Традиция: сущность и существование
| Вид материала | Документы |
- Субстанция-самодостаточное, самодетерминированное существование, 198.89kb.
- Слово «существование» («экзистенция») происходит от латинского слова буквально означающего, 365.95kb.
- Не все знают, что в христианской культуре существует многовековая традиция доказательств, 137.79kb.
- Не все знают, что в христианской культуре существует многовековая традиция доказательств, 129kb.
- Лекция Налоги и налоговая система Сущность и место налогов и налогообложения в экономике, 301.98kb.
- «Заряжать тазики» можно и в Закарпатье, 113.38kb.
- О традиции и менталитете Лялькина С. И., канд филос наук, доцент, 142.79kb.
- Возможно, многих удивит, что я выбрал такую тему, 3658.8kb.
- Учебно-методический комплекс «История» Раздел «Интерпретация истории», 68.47kb.
- Лекция №6 (2 часа) Понятие и сущность вс методологические положения воспитательной, 36.81kb.
В настоящее время к традиции относятся как к совокупности нормативов социального поведения, подверженной нелинейной, нерефлексивной эстафете. В исследовании мы постараемся раскрыть интегративную характеристику традиции как естественной и первичной «территории» накопления, хранения, возвышения и трансляции экзистенциальных ценностей человека (жизни, смерти, любви, семьи, свободы и т.д.) и самой надежной области нашего аутентичного (в том числе этнического) существования[1]. Бытие социума, этноса нуждается сегодня в сильной иммунной системе традиции. Традиция выступает универсальной формой наследования тождественности, самобытности. Традиция – это исток бытия общества.
Сущность любой культуры заключается в обеспечении единого коммуникативного поля для обмена смыслами, ценностями, знаниями, технологиями. Поскольку субъектом и объектом культуры выступает человек, для ответа на вопрос о сущности культуры необходимо знать, что же обеспечивает тотальность бытия человека и коммуникацию с Другим?
Человек – это существо, способное к взаимодействию с полем культуры на разных уровнях сознания. Разноплановость его жизненного мира и хаотичность эмпирической информации, которую он обрабатывает, делает его, на первый взгляд, закрытой системой. На уровне индивидуального восприятия реальности мы все являемся замкнутыми системам, собирающими дискретные импульсы внешнего мира. Наш опыт никогда нельзя сделать доступным в полной мере другому индивиду и наоборот, мы никогда не можем полностью осознать чужой опыт.
Вместе с тем, человек обладает тенденцией к устойчивому культурогенезу. Смысловая стабильность человека исходит из принципа триединства его потребностей. Человек есть триада тело – разум – душа. Человек-тело – органическое существо, относящееся к прямоходящим млекопитающим. Человек-разум – существо, наделенное способностью мыслить абстрактно. Человек-душа – существо, обладающее способностью к высоким эмоциям. Триединство тело – разум – душа дает три фундаментальных типа отношения человека к реальности. Три основные потребности, свойственные человеку – это потребность быть, знать и испытывать счастье. Этим трем потребностям соответствуют три формы отношения к миру и три уровня кодификации[2] жизненного опыта соответственно: утилитарный, теоретический и эстетический. В силу того, что существуют эти базисные типы мироотношений, культурные коды, мы понимаем друг друга, а также способны взаимодействовать с инокультурой.
1. Ценностно-смысловое ядро культуры.
Утилитарное (прагматическое), теоретическое (научное) и эстетическое отношение – это базисные установки, отражающие глубинный интерес человека к миру и формирующие его последующие мотивации и смыслы. Утилитарное отношение характеризуется стремлением получить практическую выгоду, теоретическое отношение – это установка на объективное познание свойств вещи, а эстетическое отношение к действительности отличается бескорыстным взаимодействием с объектом. Эти три вида отношения к миру структурируют реальность для нас определенным образом. Так, например, березу можно рассматривать как предмет любования (белая береза под моим окном, снегом ты покрыта, словно серебром и т.д.); как вид товара (древесина), а также как род деревьев и кустарников семейства березовых, растущее в умеренных и холодных поясах Северного полушария и в горах субтропиков. Каждый вид отношения имеет интенциональную направленность: созерцать, использовать, анализировать. Усиление того или иного мироотношения приводит к разному культурному результату. В этом контексте, традиционную культуру отличает особое бережное отношение к трансляции неутилитарных смыслов. Это общество дарения, в отличие от общества потребления. Обратимся к рассмотрению базисных модусов бытия человека и культуры: прагматический, теоретический и эстетический.
