Писать письма было любимейшим занятием Зигмунда Фрейда
| Вид материала | Документы |
- Попытка определить значение сексуальности в трудах Зигмунда Фрейда наталкивается, 925.6kb.
- Балтийский институт экологии, политики и права курсовая работа по теме: теория личности, 214.22kb.
- Биография З. Фрейда, 99.68kb.
- Во-первых, надо сказать о том, что понятие "Бессознательное" было введено в психологию, 192.41kb.
- Фромм Э. Миссия Зигмунда Фрейда. Анализ его личности и влияния, 1167.37kb.
- Введение в психоанализ, 7368.53kb.
- Тема «Человек. Индивид. Личность» Два подхода к изучению человека, 155.81kb.
- Ii письма из германии, 377.43kb.
- Психоанализ Зигмунда Фрейда Краткая биография, 109.37kb.
- 8 – 9 класс Task 1, 55.5kb.
травмы человечества, включая «семейный роман» и «эдипов комплекс». Выдающимся свойством гениальности Фрейда была, по формулировке Шура, «способность обратить полученное от других вдохновение в семя психологической революции» (Schur 1973, 206).
Две переписки с прославленными современниками, Артуром Шницлером и Арнольдом Цвейгом, уже изданы, прочие, со Стефаном Цвейгом, Томасом Манном, Роменом Ролланом, опубликованы разрозненно, в виде отдельных писем.
В силу их особой значимости в этом же разделе приводятся письма, которыми Фрейд обменивался с Альбертом Эйнштейном.
Переписка Фрейда с Артуром Шницлером
С проживавшим по соседству коллегой-врачом и писателем Артуром Шницлером (1862—1931), особенно известным своими пьесами, новеллами и рассказами о венской жизни на рубеже столетий, Фрейд испытывал внутреннюю связь, сродни связи двойников 82. Тем не менее, или скорее именно поэтому, Фрейд, не только прекрасно знавший и ценивший творчество Шницлера, но даже, согласно Джонсу, причислявший его наряду с Томасом Манном и Арнольдом Цвейгом к самым значительным писателям современности, не выражал желания лично с ним познакомиться, и это при том, что он часто субботними вечерами играл в тарок с братом Шницлера, Юлиусом, известным венским хирургом.
Интерес Артура Шницлера к гипнозу и сновидениям привел его от медицины к писательскому творчеству. В рамках разрабатываемой им темы любви и смерти он интуитивнейшим образом раскрыл инстинктивные импульсы своих персонажей в соответствии с психоаналитическими теориями Фрейда, а в своих поэтических произведениях развивал динамику «внутреннего монолога», используя цепочки ассоциаций.
Переписка Фрейда и Шницлера началась в 1906 году. Фрейд выражает благодарность, по всей видимости, в ответ на поздравление, присланное Шницлером по случаю его пятидесятилетия. В первом письме Шницлеру Фрейд откровенно и красноречиво признается в своем восхищении, зависти и жажде познания, пробуждаемых в нем удивительным психологическим пониманием, которое Шницлер сумел выразить в своих произведениях.
Миновало еще шесть лет, прежде чем Фрейд вновь откликнулся на поздравление ко дню рождения. К благодарности он присоединил поздравления по случаю пятидесятилетия Шницлера. Одновременно он приносит извинения, поскольку считает поздравление пережитком магически-мистического мышления. Он пытается утешить младшего на шесть лет именинника, говоря, что поэты долго сохраняют молодость, а затем становятся мыслителями.
Прошло еще десять лет, и 14 мая 1922 года Фрейд написал Шницлеру третье и самое интересное из своих посланий. Наконец, похоже, наступило время для чего-то вроде дружбы: Шницлеру тем временем исполнилось шестьдесят лет, и Фрейд пытается найти причины, почему он никогда не старался по-настоящему сблизиться со своим корреспондентом. В этой связи Фрейд создает новое выражение и говорит о своей «боязни двойника». Он писал (Е. Freud 1960, 356—357):
Вена IX, Берггассе, 19, 14 мая 1922 г.
