О традиции и менталитете Лялькина С. И., канд филос наук, доцент

Вид материала

Лекции

Подобный материал:

• Учебно-методическое пособие по самостоятельной работе для студентов всех специальностей, 1169.34kb.
• -, 5971.32kb.
• Философия методические указания и контрольные задания для студентов и курсантов очной, 1404.47kb.
• Темы докладов и рефератов. Тип рациональности философского познания, 370.13kb.
• Санкт-Петербургский государственный университет, 9557.65kb.
• Парадигма философско-культурологический альманах, 2720.97kb.
• Учебно-методическое пособие по самостоятельной работе для студентов всех специальностей, 879.94kb.
• Учебно-методическое пособие по самостоятельной работе для студентов всех специальностей, 913.38kb.
• Методические указания для выполнения контрольных работ по учебной дисциплине " философия", 412.18kb.
• Редакции философской литературы, 2159.56kb.

О традиции и менталитете

Лялькина С. И.,

канд. филос. наук, доцент

Традиция была и продолжает оставаться универсальным механизмом селекции, аккумуляции и пространственно-временной передачи жизненного опыта народа. Ее можно представить как сеть (систему) связей настоящего с прошлым. При помощи этой сети совершается определенный отбор, стереотипизация опыта и передача стереотипов, которые затем опять воспроизводятся.

« … Инвентарь культуры, – писал Н.С. Трубецкой, – для успешного дальнейшего развития должен передаваться путем традиции, то есть всякое молодое поколение должно усваивать путем подражания старшим культуру, в которой выросло предшествующее поколение»¹. Но это не значит, что традиция – это власть мертвых над живыми (К. Маркс). Так как одновременно традицию можно представить и как механизм изменения общества, то осмелюсь перефразировать афоризм К. Маркса: традиции – это власть живых над мертвыми. Традиция связана с настоящим, она передается настоящим и исходя из настоящего определяет то, что нужно делать. В этом смысле любая система традиций строится на современном фундаменте, который сам выстроен на постоянно возобновляющемся прошлом. Именно настоящее задает обращение к прошлому, исходя из аксиологического значения непрерывности и культурного единства как характеристик традиции. Г. Гадамер, например, понимал традицию как современную и актуальную культурную реальность. Для Гадамера традиция – это постоянное творчество ныне действующего субъекта: «… там, где царит традиция, старое и новое всегда срастаются в живое единство, причем ни то, ни другое вообще не отделяются друг от друга с полной определенностью»².

В то же время это не означает, что традиция не имеет объективного бытия, что она якобы полностью зависима от факта ее осознания. Традиция как система образцов, усиливающая сплоченность и самосознание создавшего ее социума, существует в самой практике повседневной жизни, независимо от меры осознания механизма создания и действия этих образцов. Традиция постоянно изменяется, и источник изменения содержится внутри нее, она является положительным преемством, то есть определенным порядком наследования, состоянием, в котором находится положительный восприемник. Смысл традиции сводится к сохранению наследства, к соблюдению необходимых мер, чтобы наследство не утратило тех устойчивых свойств, которые обусловливают его естественное предназначение. В традиции присутствуют в двуединстве креативная и консервативная составляющие. С одной стороны, она – подвижна, гибка, а с другой – терпима и «притормаживает» общественное развитие.

В связи в двуединой характеристикой традиции, можно сформулировать два смысла в ее понимании. Первый – традиция как порядок: порядок наследования, обеспечивающий посредством определенных правил, обязанностей, мер точное воспроизведение сущности наследуемого, его содержания. В таком понимании традиции «не принося нового знания, … хранят уже имеющееся, восстанавливают, непрерывно «достраивают» разрушения, наносимые временем сложившимся структурам мысли, поведения, организации»¹. Второй – традиция как процесс: представляется как форма социокультурного наследования, организованная таким образом, чтобы обеспечить адекватное возобновление вложенного в нее содержания, а также как сам процесс наследия.

Традиции меняются под воздействием внешних обстоятельств, проецируют в себе происходящие изменения в обществе, в котором они перед тем практиковались. Традиции меняются потому, что меняются обстоятельства, которым они адекватны.

Традиции вводятся в действие людьми, а желания людей создать нечто еще более удобное и адекватное обстановке всегда живет в людях, в людях живет и стремление реализовать себя, дарить созданные ценности тем, кто их воспримет и будет использовать. Личность осуществляет себя, вкладывает свои созидательные силы не только в настоящее, но и в будущее, в том числе отдаленное. Личность живет свободно и творчески только «через свою жизнь в других, как бы переливаясь за свои собственные пределы и находя себя в других»².