а) утилитарный код мироотношения
Утилитарное отношение ограничивает реальность до сферы потребления. В утилитарном модусе личность парциализируется до сферы желудка, кишечника, гениталий и т.п. Утилитарное отношение в натурах впечатлительных, чувственных порождает тщеславие, зависть, страстность, алчность, рассеянность, истеричность, а в натурах рациональных – холодность, расчет, безразличие, жестокость. В психиатрии эгоцентризм рассматривается как основное явление психопатологии и по этой причине там говориться о полезности объективирования, выхода из себя, помещения центра своей души в надежное место.
В социуме сосредоточенность на себе создает неблагоприятный климат, разъединяет людей, порождает гиперурбанизацию. Общество, основанное на згоцентризме, теряет связь с реальностью. В нем формируется особая потребительская аксиология с такими качествами как дегуманизация, униформизм, рентабельность, бодицентризм.
Дегуманизация – это процесс обесчеловечивания системы норм и ценностей. Критерием позволительности этических норм становиться их зрелищность, спрос. Поэтому вместо доброты, милосердия, бескорыстия, культивируются жестокость, насилие, садизм, извращения. Сначала они становятся объектом созерцания (гладиаторские бои, телешоу), а затем этим образцам начинают подражать. Через созерцание человек допускает к себе в систему ценностей то, что раньше было неприемлемо. Зрелище толкает человека к тем действиям, которые они изображают. Примером этого может быть судебный процесс над убийцей по прозвищу «Моор» («Moor») в Великобритании в начале шестидесятых годов[3]. Он осудил Брэди и Миру Хиндли за истязание и убийство двоих детей. Совершая преступление Хиндли записывали крики детей и их мольбы о пощаде на магнитофон. После ареста обнаружилось, что у Хиндли была большая коллекция порнографии, включавшая более пятидесяти журналов с названиями, типа «Оргии пыток и жестокости». Очевидно, что чтение этих журналов не снизило их агрессивности. Не так давно в США Теодор Банди, многими подозреваемый в убийстве по крайней мере сорока женщин, был осужден за особо тяжкое преступление – похищение и убийство двух женщин и девочки двенадцати лет. На суде он признал, что вкус к сексуальному насилию он приобрел благодаря порнографии; когда же порнография перестала его удовлетворять, он обратился к насилию и преступлению[4].
Так модели нового дегуманизированного поведения входят через визуализацию в норму. Пассивное созерцание подробностей насилия, преступлений, убийства, жестокого обращения с людьми содержит элемент симпатии, общности. Проступок, сделавшийся привычным, перестает быть отвратительным.
Дегуманизация в наше время также означает приспособление человека к все новым достижениям. Так, в индустрии моды, темпы изменения превзошли разумные возможности производства и вообще здравого смысла. В спорте результаты давно уже перестали быть «человекоразмерными»[5], не олимпийский спорт для гармонии человека, а человек для спорта (а спорт для рекламы). Музыкальные ритмы уже несопоставимы с ритмами человеческого тела (частота пульса, например).
Бодицентризм – культ тела, его желаний, потребностей и инстинктов. Торжество телесности устанавливается через идолы тела (порнография, имиджмейкерская продукция), деятельность по прославлению тела («бодибилдинг», конкурсы красоты и т.п.). Вот как описывает времяпровождение американцев В.В. Бычков:
«Все остальные законопослушные граждане все время едят! Или несут кульки с едой, или набирают ее тоннами в бесчисленных круглосуточно работающих гастрономах. Раблезианство в супер-масштабе!
Едят везде и всегда! В кафе, ресторанах и ресторанчиках, на ступеньках домов, музеев, библиотек, в немногочисленных парках и скверах, на паромах и круизных теплоходах. Просто на ходу – что-то жуют из пакетов и тянут через трубочки из литровых бумажных стаканов. Утром, днем, ночью.
Всегда и везде! Супер!
Теперь я понимаю откуда в постмодернистскую философию в качестве главной вошла категория телесности. Без нее никак не понять феномена NY-инсталляции; а это – не иголка в стоге сена!
Отсюда – горы живого, слабо колеблющегося мяса на улицах и пляжах – с одной стороны; и – масса бегающих до изнеможения по тридцатиградусной жаре бегунов, велосипедистов и роликобежцев в Центральном парке – перегоняют еду в неутилитарную энергию!