Глубокоуважаемый господин доктор,
Теперь Вам тоже исполнилось шестьдесят лет, покуда я, будучи шестью годами старше, ближе придвинулся к краю жизни и могу ожидать, что вскоре увижу пятый акт этой довольно непонятной и не всегда занимательной комедии.
114
Если бы я еще сохранил остатки веры во «всемогущество мысли», я бы не упустил случая обратиться к Вам с самыми сильными и сердечными пожеланиями счастья на ожидаемый остаток Ваших лет. Это глупое занятие я предоставляю необозримой толпе современников, которые вспомнят о Вас 15 мая.
Однако я хочу сделать Вам одно признание, которое Вы из снисходительности ко мне сохраните при себе и не поделитесь им ни с другом, ни с посторонним. Я терзался вопросом, почему во все эти годы я ни разу не сделал попытки искать Вашего общества и завести с Вами разговор (не принимая при этом во внимание, приятно ли Вам самим было бы такое сближение).
Ответ на этот вопрос содержит слишком интимное для меня прозрение. Мне кажется, я избегал Вас из своего рода боязни двойника. Аело не в том, чтобы я был так уж склонен идентифицировать себя с кем-то другим или чтобы я пренебрегал различием в дарованиях, которое отделяет меня от Вас, однако вновь и вновь, когда я погружался в Ваши прекрасные творения, за поэтическим блеском я различал предпосылки, интересы и выводы, которые мне казались столь же знакомыми, как мои собственные. Ваш детерминизм и Ваш скепсис — то, что люди зовут пессимизмом, — Ваша одержимость истинами бессознательного и импульсивной природой человека, отказ от обусловленной культурой надежности, сосредоточенность на оппозиции любви и смерти — все это волновало меня, словно неслыханная близость. (В небольшой работе 1920 года «По ту сторону принципа удовольствия» я попытался представить эрос и влечение к смерти как первичные силы, чье противостояние определяет всю загадку бытия.) Таким образом я пришел к ощущению, что Вы благодаря интуиции — собственно говоря, вследствие тончайшего самовосприятия — познали все то, что я открыл в утомительной работе с другими людьми. Более того, я полагаю, что по сути своей Вы глубочайший психолог-исследователь, столь честный, внепартийный и неустрашимый, как никто другой, а если б Вы им не были, Ваши творческие способности, чувство языка и талант к созданию образов вырвались бы на волю и превратили бы Вас в писателя, куда более угодного толпе. Мне всегда было свойственно отдавать предпочтение исследователю. Однако простите, что я ударился в анализ, но ничего другого я не умею. Теперь я знаю, что анализ — вовсе не метод завоевывать симпатию.
Сердечно преданный Вам
Ваш Фрейд.
После этого письма оба почувствовали, что наступило время для личного знакомства. Таким образом, в течение шестнадцати лет подготавливалась встреча, которая состоялась в июне 1922 года.
Последние письма датируются 1926 и 1928 годом, они свидетельствуют о том, что оба великих человека уже хорошо знакомы друг с другом. Фрейд, похоже, настроен меланхолически и заявляет, что ему все стало отвратительно. Место своей работы и одинокой жизни он называет своей «волшебной горой» 83.
В соответствии с традицией переписываться в дни рождения 24 мая 1926 года, через две недели после своего семидесятилетия, Фрейд с явными признаками облегчения сообщает, что великий день прошел лучше, нежели он опасался. По поводу темы старения он замечает (Н. Schnitzler 1955, 100): «С семидесятым днем рождения связано чувство великого освобождения. Наконец получаешь право на известный клич "каменной колотушки" — «ничего не случится». Странно, ведь это число — всего лишь условность...»
115
К сожалению, это утверждение не оправдалось — Фрейда ожидали еще ужасные муки.