Каждый этнос, или народ, являясь не только биологической единицей, «феноменом биосферы»³, но и тысячелетием складывающейся во взаимодействии с природной средой психофизической индивидуальностью «…с собственным строем языка и претворенным в формах своей жизни мироотношением»⁴, вырабатывает свои национальные традиции и предания. Выявить традицию народа означает определить жизненные базовые отношения, систему идей и верований, выразить тип видения космоса, осмыслить его разнообразные ориентиры в историко-социальном действии. Говоря о национальной традиции, мы имеем, прежде всего, в виду наиболее показательные аспекты исторически выработанной коллективной идентичности. Национальная традиция в этом плане предстает, во-первых, как система взаимосвязанных традиций: познавательных, коммуникативных, религиозных, институциональных, эстетических и т. д.; во-вторых, как сущностные отличия и характеристики того или иного народа как межпоколенной общности; в-третьих, как осознание этой общностью своей культурной и исторической миссии. Целостность традиции задается теми моральными нормами, организованными формами поведения и верованиями, которые этнос рассматривает как фундаментальные для поддержания своей идентичности. Национальная традиция включает в себя привязанность к родной земле, природе, языку, народному искусству, кухне, досугу, гордость за героические события исторического прошлого. Национальная традиция, стабилизируя отношения между различными поколениями в рамках единого социума, выступает важным интегративным фактором. Отмечено, что чем крепче традиция, тем динамичнее развивается общество. Немецкие романтики считали, что народы, не имеющие истории, своего предания, утратившие свою традицию, утрачивают и стимулы динамического развития. Замедляет развитие и искусственно насажденные, « инородные», беспочвенные традиции.

Вопрос о сохранении или отрицании традиций в русской философии занимал заметное место. В споре традиционалистов и нигилистов последние часто брали верх, прикрываясь ими же самими созданным мифом об особой подлинно русской беспочвенной ментальности: начать все с «чистого листа», заново. Этот миф начинает формироваться П.Я. Чаадаевым, который фанатично отрицал наличие и преемственность русской культурной национальной традиции. Вот одно из множества солидарных высказываний на данную тему: «… в этой способности внезапно отрываться от почвы, от быта, истории, сжигать все свои корабли, ломать все свое прошлое во имя неизвестного будущего, – в этой произвольной беспочвенности и заключается одна из глубочайших особенностей русского духа»¹.

Но было немало и тех, кто видел живую силу традиций, а попрание национальных традиций характеризовал как «белый террор» (А.С. Пушкин). А.С. Пушкин характеризовал первого русского нигилиста Петра I как всадника, который не только оставил Россию без почвы, но и «вздернул на дыбы» над «бездной». Петр I хотел ускорить развитие России, возвысить русский народ, но, как заметил Н.М. Карамзин, – «уничтожая старинные обычаи, высмеивал их, русский суверен затронул русские сердца. А способен ли униженный человек на великие дела?»².

Быстрые, насильственно-робеспьеровские методы заимствования чужих (в данном случае европейских) традиций не дали должной динамики развитию русской культуры, так как в короткое время русскому народу нужно было пройти тот путь, который романогерманцы проходили постепенно, начиная с античности. Насильственная вестернизация вела лишь к тому, что русскому народу не раз приходилось перескакивать через целый ряд исторических ступеней и создавать сразу, ценой больших усилий то, что у романогерманцев явилось следствием ряда исторически последовательных изменений. Последствия такой «скачущей» эволюции, а иногда и революции, поистине ужасны. За каждым скачком неминуемо следует период остановки, усталости, апатии, в течение которого надо привести в порядок культуру, согласовать результаты, достигнутые путем этого скачка в определенной сфере жизни, с остальными элементами культуры. Исторические прыжки, нарушающие единство и непрерывную постепенность исторического развития, разрушают и традицию. Между тем очевидно, что непрерывная традиция есть одно из обязательных условий нормальной эволюции и сохранения ментальности, а там, где отсутствует непрерывная подлинная преемственность, любая конструкция будет искусственной и недолговечной.

В русской философии предпочтение отдавалось не адаптации индивида к обществу, а психологической адаптации общества как целого к изменениям. Духовный и психический аспекты адаптации народа к окружающей среде превалировали в русской философии. И сегодня, как считают некоторые исследователи, это «наиболее интересный и плодотворный угол зрения, под которым можно вскрыть основные связи как человека, так и … этнической общности со средой  …. Здесь мы сразу можем  …  увидеть, насколько значимы связи для человека или этнической группы с ее природным и культурным основанием, что происходит, если такие связи утрачиваются, и каков механизм установления новых, компенсирующих связей»³. Этим и объясняется, что в нашей социальной философии прижился термин менталитет.