В Нью-Йорке все – ПОСТ-эстеты!
Сами того не подозревая. Ежечасно и неустанно работают над формой своего тела.
Пространство иммигрантов, ищущих лучшей жизни. Лучшей доли для тела, чем у себя на родине. Пространство соматиков со всего мира. Всё для чрева и во имя чрева!
У нас самые свежие продукты со всего мира!
У нас самые безвкусные продукты во всем мире!
У нас самые обезжиренные продукты из всей ойкумены!
У нас салат и рулет телесности!
И – глубинная скрытая ностальгия по чему-то оставленному, забытому, сокровенному, преданному и не обретенному... «[6]
Униформизм. Утилитарное отношение располагает к тому, чтобы человек везде чувствовал себя удобно – тот же McDonalds, Disney Land, Microsoft Office? «одноглазый Джо» и т.п. Американцы не чувствуют неудобств при перемене места жительства, т.к. вся Америка застроена однотипными домами. Телевизор – это также пример унификации, повторяемости, однообразия, т.к. он предлагает одну и ту же пищу десяткам миллионов людей.
На фоне униформизма становится понятно, что многоголосица, эклектизм, «полифония», «мозаичность» культуры утилитаризма существует как следствие безразличия к другим ценностям, другим взглядам. Какие бы странные у тебя не были привычки, верования, одежда, главное, что ты не вторгаешься на мою экономическую территорию. Кульминация ценностей экономического общества заключается в поддержании сложившегося типа произведении и обмена вещами и услугами.
Рентабельность. На уровне ценностей это означает, что происходит очищение от всего, что непосредственно не относится к делу. Все оценивается по тому, какую выгоду это приносит: социальные связи, внешняя политика, искусство, религия, наука. Человеческие отношения максимально упрощаются в целях успеха в карьере. Отношения должны быть выгодными и не обременительными, безболезненно разрываемыми. Человек ценен не сам по себе, а как предмет удовлетворения потребностей. Нет никаких близких людей для меня, и никто не видит во мне близкого человека. Все для меня суть бесполезные или полезные существа.
Нерентабельные качества скромность, честность, доброта, бескорыстие отмирают. Допустима только рациональная эмоциональность, конкурентоспособность, прагматизм, эгоизм, холодное и расчетливое любопытство.
Действует жесткая деловая дисциплина, максимально используются силы сотрудников, доведена до предела интенсивность труда. Каждый человек что-то стоит, есть даже специальный термин для оценки стоимости потребления в течении жизни – lifetime value.
Появляется нео-кочевничество. Кочевника интересует быстрый захват, выгода, добыча вместо оседлого кропотливого труда. Экономический номад – человек без родины. Urbi bene ibi patria – родина там, где лучше.
Знать нужно только то, что помогает заработать деньги. По опросу 83% американских граждан не имеют понятия, где находится Афганистан. Свой топос также американцы не мыслят географически: 1/3 не находят Тихий Океан, 89% понятия не имеют, где находится их страна, 55% полагают, что она расположена в самом центре Земли. На это патриотическое поветрие чутко откликнулись картоиздатели – тут же в США выпустили несколько географических карт мира, где США находится точно по центру листа, а Африки и Австралии нет вообще. Выставления незнания травмирует обывателя, поэтому лучше и вовсе не изображать те материки, о существовании которых он не знает. Дело не только в географии, знать нужно только то, что помогает удовлетворять свои «базисные» потребности. Поэтому треть населения США считает, что в стране проживает миллиард человек (хотя разница между миллиардом и миллиметром ясна далеко не всем)[7].
Утилитарное отношение формирует новый тип человека – человек умеющий, но не знающий. В технократическом обществе люди умеют манипулировать объектами, не зная природы управляемого объекта. Для управления достаточно натаскать человека на возможных ситуациях. Уровень техники и содержание, которое она обрабатывает, стремительно расходятся.
Принцип рентабельности действует и в искусстве. Цена картины определяется тем, сколько денег за нее заплатят ценители коллекционеры, а лучшим фильмом считается тот фильм, на который потрачено больше всего средств и который принес самые большие сборы.
В книгоиздательстве важна не книга так таковая, а сумма деятельности для ее сочинения. Ценность такой книги определяет не содержание, а тем, во сколько она обошлась обществу, кто считается автором книги, а также, сколько распродано экземпляров (отсюда понятие bestseller).