Переписка Фрейда с Арнольдом Цвейгом
Отношения Фрейда с Арнольдом Цвейгом (1887—1968) начались в 1927 году, когда сорокалетний писатель, создавший себе имя как художник-импрессионист, мастер малой формы (рассказы и новеллы), начал восхождение к мировой славе своим критикующим современность романом «Спор об унтере Грише» (1927).
18 марта этого года он написал первое письмо Фрейду, прося позволения посвятить ему следующую свою книгу. Это задумывалось как выражение благодарности, поскольку трудоспособность Цвейга была восстановлена после курса психоанализа. Фрейд, будучи старше Цвейга на тридцать лет, откликнулся с теплотой и признательностью. Переписка продолжалась с 1927 года и до последних дней жизни Фрейда в Лондоне, даже во время эмиграции Цвейга в Тель-Авив, и с годами она становилась лишь интенсивнее.
В отличие от переписки со Шницлером, здесь различие в возрасте обоих мужчин остается заметным. Хотя высочайшее уважение к писателю отчетливо выражено уже в обращении «мастер Арнольд», «добрый папа Фрейд» остается снисходительно критикующей отцовской фигурой для нуждающегося в нем сына. Эти обращения отражают весь дух переписки: внутреннее одиночество Фрейда, тягу к нему Цвейга и сдержанную близость.
Арнольд Цвейг, долгое время подвергавшийся анализу вместе с женой и одним из сыновей — сам Арнольд Цвейг побывал у трех аналитиков, — находил у Фрейда все большее понимание своих эмоциональных потребностей, хотя Фрейд и не занимался вплотную невротическими симптомами и осложнениями своего младшего друга. Иоганнес Кремериус в тщательном клиническом исследовании (Cremerius 1973) показал, что отцовски снисходительное отношение Фрейда могло повлиять на лечение Цвейга у трех различных психоаналитиков.
Вскоре после опубликования переписки Эрнстом Фрейдом м (Freud/Zweig 1968) Арнольд Цвейг умер в Восточном Берлине.
На протяжении двенадцати лет они обсуждали свои литературные планы, свои надежды, успехи и разочарования. Общее для них еврейское происхождение послужило важным связующим звеном, хотя Цвейг воспринимал себя скорее как немца, а Фрейд считал себя евреем.
К тому периоду, когда Арнольд Цвейг работал над книгой, во второй раз принесшей ему мировую славу, относится следующее письмо Фрейда (там же, 76—77):
Вена IX, Берггассе, 19
25. 2. 1934 Дорогой мастер Арнольд,
Работайте, пожалуйста, прилежно над «Воспитанием перед Верденом», вносите в эту книгу все, что последние времена пробудили в Вас, — иронию, жесткость, чувство превосходства, — поскольку, во-первых, я сгораю от желания прочесть Вашу книгу, лучше всего в тени сада рядом с пыхтящими Вольфом и Иофи [собаки породы чау-чау, принадлежавшие Фрейду], а мне неведомо, сколько времени мне еще осталось, а во-вторых, по моим ощущениям, те люди, которые должны стать Вашими читателями, уже утрачивают интерес к довоенному прошлому, чтобы обратиться к неслыханным потрясениям стремительно надвигающегося будущего. Как бы Вам не опоздать.
116
Наша маленькая гражданская война была совсем неприятна. Без паспорта нельзя было выйти на улицу, электричество через день; мысль, что воду могут отключить, была чрезвычайно тревожной. Теперь все успокоилось, однако это напряженное спокойствие, подобное ожиданию в гостинице: когда в соседнюю стенку ударит второй сапог. Так это оставаться не может, что-то произойдет. Придут ли нацисты, или подготовится наш доморощенный фашизм, или же близится Отто фон Габсбург, как некоторые предполагают. Мне смутно припоминается рассказ «Аеди и тигр», о том, как злосчастный пленник в цирке ожидает, выскочит ли на него хищник или же выйдет дама, которая, избрав его в супруги, избавит от наказания. Суть в том, что история завершается прежде, чем мы узнаем, кто все же вышел из этой двери, леди или тигр. Это может означать лишь одно: для пленника оба исхода равнозначны и поэтому не стоит о них сообщать.