Именно это понятие, как считают исследователи, применившие его, показывает, что коллективные эмоции и типичные реакции этноса оказывают на общественные отношения не меньшее влияние, чем рациональные мотивы. И если на первом этапе наличие стереотипных реакций объяснялось биологическими причинами, то сегодня акцент ставится явно на связь менталитета с социальным и культурным развитием народа. Чаще всего этот термин употребляется именно в паре с понятием традиции. Термин ментальность (менталитет) вводит Школа «Анналов» как ключевое понятие для более глубокого понимания программы исторического синтеза. По мнению А.Я. Гуревича, этим понятием Марк Блок и Фернан Бродель обозначали «тот уровень общественного сознания, на котором мысль не отчленена от эмоций, от латентных привычек и приемов сознания»¹. Школа «Анналов» использовала термин ментальность (менталитет) для выявления мыслительных установок и «духовной оснащенности» различных социальных групп, в том числе этносов, но сделала при этом акцент на исследование неосознанного, повседневного, на автоматизмы поведения и внеличностные аспекты индивидуального сознания. Любая новация, с точки зрения данной школы исторических исследований, выражается в ходе заранее заданной языковой системы и культурной традиции, которая ставит границы для субъекта новации. Культура и традиция, язык, образ жизни и религиозность образуют своего рода матрицу, в рамках которой формируется ментальность.

Сегодня многие исследователи считают данное понятие неологизмом, уверены, что оно принципиально неверифицируемо, и поэтому стараются не употреблять его в научной литературе. Но несмотря на этот снобизм академической философии, понятие менталитет все чаще употребляется и в обыденной, повседневной практике, и в научных работах и выводах. При всей своей многозначности общее понимание менталитета сводится к определению его как определенного устойчивого и уникального явления массовой культуры, которое характеризует особенности образа мышления этноса, возникшего на основе его типичной жизнедеятельности.

Термин ментальность (менталитет) стал использоваться для обозначения того факта, что коллективное и индивидуальное сознание определяется не только разумом, знанием, логикой бытия, но и в не меньшей степени нормами, ценностями и традициями культуры, историческим опытом поколений, общей духовной настроенностью этноса. Это понятие является комплексным и включает следующие уровни: психофизический, психический, культурно-исторический, духовно-религиозный и космический². В рамках нашей статьи под анализ попадает лишь культурно-исторический уровень менталитета, когда коллективное бессознательное влияет на традицию и динамику исторического процесса. В этом историческом контексте групповая ментальность предстает как отражение совокупного культурно-исторического, социального и национального опыта в сознании и поведении людей. В опыте преломляются следующие культурно-исторические факторы: эмоциональное восприятие; художественное восприятие мира; лингвистические и топологические факторы; рациональное восприятие мира; мировоззренческие установки и т. д.

Понятие ментальности также отражает подвижность, соотнесенность как с прошлым, так и с настоящим, наличие внутренних глубоких противоречий. В этом смысле можно сказать, что менталитет – нематериализуемая составляющая традиции. Однако одновременно это актуализированная составляющая традиции, с которой необходимо считаться. «До тех пор, пока законы не опираются на нравы, они ненадежны, поскольку нравы – это единственная долговечная и крепкая сила, которой обладает какой-либо народ»³. Воздействие менталитета можно проследить практически во всех сферах человеческой активности: он определяет большинство норм и стандартов социального поведения, формирует многие стереотипы и предпочитаемые реакции на реалии бытия. Менталитет характеризует образ мышления не только отдельного человека, но и групп людей, даже этносов. В нем слиты воедино индивидуальное и коллективное, сознательное и бессознательное, что и позволяет использовать его для изучения и объяснения массовых социокультурных, национально-бытийных процессов.

Менталитет является основой для самоорганизации общества, каркасом для культурной традиции: « В образном виде менталитет можно представить строительной конструкцией, фундамент которой – сфера «коллективного бессознательного», а крыша – уровень самосознания индивида. Структуру менталитета образует «картина мира» и «кодекс поведения»¹. То есть речь идет о присутствующем в сознании человека стержне, который может при различных внешних условиях выступать в разных обличиях, но который является единым для всего этноса и служит как бы его внутрикультурным интегратором, визитной карточкой народа.

Формирование менталитета народа – это длительный процесс, охватывающий жизнь не одного поколения. Изменение его основополагающих установок совершается гораздо медленнее, нежели изменения в области экономической и социально-политической (хотя были исторические времена, когда все процессы изменения были малодинамичны). Поэтому национальный менталитет способен оказывать существенное воздействие на происходящие в обществе изменения: при определенных обстоятельствах он способен выступать либо как инерциальная сила, тормозящая перемены в обществе, либо выступать основанием для укрепления и ускорения этих перемен. Ментальность во многом решает успехи или неудачи модернизации в той или иной стране. Если одни народы и страны в ХХ в. достаточно успешно осуществили радикальное изменение своих базовых приоритетов и ценностей, затем свои экономические и социально-политические условия жизни, то в целом ряде других стран народы проявляли стойкое нежелание изменить свое бытие и свои базовые ценности.