Утилитарный код мироотношения не является инновацией. В традиционных обществах этот модус бытия также занимает свое определенное место. Мы рассмотрим утилитарное взаимодействие с реальностью на примере ведийской культуры. На языке этой культуры прагматическая установка человека к миру называется карма. 90 % огромного корпуса ведийской литературы посвящены регламентации прагматической установки человека. В Ведах, во первых, разработана подробная классификация последствий деятельности в рамках утилитарного модуса[8].
Деятельность сознания
Деятельность тела
Деятельность в рамках сакральных текстов
Благочестивая деятельность, не приносит вреда обществу, приносит счастье человеку в следующей жизни
Деятельность в противовес сакральному праву
Неправедная деятельность, направлена против общества, приносит страдания в этой или следующей жизни.
Ведийские тексты содержат красочную рекламу райских удовольствий для тех, кто следует путем благочестивой кармы: небесные девы, хмельные напитки, утонченные наслаждения[9]. Там также подвергаются клеймению те, кто действует, пренебрегая общественным благом. В этом особенность утилитарного модуса традиционной культуры: он отличается строгим следованием источникам сакрального права в обретении материальных благ: то, что Веды предписывают выполнять – правильно, а то, что они запрещают – неправильно. Долгом каждого человека является исполнение предписаний, и воздержание от того, что запрещено. Исполнение того, что указано в Ведах, ведет к счастью.
Например, Веды предписывают подносить пищу Агни, олицетворению огня, который переносит подношения другим богам. Подобные жертвоприношения сопровождались музыкальным чтением гимнов, для снискания милости богов и совершались они от лица, просящего у богов богатство, здоровье, потомство и прочие материальные блага, который нес все расходы по совершению жертвоприношения и одаривал жрецов.
Алтарь (vedi) сооружался на открытом возвышенном пространстве. Место, куда должны были снизойти боги, покрывалось жертвенной соломой (barhis). Жертву подносили Агни (огню), который, как считали, переносит ее богам. Во время жертвоприношения произнесение молитв было особенно важным[10], ибо слово брахмана почиталось священным, у него была своя персонификация – богиня Вач.
Однако всякое дело, каким бы священным оно ни казалось, под влиянием энтропии утрачивает свои смыслы и начинает выполняться механически. Ведийская культура кармы также стала жертвой дегуманизации, деперсонализации. Постепенно, церемониальные детали ритуалов стали важнее чем личности, окружающие нас. Индивид превращается в слово в дательном падеже, отвечающее на вопрос «кому, чему». Реальность видится как безличный закон, вознаграждающий все правильные и неправильные поступки. Из-за экономического характера поступка, между человеком и реальностью устанавливаются синтетические, бездушные отношения «ты мне, я – тебе». Это разновидность прагматизма, пусть другого времени и эпохи, о котором писал Э. Фромм: «Сегодня мы можем встретить человека, который ведет себя и чувствует, как автомат; мы обнаруживаем, что он никогда ничего не считает действительно своим; он и себя воспринимает именно таким, каким, как считается, он должен быть; улыбки заменили смех, бессмысленная болтовня заменила содержательную беседу, и скучное отчаяние заняло место искренней печали. О человеке такого типа можно высказать два утверждения. Первое, что он страдает от дефекта спонтанности и индивидуальности, и этот дефект может оказаться неизлечимым. В то же время можно сказать, что он по существу не отличается от тысяч других, пребывающих в таком же положении»[11].