Вы справедливо считаете, что здесь мы покорно ждем своей участи. Куда бы я делся в своей зависимости и телесной беспомощности? Все страны теперь так негостеприимны. Только если в Вене и впрямь воцарится гитлеровский губернатор, мне придется уехать, все равно куда. Мое отношение к партиям, которые ведут спор между собой [австрофашизм и нацизм], я могу передать лишь фразой, позаимствованной у шекспировского Меркуцио: «Чума на оба Ваших дома» («Ромео и Джульетта»).
Нас очень огорчило, что нацисты завладели Вашей прекрасной библиотекой. Теперь моя дочь Анна выдвинула следующую идею: не испытываете ли Вы настойчивую и неотложную потребность, по крайней мере в компенсацию за все остальное, получить полное собрание моих сочинений, которые Вы, кажется, довольно высоко ценили? Если Вы выразите подобное желание, куда и когда издательство сможет переслать Вам эти 11 томов?..
Фрейд часто сообщал Цвейгу о продвижении своей книги «Человек Моисей и монотеистическая религия» (1939), к которой Цвейг проявлял живейший интерес. Он постоянно снабжал Фрейда историческим материалом. Периодически Фрейд досадовал на «мастера Арнольда», если тот не уделял достаточного внимания правильному написанию имен. Его также сердило, что Цвейг постоянно говорил «подсознательное» вместо «бессознательное». Кроме того, Фрейд встревожился, когда Цвейг (1930) затеял написать психологическое эссе о нем самом. Проект был заброшен, однако позднее — в своем письме от 12 мая 1934 года — Фрейд сделал из этой попытки определенные важные выводы относительно рамок психоаналитических интерпретаций истории или личности.
Дважды Фрейд по ошибке обращается к Арнольду Цвейгу «доктор». Это тут же было истолковано как враждебное отношение, поскольку тем самым Фрейд имел в виду Стефана Цвейга85, на которого он негодовал из-за биографического очерка Стефана о Фрейде «Исцеление духом» (S. Zweig 1931).
18 августа 1933 года Фрейд предупредил Цвейга, так же как и Лиона Фейхтвангера, что ему не следует возвращаться в Германию из-за границы, чтобы уладить свои имущественные дела в Берлине, но лучше оставаться там, где он находится, и наблюдать за европейской катастрофой из безопасного места.
Цвейг чувствовал себя несчастным в Палестине86, и отсюда последовали многочисленные рассуждения о еврейской истории и что означает для вдохновенного сиониста, каковым являлся прежде Арнольд Цвейг, оказаться в Палестине.
В длинном письме Фрейда от 8 мая 1932 года это сформулировано следующим образом (там же, 51—52):
117
...Но Палестина не создала ничего, кроме религий, священного безумия, самонадеянных попыток одолеть внешнюю видимость мира внутренним миром грез. И мы произошли оттуда (хотя один из нас считает себя также немцем, а другой — нет), наши предки прожили там полтысячелетия, если не целое (и это тоже лишь вероятность), и трудно сказать, чту вынесли мы из жизни в той стране как наследие своей крови и нервов (как ошибочно выражаются). О, жизнь стала бы намного интереснее, если б мы только больше знали об этом и понимали. Однако мы можем быть уверены лишь в наших сиюминутных ощущениях!..
В книге «Итоги немецкого еврейства: набросок» (1934) содержались высокая похвала Цвейга Фрейду, по поводу которой Фрейд заметил, что «он не может поверить и половине этих комплиментов» 87.
14 марта 1935 года, когда речь зашла о новых археологических находках, относящихся к историческому Моисею, Фрейд писал Цвейгу: «Его Моисей — это не мой Моисей, он не нарушил традицию ради того, чтобы высвободить подавленную ей предысторию» 88. В этом письме проступает точное знание Фрейдом еврейской и египетской истории и его личное отношение к своему еврейскому происхождению.