Таким образом, национальный менталитет так же, как национальные традиции, способен оказывать существенное воздействие на происходящие в обществе изменения, а властные структуры, предлагая обществу тот или иной путь радикальных реформ, обязаны учитывать стереотипные реакции общества. Последние могут выступить как ускорителем, так и тормозом исторического развития народа, в зависимости от меры соотнесенности установок на сохранение или изменение действительности.

Пример такой взаимосвязи мы видим сейчас в свете очередного витка модернизации России. Пожалуй, все русские философы отмечали противоречивость российского национального характера, вытекающего из географического, культурного, исторического положения России. В настоящее время вопрос о сущности, структуре, признаках российского менталитета широко дискутируется. Научный подход базируется на достаточной литературной, историковедческой, философско-методологической базе и позволяет выделить не только традиционные, устойчивые черты русского менталитета, его так называемое ядро, но и проследить его изменение, выявить вновь формирующиеся компоненты. Таким образом, даже в этой неверифицируемой составляющей социума можно создать основу для прогнозов и ожиданий, для успешного осуществления социальной практики. Анализ традиционной российской ментальности в истории русской философии выявил ее внутреннюю противоположность, биполярность. Н. Бердяев писал по этому поводу: «Два противоположных начала легли в основу формации русской души: природная, языческая, дионисическая и аскетически-монашеское православие. Можно открыть противоположные свойства в русском народе: деспотизм, гипертрофия государства и анархизм, вольность; готовность, склонность к насилию и доброта, человечность, мягкость; обрядоверие и искание правды; индивидуализм, обостренное сознание личности и безликий коллективизм; национализм, самохвальство и универсализм, всечеловечность; эсхатологически –мессианская религиозность и внешнее благочестие; искание Бога и воинствующее безбожие, смирение и наглость, рабство и бунт»¹. Н. Бердяев говорил не только о противоречивости русской ментальности, но и о ее женской, «бабьей» природе, податливой сильной власти.

Ф.М. Достоевский отмечал следующие черты русской ментальности: сострадание, тоска, любовь к свободе, противоречивость, потребность страдания².

Н.Я. Данилевский отмечает, что главным отличием цивилизаций является «психологический строй народа». К психологическому строю русского народа он относит, в своей сравнительной таблице с психологическим строем западных народов, следующие черты: ненасильственность (умение уживаться с любым: призвали варягов); коллективное, общенародное начало; православие и идеал цельного знания; соборность, предпочтение власти сильного централизованного государства, что вызвано постоянной внешней опасностью; консервативные инстинкты, обусловленные владением землей и др.³.

Не только русские, но и западные исследователи отмечали антибуржуазность, невосприятие мещанского духа и рутины жизни как важнейшую черту русской ментальности. Вот беспристрастное указание на эту особенность русских: «Гений русского славянства показал себя слабо приспособленным к современному бизнесу и предпринимательству в рамках усложняющейся экономики индустриального мира, которая поэтому часто перепоручалась иностранным или полуиностранным силам …. Русские, которые колеблются между безосновательной самонадеянностью и смутным универсализмом, не очень-то склоны к организованному индивидуализму в стиле Западной Европы. Вклад, который творческая мощь России внесла в копилку мировых ценностей, – иного рода»⁴.

Эту иллюстрацию примерами можно продолжать и далее, так как данная тема составляет истинный корень исканий в русской философии. Изыскивая наиболее типичные черты русской ментальности, философы и писатели подчеркивали, что любая попытка рационального определения души (ментальности) нации ведет к неудачам, так как ни раса, ни территория, ни язык, ни религия не являются признаками, ее определяющими. Национальность и ее душа формируется в результате смешения племен, земель в ходе единого духовно-культурного процесса, связанной одной судьбой. Это-то и создает неповторимый лик национальности, ее менталитет. А.Ф. Лосев, говоря о специфике познания русской ментальности, отмечал, что ее можно постичь не «посредством сведения к логическим понятиям и определениям, а только в символе, в образе посредством силы воображения и жизненной внутренней подвижности»⁵.

Особенности русского менталитета не являются врожденной психологической данностью, они результат истории, условий существования и развития России. С развитием истории изменяются частично и составляющие, но их изменения недостаточны для изменения глубинных ментальных основ, которые являются формой проявления вечного, приобщения каждого нового поколения к вечному:

«В живом потоке сменяются ценности.

Бегут мгновенья:

каждое ярко,

каждое полно,

каждое блестит и отливает радугой:

каждое – твое,

и каждое несет с собой новые ценности.

Бурный поток…

Он несет на себе обломки старых кораблей

и новую ладью,

и еще неотесанные бревна и доски.

Все ценно и полно в каждом мгновении

Бери его в его полноценности:

прозри в его глубь,

отринь его и восприми новое.

А в душе наслояется вечное…»¹