б) теоретический код мироотношения
Теоретическое отношение заключается в познании объективных свойств вещи. Для того, чтобы теория действительно позволила достигать результатов, она должна быть как можно более общей, абстрагированной от конкретных событий и работающей с математической природой вещей. Однако такая установка на теоретическую кодификацию информации делает знание обезличенным. Теория в современном понимании – это форма, лишенная отношений, десубъективированное «оно». Исторически десубъективация знания началась с Древней Греции, где был развит теоретический режим восприятия, когда объект редуцируется до родовых признаков. Античная Эллада выделилась среди других стран Древнего мира тем, что там утвердилась установка на знание, как на определяющий принцип, позволяющий вывести человека на какую-то твёрдую почву, позволяющее решить его глубинные проблемы. Эта установка сначала появилась не как академическая наука и даже не как рационализм. Установка существовала первоначально имплицитно, неосознанно, как способ решение универсальных проблем: кто я? что за мир меня окружает? как мне жить? Особенно важным для западноевропейского мышления стал вопрос «Что я могу познать?», а только потом «На что я могу надеяться?» и «Что я должен делать?». Позднее это теоретическое отношение к действительности оформилось в Европе как определенный когнитивный тип культуры. Европейская мысль имеет, поэтому, тенденцию к уклонению в сторону позитивного понимания познания, а во7прос о роли познания, анализ познания в контексте экзистенциальных проблем, стоящих перед человеком, возникает лишь на время, на определённых этапах[12]. Общий же акцент сохраняется на познании – когнитивное, познавательное отношение к действительности является, прежде всего, той формой отношения к миру, которая даёт человеку возможность решить эти проблемы. Так, метод рассуждения Сократа - «Что есть красота?», обращен к общему понятию красоты. Сократ не вопрошает об источнике красоты, о роли красоты. Его интересует общее понятие «красота» и его конкретное применение. Так происходит удвоение реальности, ее разделение на понятийную и вещную. В этом заключается культурный феномен европейской мысли – в появлении теоретического сознания, изучающего мир понятий отдельно от вещей. Мы имеем некую рефлексивно выделенную, необычную реалию, которой не было, по крайней мере, в столь ярко выраженной форме, в других культурных очагах, но которая вовсе не является чем-то естественным. Когда мы вырастаем в этом типе познавательной культуры, она нам кажется чем-то само собой разумеющимся. В то время как эта безальтернативность, непреложность есть попытка уклониться от истины, так как на самом деле всё это является чем-то обусловленным, созданным в определённых рамках культуры. Этот конкретный поворот культуры равно сопоставляем с другими её ходами. Он есть результат определенной перцептивно-лингвистической установки.
Проблемы культуры не являются чисто академическими, они являются проявлением специфики отношения человека к миру. В европейском мироотношении был сформирован корпус реалий (семиотических, идеальных конструкций) в которые потом, и до сих пор пытаются уложить всю многообразную действительность. Это особый слой, которого нет в других культурах, которые не пошли по столь чётко выраженному пути когнитивизма и который нашел в дальнейшем своё выражение в рационализме.
М.М. Бахтин разделяет мысль в мире и мысль о мире[13]. Мысль в мире причастна этому миру, несет в себе печать несовершенства мира. Наша обыденная мысль – это мысль в мире. Мы пользуемся на 99% какими-то культурными конструктами (значениями), употребляем такие слова как «красивый», «добрый», при этом не осознавая, что мы осуществляем не больше чем семиотическую деятельность. В то время как мысль о мире – это рефлексия индивида, свободного от семиотических штампов, трансцендентного по отношению к миру. Теоретическое отношение представляет одну из форм мысли в мире.
Говоря о типах культуры, нужно отметить, что сама рефлексийная практика не уникальна, не безальтернативна. Когда какой-то философ выступает, как обладающий истиной, а обыденное сознание – как заблуждение, то следует учитывать, что этот философ выступает как носитель одной из практик, исторически обусловленных, причем неважно насколько такая традиция может быть осмыслена в рамках другой культуры. Тогда в другом типе когнитивной культуры встаёт проблема вписать иную практику в свой мировоззренческий контекст.
С точки зрения результата, предпочтительнее та практика, которая наиболее приближена к человеку, которая лучше оказывает помощь в решении фундаментальных бытия. Практика имеет смысл настолько, насколько с её помощью решаются глубинные проблемы человека. Таков подход традиционной культуры. Другая позиция, позиция пост-традиционная, оценивает практику с точки зрения способности решать точно и ясно какую-то определённую прагматическую или теоретическую задачу.
Для теоретического отношения такой вопрос, как «для чего?» может не представлять интереса. Наука со временем Галилея начинает существовать как безусловный культурный феномен. Так, постепенно, рациональные конструкты, некоторая конечная человеческая практика превращаются в абсолютного кумира. С помощью метода теоретического конструирования индивид оказался во власти детерминирующей его поведение безличной силы. У Маркса эта сила экономическая, у Фрейда – психологическая, а у Ф. де Соссюра – лингвистическая. Однако ни один теоретический конструкт не может заменить реальность, к которой нельзя относится как к треугольнику, идеальной конструкции. Реальность требует личностного соотнесения. Такое личностное отношение к реальности присутствует в эстетическом отношении.