Когда от Фрейда требовалось подписать сочиненное Цвейгом выражение симпатии Советской России и коммунизму, он отказался, ссылаясь на свои либеральные позиции.
После того как прошли публичные чествования по случаю его восьмидесятилетия, Фрейд писал (там же, 137—138):
Вена IX, Берггассе, 19 31. 5. 1936
Дорогой мастер Арнольд,
Поистине нежность мира сего перемешана с жестокостью. Вот уже две недели я каждые полчаса испытываю дурноту, изготавливая благодарственные письма вроде того, что прилагается в качестве образца, несколько слов или предложений после подписи, чаще всего вынужденные и искусственные. И только сегодня, в первый день прелестного праздника, у меня наконец дошли руки написать Вам письмо, в испуге от угрозы, что Вы намереваетесь стать моим биографом. Вы, которому предстоит сделать столько прекрасного и более значительного, который может свергать королей и с высокой башни наблюдать агрессивное безумие человечества! Нет, я чересчур люблю Вас, чтобы согласиться на подобное. Став биографом, человек обрекает себя на ложь, утаивание, мошенничество, заглаживание и даже на прикрытие собственного непонимания, поскольку истины в биографическом сочинении добиться невозможно, а если бы это удалось, биография оказалась бы никуда не годной.
Метина недоступна, люди ее не заслужили, и вообще разве наш принц Тамлет не прав, говоря: если б с каждым обращались по заслугам, кто бы избежал порки?
Посещение Томаса Манна, адрес, который он мне передал, публичный доклад, с которым он выступал на торжестве, — все произвело сильное и приятное впечатление. Также и венские коллеги устроили для меня праздник и при этом различными намеками выдали, как трудно им было это сделать. Министр образования принес формальные, но вежливые поздравления, а затем газетам под угрозой конфискации было запрещено обнародовать внутри
118
страны его участие в торжестве. Также многочисленные публикации в наших и иностранных журналах вполне отчетливо выразили ненависть и отвращение. Стало быть, можно умиротворенно подтвердить, что откровенность еще не вовсе исчезла из мира.
Ам меня эта дата не составила эпоху, я — тот же, что и прежде. Среди не слишком щедро подаренных мне древностей меня радует Ваш весьма примечательный перстень с печаткой. Теперь, сердечно вспоминая Вас, я ожидаю дальнейших известий.
Ваш Фрейд.
Письма Фрейда Арнольду Цвейгу показывают на символической фигуре Моисея, что такое быть человеком: для Арнольда Цвейга это надежда, для Зигмунда Фрейда — свершение, которое в конечном счете достигается в долгой жизни и страдании и осознанном принятии смерти.
Переписка Фрейда с Иветтой Жильбер
Фрейд познакомился с Иветтой Жильбер, когда учился в Париже 89. На всю жизнь он остался величайшим ее почитателем.
В более поздние годы Иветта послала Фрейду свою фотографию с надписью: «Ученому от художницы» (Jones III, 166). Эта фотография, так же как портрет Лу Андреас-Саломе, висела в библиотеке Фрейда.
Каждый раз, когда Иветта посещала Вену, то есть почти каждый год, она посылала два билета Фрейду, никогда не пропускавшему ее выступления. В один из таких приездов Фрейд, согласно рассказу племянницы Иветты Евы Розенфельд, отыскал Иветту в гостинице «Бристоль» и обратился к ее мужу, доктору Максу Шиллеру, которому пришлось служить ему переводчиком, с «поразительным замечанием»: «Мой протез не говорит по-французски» (Jones III, 128).
Впервые Иветта Жильбер написала Фрейду 28 февраля 1931 года, попросив его проанализировать свой уникальный талант, поскольку собиралась написать книгу о своей жизни. Иветта писала: «Я пытаюсь объяснить себя себе самой». Ответ Фрейда был бы для нее большой радостью: даже если это будут всего две-три строчки, она будет счастлива.
