет мне уже не нужен.

Что после моих слов мог подумать следователь? Только то, что я действительно псих? Я живу в этом мире и при этом думаю и говорю, как хочу.

- Послушайте! - говорит следователь. - Вы вообще с Виктором Петровичем о самоубийстве говорили?

- О самоубийстве? Говорили! Он же врач! Он должен был знать о том, есть ли у меня склонность к суициду!

- И что вы ему сказали?

- Сказал, что потенциально есть, но я не придаю этому никакого значения.

- Это как?

- А я вам прочту своё стихотворение. Там всё, что я могу сказать по этому вопросу. Будете слушать стихотворение?

- Что ж - читайте!


Чтоб не было меня, - не нужно пистолета,

не нужно жгучих пуль, не нужно гильотины,-

я там, - где нет вещей, но в вещество одетый,-

я хрупкий мотылек, увязший в паутине…

Среди камней и стен, и дум, и песен сладких,

я тихо-тихо есмь, и сердцем и очами,

я тихо-тихо есмь в дыхании украдкой,

в саду души своей,- я свернутое знамя…


Чтоб не было меня,- не нужно ничего,-

ни приказаний свыше, ни яда, ни острога:

на половину мертв, в грехе,- лишен всего,

на половину жив,- я только милость Бога.


Что думал следователь, когда слушал стихотворение, я не знаю. Поэтому я ничего не могу сказать о том, что он там понял.

Я прочитал стихотворение, а следователь сидел и сидел молча. И не выходил из молчания.

- Может, у вас есть какие-нибудь вопросы? – спрашиваю его.

А он говорит, что вопросов никаких у него нет. Хотя один вопрос личного характера, не имеющий отношения к делу:

- Как же вы без памяти на белом свете живете?

- А никак не живу! Я – поэт, который из этого света вышел и вошел в тело Олега Палама, чтобы написать этот дурацкий детектив. А вы, гражданин следователь, - персонаж детектива. А потому – будете делать так, как я вам скажу. Я – автор. А из этого здания руковожу всей Вашей вселенной. И для меня это так.

- Послушайте! – прервал меня следователь. – Мне стало известно, что у вас есть жена, двое детей… Вы же их видели и узнали?

- Ну, хотят какие-то люди, чтобы я для них кем-нибудь был! Хотят? Ну, буду! Буду мужем или отцом. И не переживайте! Я буду ходить зарабатывать на стройку или в какой-нибудь другой ад. Буду потом месяцами отходить от стройки и допишу этот рассказ до конца. И твоя, лейтенант, жизнь закончится. Останусь только один я. И ты, где-то внутри меня. И, может быть, если я напишу, найдешь ты настоящую любовь в своей жизни, и счастье. Тогда, лейтенант, ты будешь жить в душах моих читателей. И эти читатели (реальные читатели, а не мной выдуманные) вдруг откроют для себя мои стихи. И мне тогда не нужно будет писать детективы. Так что прощай, лейтенант! Я ухожу от тебя в реальную жизнь. Мне нужно идти штукатурить или копать ямы. И пистолет, о котором вы читали, и его продавец, и доктор – придуманы мной, когда моё ложное «я» бунтовало против существующего порядка вещей. Я записывал голос ложного «я», превращал его смертоносную силу в последовательно выстроенные ряды букв. Это своеобразный способ защиты собственной психики от равнодушия, царящего в мире. Они есть только потому, что я хотел обратить внимание на свои стихи, на вообще стихи. Они более реальны, чем персонажи рассказа. Потому что в этих стихах по-настоящему существует самый лучший из всех моих «я», настоящий, реальный. Там я лучший.

Самых одаренных критиков и читателей прошу простить меня за плохо написанную вещь. Потому что мне, знаете ли, некогда писать детективы. Мне нужно на улицу – мести или что-то в этом роде. Так что, простите.

Детектив не состоялся! Простите! Не вышло.

Да! Еще нужно сказать, что и Саша-режиссер, и нищенка, и Володька, и лекции, и Аркадий Суров существуют в этом мире реально. Но они не такие, как в рассказе. Я вообще не знаю, какие они в реальности. Я так же совершенно не знаю, каков этот «Карат». Многого не знаю, но с уверенностью сообщаю, что люблю большую часть тех, с кем знаком, независимо от своих представлений и знаний.

Извините, что ничего толкового не могу сказать о вашей реальности.


Всего наилучшего!

Автор.


* * *

Говорильная вода

к вашим услугам, господа!

Под ананасовый ликёр

пойдёт туман словесных штор.

Не говорите мне о «нет» и «да», -

враньё ценилось здесь всегда.


* * *


Молчание подобно поварёшке,

черпающей из бездны пустоту?

…К чему вопросы? – Прочь гони слова!

Узнаешь сам, оставив суету,

что значит музыка,

без нот, смычков и звуков,

что значит пение,

без радости и муки,

полёт без воздуха

и нежной синевы,

играющей невинно с облаками…

Молчанье – не ириска за щекой, –

оно не узник, за сомкнутыми губами,

в его чертогах дышит каждый камень,

цветком на части почку рвёт покой,

в его чертогах, –

только взглядом тронь,

Весною зацелованную ветку!


* * *


Ты видишь, друг, – я пива не пью:

Я целая вечность (от сумы до ночлега,

от этого берега жизни до той полной луны,

на которой живут пилигримы

укатившего в прошлое снега).


Я иду налегке. Паруса неудач словно дым,

словно дым на ветру настроений.

До свободы всего три столетия шагом простым,

баксов, полный портфель, –

до отверженных наслаждений.


* * *


У меня в голове завелась рыба.

Никому на ум не придёт, что она золотая,

что пространство вокруг человечества – густая вода,

и я плаваю в нём (для непосвящённых – летаю).


Мои конечности суть – плавники,

иными словами – из туловища моего растут крылья.

Крыльев имею я, одну пару пар,

если считать только те, что не покрылись пылью.