Фрейд отвечал ей (Е. Freud I960, 421—422):
Вена IX, Берггассе, 19, 8 марта 1931 г.
Тлубокочтимый друг,
Я хотел бы находиться рядом, когда Ваш милый муж' будет переводить Вам это письмо, ведь из-за моей болезни я слишком мало общался с Вами во время Вашего последнего визита. Приятно слышать, что Вы вновь собираетесь что-то написать о себе. Если я правильно понимаю, на этот раз Вы хотите прояснить тайну Вашего призвания и успеха и представляете себе, что Ваша техника должна сводиться к тому, чтобы полностью отодвинуть на задний план собственную личность, а на ее место выдвинуть ту личность, которую Вы изображаете. Теперь я должен высказать свое мнение, возможно ли такое действие и подходит ли оно Вам.
Я хотел бы больше понимать в этом и тогда охотно высказал бы Вам все, что мне известно. Поскольку пока я понимаю далеко не все, я прошу Вас удовольствоваться следующими указаниями: я полагаю, что то, что Вы принимаете за психологический механизм своего искусства, высказы-
119
бается очень часто, едва ли не повсеместно. Однако отказ от собственной личности и подмена ее вымышленной никогда меня не радовали. Это мало о чем говорит, это не объясняет, как удается достичь подобного, и прежде всего не объясняет, почему то, к чему, по видимости, стремятся все художники, гораздо лучше удается одним, нежели другим. Я бы скорее предположил, что здесь действует противоположный механизм. Собственная личность не вытесняется, части ее, например не получившие развития склонности и подавленные стремления, используются для изображения другой личности и таким образом находят для себя выражение и придают характеру жизненную правду. Это намного менее просто, чем «прозрачность» собственного Я, о которой Вы говорите. Мне было бы, разумеется, любопытно узнать, можете ли Вы распознать в себе этот обратный ход вещей. В любом случае это лишь посильный взнос в разрешение прекрасной тайны, почему мы содрогаемся от «Soularde» или всеми своими чувствами утвердительно отвечаем на вопрос: «Dites-moi si je suis belle?»" Однако нам так мало известно.
С сердечной памятью обо всем, что напомнило мне Ваше письмо, и дружеский привет Вам и дядюшке Максу
Ваш Фрейд.
1 К-р Макс Шиллер, в кругу друзей прозванный дядюшкой Максом.
" «Скажите, ведь я же хороша?» (фр.). Известные французские песенки из репертуара
Иветты Жильбер.
Через несколько дней, 14 марта 1931 года, Иветта Жильбер ответила резким протестом. Она отрицала какое бы то ни было подавление и подмену, выказывая явные признаки возмущения толкованием Фрейда. Письмо заканчивалось словами: «Моему другу Фрейду с верной и постоянной дружбой».
Интересно проследить, как Фрейд справился с проблемой, рискуя дружбой ради аналитического истолкования. 26 марта 1931 года он написал письмо мужу Иветты (там же, 423—424):
Вена IX, Берггассе, 19, 26 марта 1931 г.
Дорогой господин доктор,
Какое интересное приключение — защищать свои теории от мадам Иветты и дядюшки Макса. Я хотел бы только, чтобы это происходило не на бумаге, хотя говорю я плохо и слух слабеет.
На самом деле я не намерен сильно уступать Вам, кроме само собой разумеющегося признания, что известно нам очень мало. Вот, к примеру, недавно в Вене побывал Чарли Чаплин, я едва не увиделся с ним, однако ему показалось тут холодновато, и он поспешно уехал. Он, без сомнения, великий художник, однако он всегда играет одного и того же персонажа, бедного, беспомощного, никудышного юнца, которому в самом конце улыбается удача. Неужели Вы полагаете, что ради этой роли он вынужден забыть о собственном Я? Напротив, он всегда играет именно себя самого, -такого, каким он был в годы печальной юности. Он не может избавиться от тех впечатлений и по сей день нуждается в компенсации за лишения и унижения той поры. Он, скажем так, наиболее простой и очевидный случай.